Текст книги "Убийство на Аппиевой дороге (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

И всё же в этот дом сумели вломиться, причём совсем недавно.

– Ты заметил ставни в нижнем этаже? Не такие, как верхние, да, папа? Верхние ставни старые, они совсем потемнели…

– А нижние новые, их поставили совсем недавно. Заметил. И обе двери тоже новые. И на стенах местами свежая штукатурка. Мы-то с тобой хорошо знаем, отчего это получается, что в доме вдруг надо ставить новые двери.

– Как ты думаешь, куда все подевались?

– А кому подеваться-то? Ты же сам видел: кроме нас, на дороге никого. А для местных, которые ходят сюда обедать, слишком рано. – По мере того, как мои глаза привыкли к полумраку, я смог разглядеть помещение. Грубо сколоченные столы и скамьи, в дальнем левом углу ведущая наверх узкая лестница с высокими ступенями, в задней части комнаты прилавок, а за ним – узкий арочный проход. Отодвинутая занавеска позволяла увидеть помещение, служившее кладовой, и дверь – ту самую заднюю дверь, которую мы видели снаружи.

Дверь открылась, и появилась женщина. Тяжело ступая, она подошла к прилавку, на ходу вытирая руки о засалённый фартук. Сразу же запахло свежим хлебом и жареным мясом.

– Мне так и показалось, что кто-то вошёл. – Казалось, женщина смотрит на нас, недобро прищурившись. Потом я сообразил, что её глаза просто не привыкли к полумраку. Она была высокая, крупная, с полными, сильными руками. Приветливое круглое лицо обрамляли рыжие с заметной проседью волосы. – Этот парень с лошадьми – он тоже с вами?

– Да.

– Значит, вас трое?

– Верно, трое. Мы здесь проездом.

– Умирающие от голода путники, – добавил Эко, облокотившись на прилавок.

При этих словах губы женщины тронула улыбка.

– Этому горю мы поможем – если только у вас в кошельке есть чему звенеть. – Эко вынул кошель и легонько тряхнул им. Женщина кивнула. – У меня тут жарятся кролики. Правда, надо немного подождать, но я могу пока что принести хлеба и сыра. – Она поставила на прилавок две кружки и достала с полки в кладовой два кувшина – с вином и с водой.

– Надо бы и тому парню, который присматривает за лошадьми, тоже отнести перекусить. А то я отсюда слышу, как урчит у него в животе.

– Сейчас пошлю одного из своих ребят. Они на кухне, присматривают, чтобы мясо не пригорело. Мой муж с ними, – добавила она, на всякий случай давая понять, что она не одинокая женщина, оставшаяся без мужчин в доме. – А вы едете на юг или на север?

– На юг.

– Стало быть, из Рима. – Женщина щедро разлила вино по кружкам и добавила воды.

– Да, выехали рано утром.

– Ну и как там?

– Ничего хорошего. Мы рады выбраться оттуда.

– Да и здесь хорошего мало, скажу я вам. С того самого дня. – Она тяжело вздохнула и покачала головой.

– А, ну да, это же случилось совсем близко от вас – та стычка дальше по дороге.

Женщина негодующе фыркнула.

– Стычка? Можете называть это стычкой, если хотите; а по мне, так это была самая настоящая битва – видели бы вы, какой тут был разгром, и сколько убитых вокруг валялось. Началось-то оно, может быть, дальше по дороге; а закончилось вот здесь. – Она хлопнула по прилавку тяжёлой ладонью.

– Как это?

– Да уж так. Если только мы говорим об одном и том же. О Клодии, Милоне и всей этой резне.

– А о чём же ещё? В Риме последнее время только об этом и говорят. Правда, толком никто ничего не знает. Так, болтают, кто во что горазд. Точно известно одно: Клодий убит, и убили его на Аппиевой дороге.

Женщина возвела очи горе.

– Уж кажется, кто-нибудь мог бы поинтересоваться, что тут на самом деле случилось – хотя бы ради того, чтобы порадоваться, что это случилось не с ним. Но я заболталась, а вы голодны. Сейчас принесу свежего хлеба, прямо из печи. – И она двинулась к двери.

Эко открыл было рот, чтобы окликнуть её, но я предостерегающе тронул его за руку.

