Текст книги "Уильям Гэддис: искусство романа"

Автор книги: Стивен Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)

ВОПРОСЫ ПРАВА

 1. В начале романа мы встречаем сварливого учителя истории из общественного колледжа, мужчину средних лет по имени Оскар Криз, восстанавливающегося в больнице после травмы, которую причинил сам себе. Он стоял перед своей машиной, пытаясь запустить двигатель, и, когда машина завелась, то наехала на владельца. Криз хочет судиться, но сам оказывается и жертвой, и небрежным водителем, поэтому перед ним возникает забавная перспектива иска против самого себя. Это он и обсуждает с навестившим его юристом, Фрэнком Грибблом, из страховой компании «Эйс Ворлдвайд Фиделити». (Японская модель автомобиля – «Сосюми», как мы узнаем из их комичной беседы; еще Гриббл недавно имел дело с участием «Айсюйю».)[212]212
  212. Обе модели выдуманные. Sosumi звучит как «Засуди меня», а Isuyu – «Я тебя засужу». – Прим. пер.


[Закрыть] Юрист хочет уладить все побыстрей в соответствии со страхованием «без вины», но Оскар требует «справедливости» и хочет засудить за ущерб производителя машины. Ходатайство Оскара подпадает под иммунитет согласно защите случаев «без чьей-либо вины», и во избежание возможной долгой тяжбы о возмещении «Эйс Ворлдвайд Фиделити» предлагает ему для внесудебного урегулирования 500 долларов, но Оскар отказывается, поскольку это тоже подпадает под защиту случаев «без вины». Позже Оскара вызываютв суд и, когда страховая компания конфискует «Сосюми», полиция расследует происшествие, напоминающее ей наезд с побегом. (Они удивляются, почему Оскар не подал заявление.) После того как новый адвокат Оскара (чьи контакты он нашел в рекламе на спичечном коробке) присылает счет на 1600 долларов, его сводная сестра Кристина насмехается: «А ты чего ожидал, ты же судишься с водителем который наехал на тебя и сбежал разве нет?»и Оскар с таким же трудом, что и читатель, пытается разобраться в этом деле: «Нет, я сужусь с его, то есть с моей, я сужусь со страховой компанией владельца машины которая судится с, я думаю с автодилером, автодилером который судится с производителем…». Ближе к концу романа «Сосюми» возвращают, и Фрэнк Гриббл навещает Оскара, чтобы предложить еще одно соглашение. Эта забавная сцена выходит на метафизические высоты, когда Гриббл подытоживает случай как «тяжбу между тем кто ты есть и кем ты себя считаешь, вопрос только в том кто из вас истец и кто ответч…». (Ранее, когда в газетной статье его по ошибке назвали Освальдом, Кристина шутила: «Это может пригодиться чтобы отличать вас если ты соберешься судиться сам с собой».) Гриббл заявляет, что дело направлено в Верховный суд, а к концу романа «красное бельмо на глазу, с которого все началось», так и стоит на подъездной дорожке. Этот эпизод – комическая вариация на серьезную тему романа, проходящую красной нитью через все творчество Гэддиса: разделенное «я», о котором мы еще поговорим.

2.Еще в больнице, в начале книги, Оскар читает то, что рассказчик, анонсируя главную тему романа, называет

документом, положившим начало, или, вернее сказать, просто ускорившим последующие события, пестря во всех газетах, поскольку не имел прямого отношения к ним [к Оскару, Кристине и ее мужу Гарри Латцу] и еще меньше – к его далеким участникам, отстраненным во всех отношениях, кроме исторического преклонения перед гражданским правом в его величественном стремлении насадить порядок? или скорее спасти порядок от унизительного хаоса повседневности в этой внезапной возможности, как выражается Кристина, быть принятым всерьез миром, почти обратно пропорционально их месту в нем…

