Текст книги "Эйзенхауэр. Солдат и Президент"

Автор книги: Стивен Амброз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 51 страниц)

Морские пехотинцы высадились без всяких инцидентов и обнаружили, что в стране все продолжают заниматься своими повседневными делами. Заявив о своем обязательстве, Эйзенхауэр принизил его значение. В специальном послании Конгрессу, в выступлении Лоджа на заседании Совета Безопасности ООН и в обращении Эйзенхауэра по радио и телевидению, передававшемся на всю страну вечером 15 июля, была выражена надежда, что силы ООН смогут быстро войти в Ливан и это "позволит Соединенным Штатам быстро отвести свои силы". Он использовал слово "расположенные" в Ливане вместо "вторгшиеся". Американские силы обеспечат охрану аэропорта и столицы страны, не вмешиваясь в другие дела.

Через два дня, 17 июля, англичане направили 2200 парашютистов в Иорданию для подкрепления шатающегося режима короля Хусейна. Макмиллан продолжал просить о прямом американском участии, Эйзенхауэр и на этот раз не согласился. Русские, как Эйзенхауэр и предсказывал, в своих ответных действиях не шли дальше дипломатических маневров (Хрущев страстно призывал созвать встречу на высшем уровне и обсудить положение в Ливане, но в то же время поносил американскую агрессию.) Менее чем через четыре месяца кризис миновал. К 25 октября последние американские солдаты покинули Ливан. Эйзенхауэр добился осуществления своих главных целей без риска быть вовлеченным во всеобщую войну. (Насер летал в июле в Москву только для того, чтобы узнать, что Советы не выразили интереса бросать вызов Соединенным Штатам на Среднем Востоке.) Весь этот цикл событий, отмечает Эйзенхауэр в своих мемуарах, привел к "определенному изменению отношения Насера к Соединенным Штатам"*30.

Несмотря на внушительную демонстрацию американской мощи в Ливане, демократы продолжали обвинять Айка в пренебрежительном отношении к вопросам национальной обороны. Сенатор Саймингтон был первым среди критиков. Выступая на публичной встрече, он заявил, что Президент несет ответственность за то, что страна стала уязвимой для советского нападения. Айк пригласил его в Овальный кабинет и Терпеливо объяснил, что ЦРУ в своих оценках завысило советский производственный и военный потенциал; на самом деле Америка значительно опережала Советы по всем категориям стратегических вооружений. Запись Гудпейстера лишь в малой степени передает сказанное Эйзенхауэром: "Президент считает, что для его характера совсем не свойственно оставаться безразличным к обоснованным оценкам советской мощи". Саймингтона эти аргументы не убедили*31.

Айк испытывал осложнения даже в отношениях с членами своей собственной Администрации. Ни Джон Маккоун, преемник Страусса на посту главы Комиссии по атомной энергии, ни Куорлес, ни Нейл Макилрой не были убеждены, что желание Эйзенхауэра о введении запрета на ядерные испытания пойдет стране на пользу. Они настаивали на продолжении испытаний. В конце июля они предложили Президенту разрешить проведение испытаний новой серии ядерных устройств; эти устройства предназначались для оснащения антибаллистических ракет*. Комиссия по атомной энергии и Министерство обороны предложили осуществлять запуск ракет с авиабазы Эглин на берегу Мексиканского залива во Флориде в сторону залива. Государственного секретаря Даллеса это напугало. По его словам, принятие такого предложения нанесет большой ущерб отношениям с Мексикой и Кубой. (На самом совещании никто не поднял вопроса о том, как могут отнестись к этим испытаниям американцы, живущие на берегу залива.) Эйзенхауэр прислушался к совету Даллеса и приказал отменить испытания.

[* Антиракета – ракета для уничтожения межконтинентальной баллистической ракеты при ее полете по баллистической траектории.]

Между тем в Женеве технические эксперты из России и США продолжали вести переговоры, пытаясь договориться о такой системе проверки, которая оправдывала бы введение запрета на испытания. 4 августа Киллиан сообщил, что наметилось движение в сторону прогресса. Эйзенхауэр ответил Киллиану: «...если соглашение о технических условиях проверки будет достигнуто в полном объеме, то аргумент в пользу этого прекращения испытаний стал бы очень весомым». И Туайнинг, и Маккоун были категорически против, но Эйзенхауэр настоял на своем.