– Ей и так не терпится рассказать всё, – тихонько сказал я, когда дверь за женщиной закрылась. – Не стоит её подгонять, это только всё испортит.

Женщина вернулась, неся в корзинке каравай, от которого поднимался пар, и кусок сыра величиной с хороший кирпич, затем достала с полки в кладовой миску, доверху наполненную оливками, и поставила всё это на прилавок перед нами. Опершись о прилавок локтями, она без малейших вопросов с моей стороны продолжила свой рассказ.

– Эта харчевня принадлежала мужу моей младшей сестры. Марк его звали. Честный работящий человек из честной работящей семьи. Харчевня была их с самого начала, переходила от отца к сыну. Я помню, Марк плакал от радости в тот день, когда моя сестра подарила ему сына. Он был так счастлив, что теперь ему есть, кому передать дело. – Она тяжело вздохнула. – Кто бы знал, что это случится так скоро! Ребёнок ещё совсем малютка. Родных у Марка не осталось. Пока что здесь управляемся мы с мужем, наши сыновья нам помогают, а моя сестра смотрит за своим малышом. Что поделаешь. Держать харчевню при дороге всегда было опасным делом – того и гляди, нападут разбойники или беглые рабы, которые перережут человеку горло и глазом не моргнут. Но Марк был крепкий, здоровый парень и ничего не боялся. А уж харчевне этой отдавал все силы. Всегда, с тех самых пор, как был ещё мальчишкой. Наверно, когда сюда прибежали Клодий и его люди, все в крови и едва дыша от усталости, он даже не подумал, что это может быть опасно. Просто спросил, чем он может помочь. Клодий сказал, чтобы он запер дверь на засов. Он был весь изранен и тут же свалился с ног. Прямо сюда его и уложили. – Женщина снова увесисто хлопнула о прилавок ладонью. Будь наши кружки полны, вино непременно выплеснулось бы.

Я всмотрелся в шероховатую поверхность. Потемневшее от времени дерево было сплошь покрыто пятнами. За долгие годы здесь, должно быть, не раз проливали вино. Но все ли пятна от вина?

– Мой муж говорит, что Марк сглупил, когда впустил их в дом. Что надо было захлопнуть перед ними дверь, и всё тут. Но ему легко говорить. Его здесь не было, когда всё случилось. А моя бедная сестра была. В тот день она оставила ребёнка со мной и пришла прибраться. Она вообще рвалась сюда каждую минуту. Когда появился Клодий со своими людьми, она как раз была наверху – подметала в комнате для постояльцев, вытряхивала одеяла. Она всё видела и рассказала мне. Лучше бы её ребёнок захворал в тот день; тогда она бы осталась с ним дома. Как будто мало того, что она потеряла мужа – его должны были убить у неё на глазах! Бедная моя сестра. Единственное, чем мы можем ей помочь – управляться тут, пока маленький Марк подрастёт и возьмёт дело в свои руки.

Я кивнул.

– Стало быть, стычка – бой – начался на дороге, ближе к Ариции, но убили Клодия тут. А Клодий бывал здесь раньше? Он знал Марка?

– Да как не знать. Клодий заглядывал сюда всякий раз, когда проезжал мимо, по дороге к себе на виллу; и на обратном пути тоже заглядывал. Всегда, бывало, перекинется с Марком парой слов. Да я и сама не раз его видела. Всякий за милю узнал бы в нём человека благородного происхождения – по одежде, по осанке, по манерам. Лошади у него всегда были самые лучшие. И волосы замечательные, и ногти всегда чистые. Не часто встретишь мужчину, который так следит за своими ногтями. А с людьми совсем простой. Такой приветливый. Бывало, всегда обратится к Марку по имени – помнил ведь, как его зовут – и непременно справится, как его сын. Да у него и самого остался сынишка.

– Да, я слышал.

– Конечно, не все его любили. Кое-кто из здешних сильно невзлюбил его – с тех пор, как он стал строить себе виллу.

– Почему?

