Текст книги "Убийство на Аппиевой дороге (ЛП)"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

– Можно. Но след починки будет заметен; и будет непрочно. Сильный удар, землетрясение…

– Меня устраивает.

– Как я уже сказал, это будет дорого стоить.

– Хозяин разрешает тебе торговаться от его имени?

– Да.

– Тогда назови свою цену.

Я торговался, как мог; но цена, на которой мы в конце концов сошлись, всё же была непомерно высока для меня. Таких денег у меня не было. Неважно; что-нибудь придумаю. Я отпустил мастера и прошёл в свой кабинет. Так, одно дело сделано; что теперь? Несмотря на бессонную ночь и большое количество выпитого накануне, голова моя была совершенно ясна, да и настроение на удивление приподнятое – учитывая грозовые тучи, собравшиеся в моём собственном доме. Но я не стал ломать себе голову над причиной столь странной жизнерадостности. Когда в таком возрасте чувствуешь себя бодрым и энергичным, следует наслаждаться моментом, не заморачиваясь лишними вопросами.

Охранники Помпея покинули дом, пока я спал. Эко и Менения были заняты сборами – сегодня они намеревались вернуться в свой дом на Эсквилине. Даже странно, сколько их вещей перекочевало в наш дом за время их пребывания здесь. Больше мне не придётся натыкаться на каждом шагу на игрушки своих внуков – маленькие кораблики и колесницы, египетские игры с расчерченными досками и разноцветными камушками; и всё же в доме теперь будет чего-то не хватать.

Бетесда сочла нужным присутствовать при сборах. Видимо, всё, что она намеревалась высказать Диане, она успела высказать ночью. Диана нигде не показывалась. Давус же нес вахту на крыше, решив, что сейчас совершенно необходимо наблюдать за окрестностями.

Я хлопнул в ладоши. Один из рабов, паковавших вещи, оставил своё занятие и заглянул в кабинет.

– Где моя дочка? – спросил я.

Раб опустил глаза. Наверняка уже всё знает. Да все уже в доме знают.

– Кажется, она у себя, хозяин.

– Сходи за ней. Скажи, что я хочу её видеть.

При виде её у меня упало сердце. Какая же она хрупкая для женщины, носящей своего первого ребёнка. Гнев, тревога, стыд и отчаяние боролись в моей душе, но сильнее всего оказалось желание заключить её в объятия и прижать к себе. Так мы и стояли, пока Диана не отстранилась и не отступила на шаг, отведя глаза.

– Что, было ужасно – после того, как я вчера ушёл?

– Мама, ты имеешь в виду? – Диана вымучено улыбнулась. – Я думала, будет хуже. Поначалу она, правда, была в ярости; но потом, когда чуть успокоилась, мне показалось, что она не столько злится, сколько огорчена. Не понимаю. Она же сама родилась рабыней. А послушать её, так можно подумать, что я была предназначена в жёны патрицию и теперь всё испортила.

– Именно потому, что твоя мама сама родилась в рабстве, она желала тебе удачного замужества.

– Да, наверно. Теперь она просто со мной не разговаривает.

Я вздохнул.

– Я её понимаю… и тебя понимаю. А как ты себя чувствуешь? Я мало разбираюсь в таких делах, но мама…

– Она тоже спросила меня – потом, когда перестала орать. Много чём спрашивала. Потом сказала, что вроде всё в норме; вот только настроение у меня всё это время было хуже некуда. Самое худшее, что мне всё время хотелось рассказать обо всём тебе и маме, но я боялась. По крайней мере, хоть это позади.

Я повертел в руках палочку для письма.

– Может, ты ещё слишком молода, чтобы родить. Опять же, я в этом не разбираюсь; но мама, наверно, знает способ…

– Не, папа, я не хочу!

– Чего же ты хочешь?

– Неужели не понятно? Я люблю Давуса!

– Диана, только не надо опять плакать. У тебя и так глаза красные. Что до Давуса, то лучше сразу выкинь его из головы.

– Но мы с Давусом…

– Об этом не может быть и речи.

– Но почему? Мама была рабыней. Ты женился на ней, потому что она носила меня. И Метон был рабом, когда был маленьким; да и Эко был немногим лучше – уличным бродяжкой; но ты же усыновил их обоих. Почему же теперь…

– Нет!

Диана расплакалась.

