Текст книги "Убийство на Аппиевой дороге (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Возможно.

– И теперь ты ждёшь от политиков лишь самого худшего, так что они уже не могут тебя подвести.

Я лишь пожал плечами.

– А может, тебя подводят твои собственные неоправданные ожидания, Гордиан? Неужели ты всерьёз считаешь, что можно перейти грязную улицу, не запачкав при этом ног? Цицерон не может идти по воздуху. Никто не может.

– Цицерон не просто переходит грязную улицу. Он горстями подбирает эту грязь и забрасывает всех, кто стоит у него не пути. Он ставит подножки всем, кто ему мешает. Он рукоплещет, когда они падают лицом в грязь! А потом умывает руки в ближайшем фонтане и как ни в чём не бывало делает вид, что они так и были чистыми.

Тирон невесело улыбнулся.

– Что ж, Цицерон порой слишком уверен в своей правоте.

– Самодовольный, точнее сказать.

– Что есть, то есть. Я пытаюсь приглушить это, когда записываю его речи. Но заметь, Гордиан: все согласны, что скромность – добродетель; и всё же тот, кто расхваливает себя, неизменно вызывает уважение. Считается, что если человек о себе высокого мнения – значит, у него есть к тому основания. А если такой человек начинает забрасывать кого-то грязью, к нему прислушиваются. Понимают, что у него есть основания и для этого.

– Тебе нет нужды уверять меня, что Цицерон знает, как манипулировать слушателями.

– Гордиан, это вопросы всего лишь стиля, а не содержания. Я знаю, некоторые черты в характере Цицерона претят тебе. Думаешь, мне не претят? Думаешь, я никогда не устаю от его самоуверенности, проводя с ним по многу часов каждый день? Иногда он меня просто бесит! И всё же за всю свою жизнь я никогда не встречал человека более порядочного, более достойного восхищения. А когда касается главного, вы с ним на одной стороне…

– Тирон, тебе нет нужды уговаривать меня. Я только ждал паузы в нашей беседе, чтобы послать Белбо за своим плащом… а вот и он. – Белбо набросил плащ мне на плечи. Я запахнулся поплотнее. – С утра похолодало.

– Будем надеяться, что ливень не прекратится, – ответил Тирон. – В дождь трудно поджигать дома. Огонь быстро гаснет. Вот мы и поговорили о погоде. Теперь пойдём?

Цицерона мы застали в его кабинете погружённого в разговор с Марком Целием. Заслышав шаги, он поднял голову и, заметив, что я оглядываю кабинет, сказал:

– Милона здесь нет, он вернулся в свой дом. Хочет показать, что никого и ничего не боится. Да и кого ему бояться? Народ его любит.

– В самом деле?

– А как же им любить его после того, как он избавил мир от этого негодяя? «Железные путы набросив тирану»…

– «Своими руками его задушил»[5], – договорил я цитату из Энния Квинта. – Так это правда?

– Что именно?

Я вспомнил тонкий след на шее Клодия. Его либо задушили верёвкой, либо удерживали, либо тащили.

– Что Милон задушил его своими руками?

Цицерон пожал плечами.

– Меня там не было, откуда же мне знать? Хотя идея неплоха. Милон очень силён, как и его легендарный тёзка. Думаю, ему вполне по силам задушить человека. Ты как считаешь, Целий?

– Задушить? – задумчиво переспросил Целий. – Что ж, удушье… Думаю, оно заставит людей забыть про кровь, отвлечёт внимание от этих зияющих ран. Да, пожалуй, такая версия мне по душе. Клодия задушили. Это не так ужасно, никакого кровавого месива. При мысли, что кого-то искромсали мечами и кинжалами, людей воротит. А вот «задушить голыми руками» – это уже героично, это ближе к подвигу. Задушить, как дикого зверя. Клодий – дикий, опасный зверь. Лучше бы по возможности избегать слишком уж натуралистических деталей; но если дойдёт до обсуждения, когда и как произошло убийство…

– Я пришёл не для того, чтобы слушать, как вы двое перебрасываетесь идеями, – вмешался я.

Целий лишь улыбнулся.

– Но как нам иначе узнать, какие идеи держатся в воздухе, а какие падают, как камни?

