Текст книги "Убийство на Аппиевой дороге (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Я смотрел на них, глядящих на меня с выражением мрачной гордости – отец и дочь, воплощение римской непреклонности.

– А почему вы потом не выбросили его тело из носилок? Зачем отправили его в Рим?

– Все носилки были залиты его кровью, – сказала Тедия. – Я в жизни больше никогда в них не сяду.

А её отец добавил.

– К тому же, это была его последняя просьба: отвезти его домой. Как я уже говорил, что толку презирать того, кто уже умер? Нет; оставить его валяться на дороге, как дохлого пса, было бы недостойно. Я велел своим носильщикам со всеми подобающими знаками уважения доставить тело вдове.

Тут я внезапно кое-что вспомнил.

– Его кольцо. У него было кольцо, и оно исчезло. Это вы его взяли?

Тедия опустила глаза.

– Это было ошибкой. Я подумала, что оно будет подношением, угодным богине.

– Так значит, это ты была в Доме весталок и предлагала кольцо в уплату за благодарственную молитву?

– Да.

Мне стало ясно, почему Филемон так недоумённо посмотрел на меня, когда я в «таверне злачной» спросил у него, почему он не обратился за помощью к дочери Тедия, когда его с товарищами гнали связанных по Аппиевой дороге мимо того места, где остановился передохнуть сенатор. То, что я принял тогда за обиду в ответ на предположение, что он мог просить помощи у женщины, на самом деле было простым непониманием. Филемон не обратился к Тедии, потому что её там не было. Она как раз отправилась в Дом весталок.

– Ты прятала лицо, – напомнил я. – И изменила голос.

– Да. Иначе весталки могли меня узнать.

– Но ты же гордишься тем, что сделала?

– Горжусь! Но хвастаться этим не собираюсь; ни тогда, ни сейчас. Я была всего лишь орудием воли богини, и только ей хотела поднести кольцо. Но старшая весталка не приняла его. Она сказала, что такое подношение будет оскорбительным для богини.

Я покачал головой.

– Все уверены, будто это была жена Милона.

Тедия рассмеялась. Сразу было видно, что смеётся она не часто.

– Кто, Фауста Корнелия? Эта нечестивая корова? Вряд ли она вообще молится – разве что о том, чтобы боги каждый день приводили ей нового любовника. Подумать только, меня приняли за неё!

– А где теперь кольцо?

– Зачем тебе знать?

– Затем, что я хотел бы вернуть его родным Клодия. Ты сама сказала, что забрать его было ошибкой. Богиня его не захотела. Так зачем оно вам? Хранить его у себя как трофей, из чистой гордыни? Но это навлечёт проклятье на ваш дом.

Тедия обдумала мои слова, и уже открыла рот, чтобы ответить, но отец опередил её.

– Это кольцо – единственное, что может изобличить нас. То, что мы тебе сейчас рассказали – всего лишь слова; свидетелей нет. Твоя свидетельница из Бовилл – та женщина в окне – видела лишь, что Клодий был ещё жив, когда мы взяли его в носилки; но то, что происходило внутри носилок, она видеть не могла. Никто, кроме нас двоих, не знает, как на самом деле умер Клодий. Весталки видели женщину, принесшую им кольцо; но они не видели её лица и узнать её не могут. И лишь то, что кольцо оказалось у нас, выдаст нас с головой. Так зачем же нам отдавать его тебе? Что ты скажешь родным Клодия – что истинными убийцами их дорогого мужа, брата и отца оказались хромой старик и женщина? Ты хочешь, чтобы мы сделались мишенью для их отмщения?

– А что мне им сказать – что я случайно нашёл это кольцо на дороге? Вспомни, Тедия, ты же плакала, когда Фульвия рассказывала на суде, как Клодия принесли домой мёртвого. Оно тебе нужно, это кольцо?

Тедия прерывисто вздохнула и сделала было какое-то движение, но отец удержал её, схватив за руку.

– Только если ты поклянёшься никому ничего не рассказывать, Гордиан, – твёрдо сказал он.

– Никаких обещаний я вам давать не намерен.