– Ты такой же, как и мама! Вы оба ничего не хотите понимать! Так вот: я вам не весталка! Вы не можете похоронить меня заживо лишь потому, что я полюбила и отдалась любимому! И мне не стыдно, что у меня будет от него ребёнок!

– Громче кричи, пусть тебя ещё и в доме Цицерона услышат. Что ты ещё сделаешь – выбежишь из комнаты?

– И не подумаю. Какая мне разница, в какой я комнате? Я несчастна. Ты мужчина, ты не можешь этого понять. Если бы не ребёнок, я бы хотела умереть.

Ну вот; а ведь так хорошо начинался день.

– Мы поговорим об этом, когда я вернусь.

– А куда ты уходишь?

– Уезжаю, а не ухожу. У меня осталось одно незаконченное дело на Аппиевой дороге. К тому же мне не вредно уехать из дому ещё на одну ночь.

Всхлипывая, Диана ушла к себе. Я вышел в сад, обошёл всё ещё лежавшую на земле расколотую Минерву, стараясь избегать её укоризненного взгляда, и по приставной лестнице взобрался на крышу.

Давус сидел ближе к фасаду, обхватив колени руками. Завидев меня, он весь дёрнулся, так что на какой-то миг мне показалось, что он вот-вот сорвётся.

– Во имя Геркулеса, Белбо! Осторожнее!

– Давус, – пролепетал он, торопливо вскочив и глядя себе под ноги.

– Что?

– Давус, а не Белбо, хозяин.

– Ну, конечно же. У Белбо хватало ума быть осторожным на крыше. И он никогда бы не воспользовался доверчивостью моей дочери и не опозорил бы мой дом.

Давус рухнул передо мной на колени. Те, кто были в комнате, наверно, вздрогнули при звуке глухого удара по крыше.

– Хозяин, смилуйся надо мной! Убей меня, если хочешь, но только не пытай. Я слишком сильный. Слабым лучше, они быстро умирают. А сильных пытают много дней, и они мучаются и не могут умереть. Любой раб это скажет. Я не боюсь умереть, хозяин; но я боюсь пыток.

– И какую же казнь ты предпочитаешь?

Он побледнел и глотнул.

– Отруби мне голову, хозяин.

– Ты не головой меня опозорил, Давус.

Он содрогнулся, глядя на меня расширенными от ужаса глазами.

– Не надо оскоплять меня, хозяин! Только не это! Я не выдержу, если стану евнухом! Сжалься надо мной!

– Перестань, Давус. Ну же, перестань. Что мне с тобой делать? Неужели ты действительно думал, что я собираюсь тебя убить?

– А чего мне ещё ждать? Это самое лёгкое наказание за то, что я сделал.

– Что ты здесь сидишь?

– Хозяин?

– Почему ты до сих пор здесь? Почему сидишь, сложа руки, и ожидаешь своей судьбы вместо того, чтобы сигануть вниз и бежать, куда глаза глядят? Шансов у тебя, конечно, немного, но это всё же лучше, чем смерть. Добрался бы до Остии, а там спрятался на каком-нибудь корабле, уходящем из Италии. Почему ты не сбежал этой ночью?

– Потому что…

– Почему?

– Потому что…

– Ну же? Что держало тебя здесь в ожидании кары?

– Хозяин, ты хочешь, чтобы я сказал, почему? Из-за неё. Из-за Дианы. Я не могу покинуть её. Я не могу без неё жить.

– Давус, Давус. – Я тяжело вздохнул. Минерва лежала, поверженная и разбитая, и над моим домом властвовала Венера.

Мы отправились в путь в шесть часов, когда солнце уже стояло в зените. Конюх Помпея согласился дать нам лошадей, когда я напомнил ему, кто я такой, и сказал, что должен закончить для его хозяина одно дело на Аппиевой дороге – мелкая безобидная ложь, поскольку мои дела с Помпеем были закончены. По крайней мере, на тот момент я так считал.

Широко ухмыляясь, конюх вывел нам тех же троих вороных, что и в прошлый раз. Оказалось, что оставшись без всадников, они сами вернулись в конюшню. Странно было сознавать, что мне предстоит пуститься в путь на том же самом коне. Я не знал, счесть ли это добрым знаком или дурным, но отступать не собирался.

