Текст книги "Эйзенхауэр. Солдат и Президент"

Автор книги: Стивен Амброз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 51 страниц)

Заставить американцев в это поверить было сложной задачей. В течение четырех последующих лет Эйзенхауэр использовал всевозможные формы убеждения, чтобы показать своим соотечественникам, насколько важен третий мир для Соединенных Штатов. Это было одним из самых неудачных предприятий в его жизни. Он не смог убедить народ; он не смог убедить Республиканскую партию; он даже не смог убедить своего министра финансов. Хэмфри выступал против независимости бывших колоний, составлявших третий мир, считая, что с европейскими менеджерами они быстрее станут богаче. Он был и против предоставления займов независимым странам третьего мира на том основании, что эти займы никогда не будут возвращены и приведут к нарушению баланса американского бюджета. Ссылаясь на свой собственный опыт на Филиппинах, Эйзенхауэр объяснял Хэмфри очевидное: через национальную независимость люди получили чувство "громадной гордости и личного удовлетворения".

Эйзенхауэр хотел, чтобы Хэмфри понял, "что дух национализма, усиленный глубокой жаждой к некоторому улучшению условий и стандартов жизни, создает критическую ситуацию в плохо развитых регионах мира". Он указывал, что "от коммунизма нельзя избавиться только произнесением благочестивых слов, но он может быть устранен в результате... готовности с нашей стороны... встретить, не дрогнув, критический этап, через который проходит мир, и выполнить наш долг как подобает мужчинам" *2.

Призыв Эйзенхауэра к Хэмфри быть мужчиной не достиг цели. Президент сам согласился с одним из пунктов позиции Хэмфри. На встрече республиканских лидеров 2 июля Эйзенхауэра поставили в известность, что сенатор Джон Ф. Кеннеди намеревается выступить с большой речью по алжирскому вопросу и предложить резолюцию в поддержку независимости Алжира. Республиканцы хотели знать, как отвечать на эту речь. Эйзенхауэр, повторяя слова Хэмфри, признал, что "народ Алжира еще не имеет достаточного образования и опыта, чтобы влиять на свое собственное правительство наиболее эффективными средствами". Эйзенхауэра обеспокоило то влияние, которое может оказать на отношения с Францией резолюция в поддержку независимости Алжира, если ее одобрит Сенат.

Но как бы ни были сильны аргументы, Президент продолжал вести свою линию, аргументы эти уступали место еще более сильным. "Соединенные Штаты, возможно, не смогут отстаивать право на независимость и свободу, которые необходимы для нас, но не для других". Поэтому республиканцы не станут возражать против независимости Алжира. "Может быть, – продолжал Президент, – для республиканцев будет лучше, если они немного покритикуют м-ра Кеннеди за его претензии иметь на все готовые ответы" *3.

Эйзенхауэр не жалел времени, престижа и энергии для продвижения своего пакета предложений – помощи иностранным государствам через Конгресс. Он множество раз встречался с лидерами республиканцев и демократов, с группами и ассоциациями, заинтересованными в этой проблеме. Он произносил речи. Почти каждый раз, за ужином, когда собиралось только мужское общество, он уговаривал своих гостей стать миссионерами в деле помощи иностранным государствам. Но он не мог получить денег. Вновь и вновь Конгресс отвергал его запросы. Это приводило Эйзенхауэра в ярость.

Он писал Сведу: "Который раз я удивляюсь, даже поражаюсь очевидному невежеству членов Конгресса в таком широком вопросе, как наши иностранные дела". Он понимал, что крохоборство конгрессменов "отражает крайнее невежество", которое существует и среди широкой публики. Каждый конгрессмен, считал он, "воображает себя отменным патриотом; но среднему конгрессмену не требуется много времени, чтобы прийти к выводу: его первейший долг перед страной – обеспечить свое переизбрание". Из этого убеждения вырастала "почти невероятная способность к рационализации".

"Еще и еще раз" он убеждал, терпеливо объясняя конгрессменам, что иностранная помощь, оказываемая Америкой, – "лучшая форма инвестиций"*4. Такая помощь снижает расходы на содержание американских военных баз и повышает потребительский спрос в странах – получателях этой помощи. Большая часть средств, выделенных на иностранную помощь, расходовалась в самих Соединенных Штатах на товары и услуги для стран третьего мира. Эта программа, по мнению Президента, была столь очевидно выгодна для Америки, что он просто не понимал, как можно возражать против нее. Но Конгресс возражал, и его попытка в одиночку протолкнуть через Конгресс законопроект о помощи иностранным государствам окончилась неудачей.

