Текст книги "Убийство на Аппиевой дороге (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Достойные граждане Рима! Рядом со мной вы видите человека, которого все знаете – Тита Анния Милона. Последние дни его имя у всех на устах. Вы отходили ко сну, задаваясь вопросом, что он за человек, и просыпались с мыслью, куда он подевался. И ежедневно, ежечасно, задавали себе тот же самый вопрос, который задаёте в эту минуту: когда же наконец прекратится это безумие?

– Что ж, для того мы и собрались здесь, чтобы услышать ответы. Не завтра или когда-нибудь ещё, а здесь и сейчас. Прежде всего, нам больше незачем гадать, куда подевался Милон – вот он, перед вами – гордый, с высоко поднятой головой, в самом сердце города, которому так долго и преданно служил. Вы наверняка слышали лживые толки о том, что Милон бежал из Рима, покинув его навсегда. Вижу, многие кивают. Вы слышали. Вздор! Подумайте о том, что вы любите больше всего на свете. Представьте, что у вас хотят это отнять. Или вынуждают покинуть – раз и навсегда. Неужели вы бы согласились? Да ни за что! Даже если бы вам пришлось умереть. Даже если бы, – тут Целий понизил голос, – вам пришлось бы убить.

– Самое дорогое для Милона – это Рим. Милон никогда его не оставит.

– Что возвращает нас к первому вопросу: что он за человек, Тит Анний Мило? Об этом судите сами – после того, как выслушаете его. Потому что сегодня Милон сам будет говорить за себя. Закон разрешает ему говорить, ибо мы собрались ради того, чтобы выслушать его; и я, трибун, созвавший это собрание, требую, чтобы он говорил. Я говорю «требую», так как Милон здесь не по своей воле. Я привёл его силой. Вы ошибаетесь, если думаете, что он с большой охотой покинул свой дом и оправился в город, где жаждущие его смерти смутьяны готовы разорвать его на куски. Милон отважен, но не глуп. Нет, он здесь лишь потому, что я настоял на его появлении; потому что я, трибун, потребовал, чтобы он предстал перед вами.

– Третий вопрос, что тяжёлым бременем лежит на душе каждого из нас и, подобно дыму от сожжённой курии, не даёт нам вздохнуть свободно: когда же будет покончено с этим безумием? Увы, не прежде, чем обстоятельства смерти Клодия будут доподлинно выяснены. Лишь когда история с его убийством останется в прошлом вместе с ним самим, мир и спокойствие вернутся в наш город.

– Как погиб Клодий, кто и почему убил его? Его друзья утверждают, что он был убит злодейски и без всякой причины. Виновным они объявляют Милона и клеветнически утверждают, будто он замышляет новое убийство – на этот раз человека куда более важного и почитаемого, нежели Клодий.

– Что ж, давайте привлечём Тита Анния Милона к суду. Да, вы не ослышались. Не судьи из сенаторов и высших должностных лиц – вы, народ, граждане Рима, будете судить Тита Анния Милона здесь и сейчас, ибо вы больше всего пострадали от беспорядков последних дней. Я взываю к вам и полагаюсь на ваше суждение, потому что пришёл сюда не восхвалять Милона, а судить. И если вы сочтёте его убийцей, замышляющим новые убийства – изгоните его, и пусть зловещий слух станет правдой. Изгоните Милона из города, который он любит всем сердцем – и пусть живёт остаток дней своих в глуши среди варваров!

При этих его словах раздались протестующие выкрики, почти тотчас же слившиеся в единый негодующий хор. Целий явно не пожалел денег, подмазывая присутствующих – недаром же одним из первых голос подал наш недавний собеседник красильщик. Впрочем, важный господин, который показался мне банкиром, тоже кричал, не жалея голоса, да ещё жестами приказывал своим рабам, чтобы и они не молчали. Ведь не могли же такого явно состоятельного человека подкупить суммой в какие-то пятьдесят сестерциев?

Изобразив на лице полнейшее смятение, Целий поднял руку, призывая к тишине.