21 августа эксперты в Женеве согласовали окончательный текст доклада. Они пришли к выводу, что "технически возможно" создать "работающую и эффективную систему контроля для обнаружения нарушений соглашения о моратории на испытания ядерного оружия во всем мире". Между экспертами существовало разногласие относительно количества необходимых контрольных постов и способности системы обнаруживать подземные взрывы малой мощности, но оно не могло заслонить того факта, что впервые Советы и американцы достигли соглашения в области ядерного оружия. Эйзенхауэр распорядился, чтобы Государственный департамент начал переговоры с Советским Союзом о запрещении испытаний. 22 августа Эйзенхауэр обнародовал заявление, в котором предлагал начать переговоры с русскими о запрещении ядерных испытаний 31 октября*32.

Через пять дней, когда Хрущев дал ответ на предложение Эйзенхауэра, Маккоун встретился с Президентом и попросил разрешения провести "еще одно испытание". Он сказал, что решить надо "немедленно". Эйзенхауэр выразил некоторое раздражение, указав, что он уже объявил о приостановлении испытаний, и теперь "они опять хотят провести большое испытание". Маккоун продолжал настаивать и наконец заставил усталого Президента согласиться; Эйзенхауэр предполагал, "что Комиссия по атомной энергии также может продолжить испытания". Отчасти такое его решение, без сомнения, было следствием активного протеста, с которым заявление Президента встретили такие люди, как Теллер, Страусс, Хэнсон Болдуин и Генри Киссинджер. В какой-то степени, видимо, повлияли и действия Макмиллана: 22 августа, то есть в день обнародования заявления Эйзенхауэра, англичане начали последнюю серию своих испытаний с взрыва ядерного устройства на острове Рождества*33.

29 августа Хрущев сообщил о своей готовности начать переговоры в конце октября; в этот же самый день Комиссия по атомной энергии начала новую серию испытаний, которая имела официальное название "Хардтэк II", а в прессе именовалась операцией "Крайний срок". Эта серия была рассчитана на проведение девятнадцати взрывов, по большей части маломощных – всего в несколько килотонн, и в том числе одного ядерного заряда для безоткатного оружия типа "базука", которое могли обслуживать всего два человека и снаряд которого летел на расстояние менее двух миль. Советы также начали серию испытаний 30 сентября и произвели четырнадцать взрывов мощностью в несколько мегатонн каждый и выпустили в атмосферу громадное количество радиоактивных веществ. В 1958 году, когда впервые после 1945 года был перерыв в проведении ядерных испытаний, три ядерных державы взорвали бомб больше, чем в любой другой предшествующий год (Советы только в октябре 1958 года осуществили больше взрывов, чем за весь 1957 год). Общий годовой итог – восемьдесят один взрыв. Уровни радиоактивности достигли высшего предела. Но, по крайней мере, теплилась общая надежда, что все это вскоре закончится.

Между тем в Республиканской партии по мере приближения выборов господствовали настроения безнадежности. Одной из причин тому было вето, наложенное Эйзенхауэром на законопроект о фермерстве, другой – тусклость кандидатов, предлагаемых Республиканской партией. Распространению настроений уныния способствовали и события в Литл-Роке, и запуск советского спутника. Демократы, жаждавшие увеличить число мест в Конгрессе еще больше в свою пользу, вели очень активную предвыборную кампанию, подготавливая базу для президентских выборов в 1960 году. Во время этой кампании, по сравнению с кампанией 1952 года, они сумели обменяться ролями с республиканцами – теперь они наступали, а республиканцы были вынуждены занимать оборонительное положение. В этих условиях рост влияния демократов казался неизбежным.

Почти каждый член Республиканской партии хотел найти козла отпущения. Большинство винило во всем Шермана Адамса. В начале сентября требования о его отставке достигли предела. Но, несмотря на это, Эйзенхауэр не хотел отпускать его. И как генерал, и как президент он считал, что крайне сложно уволить человека, хорошо выполняющего служебные поручения и преданного, лишь из-за того, что этот человек стал определенной помехой. Именно таково было положение с Адамсом.

Эйзенхауэра это очень расстраивало, но в конце концов он сказал: "Я достаточно ясно представляю себе, как следовало бы поступить с точки зрения максимальной целесообразности. Сложность – в нахождении надлежащего пути, чтобы поступить таким образом". Он попросил Миди Алкорна, председателя Национального комитета Республиканской партии, вместе с Никсоном переговорить с Адамсом. Алкорн пообещал сделать это*34.