К счастью для Айка, когда он сражался с Конгрессом по вопросам бюджета, помощи иностранным государствам и по другим проблемам, он имел возможность уезжать на выходные в Геттисберг, что часто и делал. Там он мог расслабиться: проверить, в каком состоянии его стадо, понаблюдать за посадкой рассады в огороде, поиграть в гольф и бридж со своими друзьями и получить удовольствие от вида Мейми, когда она, переполненная счастьем, наводила лоск в их доме. Айк получал удовольствие от всего, что было связано с фермой, даже от автомобильной поездки из Вашингтона в Пенсильванию.

Приглашения провести уик-энд с семьей Президента на ферме были редки и ценились высоко. Обычно здесь бывали только самые близкие друзья Эйзенхауэра. Фельдмаршал Монтгомери решил эту проблему, пригласив себя сам. Он прибыл в июне. Айк решил показать ему место знаменитой битвы, изучение подробностей которой было любимым его занятием. Когда два генерала взбирались на каменные глыбы на вершине Малого Круглого холма или рассматривали рельеф местности с кладбища Ридж, а Айк рассказывал Монти о том, как развивалось сражение, толпившиеся позади репортеры жадно ловили каждое слово.

Позднее Эйзенхауэр поделился с приятелем: "Как ты знаешь, Монти никогда не может отказать газетному репортеру или фотокорреспонденту. В конце концов я устал от громкого голоса Монти, хорошо понимая, что он специально возвышал его ради тех, кто ловил его слова". Айк отправился к автомобилю, а Монти продолжал говорить. Через головы толпы Монти прокричал: "Их обоих, Ли и Миди, надо было уволить". Он добавил что-то насчет их некомпетентности, потом прокричал снова: "Айк, разве вы не согласны?" Эйзенхауэр ответил ему ровным голосом: "Послушайте, Монти, я живу здесь. Я ничего не могу сказать об этом деле. Вы сами давайте свои комментарии" *5.

Тем не менее эта история попала на первые страницы воскресных газет, причем репортеры писали, что Айк согласился с фельдмаршалом – Ли и Миди надо было уволить. Во вторник на пресс-конференции Айку задали вопрос об этом. Он воздержался от прямых комментариев, однако сказал, что у него в Овальном кабинете висят портреты Франклина, Вашингтона, Линкольна и Ли, и подчеркнул, что Ли вызывает у него чувство глубокого восхищения.

Монти показал Айку гранки своих мемуаров, в которых было и описание его разговоров с ним. Айк прочел помеченные Монти разделы и после этого сказал Уитмен, что Монти "достаточно умен... Он пишет: я такой любящий и добрый, что предоставил ему полную свободу, и план военных действий фактически составил он". Когда же он дошел до фразы: "Айк достиг своего наивысшего пика в качестве Президента Соединенных Штатов", то заворчал: "Может быть, он хочет сказать, что это благодаря мне война была выиграна?" *6

Эйзенхауэр вряд ли мог рассчитывать на какое-либо одобрение со стороны Монти, однако в тот год он все же получил весьма высокую похвалу из совершенно неожиданного источника. Генри Уоллес, кандидат в президенты от Прогрессивной партии на выборах 1948 года, прислал Эйзенхауэру экземпляр своей речи, в которой говорил о том, что нашел определенное сходство в характерах президентов Вашингтона и Эйзенхауэра. Эйзенхауэр был польщен. Он написал Уоллесу: "Мое чувство гордости стало еще больше, потому что я никогда не мог согласиться с теми, кто так многословно принижает его [Вашингтона] интеллектуальные качества". Подсознательно, имея в виду себя, а также и Вашингтона, он продолжал: "Я думаю, что слишком многие приходят к такому заключению просто потому, что они склонны смешивать способность к выражению с мудростью; любовь к сумеркам с глубиной проникновения". Говоря прямо о самом себе, Эйзенхауэр закончил так: "Я очень часто испытывал глубокое желание, чтобы Великий Творец одарил меня его [Вашингтона] ясностью видения в больших делах, его целеустремленностью и широтой величия его ума и души" *7.