«Ширк против Поселка Татамаунт и др.» – первый написанный и опубликованный (New Yorker, 12 октябрь 1987 года) отрывок «Его забавы», и это комический шедевр юридической прозы. Это текст, написанный от лица девяностосемилетнего отца Оскара Томаса Криза, федерального судьи Южного округа Вирджинии. Судья одобряет запрос постмодернистского скульптора Р. Ширка на запрет жителям вирджинской деревни разбирать созданную им огромную высоченную скульптуру, чтобы спасти застрявшую в ней собаку по кличке Спот. Эта скульптура «Циклон Семь», «одна из серии из четырех экземпляров в других местах, и только с одним произошло подобное событие на Лонг-Айленде, штат Нью-Йорк, когда в ловушку попался мальчик». Скульптура является отсылкой к «Джей Ар» и одной из множества интертекстуальных отсылок к ранним романам Гэддиса в целом. Объявив юридические причины для вынесения запрета, судья Криз завершает процесс исторически обоснованным наблюдением об антагонистической роли, которую часто играют в обществе творческие люди,и о пренебрежительном отношении к ним неблагодарной публики.

Здесь в сжатой форме представлены все характерные для Гэддиса темы и проблемы: конфликт художника с обществом, значимость искусства, роль СМИ в формировании общественного мнения, интеллектуальная нищета Юга, шовинистический патриотизм, политический популизм, маркетологи-оппортунисты и, конечно же, византийские сложности права, доводившие многих персонажей «Джей Ар» до белого каления. (Второй роман Гэддиса начинается с того, что адвокат Коэн плетет паутину юридических фикций вокруг сестер Баст, опираясь на такие выводы, как «в случае, если ребенок зачат или рожден в браке, должно быть доказано, что муж матери не мог быть отцом ребенка».) Напыщенность и ирония олимпийских масштабов в речи судьи Криза не скрывают сварливого мировоззрения, ожидаемого от пожилых героев Гэддиса. Например, Криз скептически относится к постмодернистским произведениям Ширка – его эстетические вкусы продемонстрированы упоминаниями Шекспира, Донателло и Элиота (среди прочих), – и он выносит приговор постмодернистскому искусству и гоняющимся за модой рецензентам, которые превозносят его, при этом принижая

теорию того, что, став самореферентным, искусство становится теорией, где содержания не больше, чем в знаменитом шаге сэра Артура Эддингтона «на рой мух», представленную здесь доказательствами истца в виде публикаций в престижных художественных изданиях и от высоко уважаемых критиков в светской прессе, где они зарабатывают себе на жизнь, рекомендуя его скульптурное творение с точки зрения наклона, касательной, ускорения, силы, энергии и тому подобных абстрактных экстравагантностей, служащих лишь соответствующему самореферентному противостоянию языка с самим собой и тем самым, сводя к теории сам язык, превращающих его в простую игрушку, каковые доказательства суд находит несерьезными.

Но в то же время придерживаясь «убеждения, что риск насмешек, клеветнического внимания со стороны коллег и даже бурных демонстраций возмущенной публики всегда был и остается предсказуемой участью серьезного художника», судья Криз дает от ворот поворот как критикам, так и истцам, найдя в пользу ответчика одну из самых красноречивых и убедительных защит авантюрного искусства в наше время: «Художник появляется среди нас не как носитель idées reçues, приемлющий искусство как украшение или религиозное утешение, увековеченное в сентиментальных открытках, а скорее как эстетический эквивалент того, кто „не мир пришел принести, но меч“».