И они это сделали, но безрезультатно. Адамс ответил: "Я сам переговорю с боссом". Эйзенхауэр согласился на встречу, но как бы между прочим заметил: "Как ужасно, что дешевые политиканы могут выставить на посмешище такого достойного человека"*35. На встрече, состоявшейся 17 сентября, Адамс сказал, что готов подать прошение об отставке, но хотел бы немного повременить, чтобы утрясти все личные вопросы. Эйзенхауэр ответил: "Если нам придется принять критическое решение, вы сами должны будете проявить инициативу". После этой встречи Эйзенхауэр изменил свое мнение; он позвонил Адамсу по телефону и посоветовал ему не затягивать решение вопроса на целый месяц, добавив, что хочет защитить Адамса "от всего, что выглядит безучастным и безразличным"*36.

Через пять дней, 22 сентября, Адамс объявил о своей отставке. Эйзенхауэр принял отставку с "глубочайшим сожалением". Нарыв был вскрыт, но оставалось еще увидеть, сможет ли эта хирургическая операция излечить тяжело больную Республиканскую партию.

Вскоре после этого Эллис Слейтер и остальные члены компании провели уик-энд в Белом доме вместе с семейством Президента. В субботу перед ужином девятилетний Дэвид дал своему дедушке счет на оплату работы, которую он делал на ферме в течение последних двух недель. Дэвид положил счет в конверт с надписью: "Президенту Дуайту Эйзенхауэру". Счет был составлен в виде таблицы с указанием рабочих дней и часов – всего двадцать четыре часа по тридцать центов в час, минус пятьдесят центов, взятых ранее взаймы. Эйзенхауэр все оплатил, предложил Дэвиду написать на счете, что деньги получены сполна, и расписаться.

В воскресенье завтрак готовил Эйзенхауэр – мускусная дыня с его фермы, пшеничные оладьи и большие сосиски – все было разложено на больших плоских тарелках, которые стояли перед каждым гостем на раздвижном столике-подносе на ножках. Все гости сидели в глубоких креслах, беседуя в течение трех часов главным образом о разведении скота, удобрениях и обработке земли. Эйзенхауэр сказал, что очень ждет наступления 20 января 1961 года, когда сможет выйти в отставку и "просто спать, отдыхать и быть самим собой". Мейми заметила, что должна еще многое сделать, прежде чем оставить Белый дом, и "подготовка к этому не принесет удовольствия". То утро, записал Слейтер в своем дневнике, было "освежающим и отвлекающим" для Президента.

К концу завтрака Эйзенхауэр, однако, стал говорить о том, каким тяжелым оказался для него 1958 год – "самый худший в его жизни". При этом он заметил, что все годы, оканчивающиеся на восьмерку, казалось, были плохими для него. В 1918 году он не попал на первую мировую войну. В 1928-м он был в Париже и занимался составлением путеводителя – довольно приятное занятие, но оно оставило такое чувство, будто его карьера тонула. В 1938-м, последнем году его пребывания на Филиппинах, у него были очень жесткие стычки с Макартуром и он опасался, что ему никогда не удастся расстаться с островами или с генералом. В 1948 году он оставил военную службу и стал президентом Колумбийского университета, где испытал большое разочарование и получил мало удовлетворения. В 1958-м он перенес инсульт, его мнение часто расходилось с мнением его главного советника по вопросам внешней политики и с мнением Конгресса, он потерял Шермана Адамса и Льюиса Страусса, пережил несколько международных кризисов и экономический спад и должен был ожидать самого крупного поражения республиканцев на ближайших выборах. Нет ничего удивительного в том, что он с нетерпением ждал того момента, когда сможет выйти в отставку*37.

Но он был оптимистом по натуре. Письмо, написанное Джорджу Хэмфри и полное ворчливых фраз, он закончил так: "Но, конечно, солнце светит... в Соединенных Штатах живут относительно счастливые люди, и, в общем, наши внуки не кажутся слишком обеспокоенными". Он думал, что все сложится хорошо*38.