Путь мой лежал на виллу Клодия, откуда я собирался забрать Мопса и Андрокла – мальчиков-конюхов, которых выговорил себе в счёт платы у Фульвии. В этот раз я не стал брать с собой Эко и отправился вдвоём с Давусом. Третий конь предназначался для мальчишек. Я рассчитывал забрать их с виллы до захода солнца, а на обратном пути переночевать в Бовиллах.

Чем дальше мы отъезжали, тем беспокойнее становился Давус. Несколько раз он порывался заговорить и когда мы миновали гробницу Базилиуса наконец решился.

– Хозяин, ты уверен?

– В чём, Давус?

– В том, что тебе стоило взять меня с собой. Почему ты не взял вместо меня другого телохранителя?

– А в чём проблема, ты боишься ездить верхом? Но ведь ты уже научился. Это твоя вторая поездка на том же коне. Правда, в тот раз он тебя сбросил; но если тебя сбросили, остаётся лишь одно – снова сесть в седло.

– Нет, это не из-за коня. Конь мне нравится. По-моему, он меня признал и доверяет мне.

– Будем надеяться, что ему не придётся об этом пожалеть.

Давус помрачнел.

– И потом, – продолжал я, – дома я тебя оставить не мог, сам понимаешь.

– Это из-за твоей дочки…

– Нет, из-за моей жены. Мне совсем не улыбается вернуться домой и узнать, что пока меня не было, она тебя убила.

Давус глотнул.

– И всё же я не понимаю, почему ты взял с собой только меня.

– Да я и сам не понимаю. Доводы рассудка иссякли; я следую наитию. Посмотрим, куда приведёт нас эта дорога.

– Но мы же знаем это, хозяин.

– В самом деле?

– Ну, конечно. Она ведёт на гору Альба.

Я не мог не рассеяться.

– Какой у тебя редкий ум, Давус!

Давус тоже рассмеялся; но, как мне показалось, не совсем искренне. Возможно, виною тому был страх; а может, он просто не понял шутки.

Был тёплый весенний день, и щебет птиц наполнял воздух. По обочинам густо росла трава и цвели цветы. Полевые работы были в самом разгаре, да и сама дорога была оживлённой: в обоих направлениях гнали скот на рынок, торопились верховые гонцы, тянулись экипажи и носилки знати, сопровождаемые свитой. Окружающий мир пробуждался от зимнего оцепенения.

К тому времени, как мы добрались до Бовилл, я изрядно проголодался, но останавливаться не стал, торопясь забрать мальчиков с виллы Клодия и успеть вернуться в Бовиллы до захода солнца. Мы миновали алтарь Юпитера, возле которого я заметил Феликса – сидя на земле, привалившись спиной к стволу старого дуба, он дремал в негустой тени. Позади остались просёлок к новому Дому весталок и чуть дальше, по другую сторону дороги – святилище Доброй богини Фауны, где судя по стоявшим чуть поодаль носилкам и экипажам, как раз собрались почитательницы богини. Тут же в ожидании хозяек расположились служанки и телохранители. Изнутри святилища доносилось пение. Я узнал задорный голос Фелиции и подумал, что убийство Клодия могло взбаламутить Рим, но для неё ничего не изменилось.

На этот раз мы подъехали к вилле Клодия не через рощу, а по Аппиевой дороге, и были замечены задолго до того, как достигли вершины. Несколько угрожающего вида рабов преградили нам путь. Я предъявил им записку Фульвии, где она подтверждала, что передаёт мальчиков-конюхов в мою собственность. К счастью, один из рабов умел читать, хотя и с превеликим трудом. Он прочитал записку, шевеля губами, и вернул её мне.

– Ну и ладно, что избавились. Толку от этих двух сопляков чуть, а мнят о себе невесть что. Ты заберёшь их город?

– Я затем и приехал.

Он покачал головой.

– Ну, дай им только освоиться, а уж они там натворят дел. Ладно, идём. Они, наверно, на конюшне.

Мальчики узнали нас сразу же. Появление Давуса, «этого здоровенного слона», как назвал его Мопс, вообще привело их в полный восторг. Весть о том, что они теперь принадлежат не госпоже Фульвии, а мне, ребята встретили с удивлением; но на коня сели с готовностью. Мы тронулись в путь, и тут, сообразив, что они расстаются с охранниками виллы навсегда, Мопс обернулся, сунул в рот большой палец и щёлкнул языком в адрес остающихся на вилле рабов.