– У вас будет время заняться этим, когда я уйду.

Тирон скорчил неодобрительную мину, шокированный моей грубостью.

– Почему ты тогда согласился придти, Гордиан? – спросил Цицерон. – Я-то думал, Тирону удалось своим красноречием привлечь тебя на нашу сторону.

– Привлечь на вашу сторону? Помнится, ты говорил, что мы и так на одной стороне.

Цицерон заложил руки за голову на затылке и улыбнулся.

– Мы на одной стороне. Просто ты этого пока не понял.

– Не будь таким самоуверенным, Цицерон. Ты просил меня придти, и вот я здесь. Зачем? – Я шагнул к жаровне и протянул руки над огнём. – Да просто потому, что сейчас вечер, холодно, темно, и меня, как и всех, тянет к теплу и свету. Я пришёл из чисто эгоистических соображений. Мне нужен свет. Любой проблеск, который поможет увидеть, что нас ждёт. Знание, что подобно огню, осветит путь. А в твоём доме этот огонь горит в полную силу. Только сейчас он почему-то даёт больше дыма, чем света.

Цицерон добродушно пожал плечами.

– Что ж, раз так, надеюсь, и ты не откажешься пролить свет на кое-какие детали.

– Возможно.

– Ты был на сегодняшнем контио.

– Верно. Как ты узнал?

– Тебя там видели.

– Как ты узнал?

Цицерон махнул рукой, давая понять, что это совершенно не важно.

– Слухом земля полнится, Гордиан.

– Надо понимать, у тебя повсюду шпионы?

– Скажем так, мало что случается на Палатине без того, чтобы я почти сразу же об этом не узнал. Но мои люди могут проникнуть не везде. Есть места, где им лучше не показываться.

– Например, на контио, которое трое трибунов – верных сторонников покойного Клодия созвали, чтобы взбаламутить толпу?

– Трое?

– Квинт Помпей, Планк, Саллюстий.

– Саллюстий тоже? – Цицерон задумчиво потёр подбородок. – Уж он-то должен был одуматься.

– Плохо дело, – заметил Целий. – Саллюстий осторожный малый, и если он решился подстрекать к бунту вместе с остальными…

– Они не подстрекали к бунту. Контио закончилось шествием к дому Лепида.

– Шествие? – Цицерон поднялся я заходил по кабинету. Он вдруг показался мне очень усталым. – Может, поначалу это и было шествие, но к дому Лепида заявилась толпа погромщиков. Тебя ведь не было там, Гордиан?

– Конечно, нет. Я вернулся домой и хорошенько запер дверь.

– Тогда слушай. Весь этот сброд двинул на Палатин и присоединился к тем, что последние дни держали в кольце дом Лепида. Все вместе они стали выламывать дверь – булыжниками, которые выворотили из мостовой, и всем, что под руку попадётся. И взломали. Сломали замок, разнесли в щепки засов – слышишь, Гордиан? Вспомни об этом в следующий раз, когда запрёшь вечером двери своего дома и ляжешь спать, уверенный, что уж до тебя-то не доберутся. Никакая дверь, никакой замок никакой засов не бывают достаточно надёжны, когда в твой дом ломится чернь. Это был погром, Гордиан, самый настоящий погром. Они перевернул бюсты предков Лепида, разнесли в щепки мебель, сломали ткацкие станки – как видишь, они не страдают излишним почтением ни к древним римским традициям, ни к добродетельным римлянкам, которые эти традиции свято соблюдают. Женщины разбежались с криками ужаса.

– По всей вероятности, они намеревались схватить Лепида и принудить его тут же на месте провести выборы. А уж за каких кандидатов стали бы голосовать, долго гадать не надо. Гипсос и Сципион, известные приспешники Клодия. Как будто такие выборы могут иметь силу. Да смилуются над Римом боги в тот день, когда высших должностных лиц в республике станут выбирать по прихоти уличного отребья!

Цицерон перевёл дух и потёр лоб.