Несмотря на уход Шермана Адамса, Эйзенхауэр и Республиканская партия находились в мрачном настроении накануне выборов, назначенных на конец года. В ходе предвыборной кампании демократы наносили сильные удары, большинство которых основывались на обвинении, что "шесть лет нерешительного движения без лидера привели на... грань возможного вовлечения в атомную войну без должной подготовленности и в состоянии одиночества"*39. Обвинение в том, что Эйзенхауэр допустил развитие "ракетного разрыва", которое Стивенсон использовал без особого успеха в 1956 году и которое Саймингтон с тех пор продолжал использовать, начало приносить дивиденды демократам на выборах 1958 года.

Эйзенхауэр старался удержать эту проблему вне политических споров. Поначалу он попытался убедить критически настроенных демократов в том, что они не правы. Для этого он попросил Аллена Даллеса выступить перед ними. Но он не разрешил Даллесу раскрывать сведения, касающиеся наиболее существенных аспектов программы У-2. Поэтому выступление Даллеса, который был лишен возможности называть источники информации, не было убедительным. Между тем на своих пресс-конференциях Эйзенхауэр всегда ухитрялся сказать несколько слов о том, насколько адекватна система американской обороны и что все разговоры о каком-то ракетном разрыве – не что иное, как пустой звук. Однако он делал это в такой нечеткой манере, без ссылки на статистические данные или источники, что его слова тоже не убеждали.

Демократы нередко обвиняли республиканцев еще и в том, что Республиканская партия безнадежно расколота между старой гвардией и умеренными республиканцами во главе с Эйзенхауэром. Эйзенхауэр постарался обратить это обвинение в противоположную сторону. 20 октября в Лос-Анджелесе в своей главной речи в ходе избирательной кампании Президент заявил, что Демократическая партия – "это не одна партия, а две, имеющие одно и то же название. Они объединяются только раз в два года – для того чтобы вести политическую кампанию". Одно крыло состоит из консерваторов с Юга, другое – из "политических радикалов", склонных к растрачиванию средств. Победа демократов на выборах будет означать принятие многочисленных социальных программ, увеличение расходов на оборону, снижение налогов, и все это, вместе взятое, приведет к неконтролируемой инфляции и безудержному разрастанию федеральной администрации*40.

4 ноября 1958 года Республиканская партия, несмотря на предупреждения и усилия Эйзенхауэра, потерпела свое самое крупное поражение со времени наступления Депрессии*. В новом составе Конгресса демократы составляли две трети членов в обоих палатах. Среди губернаторов штатов тридцать пять были демократами и только четырнадцать – республиканцами. Победа Рокфеллера в Нью-Йорке была сбалансирована поражением Ноулэнда в Калифорнии, где он избирался в губернаторы штата. В целом это было унизительное поражение Республиканской партии, решительно отвергнутой народом, несмотря на то что ее лидером был очень популярный президент. Такой исход выборов придал президентству Эйзенхауэра отличие весьма сомнительного свойства – он стал первым президентом, за все время пребывания которого на этом посту в течение трех сроков Конгресс находился под контролем оппозиционной партии.

[* Имеется в виду кризис конца 20 – начала 30-х годов.]

После 1954 года, когда ЦРУ поддержало свержение правительства Арбенца в Гватемале, Соединенные Штаты в большей или меньшей степени игнорировали Латинскую Америку, поскольку Эйзенхауэр и Даллес концентрировали свое внимание на Европе, Среднем Востоке и Азии. Администрация, и в особенности ее эксперт по делам Латинской Америки Милтон Эйзенхауэр, призывали к оказанию большей экономической помощи региону, но получить фонды на эти цели от Конгресса по меньшей мере было трудно, и потому мало что было сделано. Как и всегда, латиноамериканские радикалы обвиняли Дядю Сэма в своих бедах – широко распространенной бедности и социальном недовольстве; как и всегда, Соединенные Штаты игнорировали эти возбуждающие обвинения до тех пор, пока не усматривали угрозы свержения проамериканского правительства.

Но на Кубе, одной из наиболее процветающих испаноязычных стран, эта политика не сработала. Фидель Кастро возглавил восстание против коррумпированного и реакционного диктатора Фульхенсио Батисты. Режим Батисты был отвратителен; Кастро был молод, романтичен и энергичен.

В первый день нового, 1959 года Кастро с триумфом вступил в Гавану, а Батиста бежал. Соединенные Штаты совместно с другими странами Америки признали новый режим. Кастро назначил кубинских либералов на самые высшие должности в своем правительстве, что вызвало надежды в Вашингтоне, но в середине января он легализовал на Кубе коммунистическую партию, а в конце месяца его первый премьер подал в отставку в знак протеста против казней сторонников Батисты и возрастающей антиамериканской направленности речей Кастро. 13 февраля Кастро сам стал премьер-министром, и в последующие недели как казни, так и словесные нападки на Соединенные Штаты приобрели больший размах.

