Текст книги "Война (СИ)"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Глава 10

Поземка вихрилась у конских копыт, и казалось – ноги у лошадей в тумане, как у призраков. Всадники и были призраками: никто не должен был их узнать ни по дороге, ни здесь, в предгорье Эннэ.

Войска рухэй ждали по другую сторону границы, и Энори сейчас ехал к ним. Доверенному слуге Камарена поручили важное дело: передать его одному из лазутчиков, офицеру У-Шена. До племянника было куда ближе, чем до дяди.

В другом случае Ангет Пулан явился бы на эту встречу, а затем покинул страну, дожидаясь хозяина, который тоже готовился бы к отъезду. Но придется вернуться в Осорэи, и быть там какое-то время, хоть Пулан и считал задержку чистым самоубийством.

Этот… провидец, которому никогда не доверял, пообещал – в дороге слежки не будет. А почему верный слуга на несколько дней пропал, хозяин сумеет объяснить всем любопытным.

Отослать бы Энори к посланцу рухэй одного или с кем-нибудь из младших слуг Камарена, выдав оговоренный для встречи знак, тем более что дорогу указывает он. Только необходимо знать, слышать лично, что такого перебежчик наговорит дикарям загорным. А такие тайны не доверяют кому попало. Вот он едет довольный, лицо порозовело от мороза, глаза блестят, головой вертит по сторонам. Чему столь радуется? Капюшон сбросил, и черные пряди волос перемешались с белым мехом. Как есть сорока, только вместо яркого и блестящего тащит к себе чужие тайны.

Холмы понемногу становились все выше, а овраги между ними шире и глубже. Никто на путников внимания не обращал. Предгорье Эннэ, еще сутки пути, и будет красавица Тай-эн-Таала, белая жемчужина Ожерелья…

Вот и развилка – если прямо ехать, то попадешь к крепости, но им надо свернуть к востоку. Там ждет посланец У-Шена.

– Этой дорогой я возвращался летом после того пожара, – сказал Энори, глядя вперед. – Сейчас заставу восстановили, но какая, в сущности, разница.

Пожар… необъяснимый, охвативший заставу. Это было еще до приезда Камарена в провинцию, но слухи ходили и после. Почему же той ночью советник-предсказатель допустил промах, ничего не ведал о грозящем об огне?

Личность Энори Камарен счел разумным перед рухэй не открывать, пусть думают – воспитанник тайных убийц и лазутчиков, кто-то из теней, скользивших коридорами палат управления, вдобавок к тайнам власти отлично знающий горы. У него есть причины для мести, заверял посол, сговариваясь. И, как посоветовал Энори, рекомендовал об остальном дознаться уже на месте у него самого. Рухэй не рисковали ничем – даже если к ним засылали лазутчика, толку с того, если и увидит их лагерь? Не поверят – убьют на месте.

«Поверят, – сказал Энори: спокойно, только в уголках губ и на кончиках ресниц подрагивало веселье. – Вы же поверили».

Камарен тот да, поверил, но не Пулан – только его спросить позабыли и советам не вняли.

Под вечер двое путников остановились на постоялом дворе в местечке Красный камень – тут и была назначена встреча. Посланник уже был в гостинице; насторожился, увидев двоих, совпадающий приметами с описанием. Затем увидел и знак, показанный Пуланом, кивнул чуть заметно. Не сейчас. Никаких разговоров на людях – выедут поутру, и тогда…

Когда северянин собрался уже устраиваться на ночлег в снятой комнате, спутник его направился вниз.

– Куда ты? Никаких встреч в этих стенах…

– Я хочу всего лишь проведать лошадей.

– Не заметил, что ты так уж их любишь. Местный конюх о них позаботится, я хорошо заплатил.

Энори качнул головой – резко, так, будто смахивал паутину из слов:

– Не доверяете – идите со мной, но не надо меня останавливать.

Не доверял. И пришлось тащиться за этим парнем, а тот, будто не провел столько времени в седле, почти слетел по лестнице – рассохшаяся, под его шагами она даже не скрипнула. Перед конюшней остановился, будто с размаху налетел на закрытую дверь.

