Текст книги "Эйзенхауэр. Солдат и Президент"

Автор книги: Стивен Амброз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 51 страниц)

Эйзенхауэр познакомился с Коннером осенью 1920 года на воскресном обеде в квартире Пэттона в Кэмп-Миде. Пэттон знал Конне-ра еще с Франции; Эйзенхауэр же только слышал о нем как об одном из самых умных людей в армии США. Богатый южанин с Миссисипи, окончивший Уэст-Пойнт в 1898 году, Коннер служил в штабе Першинга во Франции и считался мозгом американского экспедиционного корпуса. В то время, когда они познакомились с Эйзенхауэром, Коннер был начальником штаба у Першинга в Вашингтоне. Оба, и генерал, и миссис Коннер (она тоже была наследницей солидного состояния), были очаровательными сладкоречивыми южанами, весьма церемонными, но искренне симпатизирующими молодым офицерам и их женам. Эйзенхауэр и Мейми моментально полюбили их. Обед у Пэттонов прошел прекрасно, беседа касалась самого широкого круга тем. После обеда Коннер попросил Пэттона и Эйзенхауэра показать ему их танки и рассказать, что они думают о будущем этого оружия. Это было первое – и, как оказалось позднее, единственное – одобрение, которое они получили от начальства; молодые офицеры долго водили генерала по Кэмп-Миду и рассказывали о своих идеях. Перед отъездом в Вашингтон Коннер похвалил их за работу и пожелал продолжать ее в том же духе.

Семейная жизнь Эйзенхауэров была дружной и счастливой. Они с Мейми любили друг друга, армейскую обстановку, но больше всего своего сына. Айки, которому в 1920 году исполнилось три года, к восторгу и радости родителей рос живым, смышленым ребенком. Солдаты считали его талисманом. Они купили ему форму танкиста с плащом и теплой шапкой и брали его с собой на полевые учения. Поездки на танке приводили ребенка в восторг. Днем он с отцом ходил на футбольную тренировку. Айки стоял у боковой линии и громко восхищался каждой схваткой. Во время парадов он надевал форму и принимал стойку смирно, когда играл оркестр или проносили знамена.

Эйзенхауэры готовились к Рождеству. Мейми поехала в Вашингтон за подарками; Эйзенхауэр поставил елку в квартире и купил для Айки игрушечный поезд. Но за неделю до Рождества Айки заболел скарлатиной. Он заразился от своей няньки, молодой местной девушки, которая, о чем не знали Эйзенхауэры, только что сама переболела этой болезнью. Эйзенхауэр вызвал врача из госпиталя Джона Хопкинса; доктор посоветовал молиться. Айки был помещен в карантинную палату; Эйзенхауэру не разрешали входить к нему. Он мог только сидеть снаружи и взмахом руки подбадривать сына через стекло. Мейми тоже заболела, и ей пришлось лежать дома. Каждую свободную минуту Эйзенхауэр проводил в госпитале, вспоминая, как его младший брат Милтон боролся с этой ужасной заразой за семнадцать лет до этого, и надеясь, что Айки, как и Милтон, выкарабкается.

Не выкарабкался. 2 января Айки умер. "Это было самое страшное несчастье в моей жизни, – писал Эйзенхауэр в старости, – которое я так и не смог забыть"*3. Следующие полвека каждый год в день рождения Айки он присылал Мейми цветы. Позднее Эйзенхауэры распорядились, чтобы останки Айки были захоронены вместе с ними в их семейной могиле.

Естественно, во всем они винили себя. Если бы они не наняли няньку, если бы они тщательнее проверили ее, если бы... Эти чувства необходимо было глушить, иначе они погубили бы их брак, но подавление чувств не избавляет от непрошеных мыслей, которые осложняют жизнь. И чувство вины, и внутреннее самобичевание наложили отпечаток на их супружество. Это же относилось и к неизбежному чувству потери, и к неизбывному горю, и к чувству, что радость навсегда покинула их жизнь. "Долгое время казалось, что свет совсем исчез из жизни Айка, – писала Мейми позднее. – Все последующие годы память об этих темных днях жгла душу все тем же неослабным огнем"*4.