– Сограждане! Я понимаю ваши чувства. Вы любите Милона так же, как Милон любит наш город. И всё же мы должны призвать его к ответу и быть беспристрастными в своём решении. Сейчас не время давать волю чувствам. Я прошу вас сдержать своё одобрение и негодование. Это не предвыборный митинг, а народное собрание, созванное в час бедствия; разбирательство происшествия, которое ввергло наш город в смуту. О том, что произойдёт здесь и сейчас, будут говорить на всех семи холмах и далеко за стенами Рима. Те, кто не могут сегодня быть здесь, малые и великие равно, узнают о вашем суждении. Помните об этом!

– Думаешь, он намекает на Помпея? – шепнул Эко мне на ухо.

Целий шагнул в сторону.

– Милон, выйди к народу!

Милон не заставил себя ждать. Он шагнул вперёд совершенно так, как сказал о нём в своей речи Целий – гордо, с высоко поднятой головой. Ни малейших признаков подавленности, удручённости, чувства вины – ни поникших плеч, ни бегающего взгляда. Я заметил, что на нём другая тога, не та, в которой я видел его в доме Целия; причём складки расположены таким образом, чтобы придать его приземистой фигуре как можно больше достоинства. Борода была аккуратно подстрижена, и подбородок, обычно скрытый в её тени, казался таким белым, что у меня мелькнула мысль, уж не воспользовался ли Милон пудрой своей жены.

Принято, чтобы являясь на суд, обвиняемый стремился придать себе как можно более смиренный вид – носил самую скромную, лучше явно поношенную тогу; ходил старческой, шаркающей походкой; чтобы нечёсаные волосы были всклокочены, а давно нестриженная борода клочковатой. Судьи ждут, что своим несчастным видом обвиняемый попытается пробудить в них сочувствие. Милон явно не считал нужным пускаться на подобные уловки. Он походил не на обвиняемого, которому предстоит оправдываться, а на кандидата, ведущего предвыборную кампанию. Явиться в таком виде на суд – пусть даже самозваный, не имеющий юридической силы – было открытым вызовом. Такое поведение пришлось по душе собравшимся. Вопреки недавним увещеваниям Целия, толпа разразилась приветственными криками.

Придав лицу суровое выражение, Целий поднял руку, требуя тишины.

– Граждане, должен ли я напомнить вам, ради чего мы собрались? Дадим же Титу Аннию Милону возможность объяснить свои действия.

Он отошёл к самому краю платформы, чтобы дать Милону как можно больше пространства, ибо Милон принадлежал к той ораторской школе, которая использует оживлённую жестикуляцию. Как оратор он во многом был полной противоположностью Целию. Его коронным номером была не тонкая острота, смысл которой раскрывался лишь позднее в речи; и не изящная недосказанность, прикрывающая разящее, как кинжал, обвинение – Милон представлял направление, которое Цицерон как-то в шутку назвал стилем молотка и ярма: «Сначала вбиваешь слова молотком, как гвозди, а потом впрягаешь метафоры в ярмо и гонишь на рынок».

Но не любому дано быть Цицероном или Целием; каждый оратор должен найти свой стиль. Милон избрал свои стилем серьёзное упорство, граничащее с тупым пренебрежением к любым помехам. Такая манера подходила ему как нельзя лучше. В то утро, расхаживая по платформе, сопровождая свою речь энергичными взмахами руки, он производил впечатление искренности и прямоты, доходящей до бесцеремонности; хотя я прекрасно знал, что каждый жест и каждое слово были тщательно выбраны и многократно отрепетированы в кабинете Цицерона.

– Сограждане! Мой друг Марк Целий совершенно прав: с угрожающим нашему городу безумием будет покончено не прежде, чем станут известны настоящие обстоятельства убийства Публия Клодия. Не знаю, что вы слышали о том, как он погиб – могу лишь представить чудовищные измышления и гнусную клевету, направленную против меня и моих верных слуг, рисковавших жизнью для того, чтобы меня спасти. И я не их тех, кто умеет произносить длинные витиеватые речи. Моя речь будет короткой. Скажу лишь то, что знаю сам.