Когда решение судьи Криза отменяется из-за технических нюансов, жители поселка Татамаунт стремятся снести скульптуру решительно как никогда, оскорбленные заявлением Ширка, что-де «его скульптура неразрывно связана с локацией ввиду морального застоя и духовной пустоты оной». СМИ раздувают дело, и вскоре Ширк объединяется с юным хозяином собаки Джеймсом Б., чтобы подать в суд на торговцев, продающих игру «Освободите Спота», футболки и дешевые репродукции «Циклона Семь», а на них, в свою очередь, подают в суд защитники прав животных. Дело привлекает международное внимание, скульптура без разрешения на снос торчит на месте, а Ширк «пытается довести дело до Верховного суда, так что теперь все, кто судится с ним, судятся и с поселком, Джеймс Б. обвиняет их в обездвиживании Спота и оставлении его в опасности, и теперь в дело вступают защитники прав животных с судебным приказом о незаконном ограничении свободы: что-то вроде собачьего хабеас корпус со свидетельством от какого-то эксперта-психолога, подтверждающим нервный срыв Спота», в то время как на городок обрушиваются «батареи юристов страховых компаний», торговцы расширяют ассортимент безвкусных предложений, а отец Джеймса Б., желая поучаствовать в событиях, начинает «сбор средств из-за того, что общественность выступает против права Спота иметь, защищать и использовать в коммерческих целях свое имя, образ и личность…». Ширк, которого мы никогда не видим, «занят в другом месте, защищается в суде по обвинению в неправомерной смерти из-за обрушения другого его творения…». Вопрос о правах Спота теряет актуальность, когда в стальную скульптуру бьет молния и убивает собаку. Горожане, в свою очередь, бунтуют и вешают чучело судьи Криза за то, что он называет гибель от электрического разряда божественным вмешательством, воспринимая фразу буквально[213]213
  213. Имеется в виду английский термин „Act of God“, то есть божественное вмешательство. В юридической терминологии он переводится как «форсмажорные обстоятельства». – Прим. пер.


[Закрыть], а не как юридический термин со смыслом «форс-мажорные обстоятельства». (Рассказчик присоединяется к веселью, сравнив творение скульптора с «творением в Вавилоне, растущим к небу, пока ветхозаветный Скульптор не поразился до такой степени, что смешал языки, чтобы никто не знал, о чем говорят другие».) Еще больше они распаляются после суда, когда судья отменяет вердикт присяжных (в пользу Джеймса Б.) из-за непонимания указанного выше различия, а затем местные жители и вовсе призывают к отставке Криза после его очередного мастерского вывода, что «вера в Бога не имеет никакой связи с земными процессами. Короче говоря, пусть Он занимает столько места в ваших сердцах, сколько вы можете предоставить, но в этом зале суда Богу места нет».

Столько внимания переводит Татамаунт в разряд туристической достопримечательности – отец Джеймса переделывает свою свалку в «тематический парк с экскурсиями по артефактам современной американской истории», назвав его «Американский путь», поэтому, когда Ширк наконец соглашается на демонтаж скульптуры – «ржавой пародии на представление нашей великой нации о себе», – горожане подают в суд, чтобы сохранить ее, и это приводит к дальнейшим головокружительным осложнениям. За день до своей смерти судья Криз выносит окончательное решение по делу «Джеймс Б., несовершеннолетний, против Спотскина» (одного из торговцев), – к сожалению, без приведения его слов, – а судьба «Циклона семь» решается, «когда двое подростков въехали в него на пикапе», что, несомненно, повлечет за собой новый виток судебных процессов.

3.Пока цирк Ширка в разгаре, судья Криз берется за другое дело. Оно связано с религией и происходит за пять лет до событий «Плотницкой готики» – во время крещения в реке Пи-Ди преподобный Уде случайно топит юного Уэйна Фикерта[214]214
  214. Сообщается, что это произошло 25 октября 1985 года – странная дата: внутренние отсылки в ПГ указывают на то, что это случилось в октябре-ноябре 1983 года, а в июле 1985-го вышел сам роман. В указаниях для присяжных судья Криз цитирует тот же газетный репортаж об утоплении, который Пол читает Лиз (ПГ).


[Закрыть]. Отец мальчика решает подать в суд на Уде за неправомерную смерть (почему он так долго ждал, не объясняется; можно было бы подумать, что его дело прекратят на основании истекшего срока давности), а адвокатам преподобного не удается добиться, «чтобы разбирательства вел не судья Криз, известный его явно продемонстрированной антихристианской предвзятостью». Несмотря на всю свою предвзятость, Криз понимает, что Уде не может нести ответственность за несчастный случай; в указаниях присяжным – еще одном забавном эпизоде – он играет на христианском предубеждении провинциальных присяжных, намекая, что виноват их бог, а не Его сотрудник преподобный Уде. Хоть «он фактически обвинил Иисуса в непредумышленном убийстве», все присутствующие в зале суда «вышли, воспевая его за уважение к их интеллекту конечно они не поняли ни слова, он подкинул пару фраз на латыни а они решили что он впал в религиозный экстаз…»