– Счастливо оставаться, пьянчуги никчёмные!

Андрокл повторил жест старшего брата, и мальчики отпустили несколько замечаний, касающихся телесных отправлений остающихся. Те, стоявшие у дороги и глазевшие на наш отъезд, прикинулись разъярёнными и сделали вид, что выискивают подходящие камни; некоторые, впрочем, вполне добродушно смеялись.

Как это я охарактеризовал Бетесде своё приобретение? «Ребята бойкие, проворные и сообразительные. Они внесут в наш дом новую жизнь». Тогда я ещё не подозревал, что новая жизнь уже внесена в наш дом – стараниями Дианы и Давуса. И не сомневался, что если уж Бетесда сумела вымуштровать охранников Помпея, то с двумя мальчишками она справится без особого труда.

Теперь я уже не был так в этом уверен.

Давус наконец-то перестал нервничать и заметно приободрился. Присутствие мальчиков явно придало ему уверенности: не стану же я убивать его на глазах у детей.

Ближе к вечеру мы вернулись в Бовиллы, не ища ничего, кроме сытной трапезы и достаточно чистого места для сна. Я рассчитывал лечь спать пораньше, чтобы завтра выехать с рассветом.

Сперва мне показалось, что хозяйка сильно похудела и умудрилась каким-то образом изменить цвет волос; но потом я понял, что это просто другая женщина. Похожая на ту, что встречала нас в прошлый раз, но моложе и миловиднее. Она бы даже была красивой, если бы не выглядела такой измученной. Я сказал ей, что мы хотим переночевать.

– А, ранние гости. – Она слабо улыбнулась. – Вам повезло; вы приехали первые. Так что можете выбирать.

– А что, богатый выбор?

– Вообще-то не особенно. У нас только одна комната для постояльцев. Но некоторые предпочитают спать у стены, а некоторые – наоборот, ближе к окнам и двери. Пойдёмте, я вам покажу комнату, а потом вы сможете взять свои вещи и поставить на занятые кровати.

Мы последовали за ней наверх. Верхний этаж оказался именно таким, каким я себе и представлял: одна большая комната с несколькими маленькими оконцами и койками.

– Отлично, – сказал я. – Давус, отведи с ребятами лошадей в конюшню, присмотри, чтобы им задали корм.

Давус тяжело затопал вниз; Мопс и Андрокл, проскользнув мимо него, наперегонки промчались по ступенькам. Женщина проводила их долгим взглядом.

– Мальчишки, – грустно улыбнулась она. – У меня у самой сын, но он ещё совсем маленький. Вы тут устраивайтесь, а я пока…

– Ты, верно, отсюда тогда смотрела, – сказал я, шагнув к окну с открытыми ставнями и выглянув наружу.

– Когда – тогда?

– Потом, когда всё кончилось, и ты решилась вылезти из-под кучи одеял. Твоя сестра рассказала мне, что ты выглянула в окно и увидела, что никого уже нет, кроме сенатора Тедия – он, должно быть, как раз подъехал в своих носилках. – Я смотрел в окно, представляя себя, что она тогда видела: убитых и лужи крови, носилки и свиту, и Секста Тедия с дочерью, стоящих над мёртвым Клодием.

– Кто ты? – Голос её дрожал.

– Меня зовут Гордиан. Я побывал здесь в феврале по поручению Фульвии, вдовы Клодия, и разговаривал с твоей сестрой. Она рассказала мне то, что узнала от тебя – про сражение между Клодием и Милоном. Ты ведь вдова здешнего хозяина?

– Да. Сестра мне говорила про тебя, – сказала она уже спокойнее. – И про того красивого юношу, твоего телохранителя. Это ведь он с тобой?

– Да. – Я невольно улыбнулся. – Я помню, он пришёлся ей по сердцу. Похоже, не ей одной.

– А кому ещё?

– Это я так, не обращай внимания. А ты на самом деле уехала тогда в Регий к тёте?

Она бросила на меня быстрый взгляд.

– Нет. Но мы решили всем говорить, что я уехала. На всякий случай.

– Значит, твоя сестра говорила неправду, когда сказала, что я не смогу с тобой поговорить.

– Я долго не могла прийти в себя. Моя сестра хотела уберечь меня от лишних потрясений. Если она сказала тебе, что ты не можешь со мной поговорить, она сказала правду.