Классический американский ответ на радикализм в Латинской Америке всегда заключался в направлении на место событий морских пехотинцев – вариант, который Эйзенхауэр не стал даже и рассматривать, так как, во-первых, Кастро пользовался большой популярностью не только на Кубе, но и во всей Латинской Америке и даже в самих Соединенных Штатах, и во-вторых, опасаясь нежелательного воздействия такой акции на мировое общественное мнение. В любом случае ЦРУ предоставило ему альтернативный вариант без использования морских пехотинцев.

Под непосредственным управлением Аллена Даллеса и при поддержке Эйзенхауэра ЦРУ осуществляло тайные операции по всему миру. Наиболее успешными и яркими были операции в Иране в 1953 году и в Гватемале в 1954 году, а некоторые, как, например, в Венгрии в 1956 году, закончились полным провалом. Тем не менее тайные операции оставались чуть ли не главным оружием Эйзенхауэра в холодной войне. Задача теперь состояла в том, чтобы найти способ использовать возможности ЦРУ для устранения Фиделя.

31 октября 1958 года в Женеве начала работу конференция по прекращению испытаний ядерных вооружений. За неделю до этого Гордон Грей встретился с Президентом, чтобы обсудить линию, которой должна придерживаться на конференции американская делегация. Грей очень серьезно относился к своей должности советника по вопросам национальной безопасности. По сравнению с Катлером он был более напорист в постановке вопросов перед Президентом, отличался большей воинственностью и активностью. Он доверял русским еще меньше, чем Фостер Даллес, поэтому предупредил Эйзенхауэра о необходимости быть сверхосторожным в проведении переговоров о запрещении испытаний. Эйзенхауэр, однако, считал, что необходимо пойти на некоторый риск. И хотя он утверждал, что никогда не поставит под угрозу реальные интересы безопасности Соединенных Штатов, в то же время заявил, имея в виду количество ядерных вооружений и усовершенствованные средства их доставки, что "он хотел бы во время переговоров где-то ошибиться в пользу либеральной стороны". Он признался, что продолжение испытаний и гонки вооружений "пугает его"*41.

Несмотря на такое отношение Президента, переговоры начались неудачно. В первый же день они зашли в тупик. Камнем преткновения стала повестка дня. Русские хотели начать дискуссию с обсуждения всеобъемлющего запрета на испытания. Американцы же настаивали, что переговоры должны начаться с обсуждений системы проверки. Такие позиции сторон стали уже классическими, оставляя мало места для договоренностей по каким-либо вопросам. Но стороны, по крайней мере, соблюдали двусторонний мораторий на испытания. Хотя русские вели себя неискренне и в первую неделю переговоров в Женеве произвели два испытательных взрыва, Эйзенхауэр обещал прекратить испытания, если русские не будут больше производить взрывов. И русские прекратили их после 3 ноября. Таким образом, писал журнал "Тайм", Эйзенхауэр сделал то, что он, судя по его неоднократным утверждениям, обещал никогда не делать, – "прекратил испытания, полагаясь главным образом на честность, без каких-либо договоренностей о проверке"*42.

Получив от Эйзенхауэра согласие на запрещение испытаний без проверки, то есть то, чего хотели, русские наконец согласились на переговорах в Женеве включить в повестку дня вопрос о системе контроля. Участники переговоров пришли к единому мнению, что система контроля должна состоять из 180 наблюдательных постов, однако переговоры вновь зашли в тупик, когда русские настояли на праве вето в контрольной комиссии, состоящей из представителей семи стран. Эйзенхауэр пытался найти выход из тупика и поэтому положительно отнесся к предложению сенатора Альберта Гора, которое он сделал в середине ноября. Гор, член американской делегации на переговорах в Женеве, считал, что нет надежды на подписание всеобъемлющего договора о запрещении испытаний из-за проблемы контроля. Он рекомендовал Эйзенхауэру объявить в одностороннем порядке мораторий на проведение испытаний в атмосфере сроком на три года, поскольку именно в результате такого рода испытаний радиоактивные осадки разносились по всей планете. Гор сказал Эйзенхауэру, что русские уже давно "морочат голову" по поводу выпадения радиоактивных осадков, но если Соединенные Штаты ограничатся только подземными взрывами, "то Советы должны будут сделать то же самое или оказаться в обороне в смысле пропаганды"*43.