4.Для Оскара что собственный иск о телесных повреждениях, что судебные дела его отца – неизменно раздражающие помехи для главного опасения, также зарождающегося в больнице. У него есть подозрения (быстро перерастающие в уверенность), что новый фильмо Гражданской войне под названием «Кровь на красном, белом и синем» основан на написанной им тринадцать лет назад пьесе «Однажды в Энтитеме» об участиив войне его деда Томаса Криза. Сценарий он отправил нью-йоркскому телевизионному режиссеру по имени Джонатан Ливингстон и получил отказ. Позже тот переехал в Голливуд, попутно сменив имя на Константина Кистера, так как «я еврей как только сойду с самолета в Лос-Анджелесе», и, очевидно, использовал фрагменты пьесы Оскара для своего фильма[215]215
  215. Это так и не уточняется. Кристофер Найт предполагает, что сценарист Джон Книце просто пользовался теми же семейными архивами семьи Кризов, что и Оскар (Hints and Guesses, 216–217), но судья Боун отмечает, что в них отсутствуют элементы, роднящие пьесу и фильм, а значит, это плагиат из пьесы.


[Закрыть]. Оскар в ярости не только из-за нарушения авторских прав, но и потому, что Кистер превратил его высокоинтеллектуальную пьесув вульгарное зрелище, и Оскар боится, что отец примет это за его рук дело. Продюсерская компания Кистера – «Эребус Энтертейнмент», где генеральным директором является Бен Лева (привет из «Джей Ар»), – посылает невыносимо эрудированного адвоката Джавахарлала Мадхара Пая, чтобы взять у Оскара показания и поставить под сомнение оригинальность его пьесы, указывая на многочисленные заимствования у Платона, Руссо, Камю и особенно Юджина О’Нила. В последнем случае речь о произведении «Траур – участь Электры», чье действие тоже происходит в период Гражданской войны. Адвокат самого Оскара – бывший заключенный темнокожий Гарольд Бейси – советует отклонить предложение «Эребус» о выплате двухсот тысяч долларов для урегулирования дела во внесудебном порядке, что тот и делает, в итоге проигрывая дело по решению недавно избранной женщины-судьи. Бейси просит Оскара не волноваться и заверяет, что они выиграют апелляцию. Тут он исчезает из романа (настигнутый своим криминальным прошлым), и апелляция при загадочных обстоятельствах подается судье Боуну Южного округа Нью-Йорка, который в самом деле отменяет решение суда низшей инстанции и присуждает Оскару всю прибыль от успешного фильма. (Позже читатель узнает, что апелляцию написал судья Криз – и не из любви к Оскару, а из любви к закону.) Мадхар Пай приходит в ярость из-за такого поворота, который позже будет стоить ему работы, и ухитряется снизить долю Оскара до 20 процентов от чистой прибыли, что не многим меньше 200 тысяч долларов, предложенных первоначально, но недостаточно для оплаты огромных судебных издержек. Вскоре после этого Оскар наконец смотрит фильм, изумляясь визуальным эффектам и исторической достоверности. Затем наследники О’Нила подают в суд за нарушение авторских прав и на Оскара, и на «Эребус Интертейнмент», «…что обещает стать довольно длительным судебным процессом немалой важности для всех вовлеченныхсторон…»[216]216
  216. Гэддис сам искренне удивился, насколько похожи пьесы «Однажды в Энтитеме» и «Траур – участь Электры» О’Нила, когда перечитывал последнюю во время работы над романом. Он изучал О’Нила в колледже и бессознательно позаимствовал кое-что из него спустя пятнадцать лет, когда писал свою пьесу. И даже переживал, не подадут ли наследники О’Нила в суд на него после выхода «Его забавы» («Письма»).


[Закрыть].