– Девять дней назад я выехал из Рима и направился по Аппиевой дороге в свой родной город Ланувиум. Возможно, вы слышали, что там я занимаю должность – в прошлом году мои земляки выбрали меня своим «диктатором» – так у нас называется глава городского управления. Должность не требует постоянного присутствия в городе; но всё же время от времени мне приходится туда ездить. В тот раз я должен был объявить, какая из жриц возглавит традиционные празднества в честь Юноны, которые состоятся в следующем месяце. Юнона издавна считается покровительницей нашего города, традиция празднования восходит к тем временам, когда Ланувиум ещё не был завоёван Римом, и праздник этот – самое важное событие года. Обычно приглашают римских консулов, и я собирался приехать через месяц на праздник в родном городе именно в этом качестве – ведь к тому времени выборы состоялись бы, и я уже был бы консулом!

Последние слова были встречены восторженным рёвом. Милон самодовольно улыбнулся и вздёрнул подбородок.

– С утра я был на заседании сената, которое закончилось около четвёртого часа дня. Затем вернулся домой, чтобы переодеться для поездки. Моя жена ехала со мной. Я хотел выехать сразу же: до Ланувиума восемнадцать миль, и если выехать пораньше, то можно без особой спешки добраться к вечеру. Но со всеми приготовлениями моей жены в последнюю минуту – знаете, как это обычно бывает с жёнами – мы тронулись в путь, когда уже давно перевалило за полдень. По настоянию моей жены мы ехали в открытом экипаже, закутавшись в зимние плащи. Я предпочёл бы отправиться налегке, но жена пожелала взять с собою горничных и мальчишек-прислужников, так что у нас была многочисленная свита.

– Как все вы знаете, Аппиева дорога идёт на юг, прямая как полёт стрелы и плоская, как стол, до самой горы Альба. Лишь тогда дорога начинает идти на подъём, и начинаются повороты. Там есть несколько богатых вилл. В лесу, недалеко от дороги, находится вилла Помпея. Чуть дальше – вилла Клодия. Мне следовало бы помнить об этом и быть осторожнее.

– Клодий, наверно, знал, что в тот день я поеду в Ланувиум – да я и не делал из этого секрета; и знал, что со мной будет жена, а с женой слуги и служанки, так что передвигаться мы будем медленно. Мне рассказывали, как несколькими днями ранее Клодий публично заявлял, что убьёт меня, и очень скоро. «Мы не сумеем лишить Милона консульства, но мы можем лишить его жизни», – вот его слова. В тот день он собирался исполнить свою угрозу – в безлюдном заброшенном месте на Аппиевой дороге.

– Потом я узнал, что он тайно выехал из Рима днём раньше. Он, наверно, по всей дороге расставил своих людей, чтобы они сообщили о моём приближении. Для засады он выбрал место, где дорога идёт на подъём – это давало ему преимущество. Я ехал в гору в тяжёлой, неповоротливой повозке, к тому же обременённый замедлявшей движение свитой из горничных и слуг своей жены; а он поджидал меня верхом, с отрядом своих головорезов, спрятавшись за деревьями.

– Всё случилось около одиннадцатого часа дня. Солнце уже начало скрываться за деревьями. Вдруг – со всех сторон крики и кровь. Будь я птицей, смотрящей на всё с высоты полёта, я мог бы рассказать, как всё произошло. Но я сидел в повозке рядом с женой и ничего толком не успел понять. Для меня всё началось внезапно, как гром среди ясного неба. Я только успел увидеть, что какие-то люди с мечами загораживают нам дорогу. Мой возница стали на них кричать. Они стащили его и зарубили тут же у меня на глазах! Я сбросил плащ, выхватил меч и спрыгнул с повозки. Клянусь Геркулесом, моя жена кричала так, что у меня до сих пор в ушах звенит! Те, кто убил возничего, набросились на меня, но оказались трусами и быстро кинулись бежать. Бежали, как зайцы! – в подтверждение своих Милон сделал несколько широких взмахов, имитируя выпады мечом. Совсем не трудно было представить, как он обращает противников в бегство.