Эйзенхауэр оказался в сложном положении. Он был за прекращение испытаний, но хотел добиться нечто большего, чем просто прекращение, – определенного прогресса в вопросе реального разоружения. Но он чувствовал, что не может доверять русским. 9 декабря он сказал прибывшей с визитом греческой королеве Фредерике, что не может быть "наивным и передать безопасность всего свободного мира в их [Советов] руки". Если Америка выйдет из НАТО и уступит свою лидирующую роль в вопросе ядерного оружия, то "нам не останется ничего другого, кроме как попытаться принять коммунистическую доктрину и жить с ней". Однако так "он не захочет жить, не захочет также, чтобы его дети и внуки были рабами московской власти, потому что в этом случае цена жизни стала бы непомерно высокой"*44.

12 января доктор Джордж Кистяковский, украинец по происхождению, химик, член Консультативного совета по науке при президенте, предупредил Эйзенхауэра, что русские, по его сведениям, имеют определенное количество МБР, находящихся в оперативной готовности. Эйзенхауэр предполагал, что это именно так и есть, но он все же сомневался, вряд ли этих ракет столько, а точность их попадания такова, что они причинят большой ущерб. "Он спросил, – свидетельствует Кистяковский, – могут ли Советы выпустить ракеты с ядерными зарядами на Америку и какая после этого сложится ситуация. Возможность их уничтожения все еще остается открытой. Он мысленно задал себе вопрос, допустим ли такой способ ведения войны; он допускал, что таким способом можно разрушить значительную часть промышленного потенциала страны, но ответный удар будет такой силы, что война потеряет смысл"*45.

В том далеком 1956 году большинство ученых, которые впоследствии стали членами Консультативного совета по науке при президенте, выступали против дальнейшего проведения испытаний, наиболее активным среди них был Киллиан. Весной 1958 года Киллиан и другие ученые вновь пришли к заключению, что запрещение испытаний принесет пользу Соединенным Штатам и что относительно небольшое количество контрольных постов (180) позволит обнаруживать все подземные взрывы, за исключением взрывов самой малой мощности. Это заключение было тем фундаментом, который лежал в основе согласия Эйзенхауэра на ведение переговоров в Женеве и на одностороннее приостановление испытаний.

Но как только ученые заняли официальные должности советников президента, некоторые из них, и прежде всего Киллиан и Кистяковский, начали сомневаться в правильности запрета на испытания. В конце декабря Консультативный совет по науке информировал Президента о том, что совет не в состоянии обнаружить подземные взрывы мощностью до двадцати килотонн, стало быть, потребуются тысячи контрольных постов на местах, обеспечивающих соблюдение условий всеобъемлющего запрета на проведение испытаний. Эйзенхауэр, по понятным причинам, пришел в ярость, так как знал: требование о многократном увеличении контрольных постов даст русским возможность утверждать, что их обманули, и так как терпеть не мог получать недостоверную информацию и – ещё хуже – – принимать решения и вечере такой информации.

Но он считал, что должен согласиться с мнением ученых. Поэтому 5 января 1959 года американская делегация на переговорах в Женеве, сообщив результаты последнего аналитического исследования, выдвинула требование об увеличении контрольных постов. Русские отказались даже обсуждать представленные данные, и переговоры вновь зашли в тупик. Эйзенхауэр поручил Киллиану образовать новый комитет (совет) с целью установить, каким образом можно обеспечить надежный контроль при меньшем количестве контрольных постов.

16 января Маккоун пришел к Президенту с просьбой дать разрешение Комиссии по атомной энергии на постройку нового реактора, с помощью которого можно увеличить производство атомных бомб в соответствии с требованием Министерства обороны. Эйзенхауэр взорвался, он считал, что не может быть никаких "требований до тех пор, пока нет его одобрения, кроме того, он не видел смысла в ускорении производства по сравнению с существующим темпом – почти две бомбы в день. Он заметил, что военные из министерства; ставят "себя в исключительное положение – они и так имеют все, чтобы уничтожить любую возможную цель в мире плюс еще троекратный резерв". Он сказал: "Схемы поражения целей просто фантастичны". Эйзенхауэр видел график проектируемого роста накоплений американского атомного вооружения до 1968 года, согласно которому количество атомных бомб может быть охарактеризовано только как "астрономическое". "Вскоре, – продолжал он, – мы начнем понимать, как нелепо поступали прежде, и вот тогда мы будем пытаться осуществить сокращение".