5.Новый муж Кристины Гарри Латц (они в браке меньше года), юрист «Свайн энд Дор», ничем не может помочь Оскару, потому что сам работает до упада над десятилетней тяжбой на 700 миллионов долларов, которую пресса окрестила прозвищем «Поп и Сияние»: Епископальная церковь судится с «ПепсиКо»,

утверждая, что торговое название «Пепси-Кола» – очевидная и нарушающая права анаграмма слова «епископальный» (Episcopal), придуманная, чтобы извлечь выгоду из подсознательной путаницы в умах потребителей, и повысившая ценность их мировой франшизы по розливу напитков и маркетинговых навыков, пользуясь историческим успехом истца в отлаженном за века прозелитизме своих духовных товаров, тем самым пороча почтенный образ церкви приписыванием ей корыстных мотивов, неотличимых от рекламных кампаний безалкогольного напитка…

Это одно из немногих разрешенных в романе дел – в основном благодаря умелой работе Гарри и его заключительной записке, которой, по мнению нового юриста «Свайн энд Дор», «достаточно чтобы увековечить его в анналах права Первой поправки». Она, очевидно, написана в антирелигиозном шутливом стиле судьи Криза с цитатами из «Карсон против Портативных Туалетов „Хиэрс Джонни!“» и параллелями с «яростными маркетинговыми инновациями „Новой Колы“, вынужденной вернуться к „Классической“, даже цитируя такие региональные курьезы, как вариант RC Cola с их римско-католической[217]217
  217. Каламбур построен на совпадении инициалов RC Cola и римско-католической (Roman Catholic) церкви. – Прим. пер.


[Закрыть] кампанией, чтобы вернуть свою паству после отчуждения из-за отчаянных усилий Второго Ватиканского собора…». Кристина предупреждала мужа: «Эти абсурдные Кока II и Ватикан II это поколение епископального Пепси это идиотское дело тебя прикончит». И действительно, нагрузка буквально его убивает – он умирает вскоре после судьи Криза, но, благодаря его усилиям, «ПепсиКо» и Епископальная церковь готовятся к слиянию маркетинговых и евангелических подразделений.

6.Взбалмошная юная подружка Оскара Лили тоже участвует в ряде судебных процессов – ведет тяжелый бракоразводный процесс с бывшим мужем Алом, оспаривает завещание матери и вдобавок угрожает подать в суд на успешного пластического хирурга доктора Киссинджера (еще один пережиток «Плотницкой готики») за плохие грудные имплантаты, а также на сына преподобного Уде, Бобби Джо. Тот выклянчил у ее умирающего отца наследство, по праву принадлежащее ей, убедив, что если он пожертвует деньги церкви, то получит «контракт на вечную жизнь». Последнее Лили обсуждает с Фрэнком Грибблом из «Эйс Ворлдвайд» – ярым христианином, который вскоре ввязывается в юридические трудности из-за иска самому Богу за нарушение контракта, если Он откажет отцу Лили в допуске на небеса.

7.В романе нет персонажа с наибольшим числом тяжб, чем Триш Хемсли, до безумия богатой подруги Кристины, трижды замужней и с нетерпением ожидающей нового брака с неким Банкером: «Я имею в виду в четвертый раз выходишь замуж только раз» (она кладезь острот). Она судится со всеми и каждым по абсолютно любой мелочи, но редко платит юристам; по словам Мадхара Пая, у которого с ней интрижка, это тот тип людей, «которые судятся, потому что не знают, кто они, и от этого чувствуют себя настоящими, чувствуют себя личностью, когда видят свое имя в списке дел». С ней, в свою очередь, судится из-за «угрозы плоду» молодой альфонс, который «решил, что если она от него забеременеет, то выйдет за него замуж, потом наступит неизбежный развод и он останется с ребенком и получит гору денег на его содержание» (она делает аборт), но большую часть времени Триш тратит на свои тяжбы – слишком многочисленные и смехотворные, чтобы описывать их в подробностях, при этом иногда законно лишая порядочных людей кровно заработанных денег. Самая душераздирающая строчка в романе принадлежит ей: оспаривая завещание своей матери – особенно щедрую долю, которая должна достаться ее бедной, но преданной на протяжении тридцати лет сиделке, – возмутительно богатая женщина умудряется (с помощью юридических маневров Мадхара Пая) передать наследство «…Мне!», то есть забрать все себе.