– Я хотел спросить тебя, что ты тогда видела…

– Многие хотели. Моя сестра всем говорила, что я уехала. Она сама не боялась выступить на суде – кто-то же должен вывести Милона на чистую воду, сказала она. Но меня она защищала, как могла.

– Но суд закончен, и ты снова здесь. Так сказать, вернулась. Из Регия.

– Да. Вернулась. – Вдова снова слабо улыбнулась. – Хорошо снова быть здесь. Снова работать. Мне всегда это нравилось. Прежде мы с Марком…

– А в тот день…

Она покачала головой.

– Я всё ещё не могу об этом говорить.

– Совсем не можешь?

Она ухватилась за перила и несколько раз судорожно вдохнула.

– Я никогда об этом не говорю. Только один раз – когда рассказала всё своей сестре. Больше никогда ни она, ни я об этом не говорили. Просто не можем.

– Понимаю, – отозвался я и про себя отметил, что её старшая сестра была совершенно права: вдова просто не смогла бы выступить свидетельницей. Даже сейчас она вся дрожала. О том, чтобы она свидетельствовала в разгорячённой атмосфере суда, когда у самого Цицерона язык одеревенел, не могло быть и речи.

Она глянула вниз.

– Даже сейчас, когда мне приходится спускаться по лестнице, я всякий раз боюсь найти его внизу, как тогда.

– Твоего мужа?

– Да. Лежащего в крови…

– Тебе помочь сойти вниз?

– Не сейчас. Я пока не хочу спускаться.

– Сходить за твоей сестрой или её мужем?

– Нет! – Это прозвучало с внезапной яростью. – Думаю, они сыты мною по горло. А уж меня от них просто тошнит. Как они быстренько перебрались сюда, всё забрали в свои руки – о, конечно, ради моего малыша, чтобы сохранить для него харчевню, чтобы она не пришла в упадок, пока он подрастёт. А пока что они здесь всем распоряжаются, как будто всё это принадлежит им, а Марка никогда не было. Они даже имени его никогда не произносят, чтобы не огорчать меня. О, если бы только всё могло стать как раньше! Будь прокляты и Клодий, и Милон! Будь прокляты боги!

Я думал, она расплачется, но глаза её оставались сухими. Она выпрямилась и перевела дыхание.

– Что ты хочешь знать?

– А ты можешь говорить об этом?

– Спроси меня и увидишь.

Я выглянул в окно. Давус и мальчики уже успели отвести лошадей в конюшню и теперь все трое с хохотом гоняли кожаный мяч. Давус смеялся, как мальчишка. Интересно, что за отец из него получится?

Я оторвал взгляд от окна и обернулся к вдове. Собственно, что мне ещё требовалось узнать? Все детали легли на место, все события того дня были полностью восстановлены, задокументированы должным образом и представлены на рассмотрение суда. Суд вник в обстоятельства дела и вынес своё решение; показания вдовы даже не понадобились. Вроде бы ни к чему ворошить прошлое; и всё же…

– Что ты увидела, когда решилась выглянуть в окно?

Она опустила глаза.

– Мёртвых. Кровь. Сенатора с дочерью. Их свиту. Их носилки.

– А Евдама и Биррию? Других людей Милона?

– Их я не видела. Они все куда-то подевались. Не знаю, куда.

– Ну, да; они гонялись по лесу за человеком по имени Филемон и его друзьями, которых угораздило как раз тогда заявиться в Бовиллы и угодить в гущу событий.

– В самом деле? Я об этом не слыхала.

– Сестра не рассказала тебе? Филемон тоже давал показания в суде.

– Нет, она ничего не говорила. Наверно, не хотела лишний раз напоминать мне. Что ты ещё хочешь знать? – Лицо её приняло выражение мрачной решимости, какое бывает у человека, решившегося покончить с чем-то неприятным раз и навсегда.

– Значит, ты выглянула, увидела Тедия с дочерью, их носилки и свиту. А Клодия?

– Да. И Клодия. Они склонились над ним.

– А как ты узнала, что это Клодий?

Она пожала плечами.

– Что значит, как узнала? В лицо.

– То есть, он лежал лицом вверх?

– Да. Лежал на спине и смотрел на них.

Я почувствовал, как по спине прошёл озноб.

– Как ты сказала?

– Я сказала, что Клодий лежал на спине и смотрел на сенатора с дочерью.