– Я слышал, как люди Клодия атакуют моих телохранителей сзади. А потом увидел и самого Клодия. Он видел верхом и обернулся на крик Фаусты. Меня он не видел – меня скрывала повозка. Но он, должно быть, заметил рядом с Фаустой мой плащ, который я сбросил, прежде чем спрыгнуть с повозки, и, наверно, подумал, что это я лежу в плаще, мёртвый; потому что закричал своим сообщникам: «Вот он! Милон мёртв! Мы с ним разделались!»

– Должен сказать, граждане, что это довольно жутко: слышать, как твой враг радостно орёт о твоей смерти. Мои телохранители, пытавшиеся пробиться ко мне на помощь, услыхали его. Можно ли винить их за то, что случилось потом? Они защищались, это верно; но сражались столь яростно ещё и потому, что думали, будто их господина убили, и госпоже их угрожает смертельная опасность. Они прорвались к самому Клодию. Когда бой кончился, он был мёртв. Я не приказывал его убивать. Я не видел, как всё случилось. Разве мои рабы виноваты? Нет, нет и нет! Каждый на моём месте пожелал бы, чтобы его рабы поступили так же. Разве я не прав?

Толпа отозвалась единодушным одобрительным рёвом. Особенно усердствовал банкир.

Ободрённый поддержкой, Милон закричал.

– Это Клодий напал на меня! – Лицо его побагровело, на шее вздулись жилы. – Это он устроил на меня засаду! И если бы не мои телохранители, это я был бы убит! – он несколько раз со всей силой ткнул себя пальцем в грудь. – И сегодня все обвиняли бы Клодия. Клодия называли бы убийцей; про Клодия говорили бы, что он плетёт заговоры против… – Милон остановился и перевёл дух. Не следовало вслух упоминать Великого. – Но у него ничего не вышло. Клодий поплатился жизнью за свою подлость. Он погиб по собственной вине – так почему же я должен отвечать за его смерть?

Слова его вызвали новую бурю восторгов. Милон сжал кулаки и, приподнявшись на цыпочки, закричал во всю силу могучих лёгких, перекрывая шум.

– Мне не в чём себя винить! И мне не жаль, что так вышло! Я не стану говорить пустые слова утешения для его вдовы и детей! И уж конечно, не для его развратной сестрицы! Смерть Клодия – величайшее благодеяние, которые боги могли оказать Риму! Даже задуши я Клодия собственными руками, я не постыдился бы в этом признаться! Даже если бы я специально подстерёг его, напал сзади и вонзил ему меч в спину, то гордился бы тем, что сделал!

Целий, всё время стоявший сзади, быстро шагнул вперёд и вскинул руку, призывая к тишине. Другую руку он положил Милону на плечо. Милон попытался стряхнуть её, но Целий сжал ему плечо так, что Милон дёрнулся и метнул на трибуна яростный взгляд.

– Ого, похоже, Милон вышел за рамки отрепетированного, – тихо сказал я Эко.

Толпа не желал умолкать. Тут и там запели предвыборные куплеты, будто дело происходило на предвыборном митинге. Громче всего звучали ходившие в Риме вирши про Клодия и его сестру:

– Маленький мальчик Клодий девочкой был для старших. Клодий большой игрушкой стал для свой сестрички!

Эти слова повторялись снова и снова, прерываемые взрывами хохота. В общем хоре я различил голос красильщика. Несколькими шагами дальше банкир горланил: «Бесплатное зерно, бесплатное зерно, это просто из задницы Клодия дерьмо!» – и его рабы вторили ему.

Глядя на всё это, Милон зашёлся в приступе безудержного смеха. Лицо его побагровело ещё больше, и я даже испугался, что его сейчас хватит удар. Он походил на человека, который долго находился в напряжении, когда все мышцы натянуты, как струна. Теперь струна лопнула, и Милон смеялся и смеялся, пока по щекам его не потекли слёзы. Его трясло, и казалось, он вот-вот упадёт.