– Иначе кольца ты не получишь. Поклянись никогда никому не рассказывать, что ты сейчас услышал – тогда мы отдадим тебе кольцо. Подумай, Гордиан, кому будет польза, если гнев клодиан обратится на нас с дочерью? Приговор Милону успокоил их; ты просто заставишь их почувствовать себя обманутыми, и они снова примутся бунтовать. Подумай, как разгневается Помпей, узнав, что назначенный им суд не сумел выяснить истину, и что приговор Милону был несправедлив! То, что случилось на Аппиевой дороге, раскололо Рим. Сейчас народ умиротворён тем, что преступники с обеих сторон понесли кару – Клодий убит, Милон приговорён к изгнанию. Так зачем тебе открывать народу правду – для того, чтобы потешить собственное самолюбие? Чтобы доказать всем, как ты умён и проницателен? Поклянись, что никому ничего не расскажешь, верни кольцо родным Клодия и предоставь остальное богам.

Я повернулся к окну и стал смотреть на приютившуюся ниже по склону Арицию. Отблески на крышах успели погаснуть, и городок, где Клодий произнёс последнюю в своей жизни речь, превратился в скопление теней. Я стоял, смотрел и думал. По сути, чем я обязан Милону, который схватил меня и бросил в яму – и не прикончил на месте лишь потому, что Цицерон ему не позволил? Чем я обязан Цицерону, который позволил, чтобы меня схватили и бросили в яму? Чем я обязан друзьям и наследникам Клодия, спровоцировавшим грабежи и погромы, во время которых мой дом был разграблен, а Белбо убит? И чем я, в конце концов, обязан самому Риму – ибо кто может сказать, что сейчас есть Рим и чем он станет в ближайшие несколько лет? Всё уносилось в стремительном потоке; всё поглотил хаос. Я получил то, чего добивался – чистую правду; и не знал теперь, что с ней делать, ибо даже Эко не было рядом со мной, чтобы разделить моё открытие или помочь мне советом. Впрочем, это, пожалуй, было и к лучшему, ибо мой сын вряд ли одобрил бы моё решение.

Я обернулся к Сексту Тедию.

– Обещаю, что никогда никому ничего не расскажу. Клянусь тенью своего отца. Отдайте мне кольцо.

Тедия вышла из комнаты. В её отсутствие вошёл раб с длинным вощённым фитилём; он зажёг светильники, и их пламя рассеяло сгущающуюся темноту. Тедия вернулась и положила кольцо мне на ладонь, явно радуясь, что наконец от него отделалась.

Кольцо было тяжёлым, массивным. Я разглядел выгравированное p. clodius pulcher, но никаких других гравировок не увидел. Неужели на кольце нет ни единого упоминания о славном роде Клавдиев?

Я поднёс кольцо ближе к пламени светильника и увидел, что вся его внешняя и внутренняя поверхность покрыта тончайшими линиями, образующими шестиугольники, подобные пчелиным сотам – или точно пригнанным друг к другу камням Аппиевой дороги. Само кольцо было символом этой дороги, на которой его владелец пал, поверженный врагами, и где он испустил дух, задушенный голубой лентой.

Мы переночевали на постоялом дворе в Ариции. В нижнем этаже в харчевне шумели поздние гуляки и чадили светильники, постели наши изобиловали клещами; и всё же мне спалось спокойнее, чем спалось бы в Бовиллах с тамошними призраками, живыми и мёртвыми.

Я проснулся до рассвета и стал будить остальных. Мальчики вскочили сразу же, но Давуса нам пришлось расталкивать втроём. Первый час дня застал нас уже в пути; ехали мы быстро, не останавливаясь, и ещё до полудня были в Риме. Оставалось нанести ещё три визита – и можно будет никогда больше не возвращаться к случившемуся на Аппиевой дороге.

Глава 36

Мопса с Андроклом город прямо-таки ошеломил. Впервые в жизни очутившись среди такого скопления зданий и людей, мальчики только и делали, что вертели во все стороны головами, глядя вокруг со всё возрастающим изумлением. Давус же напустил на себя вид самоуверенный и снисходительный, как нередко делают городские рабы по отношению к рабам деревенским. Я вспомнил, как он был поражён и растерян, впервые в жизни оказавшись за городом.

Мы приблизились к дому, и все трое приумолкли. Мальчики старались держаться рядом. У Давуса вытянулось лицо.

Бетесда появилась, стоило нам шагнуть в переднюю.

– Вот, значит, наши новые рабы, – сказала она, совершенно не замечая Давуса, словно его здесь и не было.