– К счастью, Милон был начеку. Милон всегда начеку. Он предвидел, что в последний день пребывания Лепида в должности случится что-то подобное, и собрал своих людей на боковой улице. Когда толпа стала ломиться в дом, люди Милона напали на них с тыла. Там было самое настоящее сражение, и крови пролилось немало. Но этого сброда хватило ненадолго. Они горазды только погромы учинять, а сражаться лицом к лицу – не их стихия. Лепида с его женой и дочерьми люди Милона обнаружили на верхнем этаже. Они там заперлись в комнате и были готовы перерезать себе вены. Можешь себе представить? Римский интеррекс собирался покончить с собой, чтобы не быть растерзанным толпой рабов и вольноотпущенников. Женщины его дома готовы были умереть, лишь бы избежать надругательства. Говорю тебе, Гордиан: в самые худшие времена, в страшные годы гражданской войны республика не знала такого позора! И кто же спас республику от позора? Милон! Разве такая мудрость и решительность не заслуживают признания и награды? Если есть человек, достойный быть консулом…

Всё это звучало совершенно искренне – и ужас перед возможной судьбой интеррекса, и преклонение перед дальновидностью и самоотверженностью Милона… Не вздумай купиться, одёрнул я себя; не забывай: он оратор, превосходный оратор; убеждать и зажигать, вызывать сочувствие и привлекать на свою сторону – его профессия, а уж таланта и опыта ему не занимать, так что не принимай его речи за чистую монету.

Я прочистил горло.

– А это правда – насчёт Помпея?

Цицерон поглядел на меня с недоумением. Целий удивлённо поднял бровь.

– Помпей тоже уже успел стать угрозой для республики? Поэтому Милон собирается убрать его, как убрал Клодия – «задушить голыми руками»? Не удивительно, что Помпей не пустил его на порог своей виллы.

– Где ты это услыхал – на сегодняшнем контио? – нахмурился Цицерон.

Я кивнул.

– Это-то всех и взбаламутило. Они объявили, что Милон явился на виллу к Помпею, а тот не пожелал его видеть. Потому, мол, что опасается за свою жизнь, и не без оснований.

– Что?! – ужаснулся Цицерон. Или сделал вид, что ужаснулся.

– Вот точные слова Квинта Помпея: «Из-за Милона на Форуме впервые был зажжён погребальный костёр. И если на Капитолийском холме появится гробница, это тоже будет из-за Милона!»

– Бред! – Уж это явно вырвалось, а не было отрепетировано заранее. – Эти провокаторы могут сказать что угодно – а глупцы им верят! Да и чего ещё ждать от контио, состоящего из банды отборных клодиан и слегка разбавленного просто сочувствующими?

– Мне так не показалось – что на этом контио были сплошь клодиане. Не забывай, я был там. И насколько могу судить по возгласам, далеко не все в это поверили. Люди пришли послушать, что скажут трибуны.

– И то, что сказали трибуны, подействовало.

– Более чем – судя по тому, что ты мне сейчас рассказал. Так значит, насчёт Милона и Помпея – это всё ложь?

– Конечно же, ложь!

– Ну, не совсем, – заметил Целий, спокойно глядя на своего взволнованного наставника. – Милон действительно отправился на виллу к Помпею. Зачем? Дело в том, Гордиан, что Милон человек простой – говоря «простой», а имею в виду прямой и бесхитростный – такой, какими мы привыкли считать своих славных предков. Памятуя о многочисленных услугах, оказанных им Помпею в прошлом, он полагал, что Помпей не откажет ему в поддержке теперь, когда он в таком тяжёлом положении. Что ж, Милон ошибался. Значит, трибуны знают, что Великий не пожелал с ним разговаривать?

Я кивнул.

– Саллюстий так и сказал: «Помпей через третьих лиц передал негодяю просьбу никогда больше не наносить ему визитов, дабы он, Помпей, впредь был избавлен от неловкости закрывать перед Милоном двери своего дома».

– У тебя всегда была отличная память на слова, – негромко заметил Цицерон.

– Что верно, то верно, – согласился Целий. – При такой памяти даже скоропись Тирона ни к чему. Но как же Саллюстий и остальные пронюхали об ответе Помпея? Ответ был в письме, посланном тайно. К тому же не Милону, а сюда.

– Видимо, Помпей далеко не так тактичен, каким пытается казаться, – ответил Цицерон. – Чего же проще: шепнуть кому-нибудь словечко, тот передаст другому, другой третьему – и так пока не дойдёт до трибунов. Помпей не лучше и не хуже других; он пробует почву.

