Текст книги "Эйзенхауэр. Солдат и Президент"

Автор книги: Стивен Амброз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

Положение Ри было прочным. Две трети линии фронта занимали его войска. Он мог нарушить любой договор о перемирии, просто отдав приказ двигаться на север. Кроме того, его солдаты несли охрану в лагерях для военнопленных. Ему симпатизировали многие американцы. И он пользовался очевидной и полной поддержкой своего народа. Когда было объявлено о достижении в Сеуле договоренности о военнопленных, более 100 тысяч людей вышли на улицы, образовав внушительную демонстрацию, и требовали начать марш на север. Южнокорейский парламент отверг предлагавшееся перемирие 129 голосами, против – ни одного.

19 июня Эйзенхауэр проводил очередное заседание Кабинета министров. В зал вошел помощник и передал ему телеграмму, в которой сообщалось, что Ри освободил около двадцати пяти тысяч китайских и корейских военнопленных и они сразу же рассеялись по сельской местности. Это было прямым нарушением договора о перемирии, и неизбежно у китайской стороны возникал вопрос: "Могут ли Соединенные Штаты обеспечить соблюдение договоренностей, в которых одним из пунктов может быть Южная Корея?" Эйзенхауэр обратился к членам Кабинета, доложил им о содержании телеграммы и заметил: "Мы приближаемся к такому положению, которое совершенно невыносимо". Он сказал, что не может понять "процесса мышления восточных людей. Но я твердо усвоил одну вещь за пять лет пребывания там, а именно: на что они будут реагировать". Ри, по мнению Эйзенхауэра, толкал свой народ к национальному самоубийству.

По мнению Даллеса, точка зрения Ри была разумной, поэтому он предложил: "Надо только не сдавать позиций и стараться делать то, что мы делали в последние два года", то есть продолжать войну. Эйзенхауэр возразил: "Это будет полной капитуляцией, ведь это шантаж". Вильсон сказал, что это и есть другая сторона "восточного склада ума – он не считает это шантажом. В конце концов мы исключили Ри из переговоров о перемирии". Хэмфри высказался, что "единственная возможность для нас – стараться в меру наших сил сохранить лицо". Эйзенхауэр разразился смехом: "Подумайте! Запад, спасающий свое лицо".

Последним слово взял Даллес. С угрюмым видом он информировал Эйзенхауэра, что "подобная ситуация свойственна той политике, которую мы стараемся проводить". Не удалось противодействовать коммунистам в глобальном масштабе, не удалось отбросить их за реку Ялу, не удалось поддержать Чан Кайши в его наступлении на континентальный Китай, не удалось принять меры для достижения полной победы во Вьетнаме; все это вместе с радужными обещаниями, содержавшимися в речи Эйзенхауэра "Шанс для мира", сделало невозможным для Соединенных Штатов проводить ясную и последовательную политику противодействия коммунизму*5. Подтекст замечания Даллеса был очевиден – надо отказаться от перемирия и добиваться победы.

Но Эйзенхауэр не стал рассматривать это предложение. Вместо этого он направил Уолтера Робертсона, заместителя государственного секретаря, в Сеул, чтобы тот попытался убедить Ри. Эйзенхауэр направил также строгое предупреждение Ри. Напомнив южнокорейскому президенту, что корейцы согласились предоставить командованию сил ООН "полномочия осуществлять руководство всеми сухопутными, морскими и военно-воздушными силами Республики Корея на весь период ведущихся в настоящее время военных действий", Эйзенхауэр указал, что освобождение военнопленных "является грубым нарушением этих заверений и создает невыносимую ситуацию". Эйзенхауэр заявил также: "...если вы не готовы немедленно и безоговорочно согласиться с полномочиями командования сил ООН осуществлять руководство ведущимися в настоящее время военными действиями и добиваться прекращения их, то окажетесь перед необходимостью принять другие условия"*6. Робертсон, действуя в соответствии с полученными от Эйзенхауэра директивами, сказал Ри, что "другие условия будут означать вывод американских войск, прекращение военной помощи Республике Корея, невыделение ей средств на восстановление, отказ от заключения договора о взаимной обороне".