Целий уже не призывал к порядку. Задумчиво и немного ошарашено смотрел он на горланящую толпу, точно говоря: это не совсем то, на что я рассчитывал; но что есть, то есть…

Я обернулся к Эко, желая узнать, что он обо всём этом думает; но судя по его виду, мой обычно невозмутимый сын был не меньше моего поражён этим зрелищем всеобщего безумия. Глумиться над умершим – всё равно что дразнить богов. В безудержном веселье толпы было что-то жуткое, точно в балансировании на самом краю пропасти.

В какой-то миг к нестройному оглушительному пению примешался другой звук, более похожий на крик, нежели на смех. По толпе прошла дрожь. Множества голов повернулось в недоумении, пытаясь определить, откуда доносится этот новый шум – и недоумение сменилось паникой.

Что там говорил Милон о засаде на Аппиевой дороге? Всё началось внезапно, как гром среди ясного неба – со всех сторон крики и кровь – будь я птицей, смотрящей на всё с высоты полёта, я мог бы рассказать, как всё произошло…

Так это и началось – внезапно, как гром среди ясного неба – когда толпа клодиан с мечами и ножами, точно вторгшееся в город неприятельское войско, хлынула на Форум и набросилась на участников контио.

Хоть я и никогда не был воином, мне довелось участвовать в битве. Я был рядом со своим сыном Метоном, когда он сражался в рядах армии Катилины при Пистории в год консульства Цицерона. Я держал меч и видел, как римские граждане убивают римских граждан. Я знаю, что такое битва. Знаю, как она выглядит, как звучит, как пахнет. То, что началось на Форуме, битвой не было. Это была бойня.

Лишь позднее, задним числом, я смог осмыслить происходящее. Во время самой бойни все мысли были заняты одним: как спастись.

Потом некоторые говорили, что нападение было стихийным, что сторонники Клодия, прослышав, как Милон рассказывает о какой-то якобы засаде, ринулись на Форум, дабы на деле показать ему, что такое внезапная атака. Другие же утверждали, что клодиане с самого начала собирались отомстить Милону за гибель своего лидера и лишь выжидали, когда он появится на публике. Как бы то ни было, действовали клодиане организованно. На Форум они ворвались со всех сторон одновременно и были хорошо вооружены: мечами, ножами, дубинами, принесёнными в мешках камнями. К тому же у многих были факелы. Оказавшись в кольце, люди в панике сгрудились в кучу. Началась давка, и было столько же шансов быть растоптанным теми, кто пытается спастись, сколько остаться валяющимся со вспоротым брюхом, размозжённой головой или перерезанным горлом.

Разумеется, не все, кто явился в тот день на контио, были беззащитны. Вопреки закону, запрещающему носить оружие в пределах города, многие пришли с оружием, которое прятали под одеждой; у многих были вооружённые телохранители. А немало сторонников Милона сами не раз участвовали в вооружённых столкновениях соперничающих банд и обладали не меньшим опытом уличных боёв и стычек. Но на стороне клодиан был, прежде всего, фактор внезапности; и кроме того, численный перевес. По крайней мере, так потом утверждали избитые и израненные сторонники Милона – те, кому удалось унести ноги. По их утверждениям, у помощников Клодия теперь целая армия из рабов и вольноотпущенников, которые, в благодарность за бесплатные раздачи зерна и другие законы, принятые по настоянию Клодия, служат им верой и правдой. Это неслыханное преступление, говорили сторонники Милона: рабы и вольноотпущенники напали на мирное собрание римских граждан, обсуждавших государственные дела. Что же станет с республикой, вопрошали они, если этот сброд станет господствовать на улицах?

Но рассуждения и оправдания были потом. А в момент нападения никто не считал голов.

Мы с Эко уловили опасность ещё прежде, нападавшие ворвались на Форум. Я хотел схватить его за руку и почувствовал, как он схватил за руку меня. Его телохранители мгновенно сомкнулись вокруг так, что мы очутились за их спинами, и схватились за скрытые под одеждой кинжалы. Эко прокричал мне на ухо.

– Держись рядом со мной! Что бы ни случилось!

Легко сказать, подумал я, чувствуя, как меня толкают со всех сторон. Нас дёргало то туда, то сюда, как дёргает оружейник звенья кольчуги, испытывая её на прочность. Казалось, меня захлёстывают волны. Охваченная страхом толпа жестка и неподатлива; она сопротивляется, выталкивает тебя, она барахтается, спасая, как и ты, за свою жизнь.