– А о других письмах что они говорили? – снова обратился ко мне Целий.

– Они вообще не говорили про письма. Только что Милон заявился на виллу Помпея, а Помпей дал ему от ворот поворот.

– Тогда, возможно, огласка и вправду исходит не от Помпея, – задумчиво сказал Целий. – Видишь ли, Гордиан, для Милона стало полнейшей неожиданностью, что Помпей не пожелал его видеть. Когда же Помпей ещё и написал ему, что не желает больше иметь с ним никаких дел, Милон в ответ тоже послал ему письмо с предложением…

– Целий! – предостерегающе произнёс Цицерон.

– А, какой смысл? С таким же успехом мы можем говорить с Гордианом начистоту, – пожал плечами Целий. – Так вот, Милон заявил, что готов снять свою кандидатуру, если Помпей того пожелает. «Одно твоё слово, Помпей Магн, и ради блага Рима я пожертвую своим честолюбием». Разумеется, на самом деле Милон напрашивался на косвенную поддержку; на что-нибудь типа «нет, нет, гражданин; политические соображения не позволяют мне принимать тебя в своём доме; но, конечно же, ты ни в коем случае не должен снимать свою кандидатуру». Но ответ оказался совсем другим.

– И что Помпей ему ответил?

– Гней Помпей Великий слишком велик, чтобы считаться с честолюбием какого-то там Милона. Его ответ был холоден, как дождь, который льёт сейчас над Римом: «Не мне указывать, кто может претендовать на должность, а кто нет. Я никогда не позволю себе навязывать своё мнение римскому народу. Народ способен вынести решение и без моего совета». Видимо, Помпей считает, что пребывает над схваткой.

– А ведь Милон много лет оказывал ему услуги – и немалые. – Цицерон покачал головой. – Теперь Милон попал в беду, зато Клодия можно больше не опасаться – и всё, Помпей спешит отмежеваться от Милона!

– Ну, Помпея-то можно будет привлечь на нашу сторону, если удастся объяснить ему, что это в его интересах, – заметил Целий.

– Рассчитывать на это мы не можем. Милону придётся действовать, полагаясь лишь на себя.

– Согласен, – решительно кивнул Целий. – К завтрашнему утру весь Рим будет знать, кто спас Лепида и его близких. Это сразу же зачтётся в пользу Милона: Милон встал на защиту закона и традиций от разнузданной толпы. К тому же не следует недооценивать неприязнь мирных граждан, которую навлекли на себя клодиане сожжением курии. В общем, думаю, публика завтра у нас будет доброжелательная.

– Завтра? – насторожился я.

– Завтра на Форуме состоится ещё одно контио, – с улыбкой сообщил Целий. – Только созову его уже я. Обязательно приходи, Гордиан. Мы противопоставим их огню свой.

– Не в буквальном смысле, надеюсь?

В ответ Целий рассмеялся.

Глава 8

Когда на следующее утро Эко пришёл к нам, его буквально распирало от новостей.

– Ты слышал, что было в доме Лепида вчера, после контио?

– Да, я знаю.

– Настоящее побоище. Говорят, там всё было в крови. Бюсты предков разбиты так, что не склеить. Ритуальная пряжа спутана. Зато теперь Лепид навсегда войдёт в историю, как интеррекс, который устоял перед натиском толпы. Он получил свои пять дней славы.

– Нам здорово повезло, что Милон поджидал их у дома Лепида, а не привёл свою маленькую личную армию на контио. Что если бы побоище началось прямо на Форуме? Я уже старый человек, Эко. В мои годы от толпы уже не больно-то и удерёшь.

– Никто не заставлял тебя идти на контио, папа.

– Да уж, – проворчал я.

– Тебе что, мои телохранители кажутся слабоватыми?

Я решил переменить тему.

– По идее, сегодня сенаторы-патриции должны назначить нового интеррекса.

– Да, ходят слухи, что они то ли должны собраться, то ли уже собрались. Никто не знает, где именно – возможно, где-то за городом. Место, где проводится собрание, держится в тайне. Боятся нового нападения или осады. У нового интеррекса будет право провести выборы; но при теперешней неразберихе, когда никто ни с кем не может договориться, вряд ли в ближайшие пять дней у республики появятся консулы. Да, насчёт «договориться»: сегодня опять будет контио, только на этот раз его созывает не…

– Не отличающийся столь радикальными взглядами Марк Целий.