– Как это «смотрел»? У него что, глаза остались открытыми?

– Обыкновенно смотрел. Сенатор и его дочь стояли над ним, а он смотрел на низ снизу вверх. Они ему что-то говорили. Он ответил. Потом они помогли ему подняться и сесть в носилки.

– Он был жив, – медленно сказал я.

– Да. Чуть живой. Так мне показалось.

Я выглянул на дорогу, пытаясь представить эту сцену. Мог ли у вдовы от горя помутиться рассудок?

– Но со слов твоей сестры я так понял, что Клодий был уже мёртв, когда Тедий нашёл его на дороге. И на суде она говорила то же самое: как ты видела, что Тедий и его дочь взяли Клодия в свои носилки; но ни слова не сказала о том, что тогда он был ещё жив. – Я умолк, пытаясь точно припомнить её слова.

– Он был ещё жив, – сказала вдова. – Должно быть, моя сестра неправильно меня поняла. И то сказать: я же была как в бреду.

– Да, похоже, вы с сестрой не до конца поняли друг друга. Но ведь и сенатор давал показания на суде. И тоже ни словом не обмолвился, что когда он нашёл Клодия, тот был ещё жив.

– Он был жив. Весь изранен и еле держался на ногах – им пришлось поддерживать его с двух сторон, чтобы он мог сесть в носилки – но жив. Если только мёртвые не способны ходить и разговаривать, Клодий был жив! А мой Марк лежал возле лестницы мёртвый! Зачем ты меня мучаешь?

Она разрыдалась, сорвалась с места и сбежала вниз.

Я остался у окна, уставившись на пустую дорогу, будто мой взгляд мог призвать лемуров погибших и заставить их заново повторить последние мгновения их жизни.

Но такой власти не дано смертному.

Глава 35

Солнце уже садилось, когда мы подъехали к вилле сенатора Тедия. Я зверски проголодался и к тому же здорово устал после нескольких часов езды верхом. Оставив мальчиков присматривать за лошадьми, я отправил Давуса вперёд постучать в дверь.

Пришлось долго ждать, пока нам откроют; потом ещё дольше, пока привратник доложит обо мне хозяину; но наконец он вернулся и сказал, что его господин приглашает меня войти.

Меня провели в ту же комнату, что и в прошлый раз. В распахнутые настежь окна можно было видеть приютившийся ниже по склону город Ариция, на чьи крыши падал последний отблеск уходящего дня. Сенатор сидел очень прямо на старомодном, без спинки стуле. Хотя вечер выдался довольно тёплый, на коленях у него лежало одеяло. Я вспомнил, как на суде он сильно хромал на левую ногу.

– Я помню тебя. – Сенатор провёл загорелой жилистой рукой по седым волосам. – Ты тот самый человек Помпея, который был здесь в феврале и расспрашивал меня.

– Видимо, я тогда не обо всём тебя расспросил.

– Ты опять «по поручению Великого», как, если мне не изменяет память, ты выразился в прошлый раз?

– Можно сказать да. Помпей нанял меня для выяснения всех обстоятельств случившегося на Аппиевой дороге, и я полагал, что полностью выполнил свою работу. Оказывается, я ошибался.

– Говори прямо.

– Именно для этого я здесь. Надеюсь, что и ты будешь говорить со мной прямо, Секст Тедий.

Он приподнял бровь, но ничего не сказал.

– Твоя дочь дома?

– Я совершенно не понимаю, почему тебя вдруг интересует, дома моя дочь или нет.

– Мне нужно поговорить с вами обоими.

Седые брови нахмурилась. Секст Тедий бросил на меня долгий изучающий взгляд.

– Тебе что-то известно, не так ли?

– Я знаю больше, чем час назад. Я хотел бы знать всё.

– Знать всё было бы для смертного проклятьем. Тедия! – Сенатор возвысил голос. – Тедия, иди сюда.

Его дочь шагнула в комнату. Она была одета в ту же самую столу, что и в прошлый раз. Ни косметики, ни украшений. Наброшенная на голову белая накидка была перехвачена голубой лентой.

– Тедия всегда подслушивает, когда я с кем-то разговариваю, – заметил сенатор. – Так гораздо удобнее. Если мне случается что-нибудь забыть, она всегда напомнит.

– У нас с отцом нет секретов друг от друга, – произнесла Тедия. Встав позади отца, она положила руки ему на плечи.