Ри сопротивлялся давлению, в чем ему помогали сообщения из США, которые, по всей видимости, указывали на состояние сенаторов-республиканцев, близкое к восстанию против своей собственной Администрации. Ральф Фландерс заявил, что Робертсон ставит "нас в положение угрожающих Республике Корея нападением с тыла, в то время как Республика Корея ведет наступление на коммунистов на фронте". Бриджес и Маккарти считали, что "свободолюбивые люди" должны аплодировать намерениям Ри не принимать перемирия. Один из членов Конгресса, представитель старой гвардии, внес в Палату представителей проект резолюции, одобряющей освобождение пленных. 5 июля исполняющий обязанности лидера большинства в Сенате, сенатор Уильям Кноулэнд (Тафт находился в госпитале на лечении рака бедра), осудил Эйзенхауэра за "разрыв" с Ри и объявил, что, по его мнению, объединение Кореи должно быть проведено до подписания соглашения о перемирии*7.

Несмотря на весь шум, Эйзенхауэр настоял, чтобы Робертсон проявлял твердость в отношениях со стариком. Робертсон последовал указанию Президента и в конце концов убедил Ри, что Южная Корея ничего не добьется, действуя в одиночку. Наконец, 8 июля Ри опубликовал заявление с обещанием сотрудничать.

26 июля в 21 час 30 минут Эйзенхауэр получил сообщение о том, что соглашение о перемирии подписано. Спустя полчаса он выступил по радио и телевидению с обращением к американскому народу. Он сказал, что военные действия прекращены, и это событие он "возблагодарил в молитвах". Однако он счел необходимым напомнить американскому народу: "...мы добились перемирия только на одном участке военных действий, а не мира во всем мире. Поэтому мы не можем ни ослаблять наших усилий по обеспечению безопасности, ни прекращать их в достижении мира". Не было ни празднований по случаю победы, ни восторженных толп на Таймс-сквер, ни чувства торжества. Напротив, республиканские деятели, такие, как Уильям Дженнер, Маккарти и спикер Палаты представителей Джо Мартин, выразили недовольство по поводу нежелания Администрации добиваться победы, а Линдон Джонсон предупредил, что перемирие "просто высвободит агрессивные армии для нападения в других районах мира"*8.

Несмотря на такое отношение к перемирию, оно было одним из самых больших достижений Эйзенхауэра. Он гордился таким достижением. Он обещал посетить Корею, подразумевая, что сможет решить вопрос об окончании войны, и он совершил эту поездку. Несмотря на сильную оппозицию в рядах своей собственной партии, возражения его государственного секретаря и сильного человека – Ри, он закончил войну через шесть месяцев после того, как занял пост президента. Эйзенхауэр был единственным республиканцем, сумевшим найти и закрепить то, что он назвал "приемлемым решением проблемы, которая почти не поддавалась... решению"*9. Приемлемым его решение оказалось только потому, что он поддержал его всем своим громадным авторитетом; он знал, что, если бы Трумэн согласился на такое урегулирование, республиканцы в ярости могли бы сделать попытку импичмента*, что, безусловно, содействовало бы процессу раскола в стране.

[* Импичмент – парламентская процедура смещения президента с должности.]

Что прежде всего выделяло Эйзенхауэра как лидера? Верховный главнокомандующий силами союзников в 1945 году, победитель, который не соглашался ни на что, кроме безоговорочной капитуляции противника, в 1953 году стал миротворцем, человеком, согласившимся на компромиссное урегулирование, не сулившее ему лавров победителя, не говоря уж о каких-либо шансах на безоговорочную капитуляцию противника. Без сомнения, между этими двумя ситуациями было коренное различие, но оно не должно было мешать видеть истину. А истина заключалась в том, что Эйзенхауэр понимал: дальнейшее расширение войны в ядерный век чревато неописуемыми последствиями, а выиграть ограниченную войну было нельзя. Именно это было самым главным в его стратегической интуиции.

Альтернатива этому – продолжать находиться в тупике. Это была именно та политика, которую рекомендовали проводить почти все его советники, коллеги по Республиканской партии и большинство демократов. Против таких рекомендаций он, Эйзенхауэр-человек, и восстал. После того как Ри освободил пленных, накануне успешного завершения переговоров о перемирии, потери американской армии составляли почти тысячу человек в неделю. Мысль о пяти тысячах убитых и раненых американских парней вызывала у Эйзенхауэра чувство боли. Он, приказавший войскам союзников высадиться на континенте, бросивший их в ад наступления, не мог вынести мысли о том, что американские парни умирают ради поддержания тупиковой ситуации. Он хотел прекратить убийства, и он прекратил их.