– Да, и я слышал…

– Что сам Милон выступит с речью.

Эко искоса глянул на меня.

– Папа, для человека, который бывает на Форуме лишь тогда, когда я его туда вытаскиваю, ты на удивление хорошо осведомлён. Нутром чую, ты снова перемолвился словечком-другим с Цицероном. Ну-ка, расскажи.

Я рассказал, не упуская ничего. Вывод, сделанный Эко, был для меня несколько неожиданным.

– Помпей ведёт себя, как последний подонок.

– Не знаю, не знаю.

– Да он же просто нож ему в спину воткнул! После того, как они были союзниками столько лет…

– Ну, знаешь ли, всякие досадные мелочи вроде убийства способны испортить даже самые тёплые отношения. Если Милон и вправду убил Клодия – как ты думаешь, насколько хватит у Помпея чувства долга перед бывшим союзником?

Эко бросил на меня заинтересованный взгляд.

– Почему ты так говоришь?

– Как «так»?

– Ты сказал сейчас: «Если Милон и вправду убил Клодия».

– Ну да, сказал.

– Не понимаю, почему ты защищаешь Помпея. Возьмём, к примеру, Цицерона. Вот он как поддерживал Милона, так и поддерживает. Это союзник, я понимаю.

– Ну, на пристрастия Цицерона такие мелочи, как убийство, никогда не влияли.

– Наверно, это потому, что у них так много общего.

– У Цицерона с Милоном? – Я подумал о Цицероне, который и в молодости не мог похвастаться богатырским здоровьем, а к зрелости нажил болезнь желудка; который отличался хитростью и расчётливостью и всегда был себе на уме; обладал утончённым, изысканным вкусом. Потом подумал о Милоне – крепком, здоровом, как бык, с грубоватой прямотой, которую не смягчили ни деньги, ни образование. – Что между ними общего?

– Они оба новички. Причём самые выдающиеся среди новичков, разве нет? Две самые яркие звёзды на политическом небосклоне. Вернее, будут две – если Милон всё же умудрится добиться консульства.

Что верно, то верно. Цицерон был первый из своего рода, кто получил магистратуру. Разумеется, он происходил из семьи вполне и даже весьма зажиточной; но никто из его предков не занимал государственных должностей. Получив в тридцать лет должность квестора, Цицерон стал тем, кого на политическом жаргоне называют новым человеком, или новичком – что уже само по себе было большим достижением. Однако Цицерон на этом не остановился. От квестора к эдилу, от эдила к претору, от претора к консулу – высшей должности в республике. Как правило, консулами становятся лишь те, чьи предки уже занимали некогда этот пост. Стремясь укрепить своё положение, нобили пускаются на любые ухищрения, лишь бы не допустить к консульству тех, кто не принадлежит к их кругу. Вопреки всему Цицерон прошёл на выборах. За последние несколько десятилетий это был первый случай, когда новичок получил консульство.

Милон также был новичком. И если он станет консулом, это будет второй новичок после Цицерона, добившийся высшей должности в республике.

– Что ж, Эко, ты прав. Думаю, они ощущают себя членами весьма элитного общества, состоящего из них двоих. Они сумели возвыситься над своим происхождением…

– И теперь могут поглядывать свысока на таких, как мы с тобой.

– И при этом оба они чужаки среди знатных, привилегированных семей, чьим отпрыскам на роду занимать высокое положение…

– Вроде их общего врага Клодия.

– Или Помпея, – кивнул я. – Или Цезаря.

– И это даже лучше, что Цицерон и Милон так не похожи внешне. Каждый из них – второе я другого.

– Второе я? Неотделимое от первого, ты хочешь сказать? Что ж, Цицерон действительно твёрдо решил не отрекаться от Милона, даже рискуя вызвать недовольство толпы. Или Помпея, если уж на то пошло.

– Как многим он готов рисковать – вот в чём вопрос.

За своё решение пойти на созванное Целием контио мне некого винить, кроме себя.