В конце 1921 года генерал Коннер принял командование 20-й пехотной бригадой в зоне Панамского канала. Он запросил себе Эйзенхауэра на должность старшего помощника командира. Начальник штаба сухопутных сил Джон Дж. Першинг запрос удовлетворил.

Эйзенхауэры прибыли в январе 1922 года. Жилье их оказалось ужасным. Мейми описывала свой дом как "двухпалубную лачугу позорного вида". Построенная на сваях лачуга лет десять простояла без жильцов и неистребимо пахла плесенью. У Мейми была прислуга, которая почти ничего не стоила и почти ничего не делала; Мейми сама ходила по магазинам и должна была постоянно присматривать за приготовлением пищи и уборкой квартиры*5.

Коннеры жили по соседству; Мейми и миссис Коннер близко подружились. Мейми заходила к соседке каждый день – Вирджиния Коннер стала ее доверенным лицом и советчицей. Когда Мейми пожаловалась на трудности в отношениях с мужем, миссис Коннер не ходила вокруг да около. Она посоветовала Мейми сделать новую прическу, сменить гардероб и взять себя в руки.

– Вы хотите сказать, что я должна соблазнить его? – спросила Мейми.

– Именно это я и имею в виду, – ответила миссис Коннер. – Соблазните его!*6

Тем временем у Эйзенхауэра и генерала Коннера складывались отношения ученика и учителя. Они любили уехать верхом в джунгли, расстелить свои скатки прямо на земле и всю ночь проговорить у костра. В конце недели они отправлялись на рыбалку.

Коннер вывел Эйзенхауэра из летаргии, которая угрожала поглотить его после смерти Айки. Он настоял, чтобы Эйзенхауэр начал читать серьезную военную литературу и заставил молодого офицера думать о прочитанном, задавая проверочные вопросы. Эйзенхауэр читал воспоминания генералов Гражданской войны, а затем обсуждал с Коннером решения, которые принимали Грант, Шерман и другие. "Что случилось бы, если бы они то или другое сделали иначе? – обычно спрашивал Коннер. – Каковы были альтернативы?" Эйзенхауэр старался не ударить в грязь лицом и трижды прочитал труд Клаузевица "О войне" – эту задачу и один-то раз т рудно исполнить, особенно если она сопровождается постоянными вопросами Коннера о том, что следует из идей Клаузевица.

Обсуждали они и будущее. Коннер был уверен, что в течение ближайших двадцати лет будет еще одна война и что эта война будет мировой, что Америка будет воевать вместе с союзниками и что Эйзенхауэру следует готовиться к этому. Он посоветовал Эйзенхауэру попроситься под командование полковника Джорджа К. Маршалла, который служил с Коннером в штабе Першинга. Маршалл, говорил Коннер, "знает об организации союзного командования больше, чем кто бы то ни было. Он просто гений". Высшей похвалой у Коннера было: "Эйзенхауэр, вы поступили так, как в вашем случае поступил бы Маршалл". Эйзенхауэр узнал от Коннера, какую цену заплатили союзники за то, что не имели во время войны единого командования и что не дали маршалу Фошу достаточных полномочий. Коннер говорил Эйзенхауэру, что в следующей войне "мы должны настаивать на персональной ответственности – политические лидеры должны уметь становиться выше национальных соображений при ведении военных кампаний..."*7. Пророческие слова для преемника Фоша.

Эйзенхауэр боготворил Коннера. Позднее он говорил, что три года в Панаме были для него "чем-то вроде адъюнктуры в военной науке... За свою жизнь я встречался со многими великими и добрыми людьми, но у Коннера я всегда буду в неоплатном долгу". Вирджиния Коннер отмечала: "Я никогда не видела более конгениальных людей, чем Айк Эйзенхауэр и мой муж". Коннер в отчете за 1924 год писал об Эйзенхауэре как "об одном из наиболее способных, квалифицированных и лояльных офицеров армии США"*8.