– Я видел, как твой отец давал показания на суде, – сказал я. – Повторял то же самое, что рассказал тогда мне. Помнится, ты собиралась сделать всё, от тебя зависящее, чтобы твоему отцу не пришлось свидетельствовать, не так ли?

– Мы поговорили и решили, что так будет лучше В конце концов, Клодия доставили в Рим в наших носилках. Наш отказ объяснить, как это случилось, вызвал бы… толки.

– Понимаю. К тому же, – обратился я к сенатору, – рассказ твой прозвучал на суде достаточно правдоподобно. Тем более, что сказал-то ты почти правду. Просто умолчал о некоторых деталях. Например, о том, что когда вы обнаружили Клодия у харчевни в Бовиллах, он был ещё жив.

– Как ты узнал? – резко спросила Тедия, нервно сжимая плечо своего отца. Я вспомнил, как она потирала ладони при прошлой нашей встрече. – Если кто-нибудь из наших рабов посмел проболтаться…

– Ваши рабы вас не выдали. Был свидетель.

– На суде его не было.

– Не было, верно. Свидетель находился в отъезде – в Регии, как мне сказали.

Секст Тедий чуть заметно поморщился. Наверно, дочь слишком сильно сжала ему плечо.

– Клодий заслуживал смерти, – заявила она.

– Возможно. И всё же ты плакала на суде, когда Фульвия давала показания.

– Женщина может пожалеть вдову, нисколько не сожалея при этом о смерти её мужа.

– Вот как. И как же умер Клодий?

Я затаил дыхание. Если она откажется отвечать, заставить её я не смогу. Тедий поднял руку и предостерегающе сжал запястье дочери, но она не обратила на это никакого внимания. На лице её застыло непреклонное выражение.

– Я убила его.

– Как? За что?

– Ты спрашиваешь, за что? – её голос возвысился почти до крика. – Да он самый худший из всех нечестивцев, каких когда-либо носила земля! Ты не мог не наслышаться о его кощунствах, пока досаждал всем тут своими расспросами. Он вырубил священную рощу Юпитера – просто потому, что ему понадобилась древесина, чтобы пристроить ещё несколько комнат к своей вилле. Подумать только: изгнал бога, чтобы освободить место для себя! А как он поступил с весталками – это же просто в голове не укладывается! Обманом выманил их из их дома, обхитрил, будто торгаш! Он что, надеялся, что такие преступления сойдут ему с рук?

– За много лет Клодий совершал и не такие преступления, – заметил я. – И все они сходили ему с рук.

– Тем более он заслуживал кары, – непреклонно сказала Тедия.

– Он был жив, когда вы обнаружили его у харчевни.

– Живёхонёк.

– Но, вероятно, находился при смерти.

– Тебе-то откуда знать? Кто ты такой, чтобы судить? Так вот, я расскажу тебе…

– Тедия! – предостерегающе сказал сенатор.

– Мне нечего стыдиться папа. И я не боюсь. Всё было так, как рассказывал мой отец: мы направлялись в Рим и возле святилища Доброй Богини встретили Милона с его бестолково суетящимися слугами и сгрудившимися вокруг него телохранителями с окровавленными мечами. Милон стал говорить, что на него напали разбойники. Я испугалась и стала уговаривать отца вернуться домой; но он и слышать об этом не захотел, и мы поехали дальше. Теперь я понимаю, что сама Веста направляла нас в тот день. Мы подъехали к бовилльской харчевне и увидели повсюду мёртвых. Я вся похолодела от страха, меня трясло; я думала, вот-вот лишусь сознания. Теперь я понимаю, что это Веста завладела мною, готовя меня к исполнению её воли.

– На дороге валялись убитые; всё было залито кровью. Странно было оказаться в давно знакомом в месте, которое проезжал столько раз, не обращая на него внимания, почти не замечая – в самом обычном, в таком привычном месте – и застать там такую жуткую картину. Это было как в страшном сне, как в бреду. Я помогла отцу выйти из носилок, и мы стали обходить лежащих. Но помочь было уже некому; они все были мертвы.

– Потом мы услышали, как в доме кто-то зовёт на помощь, и в дверях показался Клодий. Одежда его была вся изорвана; к плечу он прижимал окровавленную тряпку. Увидев нас, он сказал: «Спасите меня». Он едва мог говорить.