В романе упоминаются и другие гражданские иски и угрозы: Гарри умирает раньше, чем из-за наезда на него подает в суд женщина, Оскар угрожает подать в суд на Мадхара Пая за нанесение побоев, когда юрист слишком сильно толкает его пальцем в грудь. Но как отмечалось выше, немногие из исков доходят до конца. Как устало осознает Кристина посреди романа: «Кто-то выиграет, кто-то проиграет, кто-то подаст апелляцию и все начнется сначала, не так ли? Разве не так всегда и бывает?»

В этих юридических делах не только участвуют разные представители профессии – от беспринципных юристов-стервятников с рекламой на спичечных коробках до адвокатов в «белых туфлях», как в «Свайн энд Дор», и выдающихся судей вроде Криза и Боуна, но и представлены разные взгляды на право и сопутствующие понятия, такие как справедливость и порядок. На самом низком уровне это способ для жадных, тщеславных людей (и хищных юристов) быстро заработать – например, для тех, кто подает иски против кинокомпаний, надеясь, «что им заплатят просто чтобы отстали». Как Гарри говорит на первой странице Кристине: «Те кто приходят в суд требуя справедливости, они видят только ценник в миллион долларов. […] это всегда деньги. Остальное просто опера, понимаешь». Кристина предполагает, что «деньги это всего лишь мерило разве нет. Это единственный общий способ одних людей заставить других относиться к ним так же серьезно как они относятся сами к себе, я хочу сказать только об этом они на самом деле и просят разве нет?» Оскар это представляет иначе: за деньги судятся, «потому что это единственный проклятый язык который они понимают!» Другие судятся из мести, как признается Лили и в чем Бейси подозревает Оскара, или из обиды, в чем Оскара подозревает Гарри, или назло, или для разрешения семейных конфликтов в гражданском суде. (Переиначивая афоризм фон Клаузевица из «Плотницкой готики», право – это война, ведущаяся другими средствами: гражданскими войнами.) Гарри говорит Кристине, что люди его профессии «нечасто видят что-то хорошее [в людях], жадность, глупость, двуличие, вы ожидаете наша система раскроет лучшее в людях?» Джек Пресвиг, который из-за отвращения ушел из юридической фирмы с рекламой на спичечных коробках, выражается более резко, называя право «главным мошенничеством из когда-либо придуманных, просто выгребная яма человеческой жадности, насмотришься в людях такого что стыдно за человеческий род» (несколькими страницами позже он то же самое говорит о недвижимости и страховании). «Его забава» изобилует доказательствами в пользу этого обвинения.

Временами право в романе выполняет свою обыденную функцию разрешения законных споров, возмещения ущерба и защиты прав. И у Ширка, и у Оскара законные претензии из-за нарушения авторских прав и Первой поправки, а судья Криз справедливо утверждает, что преподобный Уде не заслуживает обвинительного приговора в неправомерной смерти. Гэддис не занимается уголовным правом – его больше волнуют высокие, теоретические цели гражданского права, в частности «его величественное стремление насадить порядок? или скорее спасти порядок от унизительного хаоса повседневности». Насадить или спасти; вот в чем вопрос.

Гарри бы поспорил, что право – это «средство насаждения порядка в неуправляемой вселенной», но он достаточно умен, чтобы понимать, что «принуждение к порядку заканчивается» фашизмом. Судья Криз, с другой стороны, сказал бы, что право – попытка «спасти порядок от унизительного хаоса повседневности», где самый важный инструмент – точное использование языка и использование его с любовью. В этом Гарри согласен с тестем и говорит жене: «А ты как думаешь что такое право, это только он и есть, язык», но Кристина не понимает, «чем он там занимается, весь мир разлетается на куски война, наркотики, людей убивают на улицах а этот блестящий федеральный судья в Верховном суде тратит свое драгоценное время на скульптуру из мусора и на какую-то дохлую собаку, чем он там занимается!» Гарри отвечает: «Пытается спасти язык, Кристина».