Эйзенхауэр любил перечислять в своем дневнике фамилии тех, кто обрадовал его или разочаровал. Подобным образом он отмечал различные события или дела. Начиная с конца июля 1953 года он всегда, когда перечислял свои достижения, которыми больше всего гордился, на первое место ставил прекращение войны в Корее.

Но было одно событие, о котором он не распространялся даже в таком укромном месте, как страницы своего дневника; оно было связано со свержением премьер-министра Ирана Мохаммеда Мосаддыка. Не то чтобы он не был доволен или горд результатом, просто он не хотел обсуждать его, поскольку считал: об успехах ЦРУ лучше помалкивать.

Мосаддык возглавлял правительство, которое конфисковало англо-иранскую нефтяную компанию (которой владели англичане) и разорвало дипломатические отношения с Лондоном. Британцы ответили установлением блокады иранской нефти; кроме того, англичане совместно с американскими нефтепромышленниками заявили Эйзенхауэру, что Мосаддык – коммунист. Весной 1953 года министр иностранных дел Англии Иден прибыл в Вашингтон и предложил американцам объединить усилия британской секретной службы и ЦРУ для свержения Мосаддыка.

Эйзенхауэр с пониманием отнесся к этому предложению, поскольку он придавал особое значение отношениям и с развивающимися странами, и с ЦРУ. Эйзенхауэр и Даллес провели многие часы вместе за коктейлями, обсуждая эту проблему. По большей части их разговор вращался вокруг проблем развивающихся стран и необходимости предотвратить захват власти в беднейших странах коммунистами. В Европе было НАТО, в Корее – перемирие, и поэтому театр военных действий в холодной войне переместился в так называемый третий мир. Латинская Америка, Индия, Египет, Иран, Вьетнам – вот регионы и страны, в которых свободному миру был брошен вызов, или, по крайней мере, Эйзенхауэр и Даллес так считали.

Для того чтобы справиться с этим вызовом, Эйзенхауэр намеревался использовать ЦРУ в более активной роли, чем та, которая была определена Трумэном. При Трумэне деятельность управления была сконцентрирована на сборе разведывательных данных по всему миру и их оценке. Эйзенхауэр считал, что это учреждение необходимо использовать более эффективно, что оно вообще может стать одним из главных американских средств борьбы в холодной войне. Отчасти такое его убеждение базировалось на опыте, полученном во второй мировой войне; он весьма высоко оценивал вклад в победу британской секретной службы, французского Сопротивления и американского Управления стратегических служб и был благодарен за него. Более важным было глубокое убеждение Эйзенхауэра в том, что атомную войну нельзя даже вообразить, обычную войну нельзя выиграть, а с тупиковой ситуацией нельзя согласиться. Поэтому не оставалось ничего другого, кроме использования способности ЦРУ осуществлять тайные операции. При Президенте Эйзенхауэре и директоре Аллене Даллесе масштабы и объем деятельности ЦРУ в 50-е годы увеличились катастрофически. Начало было положено в Иране в 1953 году.

Это был первый крупный переворот, осуществленный ЦРУ. План переворота появился в начале лета 1953 года, и в его разработке участвовали Аллен Даллес, Фостер Даллес, Битл Смит и Чарли Вильсон. Их сговор был направлен на свержение Мосаддыка и восстановление правления шаха; средство достижения – подкуп всех офицеров иранской армии. План имел кодовое наименование "Аякс".

Для осуществления запланированных операций план должен был вначале одобрить Президент. Эйзенхауэр не принимал участия ни в одном из совещаний, на которых разрабатывался "Аякс", он получал только устные доклады и не обсуждал план ни с членами своего Кабинета, ни с Советом национальной безопасности. Такой линии поведения он придерживался в течение всего срока президентства, всегда соблюдая дистанцию и не оставляя никаких документов, которые могли бы уличить его в причастности к планированию какого-либо переворота. Но в тишине Овального кабинета, за коктейлем, он регулярно получал информацию от Фостера Даллеса, поддерживая жесткий контроль за деятельностью ЦРУ.

"Аякс" завершился успешно. Иранская армия арестовала Мосаддыка, шах возвратился и заключил новое соглашение, согласно которому крупнейшие нефтяные компании США получали 40 процентов иранской нефти, а Ирану предоставлялась экономическая помощь в сумме 85 миллионов долларов. Все были довольны, за исключением народа Ирана и британских нефтепромышленников, которые лишились своих монопольных прав.