– Идите первым, – не попросил, потребовал.

– Засада там, что ли, ждет?

– Нет.

Ангет Пулан бросил монетку прикорнувшему внутри у дверей конюху, зашел внутрь – все тихо, спокойно. Энори появился скоро, и выглядел непривычно, собранно-настороженно. А вот кони заволновались слегка; хуже всего повел себя черный злой жеребец. Конюх подскочил тут же; за еще одну монету ответил, кому принадлежит скакун. По описанию именно на нем чужак и приехал.

– Что это с ним? – спросил Пулан у разволновавшегося слуги. А то: вдруг заболела скотина, собственной снятой шкурой не расплатишься.

Энори протянул руку, что-то произнес напевно, и столь тихо, что северянин не понял. Конь испуганно захрапел, прижал уши. Голос звучал, и постепенно скакун успокоился, позволил поднести ладонь к морде почти вплотную. Пулан думал, юноша сейчас погладит коня, но тот убрал руку – будто устало и с облегчением даже.

– Возьми и не говори лишнего, – протянул конюху третью монетку.

Тот закивал, кланяясь; три монеты за то, что постояли возле чужого коня – да за это навечно готов позабыть, что видел их здесь. А Энори вдруг быстро и тихо сказал:

– А о своих не тревожься, доедут: день будет ясным.

И ушел, оставив конюха, смотрящего на него с полуоткрытым ртом, как на диво дивное.

– Что это было такое? – спросил Пулан уже наверху.

– Познакомиться с лошадкой захотелось, – ответил Энори с усмешкой, очень неприятной какой-то. – Нам ведь вместе потом ехать, и далеко. С хозяином я договорюсь, а вот конь мог и заупрямиться…

– А с этим убогим?

– Я слышал внизу через стену – с нему едут мать с сестрой, беженцы, он боится, собьются с дороги в метель – все ее предвещает. Но нет, развеется. – Доброй ночи, – в один миг оказался в своей комнатушке, захлопнул за собой створку двери.

Черная важная галка восседала на дереве, под которым произошла встреча. Не иначе как птичий летописец – вот разъедутся, и она проскачет по снегу, впечатает в него знаки следов, повесть о том, что здесь было… Чудилась в происходящем некая издевка судьбы – на чужой территории двое посланцев своих господ, двое чужаков сговариваются о том, что делать с этой провинцией.

Вэй-Ши был высоким и крепким, очень широкоплечим, среди более низкорослых рухэй, верно, казался еще внушительней. Охотничья одежда Хинаи ему шла – только такой охотник наверняка выслеживал кабана или медведя, никак не белок стрелял.

Он так приветствовал собратьев по сговору, что ясно было – с куда большим удовольствием убил бы на месте, а еще лучше приказал бы сделать это своим подчиненным, чтоб самому руки не пачкать. В чем-то справедливо: Энори считает предателем, а Пулана с послом кем-то вроде гостей, за спиной хозяина покупающих наемных убийц.

– Мэнго видел сон, – глухо сказал посланник. – Он верит таким предзнаменованиям, и, видно, не зря, раз одержал столько побед. У-Шен считает сны просто снами, но не он старший.

– Что же вашему полководцу привиделось?

– Мне о том не доложили, – буркнул рухэйи. – Только сам посуди – я здесь, и войско готово.

– Еще не готово. Стоит не там, где надо, а потому для Хинаи безопасно, – обронил Энори.

Вот уж кому все равно, кем его считают. Совести не больше, чем у той самой сороки. Улыбается, причем равно дружески и этому мрачному вояке, и его коню, сегодня смирному, но не менее мрачному – а те одинаково неприязненно смотрят на Энори. А ему это… нравится? И улыбка – никак не попытка и в самом деле завести дружбу, скорее, подчеркивание – ты уж никак не выше меня, головорез переодетый. Вот уж и правда странно. Отправляться к чужакам в военный лагерь, и при этом испытывать удовольствие от неприязни… Любой разумный человек, что бы он там ни затеял, постарается к себе расположить. А этот отвечает на вопросы с таким небрежным, едва не смеющимся видом… может, прав был хозяин, и Энори все же немного не в своем уме?