– Поговаривали, что землю для виллы он заполучил обманом; и к тому же вырубил часть священной рощи Юпитера, да ещё приказал снести дом, где жили весталки. Но он дал весталкам денег, чтобы они могли построить себе другой дом. Новый дом лишь чуть дальше от храма, чем был прежний; так что не понимаю, чем они недовольны. Но я не стану говорить дурно о покойнике; да ещё о таком, чей лемур покинул его тело почти там, где я сейчас стою.

– Значит, муж твоей сестры поддерживал Клодия, хотя кое-кто из ваших соседей и не любил его?

– Да. Думаю, потому Клодий, когда увидел, что ему грозит смертельная опасность, и кинулся сюда. Если бы только он не привёл смерть за собой. Но я не виню мёртвого. Во всём виноват тот, другой.

Достав тряпку, женщина принялась крутить её так, что побелели костяшки пальцев.

– Да, другой. Подонок, из-за которого погиб несчастный Марк. Это его люди гнались за Клодием.

– Ты говоришь про Тита Анния Милона.

Она сделала губами движение, будто хотела сплюнуть, но удержалась.

– Милон он, как же. Взял себе имя какого-то древнего героя и чванится теперь так, будто сам герой. Ну, так здесь он никого не обманет. Тут ему цену знают. Для нас он местный выскочка, который отправился в Рим попытать счастья. Ты знаешь, что он родился в Ланувиуме – это неподалёку отсюда, с другой стороны горы?

– Что-то такое слышал.

– И никакой он не Тит Анний, если хочешь знать. Гай Папий его настоящее имя. Папий, сын Папия из Ланувиума. И можешь мне поверить, ни один из ланувиумских Папиев не сделал ничего такого, о чём стоило бы помнить. Так что гордиться происхождением ему не приходится. Но когда его отец умер, дед усыновил его – дед по матери. Деда звали Тит Анний, и он был родом познатнее. Так что Милон взял оба его имени, прибавил третье, которое выбрал сам – и Гай Папий превратился в Тита Анния Милона. А когда старик умер, Милон унаследовал его деньги и так разбогател. Правда, болтают, что он истратил всё на представления и гладиаторские бои, чтобы улестить избирателей. На что только люди не пойдут, лишь бы пробраться на должность! Но что до нас – он зря старается. Никто из моей родни в жизни не будет голосовать за Милона. Строит из себя благородного, а сам фальшивый насквозь, как все три его имени. Нет уж, пусть пыжится перед кем-нибудь другим.

Женщина перевела дух и принялась энергично тереть тряпкой прилавок, точно надеялась стереть въевшиеся пятна.

– Милон тоже не упускал случая заглянуть сюда, когда ему случалось проезжать мимо. Сразу же заказывал вина для всех присутствующих за свой счёт, заговаривал с каждым, старался показать, какой он свой парень. Просто наш, местный, которому улыбнулась удача. Важная шишка в Риме. Друг Цицерона, союзник Помпея, наш будущий консул. Только зря Милон лез вон из кожи – Клодию он и в подмётки не годился. Клодию стоило появиться – и всё вокруг начинало сиять, словно зажгли десяток свечей. А Милон входил – и становилось противно, как будто тебе дышали в лицо чесноком или перегаром. Все эти его улыбки и шутки были так, напоказ. Просто видно было, как он зубами скрежещет от ярости, что приходится якшаться с простолюдинами. А уж жена его – как, бишь, её…

– Фауста, – подсказал Эко.

– Фауста Корнелия, да. Милон, что называется, удачно женился. Как это получилось, что дочь диктатора Суллы оказалась женой Гая Папия? Деньги и политика; политика и деньги. Такие люди женятся или выходят замуж только по расчёту, разве не так? Что ж, я слышала, что замужество не мешает ей по-прежнему брать любовников напропалую. Говорят, она стала ещё большей потаскухой, чем была при своём первом муже. Ну, так эта Фауста даже не давала себе труда притворяться, будто ей есть до нас дело. Пока её муженёк угощал всех вином и заводил дружескую беседу, она оставалась в повозке. Сидела, прямая, как столб, и смотрела только перед собой – можно подумать, упади её взгляд случайно на меня, и у неё живот разболится! Что она сюда не заходила – это, положим, нормально: знатной даме не пристало входить в харчевню. Фульвия, жена Клодия, тоже всегда оставалась снаружи. Но она хотя бы спускалась с повозки. Можно было видеть, как она сидит на траве под деревьями, играет со своими детьми – в общем, ведёт себя как приличная женщина. Не как эта Фауста, воображавшая, что она слишком хороша, чтобы удостаивать взглядом таких, как я. Но однажды…

Женщина прекратила тереть прилавок и вся затряслась от смеха.