Панама принесла Эйзенхауэрам и счастье рождения второго сына. В начале лета 1922 года Мейми отправилась в Денвер с целью спастись от жары и родить ребенка в нормальной больнице. В июле Эйзенхауэр взял отпуск и 3 августа присутствовал при рождении Джона Шелдона Дауда Эйзенхауэра. Рождение Джона приглушило боль от смерти Айки; Эйзенхауэры были исключительно заботливыми родителями. Мейми, вспоминал выросший Джон, "так любила меня, что почти душила своей заботой", а Мейми в одном из интервью призналась, что "мне потребовалось много лет, чтобы справиться с собственной "удушающей любовью", только после того как у Джонни появились собственные дети, я перестала беспокоиться о нем". Его отец, суровый ("папу... я боялся до ужаса") и твердый в дисциплине человек, настолько опасался своего темперамента, что никогда и пальцем не трогал своего сына*9. Вместо этого он за проступки устраивал Джону довольно частые словесные выволочки. Но в целом они неплохо ладили, и, как только Джон подрос, Эйзенхауэр стал приучать сына к самым разным полезным делам, что не прекращалось до смерти отца.

В 1925 году Коннер, использовав все свое влияние в Военном министерстве, добился, чтобы майора Эйзенхауэра послали в командирскую и штабную школу (КШШ) Ливенуорта, штат Канзас. Весь следующий год Эйзенхауэр работал больше, чем когда-либо в своей жизни. Он непосредственно состязался с двумястами семьюдесятью пятью лучшими офицерами американской армии. Нагрузка, как и соперничество, была почти невыносимой. Слушатели рассматривали учебу в КШШ как награду и вызов одновременно, армия же видела в этом испытание. Школа была задумана не только для выяснения того, кто имел мозги, но и для определения способности выдерживать громадные нагрузки.

Метод обучения состоял в организации конкретных военных игр. Слушателям задавали задачи. Враждебное соединение такой-то силы и численности атакует или защищает позицию. Слушатели, командующие Синими, должны решить, какие действия необходимо предпринять. После представления ответа слушателю выдавалось одобренное решение. После этого слушатель вырабатывал план передислокации боевых частей и соответствующих действий вспомогательных служб – короче говоря, выполнял ту работу, которая, требуется от штаба в условиях войны.

КШШ славилась своими чудовищными нагрузками. Слушатели готовились к занятиям далеко за полночь. Напряжение было таким, что нервные срывы случались часто, а порой были и самоубийства. Эйзенхауэр находил атмосферу школы "вдохновляющей" *10.Он решил, что свежая голова важнее той, что забита массой деталей, а потому ограничился двумя с половиной часами вечерних занятий и ложился спать в полдесятого. Он подружился со старым знакомым по Форт-Сэму Леонардом Джироу. Они оборудовали командный пункт на третьем этаже в квартире Эйзенхауэров, стены комнаты были завешены картами, полки заставлены справочной литературой. В комнату не проникал ни один посторонний звук, семья доступа туда не имела.

Одно из первых воспоминаний Джона Эйзенхауэра было связано с вечерним вторжением в эту святыню. Он увидел, что его отец и "Джи" склонились над большим столом, темные очки защищали их глаза от яркого света лампы. "Я был слишком мал, чтобы видеть, что лежит на столе, но меня поразили громадные карты, развешенные по стенам. Двое молодых офицеров обсуждали тактические проблемы грядущего дня. Папа и Джи рассмеялись и выставили меня за дверь тотчас же" *11.

Эта учеба выявила в Эйзенхауэре лучшее – умение осваивать детали, не увязая в них, талант реализовывать идеи на практике, способность справляться (почти радостно) с перегрузками, профессионализм и чувство командного игрока (основное внимание в курсе обучения уделялось нормальному функционированию всей военной машины). Когда опубликовали окончательные итоги, Эйзенхауэр оказался первым в своем потоке. Джироу стоял вторым, всего на две десятых сзади.