– Да. Вот этот, старший – Мопс; а это его брат Андрокл. Мальчики, вот ваша госпожа.

Дети стояли перед ней, опустив глаза, украдкой бросая на неё взгляды.

– А она красивая! – шепнул Андрокл на ухо брату.

Я заметил, как губы Бетесды дрогнули в улыбке. Она стояла перед нами, облачённая в столу цвета шафрана, с простым серебряным ожерельем. Волосы были уложены в высокую причёску столь искусно, что седые пряди казались белыми прожилками на чёрном мраморе. Не удивительно, что мальчики застыли в благоговейном страхе. Я сам застыл.

– Вы, должно быть, ребята бойкие и проворные. – Это прозвучало не как похвала, а как суждение. – Для вас найдётся работа. Будете носить письма и выполнять всякие поручения. Учтите, в ближайшие несколько дней вам придётся хорошо побегать, чтобы узнать город. А сейчас вы, думаю, проголодались с дороги. Ты отведёшь ребят на кухню, Давус, и скажешь, чтобы их там покормили?

– Да, госпожа, – откликнулся Давус, напуганный ещё больше, чем мальчики. Странно было видеть, как такой здоровяк умудрился стать таким незаметным. Выскользнул он быстро, словно испарился. Мопс и Андрокл последовали за ним, и мы с Бетесдой остались одни.

– Муж мой, я много думала вчера.

– Я тоже.

– Нам надо серьёзно поговорить.

– Может, отложим до вечера? Мне надо ещё закончить кое-какие дела…

– Хорошо. Но мы должны решить, как быть с Дианой и твоим… Давусом. И решить это надо сегодня.

– Ты права. Значит, до вечера?

– Да.

Наши взгляды встретились, и я понял, что никаких слов уже не нужно. Мы оба знали, что делать. Я достаточно прожил с Бетесдой, чтобы прочесть теперь по глазам, что она думает то же, что и я.

Наскоро перекусив оливками, сыром и свежим хлебом, я снова вышел из дому, взяв с собою Давуса, хотя мне вряд ли требовался телохранитель: после напряжения последних дней на улицах Рима царило какое-то неестественное спокойствие.

Помпей теперь жил в своём родовом доме в Каринах – старинной вилле, занимавшей обширный участок, окружённый более поздней застройкой. Меня провели к нему сразу же. Великий принял меня, сидя за небольшим столом, заваленным пергаментными свитками. Я увидел множество военных трофеев – некоторые он сам привёз с Востока, иные же были привезены его отцом: статуэтки неведомых богов, куклы с далёкой парфянской границы, служившие, видимо, для театральных кукольных представлений; чужеземное оружие и доспехи, старинные греческие театральные маски. Повсюду стоял запах пыли. В окно был виден лишь кусочек внутреннего двора с фонтаном. По углам комнаты, скрытые тенями, стояли телохранители.

При моём появлении Помпей отложил пергамент, который читал.

– А, Сыщик. Сказать по правде, я немало удивился, когда мне доложили о твоём приходе. Не думал, что ты опять придёшь.

– А я не думал, что ты сразу же согласишься принять меня.

– Тебе посчастливилось придти как раз тогда, когда у меня нет неотложных дел и назначено никаких встреч. У тебя осталось ко мне какое-то дело?

– У меня к тебе просьба, Великий.

– Это хорошо. Люблю, когда ко мне обращаются с просьбами – независимо от того, выполню я её или нет. Это даёт мне возможность оправдать своё имя. Так о чём же ты просишь, Сыщик?

– Насколько мне известно, приговор Милону включает конфискацию имущества.

– Не всего имущества; полагаю, ему будет позволено взять с собой нескольких рабов и достаточно средств, чтобы устроиться в Массилии. Конфискованное имущество пойдёт, прежде всего, на выплату его долгов – а кредиторов у него наберётся на легион. Остаток почти весь отойдёт в казну. Так что Милону не останется ничего, заслуживающего упоминания.

– Я хотел бы быть внесённым в список его кредиторов.

– Откровенно говоря, мне как-то не верится, что ты одалживал ему деньги. А может, ты в своё время работал на него, а он тебе не заплатил?