– Природа закомандует – не поспоришь, верно? – сквозь смех с трудом выговорила она. – Однажды – о, ей тогда, наверно, и правда сильно приспичило, раз уж она соизволила прислать сюда рабыню узнать, где у нас уборная. Я велела служанке проводить их – это за конюшней, возле ручья. И что вы думаете? Служанка потом рассказала мне, что наша уборная показалась Фаусте недостаточно чистой. В общем, с чем пришла, с тем и ушла. Можете мне поверить, Милон тогда в два счёта закруглился со своими разговорами, и они убрались восвояси. Думаю, ей пришлось держаться до самого Ланувиума. Но даже на Аппиевой дороге бывают ухабы. Не удивлюсь, если с ней в повозке случилась неприятность. Вы не представляете, какое у Милона сделалось лицо…

Она снова зашлась смехом и не могла остановиться, пока по щекам у неё не потекли слёзы.

– Да что же это я, – сказала она, отсмеявшись и вытирая слёзы тыльной стороной ладони. – Кролики, наверно, уже готовы.

С этими словами женщина вышла через заднюю дверь.

– Похоже, и Клодий, и Милон оба были достаточно известны в этих местах, – сказал Эко.

– И не оставляли людей равнодушными. Ещё бы: местный, сумевший выбиться в люди; и знатный римлянин, обаятельный и щедрый. Такими обычно восхищаются, их уважают…

– Им завидуют, их ненавидят…

– Само собой. Ведь и тот, и другой – политики и не страдают излишней скромностью. Клодий был мастак располагать к себе людей; он умел находить с ними общий язык. А вот Милон, даром что в силу происхождения он должен быть для местных своим, оставался для них чужаком.

– Ну, это хозяйка так говорит. А она явно предубеждена. И потом, все эти разговоры, что Клодий вырубил священную рощу, выселил весталок…

Снова отворилась задняя дверь, и вошла хозяйка с дымящимся блюдом в руках. Следом вошёл верзила с миской, от которой тоже поднимался вкусно пахнущий пар. Появление верзилы заставило меня насторожиться, но тут я разглядел его лицо.

– Давус, почему ты здесь? Ты же должен стеречь лошадей. Не хватало ещё, чтобы их украли, пока мы здесь закусываем. Мне совсем не улыбается топать на своих двоих двенадцать миль до Рима.

– Не беспокойтесь, за вашими лошадьми присматривает мой сын, – сказала хозяйка. – Вы найдёте их в целости и сохранности там же, где оставили, ручаюсь вам. Пусть ваш раб посидит тут, а то небо затянуло тучами, солнца нет, и он, наверно, совсем замёрз. Надо же ему немного согреться. – Она одарила Давуса долгим взглядом. Меня, увы, женщины удостаивали подобными взглядами не часто. Надо же, только потому, что Давусу девятнадцать лет, у него густые чёрные волосы, плечи атлета и профиль греческой статуи…

– Она привела его сюда, чтобы полюбоваться им, – шепнул мне Эко.

– Ну да. Она же ценительница мужской красоты. Иначе почему она обожала Клодия и на дух не выносит Милона.

Женщина поставила перед нами блюдо с жареным кроликом и миску, затем достала ножи и тарелки и снова наполнила наши кружки.

Вообще-то я не очень люблю крольчатину – она слишком жирная, и костей много; но зажарен он был отменно, да и я был слишком голоден, чтобы привередничать. В миске оказалась репа в соусе. Отведав её, я нашёл соус превосходным, о чём не замедлил сообщить хозяйке.

– О, это совсем просто, – отвечала она. – Несколько зёрнышек тмина, зубчик-другой чеснока, ложка мёду, немного уксуса и оливкового масла. Моя мама всегда говорила, что репа требует острой приправы.

– Соус просто замечательный, – похвалил я, ничуть не кривя душой; а затем, сочтя, что настало время вернуть беседу в нужное русло, спросил. – Ты и раньше здесь готовила?