Счастливый Эйзенхауэр оповестил об этом всех своих друзей. Поздравления обрушились лавиной. Фокс Коннер гордился своим протеже. Миссис Дауд телеграфировала: "Мой мальчик, какая радость. Я сообщаю новость всем, целую, мама" *12. Пэттон прислал Эйзенхауэру письмо с поздравлениями. "Это превосходно. И доказывает, что ливенуортская школа хороша, раз такой человек заканчивает ее первым". Он также отметил: "Пример Эйзенхауэра доказывает, что если человек долго размышляет о войне, то это может хорошо (Sic!) на нем сказаться!"

Затем Пэттон не удержался от предостережения. "Как бы ни была хороша школа Ливенуорта, она все же средство, а не цель". Поскольку сам он закончил эту школу на два года ранее Эйзенхауэра и продолжал работать над проблематикой КШШ, он предупреждал своего друга: "Я уже более не ищу одобрения своих решений, делаю то, что придется делать на войне". Развивая эту тему, Пэттон добавляет: "Ты помнишь, что мы очень много говорили о тактике и подобном, но никогда не опускались до конкретных людей. А именно: что побуждает воевать бедных солдат, которые и составляют большинство списков погибших, и в каком боевом полку они будут сражаться. Ответ на первый вопрос – командование, на второй – не знаю". Но он твердо знал, что любая доктрина, основанная на "тренированных супергероях, – вздор. Одинокий вояка даже с Божьей помощью ничего не сделает, если его не подкрепляет мощная артиллерия".

Пэттон писал Эйзенхауэру, что теперь, когда он окончил КШШ, ему следует перестать думать о составлении приказов и снабжении ресурсами, а надо начать размышлять о "средствах, которые заставили бы пехоту наступать под огнем". Он пророчествовал, что "победа в грядущей войне будет зависеть от исполнения, а не от планов" *13.

Следующее назначение Эйзенхауэра было в Военное министерство, где генерал Першинг засадил его за подготовку истории военных действий американской армии во Франции. К счастью, ему помогал младший брат Милтон. Милтон был вторым человеком в Министерстве сельского хозяйства и слыл в Вашингтоне восходящей звездой. Журналист по призванию, он помог своему брату в изложении истории. Братья, между которыми было девять лет разницы в возрасте, во многом походили друг на друга. Оба они, как и их жены, любили бридж и часто играли вместе. Они и внешне были похожи – одинаковая широкая ухмылка и заразительный смех, – правда, Дуайт имел более тонкие черты лица, хотя и был плотнее. Их голоса были практически неразличимы, и каждый из них в шутку звонил жене брата и говорил с ней будто бы со своей женой. Жены так и не распознали шутливого обмана.

Милтон, женатый на состоятельной женщине, мог позволить себе частые развлечения. Его обычными гостями были члены правительственного Кабинета, другие государственные служащие, вашингтонские юристы и журналисты. Дуайт и Мейми тоже посещали эти вечера; к тайному удовольствию Милтона, Дуайта знали в Вашингтоне как "брата Милтона". На одном из вечеров, увидев уходящего газетного репортера, Милтон остановил его и сказал: "Не уходите, пока не познакомитесь с моим братом; он армейский майор, и его ждет большое будущее". Пожимая руку тридцатисемилетнему майору Эйзенхауэру, репортер думал: "Если он собирается пойти далеко, то ему надо торопиться". Но твердое рукопожатие, широкая ухмылка и сосредоточенный взгляд голубых глаз произвели на репортера большое впечатление. Он решил, что Милтон, может быть, и прав *14.

Першинг придерживался такого же мнения. Он был рад, что Эйзенхауэр сделал работу вовремя и послал ему письмо с искренней благодарностью. В письме говорилось, что Эйзенхауэр "продемонстрировал не только способность видеть предмет как целое, но и умение точно разрабатывать детали. Созданный труд свидетельствует о недюжинном уме и поразительной ответственности автора" *15.