При каждом удобном случае Эйзенхауэр напоминал прессе, политикам и общественности, что единственное средство, позволяющее сократить бюджет, остановить инфляцию и снизить налоги, – разоружение. Пока гонка вооружений будет продолжаться, Соединенные Штаты будут затрачивать около 40 млрд долларов, а это составляет почти 60 процентов всего бюджета, на то, что Хэмфри назвал "мусорной кучей". Однако начальники штабов были недовольны и такими затратами и требовали выделения больших средств. Так, на 1958 год они затребовали на свои нужды 50 млрд долларов.

В декабре 1956 года, когда бюджет еще только составлялся, Эйзенхауэр сказал Даллесу, что собирается "сломить сопротивление военных", и пожаловался, что его "приводит в отчаяние неспособность этих людей понять, сколько можно затратить на вооружение и сколько надо затратить, чтобы выиграть мир" *8.

Поскольку надежд на разоружение в ближайшей перспективе не было, Эйзенхауэр сосредоточился на экономии по всем возможным статьям, где только можно было это сделать. Основные расходы шли на содержание военнослужащих; он приказал сократить численность войск, особенно наземных. Вильсон и начальники штабов возражали. Эйзенхауэр сказал членам своего Кабинета: "Думаю, что я знаю этот вопрос лучше, чем кто-либо другой. Что мы будем делать с большой армией, если она у нас будет? Что она будет делать?" Эйзенхауэр поручил Вильсону произвести сокращения и указал, где именно. Президент хотел рационализировать вооруженные силы, размещенные в Германии, сократив при этом их численность на тридцать пять тысяч человек. Оч также приказал сократить на сорок тысяч американские войска в Японии, в других местах – еще на двадцать пять тысяч *9.

Как ни было трудно Эйзенхауэру иметь дело с Конгрессом по таким проблемам, как, скажем, бюджет, вопрос о гражданских правах рождал трудностей намного больше. 10 января, выступая в Конгрессе с "Посланием о положении страны", Эйзенхауэр вновь представил законопроект Браунелла о гражданских правах. Этот законопроект касался многих аспектов, но Эйзенхауэр сосредоточил свое внимание на одном – праве голосовать. Он был "потрясен", когда узнал что из 900 000 негров в Миссисипи только 7000 было разрешено голосовать. Он изучил эту проблему и нашел, что чиновники, занимавшиеся регистрацией избирателей, задавали им вопросы типа "Сколько пузырей содержится в куске мыла?" и пытались зафиксировать ответы в регистрационной книге. В Луизиане регистраторы закрыли двери своего пункта перед очередью, насчитывающей пять тысяч негров. Однако местный суд присяжных нашел, что "нет доказательств" для возбуждения дела против чиновников *10.

В течение конца зимы и начала весны в Конгрессе обсуждался законопроект о гражданских правах. Эйзенхауэр поддерживал этот законопроект и в публичных выступлениях, и в частных беседах. Он настаивал на принятии законопроекта на своих встречах с лидерами республиканцев. Он встретился с Артуром Сульцбергером, обозревателем из "Нью-Йорк Таймс", чтобы убедить его поддержать законопроект. (Сульцбергер признался, правда, в разговоре сугубо доверительном, что, хотя "он и испытывает чувство стыда, не хотел бы видеть внучку в школе вместе с негритянскими ребятами" *11.) 18 июня Палата представителей одобрила законопроект, и он был направлен на рассмотрение в Сенат. Линдон Джонсон предупредил Эйзенхауэра по телефону, что "в Сенате будет драка вокруг проблемы гражданских прав – страсти уже накалились и разгорятся еще больше.

Эйзенхауэр был против такого развития событий; он был сторонником самого умеренного законопроекта о гражданских правах и подчеркнул в разговоре с Джонсоном, что сам жил на Юге и не страдает отсутствием симпатии к позиции южан. Такой взрыв страстей он рассматривал как ответный удар в его сторону *12.

2 июля сенатор Рассел из Джорджии охарактеризовал законопроект как "коварный инструмент", который предназначен не для обеспечения гарантии права голосовать, а для использования Министерством юстиции своей власти и "всей мощи федерального правительства, включая в случае необходимости и вооруженные силы, для принудительного смешения белых и черных детей".