– Да, я иногда приходила помогать; особенно после того, как сестра родила.

– Но в тот день тебя здесь не было?

– Нет, я же сказала. Здесь были только моя сестра – она прибиралась наверху – и Марк.

– А днём раньше Клодий случайно не проезжал через Бовиллы?

– Да, сестра говорила что-то такое. Но в тот раз он не стал останавливаться. Просто проехал мимо со своей свитой. Сестра только заметила, что это он. Рядом ехал его сын и ещё несколько человек. Остальные были пешие.

– А Милон? Он ведь тоже должен был проезжать здесь – днём позже, незадолго до того, как всё и случилось?

– Да, моя сестра хорошо это запомнила. Она вообще до мелочей запомнила тот день – он для неё как кошмар, который никак не можешь забыть. Милон остановился ненадолго, чтобы напоить коней. Сюда ни он сам, ни кто-либо из его людей не зашли. А людей с ним было много. Сестра говорила, что он давно уже отъехал, а свита всё тянулась и тянулась за ним – как какая-нибудь триумфальная процессия в Риме. Он всегда так ездил; в особенности, когда она была с ним.

– Она – это Фауста Корнелия?

– Кто же ещё. Можно подумать, она без десятка слуг и служанок не может ни встать ото сна, ни отойти ко сну. Думаю, что и самому Гаю Папию – или, как ты его называешь, Милону – тоже нравится показываться в Ланувиуме перед друзьями и роднёй с множеством слуг и охраны. Дескать, посмотрите, какая я важная персона! Я и за порог не шагну без сотни прислужников!

– Сотни? Его что, сопровождали сто человек?

Хозяйка пожала плечами.

– Не знаю, сколько их точно было. Говорю же, сама я их не видела. Но сестра рассказывала, что когда они остановились тут, то заняли всё вокруг, как толпа на Форуме; а когда наконец стали отъезжать, то процессия растянулась на всю дорогу и, казалось, конца ей не будет. Марк тогда ещё пошутил: мол, если бы Милон поил своих рабов так же щедро, как своих коней, мы продали бы всё своё вино до последней капли и выручили бы достаточно, чтобы хватило на новую крышу для дома.

– Значит, людей у Милона было больше, чем у Клодия, когда тот проезжал тут днём раньше?

– Намного больше.

– Но с Клодием была лишь охрана, и все с оружием; а по твоим словам, Милона сопровождали лишь слуги да горничные.

– Не только. Милон всегда ездил с большой охраной. Так что кроме слуг и служанок Фаусты, там были ещё и гладиаторы, и не абы какие. Слышал когда-нибудь про Эвдема и Бирру?

– Как не слышать. Они что, тоже в свите Милона?

– С тех самых пор, как он их купил. В его духе: купить двоих самых знаменитых гладиаторов лишь для того, чтобы похваляться ими. Про Эвдема и Бирру даже я слышала; даром что смотреть, как двое людей убивают друг друга, мне ничуть не интереснее, чем любоваться на муху, роющуюся в навозе. Хотя среди гладиаторов бывают и такие, на которых приятно посмотреть. – Она бросила быстрый взгляд на Давуса, который сосредоточенно отдирал зубами мясо от кости. – Но эти Эвдем и Бирра примерно так же красивы, как ослиная задница. Они всегда шли в самом конце. Оба высоченные, как деревья. Громадины ходячие. И всегда где один, там и другой. Мой муж говорит, что они и на арене сражались в паре.

– Да, двое против двоих; а иногда и двое против четверых, – сказал Давус, оторвавшись от своего занятия.

Мы с Эко поглядели на него с удивлением.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

Давус прочистил горло.

– Просто когда я был ещё мальчишкой, мой прежний хозяин иногда водил меня и других ребят смотреть гладиаторские бои. У него у самого было несколько гладиаторов. Он и меня поначалу хотел тренировать для арены, но потом решил, что в гладиаторы я не гожусь – слишком мелкий; и что он выручит больше, продав меня в телохранители. А про Эвдема и Бирру хозяин всегда говорил, что ставить на них – верный выигрыш. Не важно, каким оружием они сражаются – трезубец и сеть, короткий меч, топор, со щитами или без. Они могли запугать одним своим видом: стоило им взглянуть на противника – и он цепенел от страха. Мой прежний хозяин говорил, что других таких устрашающих бойцов не найти в целом свете.