Народу собралось даже больше, чем вчера. Известие о том, что у дома Лепида произошло настоящее сражение, заставило множество людей покинуть свои дома и отправиться на Форум. Как я уже говорил, в час беды инстинкт велит римлянам собраться вместе и внимать речам предводителей.

Благодаря телохранителям, расчищавшим нам путь, мы сумели пробиться к самой платформе. Я всматривался в лица окружающих, пытаясь угадать настроение толпы. Насколько я мог судить, сегодня на Форуме собрались люди зажиточные. Я заметил нескольких, одетых в тоги из дорогой шерсти; таких сопровождали телохранители и клиенты.

Подтолкнув меня локтем, Эко незаметно указал на одного из таких богачей, стоящего в нескольких шагах.

– Торговец, – тихонько сказал он.

– Банкир, – возразил я – просто так, из духа противоречия.

– Сторонник Милона?

– Скорее, противник Клодия. И больше разозлён сожжением Порциевой базилики, чем Гостилиевой курии.

Эко кивнул.

– На сторону Милона его привлекает то, что Милон спас Лепида.

– Должно быть, надеется, что кто-то сделает для него то же самое, если толпа нападёт на его дом.

– По-твоему, он думает, что Милон – это тот, кто ему нужен?

– Может, он затем и пришёл сюда, чтобы определиться.

Большинство же собравшихся, судя по одежде, отличались куда более скромным достатком – лавочники, ремесленники, а то и просто свободнорожденные работники чужих мастерских. Один такой стоял совсем рядом – хмурого вида человек в явно поношенной тоге, сопровождаемый одним-единственным рабом.

– Похоже, в случае чего этому терять меньше, чем нашему гипотетическому банкиру.

– В случае чего, у него и останется меньше. Пожар в его инсуле сделает его нищим.

– Ну, голодать-то ему не придётся. Стараниями Клодия ему гарантирован кусок хлеба.

– Такие люди ждут от государства не столько дарового хлеба, сколько порядка и стабильности. В стабильности и порядке он заинтересован не меньше нашего гипотетического банкира.

– Думаешь, он за этим сюда пришёл? За стабильностью и порядком?

– В конце концов, почему бы и нет?

– А вот мы сейчас узнаем. – И потянув меня за руку, Эко направился к объекту нашего спора – к вящему изумлению наших телохранителей, вынужденных с трудом пробиваться за нами.

– Гражданин, – обратился к нему Эко, – мы, кажется, знакомы?

Человек внимательно посмотрел на него.

– Нет, не думаю.

– А мне кажется, вечерами мы сиживаем в одной таверне.

– В «Трёх дельфинах»?

– Да. Уютное местечко. Помнится, как-то раз мы славно подшутили над тем странным малым, что там работает.

– Гай его зовут. – Хмурое лицо прояснилось. – Да уж, он парень с придурью.

– Ну и, конечно… – Эко поднёс ладони к груди, изображая пышные женский бюст.

– Дочка трактирщика. – Человек широко ухмыльнулся. – Младшенькая. Про которую отец думает, что она всё ещё девственница.

Эко тихонько толкнул меня ногой. Рыбка была на крючке. Расположить к себе незнакомца – трюк, которому Эко научился у меня, и теперь любит прихвастнуть перед наставником своим умением. Я заметил, как он бросил быстрый взгляд на руки с загрубевшими, потрескавшимися пальцами и въевшейся под ногти красной краской.

– А ты всё ещё работаешь в красильне?

– А где же ещё? Мою и крашу, мою и крашу, изо дня в день, вот уже двадцать лет – в старой красильне на улице Суконщиков.

– А это правда?

– Что правда?

– Ну, что говорят? – Эко заговорщически понизил голос. – Сколько люди Милона тебе заплатили?

Суконщик колебался. Он посмотрел на Эко, потом бросил недоверчивый взгляд на меня.

– Этого не бойся, – успокоил его Эко. – Он мой старый приятель. И немой к тому же.

Я незаметно пнул Эко ногой. То была наша старая шутка – это Эко когда-то был немым, а не я. Теперь же мой приёмный сын лишил меня возможности вставить хоть слово.

– Так сколько тебе заплатили?

– Думаю, столько же, сколько всем.