Першинг был настолько доволен, что послал Эйзенхауэра на год в Армейский военный колледж, а потом в Париж – для изучения местности и сбора дополнительного материала. Мейми нашла квартиру на Ке дОтёй, недалеко от моста Мирабо, на левом берегу Сены, и школу для Джона. Сам Эйзенхауэр проводил много времени в дороге, изучая поля сражений американцев к востоку от Парижа. Это было отличной подготовкой к будущей войне, если ей суждено было вновь прийти на землю Франции.

В ноябре 1929 года Эйзенхауэр вернулся в Вашингтон, где был назначен помощником нового начальника штаба генерала Дугласа Макартура. Ему предстояло проработать десять лет под командованием Макартура, который после Фокса Коннера стал вторым по важности человеком в жизни Эйзенхауэра. Третьим станет Джордж К.Маршалл. Эйзенхауэру крупно повезло, что судьба свела его с этими двумя выдающимися генералами – интересными личностями историческими фигурами. Но подход их к руководству армией был совершенно различный.

Макартур был человеком напыщенным, невыдержанным, эгоистичным, чересчур льстивым в похвале, исключительно фанатичным, всегда готовым вступить в политическую драку. Маршалл говорил тихо, одевался скромно, был осторожным на похвалу и очень выдержанным, избегал политических столкновений. Оба служили Франклину Рузвельту в должности начальника штаба, но их взгляды на взаимоотношение руководителя армии с президентом страны были диаметрально противоположны. Макартур демонстрировал антагонизм, Маршалл – полную поддержку. Различались они и в фундаментальнейшем стратегическом вопросе – относительной важности для Америки Европы и Азии. В результате армия США и Генеральный штаб разделились на две части: "клика Макартура" и "клика Маршалла", или "азиаты" и "европейцы".

Из тридцати семи лет службы в армии Эйзенхауэр четырнадцать проработал под их непосредственным руководством – десять с Макартуром, четыре – с Маршаллом. Оба генерала любили и уважали Эйзенхауэра. И у них были для этого основания. Эйзенхауэр выполнял свою работу превосходно. И вовремя. Он был лоялен к своим командирам. Он приспосабливал себя к распорядку дня и причудам своих руководителей. Он умел размышлять с позиции своего командира, это качество часто выделяли и Макартур, и Маршалл. Эйзенхауэр обладал инстинктивным чувством, когда взять решение на себя, а когда направить его командиру.

Макартур писал об Эйзенхауэре в характеристике в начале 1930-х годов: "Это лучший офицер в нашей армии. В следующую войну он должен быть среди верховных руководителей"*16. В 1942 году Макартур подтвердил справедливость своих слов, выполнив свою же рекомендацию.

Из-за частых разногласий Эйзенхауэра с Макартуром родилось мнение, что он не любил работать с Макартуром и пытался добиться перевода. Также утверждается, что Макартур недолюбливал Эйзенхауэра и сдерживал его продвижение по службе, что, видимо, и объясняет тот факт, что в 1940 году, в пятьдесят лет, Эйзенхауэр все еще оставался подполковником. Но рассказ о взаимоотношениях Эйзенхауэра и Макартура в терминах неприязни, ненависти, ревности и соперничества слишком упрощает дело.

Их отношения были богатыми, сложными, с множеством нюансов, полезными для обоих. Позднее Эйзенхауэр говорил, что он всегда "был глубоко признателен генералу Макартуру за управленческий опыт, который он приобрел под его началом" и без которого он был бы "не готов к великой ответственности военного периода". Эйзенхауэр также указывал на очевидное: "Нашу враждебность сильно преувеличивали. Людей, которые проработали бок о бок столько лет, должны были связывать тесные узы" *17.

В своих мемуарах Эйзенхауэр описывал Макартура как "решительного, импозантного... человека глубоких знаний и феноменальной памяти". Макартур был "оригинальным типом, – вспоминал Эйзенхауэр, – который имел обыкновение говорить о себе в третьем лице". Эгоизм Макартура Эйзенхауэр комментировал так: "[Он] другого солнца в небе... не видел". Но большие и малые идиосинкразии Макартура особой роли не играли. Эйзенхауэр признавал за Макартуром "чертовски сильный интеллект! Боже, что за проницательность! Мозги у него были"*18. Как и у Маршалла, и у самого Эйзенхауэра; правда, из всех троих только Макартур мог один раз прочитать речь или доклад, а затем наизусть повторить текст слово в слово.