На следующий день Джеймс Рестон на пресс-конференции попросил Эйзенхауэра прокомментировать это заявление. Ответ Эйзенхауэра был умеренным и не очень четким. Конечно, его собственное желание состоит только в том, чтобы защитить и предоставить право голосовать большему числу граждан; "это простые вопросы, затронутые в решениях Верховного суда, и они являются умеренным шагом". Теперь, со слов Эйзенхауэра, обнаружилось, что "очень уважаемые люди" выступают с заявлениями, представляя этот закон "крайне радикальным, ведущим к беспорядкам". Эйзенхауэр отнесся к такой реакции как к "довольно непонятной", но он был готов выслушать другие точки зрения по этому вопросу.

Рестон спросил Эйзенхауэра, нельзя ли изложить законопроект в другой редакции – чтобы речь в нем шла только о праве голосовать. Эйзенхауэр отреагировал на такую постановку вопроса с неохотой: "Этим утром я читал отдельные разделы законопроекта и некоторые фразы просто не мог понять до конца. Поэтому прежде чем комментировать законопроект, я хотел бы обсудить с министром юстиции точное значение этих фраз" *13.

Это было ошеломляющее признание в некомпетентности. Эйзенхауэр продвигал законопроект в течение двух лет, ему удалось провести его через Палату представителей, его рассматривали в Сенате, и вот теперь Президент заявляет: он не знает, что из себя представляет этот законопроект. Своим "признанием" Эйзенхауэр откровенно пригласил сенаторов из южных штатов поработать над законопроектом – что-то в нем исправить, что-то убрать, чем они и не замедлили заняться. Они предложили поправку к законопроекту, которая гарантировала проведение суда над каждым, кто будет обвинен в неуважении к суду при рассмотрении дел о нарушении гражданских прав. Поскольку списки судей и присяжных составлялись на основании списков избирателей, а они состояли практически только из белых, то эта поправка сводила на нет реальное влияние законопроекта – ведь на деле маловероятно, почти немыслимо, чтобы суд, состоящий из белых южан, вынес приговор другому белому за нарушение прав негра. Но право обвиняемого на рассмотрение его дела в суде, состоящем из равных ему, было такой давней и такой священной американской традицией, что эту поправку поддержали либералы с Севера, например Джозеф О'Махани из Вайоминга и Франк Черч из Айдахо. Эйзенхауэр призвал республиканцев не принимать поправку, а Ноулэнд заявил в Сенате, что голосование в пользу суда присяжных "будет голосованием за то, чтобы похоронить на этой сессии... законопроект о предоставлении реального права на голосование". На это Линдон Джонсон ответил: "... люди никогда не согласятся с концепцией, что человека можно без суда публично заклеймить как преступника" *14.

10 июля в Овальном кабинете Эйзенхауэр в течение часа совещался с Расселом. Энн Уитмен записала в своем дневнике, что Рассел "проявил некоторую эмоциональность в связи с обсуждавшимся вопросом, но держал себя очень хорошо". Затем Уитмен, которая всегда была лояльна по отношению к Эйзенхауэру и почти всегда безоговорочно на его стороне, отметила, что Президент "совсем не выражал несочувствия к позиции, которой придерживаются такие люди, как сенатор Рассел". Эйзенхауэр был "намного более готов, чем я, например, поддерживать их взгляды", – бранит его Уитмен за поддержку взглядов сторонников сегрегации. "Я жил на Юге, помните это", – сказал Президент своей секретарше. Она надеялась и верила в твердость его позиции – "необходимо защитить право на голосование". Затем, выражая точку зрения миллионов американцев – негров и белых, республиканцев и демократов, северян и южан, либералов и консерваторов, Уитмен пишет: "Мне это кажется чудовищным, поскольку это право уже было записано в Конституции много лет назад, а мы наконец подошли к тому, что некоторые из наших граждан действительно могут иметь такое право" *15.

22 июля, когда в Сенате продолжались дебаты, Эйзенхауэр написал Сведу, жившему уже два десятилетия в Северной Каролине: "Я думаю, что ни одно событие во внутренней жизни страны за много лет не взволновало население так, как решение Верховного суда в 1954 году о десегрегации обучения в школе". По его мнению, "законы редко бывают эффективными, если они не представляют воли большинства"; "если эмоциональная возбужденность очень высока", то прогресс должен быть постепенным и учитывать "человеческие чувства", иначе "нас постигнет... беда". Юг жил в течение трех напряженных лет, зная о деле Плесси, как законопослушный регион, "поэтому невозможно ожидать, что поведение южан быстро изменит одно лишь решение Верховного суда".