– А всё-таки?

– По мне, так вполне достаточно. – Красильщик хлопнул по спрятанному в складках тоги кошельку, издавшему приглушённый звяк. – Обещали ещё больше, если проголосую за него на выборах. А тебе?

– Сотню сестерциев.

– Что? Сотню? А мне лишь половину!

– Сотню на двоих. – Эко кивнул на меня.

– А, тогда ладно, – успокоился было красильщик, но тут же снова нахмурился. – Но если он немой и даже кричать в поддержку не может, зачем платить ему столько же, сколько…

– Так-то оно так, но сам посуди: у каждого из нас по двое рабов, а они ребята крепкие и горластые; лёгкие у них – будь здоров. А у тебя лишь один раб. Так что даже при том, что мой друг немой, получается, что у нас пять голосов, а у тебя только два.

– Ну, разве что так.

– А как тебе вообще всё это? – Эко жестом обвёл Форум и тяжело вздохнул – дескать, до чего дошло.

– Да как всегда, разве что ещё хуже. – Суконщик передёрнул плечами. – Раньше очерняли, теперь стали просто убивать. Пусть бы уже перебили друг друга, а то от них одни несчастья. Эти великие как друг с другом сцепятся – жди беды.

Эко понимающе кивнул.

– Выходит, ты не очень-то высокого мнения о Милоне?

Собеседник презрительно хмыкнул.

– Скажешь тоже, высокого! Положим, он чуть получше некоторых, иначе меня бы здесь не было. Вот на контио, созванное клодианами, я бы ни за какие деньги не пошёл. Этот Клодий был похотливее мартовского кота! С сестрой родной трахался! А ещё про него говорят, что юнцом он спал со стариками за деньги. Не зря же про него поют: «Сперва отдался сам, а после брал сестру». Ещё я слыхал…

– И всё-таки это Клодий провёл закон о бесплатной раздаче хлеба для римских граждан.

– Закон? – с неожиданной яростью переспросил красильщик. – О да, добрый Клодий сделал так, чтобы римские граждане бесплатно получали хлеб. А знаешь, кому он поручил составлять списки граждан, которым этот хлеб полагается? Сексту Клелию! Да, да, ты не ослышался. Первейшему своему приспешнику – тому самому, что поджёг курию! А уж Клелий взятки берёт обеими руками. Так что не говори мне про этот закон. Очередной трюк Клодия, чтобы захватить власть, если хочешь знать моё мнение. Не закон, а одно сплошное вымогательство.

– Вымогательство?

– А что же ещё? Ты же знаешь, как это работает.

– Нет, не знаю. Расскажи.

– Ладно, слушай. Скажем, Секст Клелий уговаривает кого-то, чтобы тот отпустил на волю половину своих рабов. Рабы становятся вольноотпущенниками, но по-прежнему работают на своего господина и живут в его доме – куда же им деваться? Только теперь они имеют право на бесплатное получение казённого хлеба наравне со свободнорожденными. И выходит, что кормит их уже не их хозяин, а казна! Зато за Клодия они готовы в огонь и в воду! Они запугивают и бьют его противников, как только могут. Ни одно контио не обходится без того, чтобы они не учинили беспорядки. И им дают право голоса! Говорю тебе, я свободнорождённый, и меня зло берёт видеть, как какой-нибудь вчерашний раб получает те же привилегии, что и я. Бесплатная раздача хлеба! Клодий со своими помощниками трубили на всех углах, как Клодий позаботился, чтобы в тяжёлые времена нам не приходилось голодать. На самом деле он думал лишь о том, чтобы вербовать себе сторонников. Окружить себя сворой голосующих за него подпевал, да ещё содержать эту свору за счёт республики. Хороший лицемер был этот Клодий, вот что. И это ещё не всё! Я слыхал, он собирался добиться для отпущенников новых привилегий. Он поставил бы своих головорезов заправлять всем – и тогда конец нашей республике! Мы получили бы царя Клодия, рубящего голову любому, кто посмеет её поднять; а его банда держала бы нас в страхе. Это счастье, что его прикончили. Милон сделал доброе дело, и почему бы мне не выкрикнуть слово-другое в его поддержку.

– Особенно, если от этого кое-что зазвенит в кошельке?