– Все кто был с ним, погибли, – вставил Секст Тедий. – Его люди верно служили ему; этого отрицать не приходится.

– Он, шатаясь, вышел из дома, – продолжала Тедия, – споткнулся, упал на колени и, застонав от боли, перевернулся на спину, так чтобы раненое плечо не касалось земли. Встать он даже не пытался. Мы с отцом подошли к нему. «Отвезите меня домой. – Он говорил с трудом; нам пришлось наклониться, чтобы разобрать слова. – Только не на виллу. Они станут искать меня там. Отвезите меня в Рим. В своих носилках. Спрячьте меня!» – «От разбойников?» – спросил мой отец. И Клодий засмеялся; и я увидела, какие ровные и красивые у него зубы. Страшно, зло засмеялся. «Здесь нет никаких разбойников, кроме Милона и его людей, – сказал он. – Они гнались за мной, хотели меня убить, но кто-то спугнул их. Скорее, спрячьте меня в своих носилках!»

– Мы помогли ему подняться и сесть в носилки. Я видела, что мой отец не знает, как поступить. Я отвела его в сторону, чтобы нас не слышали рабы.

– Я предпочёл бы отвезти его на его виллу, хочет он этого или нет, – сказал Тедий, – но Милон преграждал путь. Мне совсем не улыбалось ни крадучись пробираться мимо головорезов Милона ради этого шакала Клодия, ни выдать Клодия на расправу этому лжецу Милону. Сам я, скорее всего, просто оставил бы его лежать на дороге, где он либо умер бы от потери крови, либо люди Милона вернулись бы и прикончили его. А теперь он был в наших носилках, и все подушки были залиты его кровью…

– И я поняла, что нужно делать, – сказала Тедия. – Это пришло в один миг. Я случайно взглянула вверх и увидела в верхнем окне её лицо – как будто там висел портрет. Я увидела лицо Весты и теперь знала, что должна сделать.

Я покачал головой.

– Ты видела вдову хозяина харчевни. Она как раз выглянула из окна.

– Откуда тебе знать? – спросила Тедия, пренебрежительно взглянув на меня. – Ты что, был там?

Я не стал с ней спорить.

– Как же ты его убила?

Она убрала руки с отцовских плеч, развязала голубую ленту, удерживавшую накидку у неё на голове, натянула её – и я отметил, какие сильные у неё руки.

– Вот так. Я хотела, чтобы богиня это видела; но мне пришлось душить его в носилках, иначе увидели бы рабы. Я села позади него; отец сел в носилки последним и задёрнул занавеси. Тогда я захлестнула ленту у него на шее, а отец держал его спереди.

– Мы ни за что не справились бы с ним, не будь он ранен, – добавил Тедий. – Посмотри на нас – искалеченный старик и женщина. Но у нас получилось.

– Я видел тело, – заметил я. – Рана на плече была очень глубока. Он, скорее всего, всё равно бы умер.

– Не будь так уверен, – отвечал Тедий. – Мне довелось побывать во множестве битв и повидать многих солдат, получивших ранения похуже, чем у Клодия – и всё же оставшихся в живых. А в этом шакале оставалось ещё на удивление много жизни. Уж кому и знать как не мне: я видел, как неохотно он расставался с ней. Если бы не мы, он вполне мог бы выдержать путь до Рима. И был бы сейчас живее живого.

– То есть вы считаете, что это вы его убили. И насколько я понял, гордитесь этим.

– Да, я горжусь своей дочерью! У тебя есть сын, верно? Он был с тобой в прошлый раз. Так вот: я, как и всякий мужчина, тоже хотел, чтобы у меня был сын; хотел видеть, как он растёт и мужает, как он проявляет доблесть в бою и мудрость на Форуме. Увы, мне не суждено было иметь сына. Только дочь; но она никогда не давала мне повода за неё стыдиться. Когда её мать умерла, она добровольно взяла на себя все её заботы. Никто не смеет мечтать о лучшей дочери. Моя дочь совершила то, что никому не удавалось ни силой оружия, ни силой закона: она покончила с Публием Клодием, врагом республики и чести, бичом Рима, позором своих благородных предков. Боги и богини проявляют свою волю разными путями, Гордиан. Публий Клодий слишком долго злоупотреблял их терпением; терпению богов пришёл конец, и они убрали его из этого мира. Кто я такой, чтобы подвергать сомнению выбор орудия?