– Что ты еще знаешь о наших войсках?

– Так, как я, им тут никто не поможет, – юноша потрепал по шее своего скакуна, который настолько неподвижно стоял, будто заснул.

– Веди себя повежливей, – проворчал Вэй-Ши. – К тому же ты слишком молод. Ты знаешь эти горы?

– Не только горы. Все сильные и слабые места обороны тоже, и знаю, как вам получить желаемое.

– Зачем ты это делаешь?

Знал ведь, но все равно спросил.

– У меня есть причины.

– Кто-то обидел, и ты решил рассчитаться попозже, – поморщился Вэй-Ши. – Это всегда ненадежно, хотя порой месть придает сил.

Энори вдруг спросил:

– Тебя послал У-Шен, но ведь от Мэнго тоже есть поручение?

– Ты знаешь? – воин опешил на миг, но тут же кивнул: – Тем лучше.

– Я проходил проверку много лет назад, – задумчиво сказал юноша. – Тогда мне это оказалось полезным… Но ваш народ я не знаю. Не все готовы терпеть непонятное, особенно если это предатель и человек другой крови. Если я там, у вас, отвечу на все вопросы, что вы готовы сделать для меня лично?

Рухэйи подумал и произнес неохотно:

– Если сможешь все это, и то, что поручил Мэнго, ты нам нужен. А значит, за свое положение можешь не опасаться. Но вот уж тепло к тебе относиться никак не прикажешь.

– Этого и не нужно, – Энори искоса глянул на Пулана, сказал ему: – Сейчас наше дело. Рухэйи кивнул. Пулан, пожав губы, отъехал недалеко, и навострил уши, но разобрать ничего не мог. Воин что-то говорил Энори, потом передал некий предмет. Тот подержал в руках и вернул, что-то сказал в свою очередь. Потом протянул руку – Пулан испугался, что сейчас коснется оружия этого дикаря. Такого они не прощают. Но нет, обошлось. Энори только добавил что-то вдогонку к первой своей фразе. Рухэйи казался потрясенным. Сунул первый предмет за пазуху и потянул длинный нож из ножен. Зрение у Пулана было лучше, чем слух – он увидел, как полыхнула на солнце золотая надпись, слов не разобрал, но увидел изображение – медвежью морду.

– Он знал, что было в свертке, – задумчиво сказал воин подъехавшему северянину. – Мэнго поручил мне самому выбрать предмет, и чтобы никто не проведал. Конечно, про надпись на клинке мог и разузнать, но как? А уж сверток…

Пулана так и подмывало сказать нечто вроде «вся провинция гадала, что такое этот парень на самом деле», но сдержался-таки. Не надо горным дикарям пока знать. А посланник продолжил, немного оправившись:

– Мне он все же не нравится. Слишком себе на уме. Боюсь, приведет нас прямиком в логово хасс…

– Сомневаюсь, что все так просто. У него действительно личные счеты, но они очень весомые. К тому же… – Пулан не договорил, сообразив, что перед ним человек У-Шена, поэтому слова «в крайнем случае, в ловушку попадет только часть войска» не порадуют одного из командиров этого самого войска. Сказал он другое:

– Несмотря на это, и на то, что мой господин ему верит – при любом подозрении задержите и не отпускайте. Но пострадать он не должен, пока не станет ясно, что к чему.

– Не обещаю ничего, это война, – сухо сказал посланник. – Кто хочет безопасности – пусть сидит в ваших садиках под розовыми кустами, всеми сразу. А на войне можно получить и стрелу в горло – в бою, и железо под ребро за попытку предать.