Эйзенхауэр отдал приказ свергнуть правительство Мосаддыка, и оно было свергнуто. Ему казалось, что результаты более чем оправдывают методы. Это открывало еще одну грань человека, который, только что настояв на заключении мира в Корее, пробовал новые подходы к России в вопросе о разоружении. Он был готов бороться с коммунистами любыми средствами – точно так же, как он боролся с нацистами, но только когда считал это благоразумным и возможным. Щепетильности не возникало и сомнений не было. Давайте делайте, сказал он ЦРУ, и не обращайтесь ко мне ни с какими деталями*10.

Использовавшиеся методы были аморальными, если не незаконными, и возник опасный прецедент. ЦРУ предложило Эйзенхауэру быстрый способ решения внешних проблем, который освобождал его от необходимости убеждать Конгресс, партии или общественность и давал возможность предлагать свою цену. Использование ЦРУ значительно расширяло его президентскую власть, но ценой повышенного риска попасть в большую неприятность.

Смерть Тафта от рака 31 июля была большим ударом. Сенатор удивлял Эйзенхауэра и одновременно нравился своим желанием сотрудничать. Несмотря на вспышку Тафта, когда ему впервые сказали о планах Администрации в отношении бюджета, он убедил многих конгрессменов, принадлежавших к старой гвардии, поддержать предложения Эйзенхауэра по таким основным вопросам, как налоги и расходы. В ответ на прочувствованные просьбы Эйзенхауэра он сумел значительно сократить ассигнования, выделяемые Управлению по взаимному обеспечению безопасности. С помощью Тафта Эйзенхауэр мог иметь дело со старой гвардией, а без него предвидел столкновение с немалыми трудностями. Эйзенхауэр сделал заявление, в котором говорилось, что Америка "потеряла истинно великого гражданина, а я потерял мудрого советника и дорогого друга". Вместе с Мейми Эйзенхауэр нанес визит вдове Тафта в Джорджтауне. Держа обеими руками руку Марии Тафт, Эйзенхауэр несколько раз повторил: "Я не знаю, что я без него буду делать..."*11

Эйзенхауэр действительно был уверен в том, что сказал, хотя бы потому, что преемником Тафта в качестве лидера большинства в Сенате был Уильям Ноулэнд. Эйзенхауэр презирал сенатора. "В его случае, – писал Эйзенхауэр в своем дневнике о Ноулэнде, – по-видимому, нельзя дать окончательный ответ на вопрос, до какой степени можно быть глупым"*12.

Что особенно раздражало Эйзенхауэра в Ноулэнде, так это его слепая оппозиция к предоставлению любой финансовой помощи иностранным государствам (за исключением всесторонней помощи националистическому Китаю). Эйзенхауэр форсировал свое предложение о создании Объединенных Штатов Европы. Для этого он хотел видеть Германию объединенной и вооруженной, состоящей полноправным членом НАТО и Европейского оборонительного сообщества.

Эти цели он считал главными, когда был верховным главнокомандующим объединенными вооруженными силами НАТО, в качестве президента он также ставил их в центр своей европейской политики. Он стремился к достижению этих целей, опираясь на помощь Даллеса, а также используя личную переписку с европейскими лидерами. В сентябре он заявил французскому премьеру Джозефу Ланиелю, что французы в своих отношениях с Западной Германией "должны руководствоваться новым духом дружбы и доверия" и что это дело "срочное". Он добавил также, что в курсе тех трудностей, которые приходится преодолевать французам в связи с ратификацией соглашения о Европейском оборонительном сообществе, поскольку "мы не забываем историю". Тем не менее он настоятельно рекомендовал Ланиелю не упускать "этой исторической возможности франко-германского примирения"*13.

Большие надежды, которые Эйзенхауэр возлагал на Европейское оборонительное сообщество, были связаны не только с решением тех проблем, которые, как он полагал, пойдут на пользу Западной Европе, но и с теми его потенциальными возможностями, которые представляли интерес для Соединенных Штатов. Тесно объединенное западноевропейское сообщество, удерживаемое общими экономическими и военными узами, защищенное через систему НАТО американским ядерным зонтиком и через ЕОС многочисленными европейскими наземными дивизиями, было бы не только источником безопасности для мира, но и означало бы: потребность в использовании фондов Управления по взаимному обеспечению безопасности отпадает и Эйзенхауэр может произвести дальнейшие сокращения в военном бюджете США. Короче говоря, ЕОС одновременно обеспечивало бы большую безопасность для Запада и сокращение расходов на военные нужды и уменьшение налогов для США. Вопрос о ратификации соглашения о Европейском оборонительном сообществе стал еще более актуальным после успешного испытания Советами 12 августа водородной бомбы.