Шум был неимоверный – ругань, крики, стоны, проклятья, пронзительные вопли и удушливый хрип. Тот самый красильщик со своим рабом внезапно оказался совсем рядом. Он кричал, ни к кому не обращаясь: «Я так и знал! Я так и знал!»

Внезапно прямо передо мной толпу разметало в разные стороны, и я увидел нападающих. С безумными глазами, с занесёнными кинжалами они неслись навстречу – оскалив зубы, подвывая на бегу, как собаки. Эко с телохранителями куда-то исчезли; толпа за моей спиной была подобна каменной стене. Я не мог вжаться в неё, как не мог бы вжаться в камень.

– Этот! – заорал тот, кто бежал первым, указывая на меня кинжалом. – Вот он!

И кинулся на меня.

Я стиснул зубы, борясь с желанием отвернуться. Давным-давно я решил, что не стану одним из тех, кто умер от удара в спину; и теперь заставил себя смотреть прямо в глаза человеку, который занёс надо мной нож. Но взгляд его был устремлён на что-то, находящееся за моей спиной.

В следующий миг он пронёсся мимо. Нож его рассёк воздух на волосок от моего уха. Остальные промчались следом, отпихнув меня с дороги. Боковым зрением я видел, как кинжалы их взметнулись вверх, словно птицы, вытягивающие к небу длинные шеи.

Я вжался в толпу, желая раствориться в ней, не видеть того, что происходит. Но неодолимая сила заставила меня смотреть.

Кинжалы подымались и опускались, снова и снова. Навстречу им подымались другие кинжалы. Из ран ударяли струи крови. Я увидел человека, которого счёл банкиром. Это на него кинулись клодиане. Его телохранители были мертвы. Их окровавленные тела валялись буквально у него под ногами, мешая ему обратиться в бегство. Убийца кружили вокруг, как коршуны; ножи их мелькали, подобно разящим клювам. Снова и снова они вонзали в него свои кинжалы. Он ещё извивался под ударами, раскрыв рот в беззвучном крике, а жадные руки уже срывали с его шеи серебряную цепь, выдергивали кошель из-под тоги.

Потом убийцы оставили его и кинулись дальше. Он почему-то всё не падал – стоял в окровавленной тоге, глядя перед собой широко раскрытыми глазами. Внезапно один из нападавших кинулся назад и быстро, аккуратно, точно раб, заботящийся о драгоценностях господина, схватил его за руку и снял с пальца золотой перстень.

Он мог бы удовольствоваться этим, но решил, раз уж вернулся, добить жертву. Шагнув всё ещё молча глядящему перед собой банкиру, мародёр занёс кинжал, перехватив его обеими руками. Я сжался, словно удар предназначался мне.

Как опустился кинжал, я уже не увидел. Сильная рука схватила меня и рывком развернула. Я оказался лицом к лицу с высоким и широкоплечим молодым человеком. Смотрел он решительно и грозно. Краем глаза я заметил блеск и понял, что у него кинжал.

За свои без малого шестьдесят лет мне пару раз приходилось смотреть в лицо смерти. Ощущение в такой момент всегда одно. Что, глупец, мелькает в голове – ибо почему-то кажется, что именно этот случай можно было предвидеть и избежать его – доигрался? Вот и пришёл твой конец. Богам надоело наблюдать за мелкими перипетиями твоей жизни. Ты им больше неинтересен, и сейчас они задуют тебя, как пламя коптящего светильника…

Потом я слышу отцовский голос и вижу мамино лицо, которое никак не могу вспомнить в обычной жизни, потому что моя мама умерла, когда я был ещё совсем маленьким. А в такие моменты оно встаёт перед моими глазами совершенно ясно, и я понимаю, что отец был прав, когда говорил, что мама была очень красива…

Видно, какой-то частицей я всё же чувствовал, что ещё не пришёл мой час, потому что ничуть не удивился, когда схвативший меня выдохнул с облегчением.