Тут же на дороге они и простились. Северянин намеревался нанять провожатых, чтобы вернуться быстро и в целости, а Энори предстояло тайными тропами миновать посты воинов Ожерелья. Лицо его по-прежнему было довольным и даже радостным, как у мальчишки в предвкушении праздника, и снова возникло неприятное сосущее чувство – неправильно что-то, так не бывает. Что-то они с хозяином упустили… А Энори уже говорил слова, обычные при расставании, и прибавил, разворачивая коня:

– Думаю, мы еще увидимся. Вряд ли господин Камарен так быстро покинет Хинаи… – он поспешно поднял ладонь: – Нет, это не угроза. Просто… зная его натуру. Ему тоже интересно досмотреть представление до конца. Ну а я на сей раз буду не в зрительном зале, и, наверное, даже не за сценой.

– Мне все равно, – сказал Пулан. – Я никогда не доверял…

– И к вам можно найти подход, добиться не просто доверия, но горячей симпатии. Но цели наши и так совпадают, поэтому… – он отбросил со лба упавшую прядь, и повторил: – Какая, в сущности, разница. Посол мне помог, а вы не смогли помешать.

Воин-рухэйи ударом сорвал коня в галоп, вылетел из-под защиты ветвей, понесся по едва различимой среди белого лога, такой же белой дороге. Второй, конь Энори, отставал, а может, и не старался нагнать; Пулан смотрел вслед обоим с тем же сосущим чувством. Он делал все во благо Риэсты, но сейчас подумал, что нечто очень нехорошее у них с хозяином получилось, и отнюдь не награда их ждет в посмертном существовании.

**

Лайэнэ хорошо платила своему осведомителю в Храмовой Лощине – неприметный человечек, якобы мечтающий о тишине и надежном убежище среди молитв и небесного звона гонгов, жил во внешнем круге, но проникать наловчился и в места запретные. К мальчику он пройти не мог, но видел того на прогулке. Следил, рискуя скатиться по обледенелой черепице, с ловкостью белки цеплялся за украшение крыши. Ребенка охраняли надежно, а судя по количеству святости, разлитой тут едва ли не по земле, пропитавшей воздух, нечисть просто испарилась бы на подходе.

Лайэнэ все-таки было тревожно. Она улыбалась через силу новым и старым знакомым, на одном из приемов безоговорочно отдала первенство в музыкальной импровизации одной из честолюбивых младших товарок – не это занимало мысли.

Слишком хорошо запомнила прочитанные страшные сказки, а заодно рассказы очередного поклонника, заядлого охотника. Он говорил про куниц – игривый этот, изящный зверек преследует добычу и в норах, и на деревьях, пока не настигнет, не прокусит затылок, чтобы у живой еще пить горячую кровь. Он же способен убить всех обитателей птичника ради забавы, а полакомиться всего-то одним яйцом. Так похожи повадки… только куницам безразличны цветы.

Энори не откажется от мести, раз уж вернулся в город. Как в прошлый раз сужался круг, в центре которого был помешавший ему человек, так и сейчас… Смерть Кайто, и служаночку из дома господина Тэна-младшего нашли мертвой, и смутные слухи про женщину, похожую на жену генерала… А ребенок – мишень великолепная.

Лайэнэ решила поговорить с настоятелем, рассказать обо всем. Вряд ли святой человек, воодушевленный рассказом, начнет распускать слухи. Нельзя сказать, что она не боялась. Напротив, очень хорошо представляла, что ей грозит за такое вмешательство… от обоих братьев сразу, вопрос лишь, который первым успеет. Вероятно, младший, шпионов у него в городе и окрестностях наверняка не счесть. Оставалось подсмеиваться над собой – смерть в молодом возрасте мечта любой красавицы из Кварталов! А уж принять ее от первого Дома в провинции… настоящее благословение Небес.

По дороге в Лощину думала также о том, что скоро, если в живых останется, привыкнет к путешествиям – то в Срединную, то вот снова… Может, поучиться ездить верхом? Легендарная Малиэн, говорят, могла… такое хрупкое чудо на широкой конской спине. А уж воительница-Тионэ и подавно – водила отряды в атаку.

Дорога до Лощины показалась на диво короткой.