– А в тот день они тоже были с Милоном? – спросил я хозяйку, обмакивая кусок репы в соус.

– Ещё бы им не быть. Они первыми из людей Милона явились сюда. Сестра видела их из окна второго этажа.

– А твоя сестра оставалась наверху всё время?

– Она говорит, что услышала шум и стала спускаться. Она только успела увидеть Клодия и его людей, как муж закричал на неё, чтобы она шла наверх и оставалась там.

– Сколько людей было с Клодием?

– Сестра говорит, что не очень много. Пятеро; может, шестеро. И сам Клодий; он лежал вот тут, на прилавке, держась за плечо и кривясь от боли; и отдавал приказания.

– Что он приказывал?

– Ну, чтобы заперли двери, ставни закрыли и всё такое.

– Значит, он был в сознании, хотя и ранен.

– Ещё как в сознании. Сестра говорит, он вёл себя очень решительно. Всё остальные подчинялись ему; делали, как он велит; но вид у них был при этом…

– Какой же?

– Как у людей, за которыми смерть гонится по пятам, а им больше некуда бежать, вот они и готовятся обернуться и глянуть ей в лицо. Задыхающиеся от усталости, насмерть перепуганные. Когда они услышали, как моя сестра спускается, то просто подскочили от страха и уставились на неё, точно испуганные кролики. Все, кроме Клодия. Сестра говорит, что он повернул голову и улыбнулся ей. Представляете, улыбнулся! Тут Марк закричал, чтобы она возвращалась наверх, и она бегом поднялась назад.

– А что было потом?

– Сестра выглянула в окно, чтобы узнать, кто гонится за Клодием, и увидела, что какой-то человек лежит на дороге, а двое других рубят и колют его своими мечами, ударяют снова и снова; и кругом всё залито кровью. Должно быть, то был человек Клодия, потому что двое других были Эвдем и Бирра; сестра узнала их сразу же. Как духи из царства мёртвых, она говорит, или как чудовища из какого-то древнего придания. А ещё дальше тоже лежали мёртвые; и люди с оружием мчались прямо к харчевне. Много людей, целая армия. Представляю, как сестра перепугалась! Эвдем и Бирра покончили с упавшим и тоже двинулись сюда. Представить – и то страшно. Бедная моя сестрёнка… – Она горестно покачала головой.

Эко отодвинул тарелку с таким видом, точно его слегка замутило. Давус не сводил с женщины глаз, не переставая отдирать зубами мясо от кости.

– А дальше?

– Марк запер на засов двери, закрыл все ставни в нижнем этаже. Люди Милона подбежали к дверям и стали колотить в них – кулаками и рукоятками мечей. Сестра говорит, грохот был ужасный. Она зажала уши; но шум не утихал. Треск ломающегося дерева, лязг мечей, крики и стоны. – Женщина возвела очи горе. – Иногда ночью я не могу заснуть, когда представляю, что довелось пережить моей бедной сестре, когда она пряталась наверху, совершенно одна и беспомощная. В конце концов она собрала все одеяла, какие там были, забилась в угол и навалила их на себя. Она говорит, что совершенно не помнит, как это сделала. Только когда всё утихло, до неё дошло, что она сидит под всей этой кучей одеял, накрывшись с головой, обливаясь потом и при этом трясясь с головы до ног, точно нагая на холодном ветру.

– И сколько времени это продолжалось?

– Кто скажет? Может, несколько мгновений; может, целый час. Наконец сестра решилась выглянуть из-под одеял. В комнате наверху, кроме неё, по-прежнему никого не было. Снизу не доносилось ни звука. Сестра подошла к окну и выглянула наружу. По всей дороге валялись убитые. Но самое странное, что перед домом стояли носилки, а вокруг собрались люди.

– Носилки?

– Да. Не повозка и не закрытый экипаж, а носилки, которые носят рабы. Такие, с занавесками. Когда моя сестра их увидела, они стояли на земле, а рядом стояли носильщики. А над одним из упавших склонились мужчина в тоге сенатора и женщина. Мужчина и женщина что-то говорили.