Но была еще одна бомба – замедленного действия, на которую Эйзенхауэр обращал мало внимания, хотя, так же как и в случае с водородной бомбой русских, ему хотелось, чтобы она никогда не взорвалась. Этой бомбой было обострение расовых отношений внутри Соединенных Штатов.

Несмотря на сильное желание Айка игнорировать эту проблему, министр юстиции не позволял ему забыть о ней, и Айк стал испытывать к Браунеллу чувство безграничного восхищения. В своем дневнике он писал, что Браунелл – человек совершенной честности, неспособный на неэтичный поступок, юрист высшего класса и выдающийся лидер. Заканчивал он запись так: "Я предан ему и абсолютно уверен в том, что он был бы выдающимся Президентом Соединенных Штатов"*14. Поэтому Эйзенхауэр непременно должен был внимательно выслушивать Браунелла, когда тот обсуждал с ним судебные дела о расовой сегрегации в школах, попавшие в Верховный суд.

Браунелл рассказал Эйзенхауэру, что суд потребовал от министра юстиции регистрации резюме и заключений по этим делам. Он подтвердил, что запросы из Верховного суда на такие резюме – не единственные в своем роде, хотя это ни в коем случае нельзя считать установившейся практикой. Требование Верховного суда о предоставлении изложения фактов в соответствии с четырнадцатой поправкой к Конституции по делам, относящимся к сегрегации в школах, не вызвало возражений Эйзенхауэра. Однако он был против предоставления суду по его запросам в Министерство юстиции заключений по этим делам. По мнению Эйзенхауэра, это – отказ от выполнения своих обязанностей. Одной из причин такого мнения было его отношение к разделению властей. "Как я понимаю, – сказал он Браунеллу, – суды были установлены Конституцией, чтобы интерпретировать законы; обязанностью исполнительного органа (Министерства юстиции) является исполнение этих законов". Он подозревал, что суд пытается "дезертировать" или уклониться от рассмотрения наиболее острой социальной проблемы в Америке и что "в этом вопросе Верховный суд действовал, исходя из побуждения, которое не является строго функциональным"*15.

Браунелл очень хотел изложить собственное мнение: сегрегация на основе расового признака является антиконституционной. Но был один камень преткновения. Эйзенхауэр опасался воздействия законодательного акта, объявляющего сегрегацию вне закона. Отчасти такое отношение отражало его взгляды и собственный жизненный опыт. Эйзенхауэру было шесть лет, когда в судебном процессе, получившем известность как "Плесси против Фергусона", был установлен принцип "разделенные, но равные"; этим принципом он руководствовался всю жизнь. В его родном городе не было ни одного негра, не было их и в Уэст-Пойнте. До войны Эйзенхауэр пребывал на различных армейских должностях на Юге, в зоне Панамского канала или на Филиппинах, где расизм проявлялся в более ужасной форме. Во время войны он командовал армией Джима Кроу*. Эйзенхауэр оставил армию до того, как Трумэн в 1948 году приказал провести в вооруженных силах десегрегацию. У Эйзенхауэра было много друзей с Юга, и он разделял многие их предрассудки по отношению к неграм. В Аугусте владельцы плантаций рассказывали ему анекдоты про "чернокожих", и, когда он возвращался в Вашингтон, в кругу семьи он повторял некоторые из них.

[* Дословно – Джима Вороны. Идиоматическое выражение, означающее численное преобладание негров.]

Во время избирательной кампании Эйзенхауэр отрицал, что расовые взаимоотношения представляют собой проблему, – удивительное утверждение в свете раскола в Демократической партии в 1948 году по вопросу о практике деятельности Комитета по обеспечению справедливого найма. Фактически Эйзенхауэр обеспечил себе голоса южан, отказавшись утвердить этот комитет. Одно из основных убеждений Эйзенхауэра, когда он уже находился в Белом доме, что он – президент всех американцев, в том числе негров. Поэтому в своем «Послании о положении страны» он объявил об использовании всех своих полномочий, чтобы покончить с сегрегацией в округе Колумбия и в вооруженных силах.