– Ни то, ни другое. Но он причинил мне ущерб. Это по его приказу меня и моего сына похитили и продержали в заточении больше месяца. Теперь у меня есть доказательство.

– Понятно. Но подать иск против него ты не можешь. Милон уже приговорён к изгнанию и скоро покинет Италию навсегда. Он просто не сможет явиться на суд.

– Именно поэтому я и обращаюсь к тебе, Великий.

– И чего же ты хочешь?

– Чтобы меня включили в список его кредиторов. Хочу получить с него компенсацию за причиненный мне ущерб.

– Во сколько же ты оцениваешь своё заточение и заточение своего сына?

– Такое не оценишь. Но есть сумма, которой я удовольствуюсь. – И я назвал сумму.

– Ровно столько – ни больше, ни меньше? Как же ты это подсчитал?

– Во время беспорядков, которые вспыхнули после убийства Клодия, мой дом был разграблен, а статуя Минервы в моём саду сброшена с постамента и повреждена. Это цена её ремонта.

– Но ведь это сделали клодиане. Справедливо ли взыскивать с Милона за то, что учинили его враги?

– В юридическом смысле это и правда несправедливо. Но да позволено будет мне перефразировать то, что ты, Великий, сам сказал однажды.

– Что же?

– Не надо читать нам законы. У нас есть просроченные векселя.

Помпей от души рассмеялся.

– Ты по душе мне, Сыщик. И я очень надеюсь, что когда придёт время, ты примешь мою сторону.

– Не понимаю, Великий.

– Понимаешь, Сыщик, прекрасно понимаешь. Что ж, я выполню твою просьбу.

Помпей вызвал секретаря и продиктовал ему постановление, которое тот и записал в двух экземплярах, и подписал оба. Один экземпляр отправился в шкафчик, где уже находилась целая стопка документов. Второй секретарь туго свернул и мазнул расплавленным красным воском, к которому Помпей тотчас приложил своё кольцо с печаткой.

– Держи, Сыщик. И позаботься о том, чтобы это было доставлено в дом Милона. Удачи. Она тебе понадобится. К Милону уже выстроилась целая очередь кредиторов, и многие из них очень влиятельные люди. С другой стороны, твой счёт ему, скорее всего, самый маленький. Так что вполне возможно, он расплатится с тобой первым – просто-напросто чтобы избавиться хотя бы от этого счёта.

– Благодарю, Великий.

Помпей улыбнулся, жестом отпустил меня и прошёл в другой конец комнаты. Мгновение спустя он обернулся, удивлённый, что я всё ещё здесь.

– Что ещё, Сыщик?

– Есть ещё одна проблема. Противоречие – между данной мною клятвой и моими обязательствами перед тобой.

– Слушаю тебя.

– Теперь, когда Милон осуждён, желаешь ли ты по-прежнему узнать, что именно произошло в тот день на Аппиевой дороге?

– Я не уверен, что понимаю тебя, Сыщик.

– Если бы я сказал тебе, что хотя рана, полученная Клодием от людей Милона, была тяжёлой, возможно, смертельной, но убил его кто-то совсем другой, не имеющий отношения ни к Клодию, ни к Милону – кто-то совершенно посторонний…

– То есть, помимо людей Клодия и Милона, там был замешан кто-то ещё? И этот кто-то его и прикончил?

– Я дал клятву не называть имён.

– Вот как. – Помпей подумал. – Тогда, полагаю, тебе следует держать язык за зубами.

– Ты уверен, Великий?

– Уверен. Я не желаю, чтобы из-за меня ты нарушил клятву. Клодий мёртв. Милон повержен и скоро покинет Рим навсегда. С этими двумя покончено. Мне предстоит позаботиться о том, чтобы виновные в сожжении курии понесли заслуженное наказание. Республика должна равно покарать всех, кто виновен в нарушении закона. Иначе порядка у нас никогда не будет. То, что ты узнал, может как-то способствовать восстановлению законности и порядка?

– Не думаю, Великий.

– Тогда держи свои сведения при себе. Мне они ни к чему. С расследованием убийства Клодия покончено. Ты понял меня, Сыщик? – Тон его был почти угрожающим.

– Понял, Великий.

Хотя я никогда прежде не бывал в доме Милона, обстановка показалась мне знакомой. Мозаики на полу, светлая окраска стен, статуэтки и драпировки – словом, всё, что я увидел в передней и что, идя по коридору, мельком замечал в комнатах, напоминало дом Цицерона. Лишённый художественного вкуса, Милон попросту копировал стиль своего друга.