В личных отношениях Эйзенхауэр был гораздо ближе к Макартуру, чем к Маршаллу. С Макартуром Эйзенхауэр часто шутил, с Маршаллом – почти никогда. Маршалл, выпускник Виргинского военного института, мало интересовался тем, как сыграли в футбол команды армии и военно-морского флота, Эйзенхауэр же с Макартуром были фанатичными болельщиками уэст-пойнтской команды. Каждую осень они живо обсуждали возможный результат встречи команд армии и военных моряков. Эйзенхауэр и Мейми почти не имели неформальных контактов с четой Маршаллов, зато часто посещали вечера и обеды, устраиваемые Макартуром и его женой Джин.

Эйзенхауэр многому научился у Макартура, и не только в вопросах управления. Если Макартур занимал какую-то позицию, особенно в военных проблемах, он отстаивал ее очень упорно. Досконально изучая все детали проблемы, он говорил о них с большим апломбом. Упорство в споре он подкреплял логическим изложением фактов. Сознательно и бессознательно, но во время войны и своего президентства Эйзенхауэр копировал Макартура в споре.

И все же многие из уроков Макартура были для Эйзенхауэра отрицательного свойства, что отражало различия в характерах этих людей. Макартур не пытался учить, наставлять Эйзенхауэра или протежировать ему, как это пытался делать Маршалл; Эйзенхауэр учился у Макартура, наблюдая того в действии.

За Макартуром было, конечно, очень интересно наблюдать. Репортеры не оставляли его в покое ни на минуту, его высказывания часто становились газетными заголовками. Его умышленно засыпали эмоциональными вопросами на злобу дня. Он обрушивался с критикой на коммунистов, сторонников "Нового курса", пацифистов, социалистов, на все группы людей, которые не удовлетворяли его критериям стопроцентного американца. Он никогда не отклонял вызова; он любил битву.

Макартур не делал секрета из своих политических амбиций; все знали, что, в отличие от Першинга, он хотел стать кандидатом в президенты США. Во времена Рузвельта и даже Трумэна правые республиканцы снова и снова пытались организовать кампанию по выдвижению Макартура кандидатом в президенты, последний раз в 1944 году. Подобная активность всегда волновала генерала, но ни к чему путному не приводила. Одна из причин неудач заключалась в экстремизме Макартура, а другая – в его непонимании американского народа. Эйзенхауэр обладал большим интуитивным пониманием политических предпочтений своих сограждан.

Во время президентской кампании 1936 года, например, когда Эйзенхауэр и Макартур находились в Маниле, Макартур убеждал себя, что республиканский кандидат Элф Лэндон обязательно победит, и скорее всего с громадным преимуществом. Эйзенхауэр протестовал. Макартур настаивал на своей точке зрения, ссылаясь на опрос общественного мнения, проведенный газетой "Литерари дайджест". Он даже заключил пари на несколько тысяч песо на избрание Лэндона и посоветовал правительству Филиппин готовиться к смене Администрации в Вашингтоне. Эйзенхауэр предсказал, что Лэндон не сможет победить даже в своем родном Канзасе. Макартур "самым истеричным образом" заклеймил "глупость" Эйзенхауэра. Когда Т. Дж. Дейвис, еще один помощник Макартура, поддержал точку зрения Эйзенхауэра, Макартур громко назвал их "трусливыми и недалекими людьми, боящимися признать очевидные суждения и факты". Дневниковый комментарий Эйзенхауэра по этому поводу – а он к этому времени начал нерегулярно вести дневник – был таков: "О, черт!"

После выборов, в которых Лэндон победил только в двух штатах, Макартур обвинил, "Литерари дайджест" "в жульничестве", но Эйзенхауэр отметил, что "он так и не выразил Дейвису или мне сожаления по поводу своей невыдержанности..." *19.