К чести Айка обещание было выполнено, но практически эти перемены не оказали влияния на положение основной массы негров. Плесси по-прежнему олицетворял закон на местах. В целом программа Эйзенхауэра в отношении 16 миллионов черных американцев, которые оказались за рамками федерального истеблишмента**, заключалась в следующем: губернаторы южных штатов должны были сами принимать меры, свидетельствующие хотя бы о некотором прогрессе. Поскольку каждый из этих губернаторов был избран практически только белым населением и каждый считал, как и подавляющее большинство белых избирателей, сегрегацию естественным образом жизни, Президент не мог рассчитывать на быстрый прогресс.

[** Истеблишмент – система власти и управления, с помощью которой привилегированные группы буржуазного общества осуществляют свое господство.]

И нельзя сказать, что он действительно хотел его. Движение за предоставление гражданам США равных прав поднимало проблемы, которые он не понимал и вникать в которые не хотел, не говоря уж об отсутствии желания решать их. Он хотел отложить эти проблемы, оставив их своему преемнику. И это было его наибольшей слабостью как политического лидера. Его нежелание сделать хотя бы попытку решить долгосрочные проблемы, его неспособность ясно видеть их моральные аспекты крайне дорого обошлись стране, партии и нанесли большой ущерб его репутации.

Однако именно он, сам того и не подозревая, внес решающий вклад в активизацию движения за гражданские права. Этому способствовал человек, которого он назначил на пост главного судьи.

Утром 8 сентября Президенту сообщили, что председатель Верховного суда Фрэд Винсон умер от инфаркта. Эйзенхауэр полетел в Вашингтон на похороны. Он скорбел о кончине своего старого друга, партнера по игре в бридж, но его неотвязно преследовала мысль, кто же сможет заменить его. Эйзенхауэр еще раньше обещал первую же освободившуюся вакансию в Верховном суде Эрлу Уоррену, но тогда он даже не мог предположить, что этой вакансией окажется должность председателя Верховного суда. Поэтому Эйзенхауэр считал, что может свободно обсуждать другие возможные кандидатуры (и сделал это), включая Джона У. Дэвиса из Западной Виргинии, кандидата от Демократической партии на пост президента на выборах 1924 года, юриста, который при слушании дел о сегрегации выступал против позиции южан. Эйзенхауэр имел в виду и Джона Фостера Даллеса, действительно спросив его, не хочет ли он занять эту должность. Даллес отказался, сказав, что предпочитает остаться в Государственном департаменте.

Не то чтобы Эйзенхауэр хотел взять назад обещание, данное Уоррену. Просто он обсуждал с Уорреном его основные философские воззрения, и губернатор Калифорнии произвел на него хорошее впечатление. Браунелл позднее вспоминал, что Эйзенхауэр "считал Уоррена большим человеком; его уважение к нему переросло в искреннюю любовь". Эйзенхауэр писал своему брату Эдгару, что "с самого начала знакомства с Уорреном думал о его назначении в Высокий суд"*16.

Но Эйзенхауэр хотел обдумать это назначение не спеша, серьезно, поскольку оно было связано, пожалуй, с самым важным кадровым решением за все время его президентства. "Я не намерен совершать какие-либо ошибки из-за поспешных действий", – сказал он одному из консультантов. Декану юридического факультета Колумбийского университета, который назвал несколько фамилий, Эйзенхауэр так объяснил свою позицию в этом вопросе: "Свою основную задачу я вижу в том, чтобы хоть как-то помочь в восстановлении престижа Верховного суда, которым он раньше обладал и которому, по моему мнению, был нанесен изрядный ущерб во время Нового или Справедливого курса". Он признался, что ищет "человека с большим опытом, профессионально компетентного, с безупречным послужным списком, честного и пользующегося уважением"*17.

Всеми этим качествами, в числе других, обладал Уоррен. Эйзенхауэра нельзя было обвинить в том, что он уплачивал политический долг, назначая Уоррена, так как в течение всей кампании по выдвижению в президенты Уоррен был его соперником и оставался им до самого конца, до окончания конференции. Уоррен придерживался центристской позиции, причем настолько центристской, что брат Эйзенхауэра, реакционер Эдгар, осуждал его как сторонника левых взглядов, в то время как другой брат, Милтон, писал, что он и его друзья считают Уоррена опасно переместившимся вправо. Эйзенхауэр ответил Милтону: "Уоррен совершенно определенно был либеральным консерватором; у него такой тип политического, экономического и социального мышления, которое, как я считаю, нам необходимо иметь в Верховном суде"*18.