Атмосфера же в доме странным образом напомнила мне особняк Клодия на Палантине, ибо здесь тоже царил беспорядок. Только дом Клодия отделывали и обставляли мебелью; здесь же, наоборот, обстановку разбирали и готовили к выносу. Картины стояли, прислонённые к стенам, статуэтки были уложены в ящики; занавеси, снятые и аккуратно сложенные, лежали на маленьких столиках.

И как в доме Клодия в ту ночь, повсюду царили растерянность и уныние. Изредка покажется раб, спешащий с каким-то поручением, глянет мельком и без единого слова торопливо пройдёт мимо. Я прождал довольно долго и уж думал, что обо мне забыли. Наконец раб, который пошёл доложить обо мне, вернулся и жестом предложил следовать за ним.

Может, я свалял дурака, оставив Давуса ждать меня снаружи? Пожалуй, глупо было отправляться на встречу с Милоном без телохранителя – мало ли что. Сейчас я окажусь с ним лицом к лицу. Странное дело: после всего, что я натерпелся по милости Милона, мне бы следовало его ненавидеть – а я поймал себя на том, что почти жалею его. В той яме я понял, как это ужасно – когда у тебя отняли всё, оставив лишь ежедневное скудное пропитание. Милон, не обладая знатным происхождением, достиг самых вершин, до консульства было рукой подать – как вдруг всё рухнуло, и судьба его стремительно покатилась под откос. Он поставил на кон всё – и проиграл. Вполне возможно, что он лишь получил по заслугам; и всё же мне было его жаль.

Но жалость жалостью, а я выскажу Милону всё, что думаю о том, как он поступил со мной и моим сыном. И компенсацию он мне заплатит.

Комната, куда привёл меня раб, явно служила спальней женщине. Стены были разрисованы павлинами, шагающими с распущенными хвостами по цветущим садам. Низенький столик был сплошь занят баночками для кремов и притираний, шкатулочками, щётками, гребнями и отлично отполированными зеркальцами – всё из самого лучшего дерева и металла и инкрустировано драгоценными камнями. Распахнутый шкаф для одежды в углу переполняли столы и яркие накидки. Большую часть комнаты занимала просторная кровать под пологом из тонкой, почти прозрачной красной ткани. В воздухе стоял сильный запах жасмина и мускуса. Из-за двери в дальнем конце комнаты доносились плеск и смех. Там явно находилась ванная комната. Слышались голоса – мужские и женский. Зачем раб привёл меня сюда? И почему ушёл, не доложив обо мне?

Я громко прокашлялся. Плеск и смех разом оборвались. Я снова кашлянул и громко позвал.

– Милон!

За дверью заплескались и засмеялись заливистее прежнего. Затем женский голос произнёс:

– Подожди, я сейчас.

До меня донеслось торопливое перешёптывание, дверь распахнулась – и появилась Фауста Корнелия в свободной, не подпоясанной тунике, почти не скрывавшей очертаний её пышной фигуры. Густые, слегка подкрашенные волосы были уложены в высокую причёску и выглядели совершенно сухими. Что бы она ни делала в той ванной, волос она не намочила.

Однажды мне довелось видеть её отца – незадолго до его смерти. Фауста Корнелия была тогда ещё совсем ребёнком. Теперь, тридцать лет спустя, она всё ещё оставалась достаточно молодой, чтобы разрушительные следы разврата, в своё время в своё время лишившие её отца красоты, пока ещё не сказывались в её лице. Всё же фамильное сходство было несомненным: то же бледное, не знающее загара лицо, та же плотоядная усмешка, тот же упрямый, своевольный блеск в глазах. Фаусту Корнелию никак нельзя было назвать грациозной: когда она двигалась, какая-то часть её тела непременно тряслась или колыхалась, да и ходила она вперевалку; однако недостаток изящества с лихвой возмещался создаваемой ею вокруг себя атмосферой чувственности. Она была, что называется, женщина в самом соку; это сквозило во всём её облике, в каждом движении. Даже с противоположного конца комнаты я ощутил тепло раскрасневшегося, распаренного ванной тела. То обстоятельство, что она была дочерью диктатора Суллы, дважды помогало ей найти мужа из числа наиболее видных римских граждан; её прелести, которые она не считала нужным скрывать, всё ещё продолжали привлекать к ней любовников.