Эйзенхауэр закончил такими словами: "Мы слушаемся советов наших страхов" – и порекомендовал помнить, "что существует такая вещь, как здравый смысл"*46.

Однако найти здравый смысл было трудно. 18 февраля Эйзенхауэр встретился с Гордоном Греем. Во время их беседы, касавшейся широкого круга вопросов, Эйзенхауэр затронул проблему количества вооружений и предыдущие утверждения Объединенного комитета начальников штабов, что в случае поражения семидесяти целей внутри России Советам будет нанесен уничтожающий удар, от которого они не оправятся. Согласно новым планам количество целей исчислялось уже тысячами и подразумевало применение огромного количества атомных бомб, причем мощность каждой составляла несколько мегатонн. Объединенный комитет начальников штабов планировал использовать несколько тысяч бомб мощностью в среднем по 3,5 мегатонны в случае ведения войны всеми имеющимися силами. Эйзенхауэр "поинтересовался, каким будет эффект воздействия такого количества наземных ядерных взрывов на Северное полушарие... Он выразил обеспокоенность, что в таком случае от Северного полушария может ничего не остаться". Соединенные Штаты имеют арсенал около "пяти или семи тысяч атомных бомб или атомных зарядов". Эйзенхауэра интересовало, зачем требовать еще больше*47.

(Получить точные цифры американского ядерного арсенала оказалось наиболее трудной задачей при проведении исследовательской работы в связи с написанием этой книги. Цифровые данные сообщались Президенту всегда в устной форме главой Комиссии по атомной энергии. Насколько автор может судить, Эйзенхауэру достался по наследству арсенал, состоящий из 1,5 тысячи ядерных устройств мощностью от нескольких килотонн до нескольких десятков мегатонн. Если к 1959 году в арсенале насчитывалось 6 тысяч или около того атомных бомб, то это означает, что Комиссия по атомной энергии за шесть лет пребывания у власти Администрации Эйзенхауэра произвела 4,5 тысячи атомных бомб, или более двух бомб за один день.)

Способность Америки нанести удар по России была устрашающей. В конце ноября 1958 года Президент предпринял ревизию бюджетного запроса Министерства обороны на 1960 финансовый год. Объединенный комитет начальников штабов запросил 50 млрд долларов. Министерство обороны снизило эту цифру до 43,8 млрд долларов. Эйзенхауэр хотел, чтобы бюджет был на уровне 40 млрд долларов. Во время обсуждения этого вопроса с Макилроем, Туай-нингом, Куорлесом, Греем, Гудпейстером и другими Эйзенхауэр рассмотрел состояние возможности нанесения ответного удара. Кроме средств, имевшихся в распоряжении стратегического авиационного командования (самолеты несли большую часть бомб, а также самые мощные бомбы и были практически неуязвимы), осуществлялись различные проекты по производству межконтинентальных баллистических ракет и баллистических ракет среднего радиуса действия, включая размещение БРСРД в Европе и строительство шести подводных лодок, оснащенных ракетами "Поларис". После рассмотрения всех этих проблем Эйзенхауэр задал риторический вопрос: "Сколько раз мы должны уничтожить Россию?" Но и Объединенный комитет начальников штабов, и Министерство обороны хотели, чтобы каждого вида вооружения было еще больше, включая и строительство второго атомного авианосца. Эйзенхауэр возражал. Он сказал, что не "представляет себе битву за поверхность моря" и что существующие авианосцы обычного типа обеспечивают достаточную мобильность, чтобы удовлетворить потребности, возникающие при ведении малой войны или осуществлении вмешательства наподобие ливанского. Представители Министерства обороны и Объединенного комитета начальников штабов продолжали настаивать на строительстве второго атомного авианосца до тех пор, пока Эйзенхауэр не отрезал: "...наша оборона зависит от нашей налоговой политики". Он потребовал отложить вопрос 6 строительстве авианосца и настоял на необходимости сокращения затрат на оборону, снизив таким образом расходы до 40 млрд долларов, так как, "если федеральный бюджет рано или поздно не будет сбалансирован, материально-техническое обеспечение нашей системы обороны окажется на нуле"*48.