В следующем абзаце письма Эйзенхауэра Сведу содержится наиболее красноречивое и сжатое определение роли Верховного суда в жизни Америки, которое он давал когда-либо. "Я придерживаюсь основного принципа, – писал Эйзенхауэр, – что Конституцию должно уважать, а это означает – уважать толкование Конституции Верховным судом, иначе мы получим хаос. Мы не можем представить успешной такую форму правления, при которой каждый член общества имеет право толковать Конституцию в соответствии со своими собственными убеждениями, верованиями и предрассудками. Возникнет хаос. В это я верю всем сердцем и буду всегда поступать соответственно" *16.

Это было частное письмо. Но в тот день, когда оно было написано, Эйзенхауэр получил другое письмо (которое уже стало известно общественности) от губернатора Южной Каролины Джимми Бирнса, который высказывался в поддержку священного права суда присяжных заседателей. "Когда я читал Ваше письмо, – отвечал Эйзенхауэр, – мне показалось: против чего Вы действительно возражаете, так это против предоставления полномочий министру юстиции предъявлять гражданские иски". Эйзенхауэр сказал Бирнсу, что право голосовать действительно является священным. Хотя "меньше всего на свете я хотел бы преследовать кого-либо". Эйзенхауэр указал Бирнсу: "...право на голосование является для нашего образа жизни самым важным по сравнению со всем остальным" *17.

Высказывания Президента о гражданских правах, взятые вместе – из частных бесед и писем губернаторам южных штатов или из выступлений на заседаниях и пресс-конференциях, – больше запутывали, чем вносили ясность. Поскольку политические деятели из южных штатов предпочитали слышать то, что Президент говорил, – а он объявил себя твердым приверженцем Конституции, что имело скорее ритуальное, чем действительное значение, – это привело их к мысли: Эйзенхауэр сочувствует белому Югу и крайне неохотно относится к идее использовать силу, чтобы обеспечить выполнение мер, вытекающих из решения по делу Брауна. Умеренность Президента, как полагали южане, давала им лицензию на несогласие с Верховным судом и на выхолащивание законопроекта о гражданских правах.

17 июля на пресс-конференции Эйзенхауэр фактически подтвердил это. Мерриман Смит задала первый вопрос. Знает ли Президент, что в соответствии с законами, которые были приняты еще во время Реконструкции, он обладает полномочиями использовать военную силу для обеспечения интеграции? Да, ответил Эйзенхауэр, он знает, что обладает такой властью. Но, добавил он, "я не могу представить себе такое стечение обстоятельств, которое вынудило бы меня направить войска в какой-либо район, чтобы силой обеспечить выполнение решений федерального суда, поскольку я верю: здравый смысл Америки никогда не потребует этого". Немногие обратили внимание на это определение, так как после ответов на другие вопросы он сказал: "Я никогда не поверю, что такие меры будут разумными в нашей стране" *18.

Для Эйзенхауэра этот опыт был одним из самых мучительных за все время его жизни. Он хотел поддержать Верховный суд, но не хотел обидеть своих многочисленных друзей с Юга. Он хотел, чтобы законы были внедрены в жизнь, но не хотел использовать силу для этого. Он не хотел ни с кем враждовать, но "эти никто" всегда оказывались белыми южанами – сторонниками сегрегации. Он выиграл последовательно две выборные кампании, чтобы стать лидером нации, но он не хотел быть лидером в вопросе гражданских прав. Результатом его противоречивых эмоций и заявлений была неразбериха, которая дала возможность сторонникам сегрегации убедить себя в том, что Президент никогда не будет прибегать к действиям. Свое письмо к Сведу Эйзенхауэр закончил так: "Возможно, я похожу на корабль, на который обрушились ветер и волны, но который находится на плаву и несмотря на частые изменения направления все же продолжает придерживаться в основном проложенного курса и двигаться вперед, пусть даже это движение медленное и дается с трудом". Однако многим обозревателям казалось, что государственный корабль попал в шторм без руля, без парусов и без капитана; и этот корабль, если говорить правду, дрейфовал без цели в незнакомых водах и без карты.