В конце сентября Эйзенхауэр объявил о назначении Уоррена на должность верховного судьи без слушаний в Конгрессе (члены Конгресса были на каникулах). Эйзенхауэр сделал это по причинам, изложенным выше, но основной причиной была для него простота принятия этого решения. Эйзенхауэр лично знал многих выдающихся юристов, судей и других деятелей. Он строго судил об их характерах и талантах, но это назначение ему представлялось самым лучшим из всех, зависящих от него. Он был убежден, что Уоррен, как никто в стране, подходит для должности верховного судьи.

Когда Конгресс вновь собрался на сессию в январе 1954 года, Эйзенхауэр направил в Сенат формальное представление о назначении Уоррена. Однако сенатор Лангер при поддержке некоторых других сенаторов из числа членов старой гвардии задержал утверждение. Эйзенхауэр сделал такую запись в своем дневнике: "[Если] республиканцы как группа откажутся признать его [Уоррена], я выйду из Республиканской партии и постараюсь организовать группу из умных независимых людей, пусть даже и небольшую"*19. Несмотря на многочисленные сложности во взаимоотношениях с Уорреном в последующие семь лет, его никогда не покидало убеждение в правильности выбора.

8 октября Эйзенхауэр открыл пресс-конференцию, зачитав заранее подготовленное заявление, в котором речь шла о недавнем испытании советской водородной бомбы. Президент сказал, что это событие не было неожиданным, и добавил: "Советы теперь имеют запасы атомного оружия... они способны совершить атомное нападение на нас, и эта способность будет со временем возрастать". Перейдя к обсуждению положения в Америке, он заявил: "Мы не намереваемся раскрывать детали нашей мощи в тех или иных видах атомного вооружения, но эта мощь велика и постоянно крепнет". Он заверил прессу, что вооруженные силы обладают достаточным ядерным арсеналом для выполнения тех специфических задач, которые на них возложены. Он также предупредил, что "эта колоссальная сила должна быть уменьшена до уровня, на котором она будет полезной услугой человечеству"*20.

Миллионы согласились с последней фразой Президента. Более важно, что с ней согласились и ведущие американские ученые, которые уже до этого начали призывать к разоружению и проведению исследований по использованию атомной энергии в мирных целях. Самым важным было согласие Дж. Роберта Оппенгеймера, бывшего научного руководителя проекта "Манхеттен"*. В июле 1953 года Оппенгеймер опубликовал в журнале "Форин эфэйрс" статью, озаглавленную "Атомное оружие и американская политика". В этой статье Оппенгеймер предупреждал, что гонка вооружений между сверхдержавами может привести только к катастрофическим последствиям и в любом случае не имеет смысла. Когда Америка произведет свою "двадцатитысячную бомбу, она... не сможет парализовать их двадцатитысячную бомбу". Оппенгеймер очень образно сравнил Соединенные Штаты и Советский Союз с "двумя скорпионами в бутылке, каждый из которых способен убить другого, но только ценой своей собственной жизни". Он настаивал на том, что американскому народу надо сказать правду о размере и мощности ядерного арсенала, и призывал к "искренности со стороны представителей народа этой страны"*21.

[* Проект по разработке первой атомной бомбы.]

Статья Оппенгеймера обострила, но не начала споры внутри Администрации Эйзенхауэра по вопросу атомной политики. Без сомнения, это была самая важная проблема, стоявшая перед Эйзенхауэром, поэтому он относился к ней с исключительной серьезностью. Он назначил Оппенгеймера главой группы советников, которые должны были давать Президенту свои рекомендации по вопросу гонки вооружений; кроме того, Оппенгеймер уже был председателем Главного консультативного комитета Комиссии по атомной энергии. Эйзенхауэр читал докладные записки Оппенгеймера и считался с его мнением; он был согласен с ним: гонка ядерных вооружений – сумасшествие; он также считал, что американский народ поддержит любое его предложение о реальном разоружении, если ему рассказать с наглядными примерами о разрушительной силе водородной бомбы. Поэтому Президент поручил К. Д. Джексону работать над речью – положительным ответом на призыв Оппенгеймера к искренности. Джексон назвал работу по подготовке речи «операцией искренности» и трудился над ней в течение весны и лета 1953 года. Он с энтузиазмом поддерживал основную идею Оппенгеймера.