– Значит, ты и есть тот самый Сыщик, – сказала она.

– Да. Я пришёл повидать твоего мужа. У меня к нему дело.

– Моего мужа нет дома.

– В самом деле? – Я глянул на дверь в ванную, откуда время от времени слышались голоса и плеск.

– Думаешь, будь Милон здесь, я стала бы принимать ванну вместе с двумя его телохранителями? – Она смотрела мне прямо в лицо, точно желая увидеть, не смутит ли меня такая откровенность.

– Я понимаю, что последнее время Милон был очень занят, – сказал я, надеясь, что мне удалось сохранить выражение невозмутимости. – Мне не обязательно видеться с ним. Я просто хочу быть уверенным, что он получит это. – И я показал свиток с печатью Помпея.

Она возвела очи горе.

– Ещё один счёт! Хвала богам, у меня есть свой постоянный доход, хоть деньги и записаны на имя брата.

Взяв у меня свиток, она двинулась по коридору. Следуя за ней, я заметил, что при ходьбе у неё и сзади всё колышется. Мы вошли в захламлённую комнату, заставленную ящиками с документами.

– Кабинет моего мужа, – объявила Фауста с явным отвращением. – Отсюда он собирался управлять республикой. Подумать только! Видно, только мой отец и умел держать этот город в кулаке. Второго такого человека уже не будет.

– Не уверен, – сказал я, думая о Помпее и Цезаре.

Но Фауста меня не слушала.

– Вот самые последние счета. – Она указала на ящик, доверху набитый страницами и свитками пергамента. – Смотри, я кладу твой на самый верх. Но не удивляйся, если он окажется на дне или вовсе потеряется.

– А кто будет со всем этим разбираться? Милон?

– О боги, конечно же, нет! Милону бы с собой разобраться. Стоит ему заглянуть сюда, и он начинает хныкать, как маленький ребёнок. Нет, этим займутся после его отъезда. Цицерон позаботится обо всём. А лучше сказать, Тирон; у Тирона просто дар наводить порядок в делах.

– Тогда лучше положи мой счёт отдельно. И будь так добра, передай Цицерону, чтобы он занялся им прежде остальных. Скажи, Гордиан Сыщик очень просит. Цицерон знает, почему. И Тирон тоже знает.

– А я, по-твоему, не знаю? – Фауста смотрела мне прямо в глаза. – Знаю прекрасно. Я осведомлена о делах моего мужа лучше, чем ты думаешь. Я в курсе, кто ты такой; и в курсе, что мой муж сбирался тебя убить. Он целыми днями только об этом и говорил. Трудно было не заметить.

– В самом деле? – Откровенное бесстыдство этой женщины шокировало меньше, чем невозмутимость, с которой она рассказывала о намерениях мужа.

– Да, в самом деле. Он считал, что ты очень опасен. Ты должен чувствовать себя польщённым. Хотя последнее время Милону за каждой занавеской чудился убийца, а за каждым кустом шпион. Но тебя он действительно боялся. Вбил себе в голову, что от тебя надо избавиться. Цицерон всё убеждал его, что он зря беспокоится; что слухи о твоей проницательности сильно преувеличены, и на самом деле ты вовсе не такой уж знаток своего дела, как о тебе говорят…

– Как любезно с его стороны.

– Да он же спасал тебя, дурень! Но Милон всё твердил, что если от тебя не избавиться – ему конец. Цицерону всё же удалось уговорить его на компромисс. И Милон просто велел своим людям схватить тебя, увезти подальше от Рима и держать там. Но ты, видно, и вправду такой ловкач, как о тебе говорят, раз умудрился сбежать и к суду уже быть в Риме. Представляю, как перетрусил Цицерон, когда ты появился перед ним на той дороге! – При этих словах у неё вырвался короткий резкий смешок.

– Жаль только, что в тот момент я не мог оценить юмор ситуации.