В августе и сентябре 1957 года действия сторонников сегрегации против решения Верховного суда по делу Брауна достигли пика. Кульминационный момент наступил 2 августа, когда ранним утром после завершения изнурительной сессии, на которой обсуждался представленный Эйзенхауэром законопроект о гражданских правах, Сенат 51 голосом против 42 принял поправку к законопроекту о суде присяжных.

Эйзенхауэру сказали о результатах голосования, как только он проснулся, и он пришел в ярость. В 9 часов утра он открыл заседание Кабинета словами: голосование было "одним из самых серьезных политических поражений за последние четыре года, потому что оно является грубым нарушением основного принципа Соединенных Штатов" – права на выражение своего мнения путем голосования. Эйзенхауэр сказал, что не может простить тех республиканцев, которые голосовали за позицию Юга (эта группа насчитывала двенадцать человек, включая сенатора Барри Голдуотера от Аризоны). В заявлении, появившемся в то утро, Президент объявил, что принятие поправки о суде присяжных сделает невозможным для Министерства юстиции получить признание в виновности от регистраторов из южных штатов, отказывавшихся вносить негров в списки избирателей. Он говорил о том, каким "глубочайшим разочарованием" явились результаты голосования для миллионов "сограждан-американцев, которые будут продолжать... оставаться лишенными права участвовать в выборах" *19.

Несмотря на достаточно ярко выраженное неодобрение Президента, Сенат продолжил рассмотрение законопроекта и 7 августа проголосовал за принятие этого выхолощенного документа целиком. "За" было подано 72 голоса, "против" – 18. Затем законопроект был направлен в согласительную комиссию из представителей Сената и Палаты представителей (Палата представителей проголосовала раньше за редакцию, поддержанную Эйзенхауэром для снятия разногласий).

Он не знал, что должен делать, если Палата представителей согласится на внесение поправки о суде присяжных. Советы на этот счет он получал противоречивые. Почта, поступавшая в Белый дом, в основном содержала призывы не подписывать "пустой" законопроект. Известные негритянские лидеры придерживались того же мнения. Ральф Банч писал: "Лучше вообще не иметь никакого законопроекта, чем иметь законопроект в таком выхолощенном виде, в каком он вышел из Сената". Джеки Робинсон, известный игрок в бейсбол, прислал телеграмму, в которой заявил о своей оппозиции. "Ждал этот законопроект долго, рассчитывал на его большое значение, – писал Робинсон, – могу подождать еще немного". Робинсон принадлежал к новым лидерам борьбы за гражданские права; один из старейшин движения за эти права Филип Рандольф присоединился к этому мнению. "Лучше вообще не иметь никакого законопроекта", – объявил он. Однако Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения пришла к выводу, что половина хлеба лучше, чем полное его отсутствие, и поэтому хотела, чтобы Эйзенхауэр подписал законопроект. Такого же мнения придерживался и Мартин Лютер Кинг *20.

Редакция, в которой законопроект вышел из согласительной комиссии, никого не устраивала. Судья имел право решать, надо или не надо судить ответчика судом присяжных; предусматривалось создание Комитета по гражданским правам с двухгодичным сроком полномочий; учреждался отдел по гражданским правам в Министерстве юстиции; предоставлялись полномочия министру юстиции выносить постановление в случае лишения конкретного человека права на голосование. Но санкции за нарушения были столь слабыми, а препятствий на пути министра юстиции возникало столь много, что законопроект в своем окончательном виде был очень далек от того, чтобы гарантировать основные гражданские права, которые, по словам Эйзенхауэра, американцы получают при рождении. Некоторые лидеры борьбы за гражданские права возложили ответственность за такой исход на сенаторов от южных штатов, другие считали: вина на совести Эйзенхауэра, поскольку он отказался решительно и ясно высказать свою позицию по этому вопросу.

Законопроект, избитый и со следами синяков, вряд ли можно считать следствием ошибок только одного Эйзенхауэра, однако запутанный и нерешительный подход к проблеме гражданских прав, чем и отличалась последняя редакция, в общем и целом символизировал колебания самого Президента. Он все никак не мог решить – подписывать этот законопроект или нет. К тому времени, когда он принял решение подписать, то есть 9 сентября, события в Литл-Роке заслонили споры вокруг законопроекта, и его превращение в закон прошло почти незамеченным. Нельзя также сказать, что проведение в жизнь этого закона когда-либо было предметом большого внимания и сопровождалось значительными акциями. В основном проблему гарантирования конституционных прав черным гражданам Эйзенхауэр оставил в наследство своим преемникам.