Настоятель Главного храма принял ее. Конечно, не красота или слава молодой женщины послужили ей пропуском, а имя маленького храмового подопечного. Стоя на коленях в большом зале, среди темных ниш, алых занавесей и золотых лампад, вдыхая запахи сладких смол и можжевельника, она исподволь наблюдала за настоятелем, сидевшим на скромной циновке всего ступенькой выше просительницы. Крохотный седой человечек, смуглый и сморщенный, как печеное яблоко, он казался погруженным в какие-то невеселые мысли. Но, как выяснилось, Лайэнэ он внимательно выслушал, и вопросы задавал каверзные. Дрожащий высокий голос принадлежал человеку не просто старому, но умному и решительному.

– Таким образом, прекрасная дочь решила пойти против воли родственников мальчика? – уточнил он.

– Мне никто ничего не запрещал.

– Если смиренный служитель Храма правильно понял, прекрасной дочери посоветовали заняться… другими делами. Но подобное беспокойство за судьбу ребенка отрадно и внушает несомненное уважение.

– Вы мне не верите? – спросила Лайэнэ.

– В мире много темного и жестокого; несомненно и то, что не все сущности, населяющие его, могут быть отнесены к роду людскому или животному. И Лайэнэ Голубая жемчужина может не сомневаться – ее слова услышаны. Однако сознает ли она, насколько опасны эти ее слова?

В голосе настоятеля был слышен упрек. «Ты ходишь и сеешь сплетни о том, о ком тебе велели не упоминать, о том, чье имя может вызвать лишь волнения и новые слухи».

– Но я только…

– Забота о ребенке достойна всяческой похвалы, – мягко перебил ее настоятель. – Но только ли забота движет прекрасной дочерью?

В красно-черно-золотом храме не видно было, как зарделись щеки Лайэнэ.

– Я не ищу своей выгоды, – пробормотала она.

– Разумеется. И с надеждой, что теперь покой поселится в твоем сердце, а молитвы о благополучии мальчика будут услышаны…

Настоятель благословил ее, но Лайэнэ это едва заметила. Заученно поклонилась несколько раз, выскользнула из зала, умирая от сладко-терпких запахов и от стыда. Неужто она в самом деле всего-то пытается получить некую выгоду? Но какую же?

К примеру, обратить на себя внимание светлейшего господина Кэраи Таэна. Хорошо внимание, еще немного, и он ее собственноручно убьет, хоть и не воин, и вряд ли привык делать это сам.

Стояла на ступенях снаружи, с наслаждением вдыхала морозный воздух, не думая, что может охрипнуть.

…Или же, опасаясь таяния собственной славы, решила совершить нечто из ряда вон выходящее? Но ее имя пока восторженно повторяют на каждом углу, и зеркало не лжет – Лайэнэ хороша, как никогда раньше.

…Или она… просто не может простить Энори? Вот так – нет дела до мальчика, лишь до того, кто ее обманул?

Мимо главного храма вела дорожка, выложенная разноцветными камушками. За ней следили, верно, и в метель не допускали сюда ни снежинки. Нечасто Лайэнэ бывала в Лощине, но смотрела сейчас только на эти камушки, не замечала ни прихотливо изогнутых крыш, ни цветастых колонн, ни скульптур, искусно расставленных перед святилищами.

Но согнутая фигурка, застывшая перед статуей, показалась молодой женщине смутно знакомой. Древний скульптор изваял из белого камня диковинное существо – не то рыбу, не то девушку. Из местных духов, особенно чтимых по деревням. А рядом с ней…

Теперь Лайэнэ узнала склонившегося человека. Родственник одной из наставниц-танцовщиц, он много лет служил в богатом доме. В том самом, где умерла девочка…

Человек вскинул голову. Был он еще не стар, но, видно, в детстве много болел, вот и вырос таким – хрупким вроде подростка, и нескладным: одно плечо выше другого, шея, как у цапли. Узнал и он Лайэнэ, заулыбался.

– И вы сюда ходите, барышня… А говорят – красавицам из Квартала неведомо, в какой стороне Лощина лежит…

– Что вы тут делаете, холодно ведь, – сказала молодая женщина. Заметила на подставке перед статуей бумажные розы. Грубо сделанные, видно, сам изготовил; сюда приносят только изделия своих рук.