– Хвала Юпитеру! Пошли, хозяин вне себя!

Молодой человек был Давус, один из телохранителей моего сына. Я был в таком смятении, что в первый момент даже не узнал его.

Эко с остальными телохранителями укрылся в пристройке к заднему фасаду ближайшего храма. Собственно, это не было укрытие в полном смысле слова – пристройка была открытой с обеих сторон, и в любой момент нас могли обнаружить. Всё же в случае чего обороняться здесь будет легче, чем на открытом пространстве Форума.

– Папа! Благодарение богам, Давус тебя нашёл!

– Боги здесь ни при чём. Давуса благодари. – Я улыбнулся молодому силачу, и тот улыбнулся в ответ. – Что теперь?

Эко выглянул наружу. Шум того, что творилось на Форуме, эхом отдавался от глухих стен. Кроме этих стен, видеть было нечего.

– Думаю, нам лучше остаться здесь. Если придётся защищаться, это лучше, чем ничего. Хотя и ненамного.

– А может, лучше пробираться домой?

– К тебе или ко мне?

– Ко мне ближе. Но для этого придётся пробиваться через Форум, а там-то, пожалуй, сейчас опаснее всего. Думаю, вся орава двинет именно в том направлении, к дому Милона. – Подумав о Бетесде и Диане, оставшихся дома с единственным защитником – Белбо, я похолодел.

– Тогда ко мне, папа?

– Нет. Я должен быть с Бетесдой и Дианой.

Эко кивнул. Шум вроде бы не усиливался, хотя сказать с уверенностью было трудно. Внезапно из-за угла выскочили двое. Мы поспешно отступили в тень.

Судя по простым туникам, это были рабы. Из-за угла они выбежали с такой быстротой, что столкнулись на бегу и едва не свалились оба. Тот, что повыше, указал на пристройку.

– Сюда. Здесь можно спрятаться.

Второй, коренастый и плотный, молча кинулся в укрытие, оттолкнув товарища. Эти двое походили на нерадивых рабов из комедии Плавта – с той лишь разницей, что удирали не от хозяйской взбучки, а от толпы головорезов.

– Яйца Юпитера! – сказал высокий, пытаясь не отстать. – Милон! Совершенно незачем толкаться.

– Незачем орать моё имя во всё горло, болван! Живее, пока нас не увидели.

Милон забежал внутрь прежде, чем успел заметить нас – и остановился, как вкопанный, увидев направленные ему в грудь острия четырёх кинжалов, когда четверо наших телохранителей выросли перед ним стеной. Бежавший следом Целий налетел на него сзади. Милон невольно шагнул вперёд и едва не напоролся на ближайший нож. Целий, углядев кинжалы, попятился, напряжённо всматриваясь в полумрак.

Милон оглядел нас и остановил взгляд на мне.

– Гордиан? Это ты? Человек Цицерона?

– Я действительно Гордиан, хотя я не человек Цицерона. А вот ты – Милон; хотя по твоему виду этого и не скажешь. Куда ты девал свою тогу?

– Шутишь? Там на Форуме сейчас убивают всех, кто в тоге. Головорезы из рабов и воров убивают и грабят каждого римского гражданина. Я сразу же сбросил тогу. Благодарения Юпитеру, под ней у меня была туника.

– Ты и кольцо гражданина снял, – заметил я, глянув на его руки.

– Ну, снял.

– Вижу, и Марк Целий последовал твоему мудрому примеру. – Внезапно меня разобрал смех. Подумать только, двое самых значительных людей в Риме притворяются рабами и ведут себя, как рабы!

– Прекрати смеяться! – нервно сказал Милон.

– Извини. Это уже нервы. – Я никак не мог остановиться. Глядя на меня, Эко и рабы тоже стали смеяться. Даже Целий, со своей вечной готовностью усмотреть юмор ситуации, присоединился к нашему смеху.

– А куда подевались твои люди? Твои телохранители? – с трудом спросил я.

– Перебиты. Разбежались. Кто знает?

– Думаю, это не они? – Из за угла показались несколько человек с ножами, и весёлость мою как рукой сняло.