– Твоя сестра узнала сенатора в лицо?

– Нет; но она узнала носилки. За много лет мы видели их много раз – когда их проносили мимо – то по дороге в Рим, то из Рима. Это носилки сенатора Секста Тедия – у него вилла на горе Альба. Самого сенатора я в лицо никогда не видела – он не из тех, кто заглядывает в придорожные харчевни.

– А склонились они над кем?

– Над Клодием.

– Твоя сестра сумела разглядеть это даже на таком расстоянии?

– Значит, сумела. По крайней мере, она сказала, что это был Клодий.

– Как же он оказался на дороге?

– Кто знает? Может, Эвдем и Бирра выволокли его, как собаки кролика.

Я вспомнил об отметинах на горле мертвеца. Кто знает; может, его и вправду тащили за шею.

Женщина глянула на наши тарелки.

– О, да вы даже не доели! В такой холодный день мужчине надо хорошенько набить брюхо горячей едой, чтобы хватило сил на дорогу. Вот хороший едок! – И она широко улыбнулась Давусу, который как раз высосал мозг из последней косточки и теперь жадно глядел на еду, оставшуюся на наших с Эко тарелках. – Неужели кролик был нехороший?

– Замечательный, – от души уверил я. – Зажарен, как надо. Мы просто слишком много съели твоего замечательного хлеба и сыра. – Я подвинул наши с Эко тарелки Давусу и снова обратился к женщине. – Значит, по всей дороге лежали мёртвые, а сенатор Тедий с женой…

– Не с женой. Он вдовец, а та женщина – его дочь. Она никогда не была замужем и очень привязана к отцу. Других детей у него нет.

– Значит, сенатор Тедий с дочерью стояли на дороге, решая, что делать с Клодием. А куда подевались люди Милона?

– Исчезли. Убрались восвояси. Они ведь сделали, что хотели; так чего же им мешкать? А когда моя несчастная сестра наконец отважилась спуститься сюда – о, я знаю, что она увидела, потому что сама потом видела это своими глазами. Полный разгром. Всё перевёрнуто вверх дном, дверь сорвана с петель, ставни разбиты в щепки. Можно подумать, здесь бесновались фурии. Марк лежал у самой лестницы, он был мёртв. У самой лестницы и весь изрубленный. Он до последнего защищал мою сестру, не пускал их наверх. Сестра даже не помнит, как она добралась до нашего дома – это дальше по дороге. Она едва могла говорить – так она рыдала.

– А Сенатор Тедий со своими людьми?

Женщина передёрнула плечами.

– К тому времени, как мы с мужем добрались сюда, их здесь уже не было. И тела Клодия тоже не было. Потом мы узнали, что сенатор отправил тело в Рим в своих носилках, что целая толпа собралась перед его домом, и костры жгли всю ночь. Несчастная Фульвия! Но я думаю, ей всё-таки легче, чем моей сестре. Тут не было ни соболезнующей толпы, ни костров. Нам и горевать-то особо некогда было. Надо было поскорее приводить здесь всё в порядок. На следующий день мой муж свёз убитых к конюшне. Какой-то человек приехал с виллы Клодия на подводе и забрал их. Кровь с дороги никто не смывал – отсюда до самого алтаря Доброй Богини полно пятен, сами увидите. И если вы думаете, что кто-то счёл нужным возместить нам убытки, вы ошибаетесь. А ведь пришлось ставить новую дверь и ставни. Я сказала мужу, что мы должны подать на Милона в суд; но он считает, что надо подождать, пока станет ясно, откуда в Риме ветер дует, иначе можно нажить себе беды. Как вам это? Честные люди должны терпеть несправедливость и даже пожаловаться не смеют, а Милон ещё и имеет наглость выставлять себя в консулы. Куда только катится этот мир?

Я сочувственно покивал.

– Значит, когда вы с мужем пришли сюда, тут уже никого не было?

– Никого кроме убитых.

– А в котором часу это случилось?

– Ближе к вечеру. Со слов моей сестры, Милон приехал в Бовиллы примерно в девять. Он напоил здесь коней и двинулся дальше. В десятом часу тут появился раненый Клодий со своими людьми, а уж потом – головорезы Милона.