Слуга проследил ее взгляд, улыбнулся:

– Все верно, хожу вот… и матери ее спокойней, и сама, думаю, видит, радуется.

Прибавил, поправив цветок:

– Под слоем снега и дерна спит маленькая госпожа. Скоро порадуется настоящим цветам, много их будет вокруг.

Мороз посильнее зимнего пробежал по спине Лайэнэ. Простившись наскоро, она поспешила прочь.

Орэйин, так звали девочку. На каждом углу тогда шушукались о жестоких родителях, из-за которых погибли дети. Так много обрушилось на семью Нара… и она сама приложила к тем бедам руку.

До самого дома думала о встрече в Лощине, о прошлом лете.

Ни саму девочку, ни младшего брата Рииши не видела никогда. Он-то каким был? Судя по рассказам, совсем не похож на старшего. Солнечный, одуванчик… и вот ветер дунул.

Дома, едва раздевшись, велела служанке принести вина, сидела и пила чашку за чашкой, но оно все никак не ударяло в голову. Умение пить и сохранять трезвый рассудок было необходимо таким, как она, и все-таки будто вода в кувшин налита, не хмельное зелье…

Бездумно потянулась за ахи, пальцы побежали по струнам: одни серебром отдались, другие медью. Давно не писала песен, с тех пор, как Энори завладел ее сердцем, а после уже и не видела смысла в этом. Сейчас сама не сразу поняла, что поет нечто новое:

Оплетает плющ и вьюнок стены дома,

Половица не скрипнет, и свет не мелькнет в окне.

Одинокая уточка сбилась с пути,

И над домом кружит, и зовет,

А в ответ тишина…

Лишь в пруду отраженье птицы немое.

Нет больше той пары. Пусть будет хоть песня о них…

**

Тайрену в этот миг плакал, неловко вытирая лицо кулаком. Рядом никого сейчас не было, и хорошо; ему, привыкшему к одиночеству, ужасно досаждало постоянное общество одного из домашних слуг, приставленного вместо няньки. Первые дни тот не отходил от мальчика, словно в самом деле стал его тенью. Но Тайрену отыскал способ избавляться от надоедливого внимания. Он попросту начинал кричать во все горло, и приступ кашля был тут как тут. Пытались успокаивать – не помогало. Не держать же ребенка все время одурманенным дымом трав и действием зелий! И охранник порой вынужден был уйти, оставлял мальчика одного в комнате, карауля по ту сторону двери. Сюда никто не проникнет, рассуждал он. Пусть посидит. Благо, оберегами что он, что комната обвешаны. А то, случись что со здоровьем наследника из-за крика, допустившего оплошность на кусочки изрежут.

На прогулках подопечный, так и быть, смирялся с надзором – и между ним и слугой установилось молчаливое согласие.

Разговаривал Тайрену, помимо охранника, только с монахами, не с паломниками – тех близко не подпускали. По храмовым дворикам ходить ему разрешали вдосталь, далеко и долго гулять мальчик все равно не мог.

Сейчас он как раз вернулся с прогулки; уступая настойчивым просьбам слуги, съел несколько ложек супа и пирожок, и велел оставить его в покое.

Только когда закрылась дверная створка, мальчик свернулся на постели и дал волю слезам. Беззвучно, понимая – услышать его не должны. Не только свидетелей, но и утешений ему не требовалось – это были слезы радости, а не горя. Уже почти отчаявшись, он все-таки получил весточку от старшего друга. Слуга-охранник не обратил особого внимания на монаха, который обменялся парой слов с мальчиком. Какой, из какого храма… Много их тут, всех не упомнить. И за руками монаха не слишком следил.

Теперь Тэни знал – о нем не забыли. Сейчас Энори занят, но ни за что не оставит воспитанника. Пообещал и еще кое-что – рассказать важный секрет. А потом… «ты уже взрослый, ты поймешь, как поступить».