4 сентября уставший от споров с Конгрессом Эйзенхауэр и Мейми вылетели в Ньюпорт, штат Род-Айленд, где собирались провести на военно-морской базе свой летний отпуск. После прибытия в Ньюпорт Эйзенхауэр сказал на приеме, данном в его честь мэром и местной элитой: "Я заверяю вас, что ни один мой отпуск не начинался так благоприятно, как этот" *21.

Но на самом деле ни один его отпуск не начинался более неблагоприятно, потому что днем раньше губернатор Арканзаса Орвал Фаубус озадачил его той самой проблемой, которой он больше всего хотел избежать: губернатор наотрез отказался обеспечить выполнение решения суда. Фаубус вызвал национальных гвардейцев своего штата, расположил их вокруг центральной средней школы в Литл-Роке и приказал не допускать на территорию школы двенадцать негритянских учеников. После некоторых юридических маневров федеральный судья 20 сентября запретил Фаубусу и национальным гвардейцам Арканзаса вмешиваться в процесс интеграции обучения в центральной средней школе. Фаубус зачитал заявление, в котором ставил под сомнение полномочия федерального суда. В тот же день Эйзенхауэр позвонил Браунеллу, который рассказал ему о действиях Фаубуса и о том, что губернатор может или отозвать гвардейцев и расчистить улицы вокруг школы для толпы расистов, или пойти по пути "прямого неповиновения". В любом случае, считал Браунелл, Президенту придется принять несколько трудных решений, включая возможное использование армии США для обеспечения выполнения постановлений суда.

Эйзенхауэр не хотел "использовать войска". Он опасался, что "движение может распространиться и привести к насилию". У него не было и тени сомнений в том, что он полномочен вызывать войска, но он опять указал, что не склонен прибегать к такой мере. Затем Эйзенхауэр высказался о том, чего постоянно и больше всего опасался. Он спросил Браунелла: "Предположим, дети придут в школу, может ли Фаубус закрыть школу? Может он это сделать на законном основании?" Браунелл должен был сначала вникнуть в этот вопрос. Эйзенхауэр боялся, что федеральное правительство окажется беспомощным, если Юг отменит систему обучения в общественных школах и тем самым создаст прецедент открытого неповиновения конституционной власти, который будет иметь губительные последствия и для негров, и для бедного белого населения южных штатов, и для нации *22.

Утром в понедельник, 23 сентября, вокруг центральной школы собралась орущая толпа расистов, протестовавшая против совместного обучения. По сообщениям из разных источников, толпа насчитывала от пятисот до "нескольких тысяч" человек. Толпа напала на двух репортеров-негров. Их сбили с ног и стали избивать, а в это время девять чернокожих учащихся проскользнули в школу через боковой вход. Толпа, узнав об этом, пришла в еще большую ярость. Она раскидала баррикаду, сооруженную полицейскими, и проложила себе дорогу в здание школы с криками "линчевать ниггеров". После этого мэр Литл-Рока отдал приказ полицейским эвакуировать из школы учащихся-негров. Интегрированное обучение в центральной школе длилось три часа.

За четыре с половиной года пребывания на посту президента Эйзенхауэр сумел преодолеть многие кризисные ситуации простым путем – отрицая кризис. Его излюбленный прием заключался в том, чтобы заниматься делами как обычно, придерживаться, насколько возможно, заведенного порядка, говорить и действовать в умеренном ключе и ждать неизбежного охлаждения страстей. Однако утром того дня в Литл-Роке трудно было рассчитывать на умеренность и осмотрительность. Толпа, выросшая до нескольких тысяч, господствовала на улицах. Мэр города Вудроу Вильсон Манн направил Эйзенхауэру паническую телеграмму: "Необходимо немедленно направить федеральные войска... Ситуация вышла из-под контроля, полиция не в состоянии рассеять толпу..." *23

Эйзенхауэр сразу же понял: его политика потерпела провал. Позволив событиям развиваться своим чередом, пытаясь вести переговоры с Фаубусом, не высказав ни разу своей твердой поддержки в пользу совместного обучения и не обеспечив морального лидерства в этом вопросе, он оказался именно в той ситуации, которой так страстно хотел избежать. Его возможности для маневрирования были исчерпаны. Телеграмма мэра Манна не оставляла ему иного выбора, кроме использования силы.