– Юпитеровы яйца! – простонал Целий. Они с Милоном опрометью кинулись к противоположному выходу. Мы с Эко последовали за ними; телохранители бежали последними, прикрывая нас. Услышав лязг, я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как один из преследователей упал, зажимая рану на груди там, где его ударил Давус. Зрелище раненого товарища поубавило головорезам пыла, и они кинулись бежать.

Целий и Милон тем временем исчезли. Мы шестеро очутились на краю площади. Вокруг валялись раненые и убитые. Из дверей храма Кастора и Поллукса валил дым. Рядом, на крыше храма весталок, собрались жрицы во главе с верховной весталкой и смотрели на происходящее внизу с ужасом и отвращением.

– Сюда! – Я указал на вымощенный проход между двумя храмами. Проход вёл к подножию Палатина и началу Спуска. Перед нами бежали люди, словно жители захваченного города, спасающиеся от грабежей. Мне показалось, что я углядел Милона и Целия – они неслись сломя голову далеко впереди, расталкивая всех, кто попадался на пути.

До вершины Спуска я добегал, задыхаясь и хватая ртом воздух. Заметив это, Эко сделал знак телохранителям. Они подхватили меня под руки и последние несколько шагов буквально несли. Мы кинулись через улицу к моему дому.

Внезапно из соседнего дома выскочили несколько человек с оружием. Из кулака того, кто бежал впереди всех, свисали нити жемчуга и серебряная цепочка. В другой руке окровавленный кинжал. Дверь дома, откуда они выбежали, болталась на одной петле.

– Эй! – закричал он, завидев нас. Даже на расстоянии в нос мне ударил смешанный запах чеснока и вина. Сочетание известное: чеснок для силы – старый гладиаторский трюк; вино для храбрости. У него было красное лицо и светло-голубые глаза. – Вы его видели?

– Кого? – спросил я, делая знак телохранителям, чтобы они продолжали двигаться, далеко обходя бандитов.

– Да Милона, кого же ещё? Мы ищем его по всем домам. А когда найдём, повесим на кресте за убийство Клодия.

– Вы, значит, Милона там искали? – саркастически спросил Эко, глядя на зажатые в кулаке бандита драгоценности. От насмешки в его голосе я весь сжался.

– А, это? – верзила поднял кулак. – А кто говорит, что за справедливость надо сражаться бесплатно? Мы заслуживаем награды уж не меньше, чем богатые заслуживают драгоценности. – Лицо его исказилось, и я подумал, что он сейчас кинется на нас. Но он лишь разжал кулак и швырнул свою добычу к нашим ногам. Звякнуло, ударившись о булыжник, серебро; лопнула нитка жемчужного ожерелья, белые и розовые шарики запрыгали, отскакивая от мостовой, как градинки. Его товарищи стали кричать на него, но он лишь ответил:

– А пусть! Там, куда мы идём, будет больше! – и зашагал дальше по улице, удаляясь от нас. Остальные последовали за ним. У меня бешено заколотилось сердце. Если они двигаются в противоположном направлении, значит, в моём доме уже побывали…

Голова закружилась, перед глазами поплыли пятна. Я стиснул зубы. Возможность собственной смерти вызывала в душе, наряду с естественным страхом, ироническое смирение; при мысли о том, что с моими женой и дочерью случилось непоправимое, меня охватил ужас.

Эко понял меня без слов и крепко взял за руку. К дому мы подбежали, боясь увидеть дым. Но дыма не было. Лишь двустворчатые двери стояли распахнутые. Замок был сломан. Разломанный на куски засов валялся на пороге.

После яркого дневного света передняя показалась совсем тёмной. Я кинулся вперёд, тут же споткнулся обо что-то большое и твёрдое и упал. Эко и Давус помогли мне подняться.

– Папа… – сказал Эко, но я не стал его слушать.

– Бетесда! Диана!

Никакого ответа. Я заглядывал в одну комнату за другой. Везде полнейший разгром, стулья и лежанки перевёрнуты, шкафчики тоже перевёрнуты и валяются на боку с распахнутыми дверцами; содержимое их вывалилось на пол.