– Ты же знаешь, я все сделаю для тебя, – беззвучно шептал мальчик. – Ты только вернись…

…Сперва Лайэнэ не верила в его нелюдскую сущность, потом, напротив, слишком привыкла помнить о ней. Тревожно гадая, каким способом Забирающий души сможет проникнуть на территорию, закрытую для зла, или выманить к себе мальчика, она позабыла кое о чем. Для того, чтобы передавать письма, не надо особенных ухищрений, лишь деньги и ловкость нанятого. А Энори давно научился думать, как люди – только в отличие от них мог точно узнать потом, было ли передано письмо.

Все остальное он давно уже сделал.

**

Из седла почти не вылезали, хорошо хоть погода к концу зимы неожиданно смилостивилась и морозов не было. Вэй-Ши спешил скорее пересечь горную цепь и очутиться среди своих; в надежном укрытии еще по эту сторону гор его ждали несколько верных людей. Но до них еще предстояло добраться; сейчас вблизи Ожерелья повсюду усилены были патрули, причем не только земельной стражи, но и военных.

– Слушайтесь меня, – сказал ему спутник. – Я выберу безопасный путь.

Слушаться приходилось – он на своей земле, да и не заведет в ловушку, если рассудить здраво. Зачем ему один вражеский воин, хоть и не последний человек среди командиров? Так что пусть, пока можно и подчиниться.

За несколько дней пути неприязнь к парню заметно поубавилась. Он оказался удивительно… уместным. Знал, что и когда сказать… да хоть на каком расстоянии ехать, чтобы и не мешать, и не вызывать подозрений. Словно с самим собой путешествовать, не считая пары раз, когда резко перебивал мысли Вэй-Ши, указывая, куда сворачивать.

А скоро рухэйи поймал себя на том, что разоткровенничался и рассказывает о семье. Оборвал речь и до вечера ехал нахмурясь.

Когда заалело небо, достигли очередной развилки. Спутник заговорил первым, указывая на придорожный алтарь и темнеющую за ним статую какого-то местного хранителя:

– Мы поедем направо, но сперва я должен свернуть туда.

– Это еще зачем? – и без того неспящие подозрения зашевелились пуще прежнего.

– Там меня ждет послание… должно ждать. Весточка от вашего аталинского друга.

– Он мне не друг, как и всему нашему народу, – поморщился Вэй-Ши. – Что еще за новости с письмами?

Вблизи статуя оказалась выше: ее основание покоилось в небольшой ложбинке. Если тут и оставили письмо, то не в течение дня: новых следов не было, а старые поземка успела бы замести.

К изваянию оказалось не так-то легко спуститься, и Вэй-Ши остался с лошадьми, пока Энори пробирался за весточкой. Глядя, как он, не видя под снегом и намека на тропу, серебристо-черной лисице подобный, ловко выбирает путь, офицер впервые подумал: толк от него будет. Как бы устроить все получше, когда на место явятся – хоть и ждут, но перебежчиков не любит никто.

Тени не успели и самую малость сместиться, как Энори уже снова был на дороге, держал в руке плоский черный футляр.

– Его принес голубь, и спрятали здесь…

Явно с умыслом открыл только сейчас, а не там, у статуи – мол, мне скрывать нечего.

Прочел письмо, рассмеялся негромко, обернулся на Вэй-Ши, который был – сама настороженность. Протянул руку:

– Читай, если хочешь.

– Я не умею читать по-вашему.

– А…

Пальцы разжались, листок, подхваченный ветром, сперва взлетел, потом нырнул к земле, его ветер погнал его по снегу. Захотелось догнать, взять с собой – мало ли, пусть прочтут свои, те, кто знает.

– Казначей Хинаи, Тори Аэмара, умер. Мне больше нет дела до его людей – пусть сами решают, к кому перейти на службу и как изворачиваться. Сейчас им, наверное, очень страшно.

**

Против всех законов здравого смысла в предпоследний день зимнего месяца, Икиари, войско Мэнго пересекло северную границу и двинулось в наступление. До крепости Трех Дочерей ему было несколько дней ходу – армия не движется быстро. Отряды же У-Шена растаяли в снежных ущельях; разведчики Хинаи не сразу осознали, что оставшийся лагерь – видимость, непригодные к сражениям люди, а основная часть исчезла в одну ночь.