– А почему бы и нет?

– И правда, почему бы и нет? Ладно, гражданин, увидимся в «Трёх утках».

– В «Трёх дельфинах», ты хотел сказать.

– Верно. – Эко широко улыбнулся и шагнул в сторону, увлекая меня за собой.

– Ну что, папа? Признай, ведь я был прав?

– Нет. Прав был я. Наш знакомец пришёл сюда, чтобы поддержать закон и порядок.

– Какой ещё порядок – его просто-напросто подкупили. Так же, как и три четверти всей этой толпы, если не больше. Да я своими глазами видел, как помощники Милона раздают деньги – утром, когда шёл через Форум по дороге к тебе. Хоть обижайся, что нам с тобой ничего не предложили.

– Нас махинаторы знают как неподкупных, Эко.

– Разве что. Милону это контио влетит в кругленькую сумму.

– И всё же я прав.

– Насчёт чего?

– Насчёт этого красильщика. Он пришёл сюда, потому что он за закон и порядок.

– И за деньги.

– И за деньги. Одно другому не мешает.

Глава 9

Вскоре появились Целий с Милоном, в сопровождении многочисленной свиты. Люди в толпе поднимались на цыпочки и вытягивали шеи, чтобы увидеть Милона. Слышались приветственные выкрики. Ничего удивительного: В конце концов, к счастью или на горе, Милон был героем дня; к тому же это было его первое появление на людях со дня убийства на Аппиевой дороге. Все взгляды были устремлены на него. Все ждали, что он скажет. Без подкупа или с подкупом, но сторонников у Милона хватало. Он очень долго добивался консульства и, стремясь приобрести поддержку простых людей, истратил целое состояние на устройство игр и разного рода зрелищ. А Рим любит политиков, знающих толк в зрелищах и увеселениях. Без этого политик немыслим. Эдилу, например, прямо вменяется в обязанность устраивать во время праздников за свой счёт развлечения для народа. Кроме того, зрелища и игры нередко устраивают частные лица – якобы для того, чтобы почтить умершего родственника; на самом же деле с целью заручиться расположением граждан перед тем, как выставлять свою кандидатуру на очередных выборах. Как правило, на выборах проходит тот, кому удаётся переплюнуть соперников размахом конных состязаний, театральных представлений и сражений гладиаторов. И никто даже не задумывается, что это, по сути, просто подкуп избирателей – такой же, как прямая раздача денег. Впрочем, в наши дни и прямая раздача денег никого не смущает.

Марк Целий поднялся на платформу и подал знак к началу собрания. Толпа стихла.

– Достойные граждане Рима!

Глубокий звучный голос наверняка был слышен даже в самых задних рядах. Целий был превосходным оратором. В юности он прошёл школу у Марка Красса и Цицерона и оказался самым талантливым их учеником, в совершенстве овладев умением составлять речи и искусством управлять своим голосом, который заставлял разноситься над толпой. Но секрет его успеха был даже не в этом. С годами у Целия выработался свой, неповторимый стиль, исполненный тонкого сарказма. Стиль этот стал образом для подражания для нового поколения. Иной раз и старшие, стремясь усилить эффект от своих речей, пытались подражать ему. Впрочем, им это не шло на пользу, ибо речи их приобретали оттенок грубости и бесцеремонности, что лишь отвращало слушателей. Целию же каким-то непостижимым образом удавалось с одинаковой лёгкостью очаровывать и разношёрстную толпу, и утончённых собеседников в личном разговоре; разве что в речах, обращённых к толпе, не было той иронии, что сквозила в каждом слове в личной беседе. Он, как никто другой, умел выдавать в публичном собрании самые непристойные двусмысленности и бесстыдные намёки и выглядеть при этом не злонамеренным или вульгарным, а тонким и остроумным. Это делало его непревзойдённым оратором. Правда, возмущать народ на контио было не его стихией. Коньком Целия были выступления в суде, особенно в роли обвинителя: там он мог сколько душе угодно изливать сарказм на съёжившуюся жертву в присутствии судей – утончённых, образованных людей, знающих толк в искусной, витиеватой игре словами и самим не чуждых красноречия. Всё же и тут, перед толпой он держался с обычной непринуждённой уверенностью.