Письменная апелляция судьи Криза по делу об авторском праве Оскара тоже названа спасательной миссией. Закон можно правильно применять только тогда, когда он правильно написан, – не грамматически правильно, как сухое решение судьи Боуна, а с любовью, как решение судьи Криза, с полным пониманием возможностей и точности языка. Вот почему судья Криз пришел в ярость от небрежного решения коллеги-судьи, отклонившей иск Оскара о нарушении авторских прав. Это не из любви к нему, говорит Оскару судебный клерк его отца, и не из-за абстрактной справедливости: «Это любовь к закону. Когда ему в руки попал этот вердикт он чертовски разозлился. Как будто самого близкого человека в его жизни изнасиловали, как будто он подошел к лежащему телу права разорванному и оскверненному толпой варваров, […Он две ночи] скреплял апелляционное заявление [цитатами] как бинтами всюду где были царапины на теле что для него дороже жизни […] это любовь к закону и языку как бы он ими порой не вертел ведь если разобраться закон это просто язык…».

Важно отметить, что судья Криз (как и его создатель) – атеист, справедливо обвиненный в «исключении Бога из зала суда», и не менее важно, что и он, и Гарри ведут дела, связанные с религией. Во все более секулярном обществе для многих право стало заменой религии, средством правосудия, которым раньше управляло божество; вместо того чтобы взывать к небесному судье, адвокат подает апелляцию к земному. В романе невежественные верующие размахивают плакатами «БОГ ЕСТЬ СУДЬЯ», но для других это судья есть бог (что и подразумевает Гэддис, когда пишет слово «Судья» с заглавной буквы). В «Бунтующем человеке» Альбера Камю, который цитируется в «Его забаве», спрашивается: «Возможно ли, отказавшись от сакрального с его абсолютными ценностями, выработать правила поведения?» и через несколько страниц дается утвердительный ответ: «Опрокинув Божий престол, бунтарь признает, что справедливость, порядок и единство, которых он тщетно искал в своем состоянии, отныне должны быть созданы его собственными руками, что и послужит оправданием низвержения Бога»[218]218
  218. Камю А., Бунтующий человек, в: Камю А., Бунтующий человек. Миф о Сизифе, пер. Е. Головиной, М.: АСТ, 2021.


[Закрыть]. Гарри, наверное, с этим согласился бы – после его смерти нам рассказывается, что в молодости, «в период поиска простых ответов», он учился в школе богословия, – как согласился бы и судья Криз, настаивающий, что «правила поведения» Камю следует искать в общем праве, а не в Священном Писании. Как он пишет в деле «Ширк против Поселка Татамаунт», с тех пор, как гражданское (или общее) право начало вытеснять «церковные суды благодаря деликтным искам, требующим возмещения мирского ущерба нежели духовного оскорбления» (судья Криз прослеживает эту традицию до первого главного судьи королевы Елизаветы), судьи должны «помнить об особом отношении лорда Кока к общему праву по примеру церковного, в те дни более распространенного, когда мы обращаемся к его вульгарной версии, стоя перед судом сегодня в современной одежде». Язык закона должен быть таким же авторитетным и почитаемым, как Священное Писание, поэтому судья Криз и не терпит, чтобы его нарушали другие судьи и адвокаты.

Гэддис приводит многочисленные примеры неправильного использования юридического языка, от формальной жалобы Оскара, которую рассказчик называет «мутной и повторяющейся», до смехотворной гиперзаботы о процедуре во время показаний Оскара, сального употребления эвфемизмов («деликатное обращение юриста») и намеренного запутывания, особенного сводящего с ума Кристину:

– Юридический язык, я имею в виду кто может понять юридический язык кроме другого адвоката, это как, я считаю это все заговор, сам подумай Гарри. Это же заговор.

– Конечно, тут и думать нечего. Каждая профессия есть заговор против общества, каждая профессия защищается своим языком…

Решения судей Криза и Боуна сложны для непрофессионала, поскольку написаны для представителей их профессии, а не для общественности. И все-таки они пронизаны таким остроумием, эрудицией и трепетом перед величием английского языка, что читателю стоит признать их доблестными попытками «установить порядок в неуправляемой вселенной». Как отметил Закари Лидер в своем обзоре «Забавы», это «единственные моменты стабильности в романе, иллюзорные мерцания присутствия, свободы действий, завершенности, передышки и даже справедливости». Оскар разделяет отцовскую любовь к английскому языку и на первой же странице «говорит о порядке», настаивая, что «ищет только мало-мальского порядка», но чаще всего он использует слово «справедливость» – и это тема пьесы в сердце «Его забавы».