В первые годы работы под началом Макартура Эйзенхауэра часто поражало то, как начальник Генерального штаба легко переходил "четкую, грань между военными и политическими проблемами. Если генерал Макартур и признавал существование этой грани, то обычно игнорировал ее". К своему огорчению, Эйзенхауэр обнаружил, что "его обязанности начинают приобретать политический характер, иногда даже авантюрно-политический" *20.

Армейская традиция отрицала хоть какое-либо участие в политике. Армия отказывалась видеть в себе развитую бюрократию, даже когда она занималась лоббистской деятельностью среди конгрессменов ради ассигнований (Эйзенхауэр потратил много времени на подобные задачи). Считалось, что армия и армейские офицеры вне политики. Но в неофициальном интервью Мерримену Смиту в 1962 году Эйзенхауэр в ответ на замечание Смита, будто бы ему кажется, что Эйзенхауэру роль политика не по душе, признался: "О чем, черт возьми, вы говорите? Я занимался политикой, причем политикой активной, большую часть моей сознательной жизни. Я не знаю более активной политической организации в мире, чем вооруженные силы США. На самом деле я, видимо, более опытный политик, чем большинство так называемых политиков".

На вопрос Смита почему, Эйзенхауэр ответил: "Потому что я не отношусь к этому эмоционально. Я могу признать факт, я могу признать даже тот факт, что, если у вас не хватает ресурсов и живой силы, вы не высовываетесь и бой не принимаете" *21.

Макартур обожал спорные проблемы; Эйзенхауэр их избегал. Когда Эйзенхауэр стал президентом, Америке пришлось заплатить за его уклонение от столкновений, например, в кризисе десегрегации или же в деле сенатора Джозефа Р.Маккарти. Но эта же уклончивость помогла Эйзенхауэру в его карьере, и он отлично понимал это. Макартур был знаменит, но никогда не пользовался популярностью, достаточной для того, чтобы стать кандидатом в президенты, не говоря уже о самом президентстве. Наблюдение за Макартуром в 30-х годах и анализ результатов его политической активности лишь укрепили Эйзенхауэра во мнении держаться над политикой. Такая позиция предопределила его успех как генерала и политика.

Макартур вел себя иначе, и Макартур так никогда и не стал Президентом США, хотя и хотел этого гораздо сильнее, чем Эйзенхауэр. Какая ирония судьбы! Макартур, самый яростный политик из генералов, не имел успеха в политике, а трое самых аполитичных генералов в американской истории – Вашингтон, Грант и Эйзенхауэр – преуспели. Они были истинными американскими цезарями, единственными американскими солдатами, занимавшими и высшие военные, и высшие политические посты.

Молодым офицером Эйзенхауэр хотел послужить в войсках на рядовой должности, подальше от Вашингтона и штабов, но Макартур не отпускал его. В 1935 году закончилось пребывание Макартура на должности начальника Генерального штаба (Рузвельт и так продлил его на один год против правил), Эйзенхауэр снова стал думать о назначении в войска. Но тут Макартур "огорошил меня". Конгресс проголосовал за статус члена "содружества" для Филиппин, наметив полную независимость на 1946 год. Новому филиппинскому правительству, возглавляемому Мануэлем Кезоном и националистической партией, требовалась армия. Кезон пригласил Макартура в Манилу в качестве военного советника для создания такой армии. Макартур принял приглашение, но настоял, чтобы Эйзенхауэр сопровождал его в качестве помощника *22.

В конце сентября 1935 года Эйзенхауэр присоединился к Макартуру, который ехал на поезде в Сан-Франциско, откуда они должны были отплыть в Манилу. Эйзенхауэр провел в Вашингтоне шесть лет. Ему нечем было похвалиться. Продвижения по службе не произошло; ни ему, ни другим офицерам не удалось убедить правительство начать перестройку национальной обороны; он не служил в войсках и, казалось, обречен был навсегда оставаться штабным офицером.