– Каждый из нас может сказать о себе то же самое. Если бы я, когда выходила за Милона, знала, что из всех его далеко идущих планов выйдет один пшик… А в тот день на Аппиевой дороге? Я думала тогда, что это один сплошной кошмар! А оказалось, что это был сплошной глупый фарс от начала до конца. Глупый, жестокий фарс. Милон вовсе не собирался убивать Клодия. Ссора вспыхнула из-за какой-то глупой перепалки; и даже когда Милон послал своих людей вдогонку, он строго-настрого приказал им привести Клодия живым! Гладиаторы клянутся, что там, в харчевне, они Клодия и пальцем не тронули.

– В самом деле?

– Не веришь? Пойдём, и ты услышишь всё сам. Я скажу им, и они тебе всё расскажут.

Мы вернулись в её спальню.

– Можете выйти, мальчики. Мой гость обещал не кусаться.

Они появились из ванной, сначала один, за ним другой – вдвоём им было не пройти в дверь; две горы костей, мышц и мяса, каждый вдвое массивнее обычного человека. Оба были наги, если не считать набедренных повязок, и кожа их влажно поблёскивала. Тут и там виднелись мелкие шрамы, но следов более серьёзных ранений я не заметил, да и немудрено: ведь за всю свою гладиаторскую карьеру эти двое не проиграли ни единого боя. Несмотря на тяжеловесность, двигались они с неожиданной лёгкостью; уж у них-то, в отличие от Фаусты, ничего не тряслось и не колыхалось. При всей своей массивности тучными они не были; и каждое их движение говорило о том, что мышцы их тверды, как мрамор. Увидев их уродливые, отталкивающие лица так близко, я невольно вздрогнул.

– Евдам и Биррия, – тихонько прошептал я.

Не удостоив меня взглядом, оба прошествовали через комнату, отодвинули полог и растянулись на кровати, жалобно скрипнувшей под их весом.

– Мой муж собирается забрать их с собой в Массилию, – с грустью сказала Фауста. – Конечно же, ему нужны телохранители. Но как же мне будет их не хватать!

– Значит, ты не намерена последовать за мужем в изгнание?

– Поехать с Милоном в Массилию и жить там среди греков, галлов и конченных римских политиканов? Я скорее соглашусь провести остаток дней моих на свиноферме Милона в этой дыре, в Ланувиуме.

Я с опаской глянул на Евдама и Биррию.

– Ты уверена, что они способны разговаривать?

– В это трудно поверить, учитывая их другие способности; и всё же они могут говорить. Хотя говорит в основном Биррия. Евдам застенчив. Наверно, потому, что он такой хорошенький.

При этих словах тот, что был менее уродлив, самодовольно улыбнулся и – странная штука – залился румянцем. Его товарищ сморщил нос и пренебрежительно фыркнул.

– Мальчики, это Гордиан. Я рассказывала ему, как именно всё случилось в тот день, когда погиб Клодий; а он не верит.

– Хочешь, мы ему за это голову открутим?

– Нет, Биррия. Возможно, в другой раз; но не сейчас. Сейчас расскажи, с чего всё тогда началось. Ты ведь не забыл?

– Ещё бы. – Биррия закинул руки за голову, показав бицепсы, каждый величиной с его голову. – Мы повстречали этого придурка Клодия на дороге, и заваруха могла начаться сразу же; но мы спокойно проехали мимо, и всё шло гладко, но когда мы уже почти разъехались, этого болвана дёрнула нелёгкая выкрикнуть нам кое-какую гадость.

Фауста понимающе кивнула.

– И ты вспылил?

– Ну да. Бросил в него копьё. Я хотел, чтобы оно только взъерошило ему волосы; а этого придурка угораздило дёрнуться, и оно угодило ему в плечо. – Биррия засмеялся. – Он слетел с седла, будто его ветром сдуло. А дальше уже Марс взял дело в свои руки. Ну, мы их разметали, как щепки. Они скоро кинулись бежать кто куда.

– А потом ваш господин послал вас вдогонку, – подсказала Фауста.

– Ага, потом. Когда перестал беситься.

– И что он вам приказал?

Биррия потянулся. Кровать была слишком коротка для него; ноги его свисали, почти касаясь пальцами пола.