– Значит, в десятом? Не позднее?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Просто в Риме говорят столько всякого…

У открытой двери послышался шум множества голосов. Я напрягся, но женщина широко улыбнулась вошедшим.

– Сегодня жареный кролик, если мой нос меня не обманывает, – весело сказал один из них.

– И к нему репа, в фирменном соусе нашей хозяйки! – отозвался другой, принюхиваясь.

Вся компания расселась за столами в углу. Я обратился к женщине.

– Сколько мы должны? – И отсчитывая деньги из кошелька Эко, добавил тихо, чтобы вошедшие не слышали. – Твоя сестра – как она теперь?

– По-моему, она сломлена. Не знаю даже, оправится ли она когда-нибудь от такого удара.

– А можно с ней всё-таки поговорить?

– Поговорить? – нахмурилась хозяйка.

– Да. – Я понизил голос ещё больше. – Извини, что не сказал тебе сразу. Я не знал, могу ли тебе доверять. Теперь вижу, что могу. Я здесь по поручению Фульвии.

Её брови удивлённо взлетели кверху.

– Вдовы Клодия?

– Да. Пожалуйста, говори тихо. Теперь, когда я узнал, как ты относишься к Милону и его жене…

Нас прервал шум.

Компания в углу, которой наскучило ждать, увлечённо скандировала:

– Кролика! Кролика! Кролика!

В такт выкрикам они стучали по столам, то и дело заливаясь добродушным смехом.

– Да погодите, сейчас! Ишь, расшумелись! – прикрикнула хозяйка со строгостью, которую завсегдатаи явно сочли напускной, потому что продолжали.

– Репу! Репу! Репу!

Хозяйка подалась ко мне и заговорила почти шёпотом.

– А, понимаю. Ты здесь, чтобы помешать Милону в его планах.

– Я бы не стал так говорить. Всё, что я могу сказать тебе – это что Фульвия поручила мне детально выяснить обстоятельства смерти её мужа.

Она понимающе кивнула.

– Вот почему мне очень нужно поговорить с твоей сестрой.

– Мне очень жаль, но это невозможно.

– Я понимаю, она сейчас в таком состоянии…

– Не в этом дело. Она уехала.

– Уехала?

– Да, вместе со своим сыном. К нашей тёте в Регий. Мы решили, что ей лучше уехать подальше отсюда на некоторое время.

Я кивнул. Действительно, куда уж дальше. Регий на самой оконечности полуострова.

– Жареный кролик и репа в соусе! Жареный кролик и репа в соусе! – Завсегдатаи и не думали утихомириваться.

Хозяйка пожала плечами.

– Сам видишь, я должна заняться ими. Удачи тебе. Всякий, кто против Милона…

– Жареный кролик и репа в соусе!

– Ещё только один вопрос…

– Да?

– Ты знаешь Марка Антония?

– Нет.

– Уверена?

– Впервые слышу это имя. Должно быть, кто-то нездешний.

– Жареный кролик…

Хозяйка возвела очи горе.

– Пойду задам им корм, пока они тут всё не разнесли. – И улыбнувшись на прощание Давусу, заторопилась на кухню.

Глава 16

– Что теперь? – спросил Эко, когда мы вышли из харчевни. – Я бы не прочь вздремнуть после трапезы.

Давус потянулся и зевнул.

– Глупости. День в самом разгаре, а нам ещё многое надо успеть. Давус, приведи коней.

Мы двинулись дальше по Аппиевой дороге, миновали конюшни, затем уборные, которые Фауста Корнелия некогда сочла недостаточно чистыми.

– Думаешь, жена Милона и вправду такая привереда? – со смехом спросил Эко.

– Не имею чести знать её лично; но наслышан более чем достаточно. Не то, чтобы я интересовался сплетнями; но Бетесда пересказывает их Диане, когда мы собираемся за столом; так что приходится слушать.

– Ну да, понятно. Со мной та же история. Менения вечно пересказывает мне городские сплетни. Не могу же я всякий раз затыкать уши. А раз уж так вышло, расскажи мне, что ты о ней слышал, а я расскажу тебе, что слышал я.

Я рассмеялся. Давус, чуждый иронии, смотрел на нас, как на ненормальных.