Однако он мог гордиться высокой оценкой собственных профессиональных умений со стороны Макартура. 30 сентября 1935 года начальник Генерального штаба написал ему письмо, в котором давал высокую оценку Эйзенхауэру и его "успешному выполнению трудных задач, требующих владения военной профессией во всех главных составляющих, а также аналитических способностей и умения выражать себя публично". Макартур благодарил Эйзенхауэра за его "постоянную преданность... нелегкому долгу, хотя ваши личные желания были связаны с возвращением в действующие части, с более активной армейской службой, к которой вы прекрасно подготовлены". Он заверил Эйзенхауэра, что полученный опыт пригодится ему в будущем руководстве войсками, "поскольку все проблемы, которые ставились перед вами, с точки зрения верховного командования, всегда решались удовлетворительно".

Все эти похвалы, типичные для Макартура (и совершенно заслуженные), были приятны, но заключительный абзац письма, должно быть, принес Эйзенхауэру боль. Макартур писал: "Многочисленные просьбы от командующих различными армейскими службами откомандировать вас в их распоряжение, полученные мною за последние годы, лишний раз доказывают вашу высокую репутацию как выдающегося солдата. Я могу лишь добавить, что эта репутация совпадает с моей собственной оценкой" *23. Эйзенхауэр хотел бы, чтобы Макартур выполнил хотя бы одну из этих просьб и отпустил его. Но он не сделал этого, и Эйзенхауэр уехал в Манилу.

В январе 1939 года, вскоре после сорокавосьмилетия, Эйзенхауэр сформулировал свое личное представление о счастье. Его брат Мил-тон попросил у него совета о предлагаемой ему новой работе. Эйзенхауэр написал, что "только счастливый в работе человек может быть счастлив дома и с друзьями. Счастье в работе означает, что ее исполнитель понимает ее значимость, что она соответствует его темпераменту, возрасту, опыту и возможностям" *24.

Эйзенхауэр служил на Филиппинах с конца 1935-го по конец 1939 года. Все, что он там делал, не укладывалось в его собственные понятия о счастливой жизни. Работа его была неблагодарной и не соответствовала ни его возрасту, ни способностям. Она же оказалась и ужасно бесполезной, потому как, когда пришло время испытаний, японцы в 1941 году легко разгромили филиппинскую армию, которую он помогал создавать. Его тесные и теплые отношения с Макар-туром стали официальными и холодными. Его лучший друг погиб в катастрофе. Мейми болела и большую часть времени была прикована к постели. Единственный член семьи, которому хорошо жилось на Филиппинах, – это Джон. Если Эйзенхауэр и научился чему за годы работы с филиппинской армией, так это манипуляциям с национальным бюджетом.

А дело в том, что Макартур имел обыкновение поручать все конкретные дела своим подчиненным, что означало на практике ежедневные встречи Эйзенхауэра с Кезоном для решения проблем строительства и финансирования новой армии. Эйзенхауэр умолял Макартура встречаться с Кезоном хотя бы раз в неделю, но Макартур отказывался. "Он, видимо, думал, что это умаляло бы его положение" *25

В результате Кезон дал Эйзенхауэру кабинет во дворце Малаканан рядом со своим собственным. Эйзенхауэр проводил там два-три часа ежедневно, а остальное время работал в своем обычном кабинете в отеле "Манила" неподалеку от Макартура. Однажды в 1936 году в кабинет Эйзенхауэра вошел сияющий Макартур. Он сказал, что Кезон собирается сделать его фельдмаршалом филиппинской армии. В то же время Кезон хотел бы сделать Эйзенхауэра и его помощника майора Джеймса Б. Орда генералами этой армии! Эйзенхауэр побелел. И сказал, что никогда не примет такого предложения. Орд согласился с Эйзенхауэром, "хотя и не так решительно". В дневнике Эйзенхауэр объяснял, что его решение опирается на мнение "многих американских офицеров [находящихся на Филиппинах], считающих попытку создания филиппинской армии делом странным, а принятие высоких званий в этой армии – и вовсе предосудительным и умаляющим предпринятые усилия" *26.