– Господин сказал: «Приведите мне Клодия живым. Остальных можете перебить, но не смейте тронуть и волоса на голове Клодия, не то я вас всех на рудники отправлю. Ну, мы двинули в Бовиллы. Видим – он забился в эту харчевню, как лис в нору. Его людей мы вытащили оттуда поодиночке и разделались с ними. У хозяина харчевни хватило дурости вмешаться, но Евдам его живо утихомирил. В общем, дело было на мази, и нам оставалось только вытащить Клодия за шкирку, как тут принесла нелёгкая Филемона с дружками. Они стали орать и грозиться, потрясать своими кулачками; но стоило нам сделать пару шагов в их сторону, как их пыл поугас, и они живо кинулись наутёк. Мы погнались за ними – а что ещё нам оставалось делать? Евдам кинулся за одним, я за другим; ну а остальные, кто был с нами, тоже кинулись кто за кем. Оно конечно, надо бы кому-то из нас тогда остаться и посторожить Клодия; но сгоряча никто как-то не подумал.– Он передёрнул плечами, двинув мышцами бычьей шеи. – Так уж вышло.

Вот, значит, как всё получилось. Они просто сгоряча не подумали.

– А когда вы переловили всех и вернулись…

– Клодий как сквозь землю провалился.

Я кивнул.

– Потому что пока вы гонялись за Филемоном, до Бовилл успел добраться Секст Тедий, обнаружил там Клодия и отправил его в своих носилках в Рим.

– А откуда нам было это знать? – запротестовал Биррия. – Мы-то понятия не имели, куда он мог запропаститься.

– И тогда вы немного поспорили насчёт того, как теперь быть. Филемон слышал ваш обмен мнениями, да только мало что понял.

Биррия пожал плечами.

– Мы решили вернуться и рассказать обо всём господину. Клодий всё равно не мог уйти далеко, он же был ранен.

– На обратном пути вы повстречали сенатора Тедия, который остановился передохнуть там, где отходит просёлок к Дому весталок.

– Верно. Сенатор махнул нам рукой, но мы не стали останавливаться, потому что торопились рассказать обо всём хозяину. Когда хозяин увидел, что Клодия мы ему не привели, он опять распсиховался. Пока он расхаживал взад-вперёд по дороге, мы посадили пленных в повозку и отправили на его виллу в Ланувиуме вместе с госпожой. Хозяин решил, что Клодий, вернее всего, попытается добраться до своей виллы на Альбе, и мы двинули туда.

– И не нашли его.

– Мы везде искали – на конюшне, за грудами камней, обыскали весь дом. Допрашивали рабов – управляющего и того типа, как его, Халикора. Хозяин всё время орал: «Где Публий Клодий?»

– То есть тогда, на вилле, вы искали самого Клодия, а вовсе не его сына?

– Это всё грязная ложь, которую пустили клодиане – что, мол, наш хозяин искал мальчишку. На что нам сдался малец? Мы и не знали, что он тогда был на вилле, и вообще в глаза его никогда не видели. Нам нужен был Клодий. Хозяин обезумел от одной мысли, что мы его не найдём. Он всё время спрашивал, тяжело ли ранен Клодий: думал, что Клодий, может, прячется где-нибудь в лесу…

– Мой супруг ужаснулся при мысли о том, что будет теперь, когда кровь пролилась, и Клодий не успокоится, пока не отомстит сполна, – вступила Фауста. – О том, что Клодий мёртв, мужу стало известно лишь на следующий день, когда он тайком вернулся в город. Потом мы, конечно же, узнали, как сенатор Тедий обнаружил тело, и поняли, что произошло.

– В самом деле? – Я поднял брови. – И тогда Милон состряпал свою версию случившегося – всю ту чепуху, которой он потчевал нас на Форуме – что Клодий якобы устроил на него засаду?

– А ведь недурно было придумано, – с сожалением заметила Фауста. – Но ему было уже не выкрутиться – даже Цицерон уже не мог ему помочь. Он, кстати, больше навредил, чем помог. Самое забавное, что Милон был далёк от мысли убить Клодия и уж тем более схватить или убить его сына. Он просто хотел, раз уж ты, негодный мальчишка, – она погрозила Биррие пальцем, – не смог проехать мимо Клодия без того, чтобы его ранить, схватить его и спрятать где-нибудь в укромном месте, чтобы спокойно решить, как быть дальше. Но тут не вовремя подвернулся Филемон со своими дружками, Биррия с товарищами погнались за ним, оставив Клодия в той харчевне – и либо раны Клодия оказались серьёзнее, чем мы думали, либо…