Текст книги "Время покупать черные перстни"
Автор книги: Степан Вартанов
Соавторы: Юрий Брайдер,Николай Чадович,Юлий Буркин,Андрей Курков,Таисия Пьянкова,Юрий Медведев,Евгений Дрозд,Борис Зеленский,Бэлла Жужунава,Александр Фролов
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)
Все мы проходили три закона диалектики: перехода количественных изменений в качественные, развития по спирали и отрицания отрицания. Великий Тейяр де Шарден – антрополог, философ, генерал ордена иезуитов, – раскапывая синантропов в Северном Китае и раздумывая о «недостающем звене», то есть о существе, переходном от обезьяны к человеку, сформулировал четвертый закон диалектики. Закон принципиальной ненаблюдаемости качественных скачков.
Вот и мой персонаж скачок тоже толком не заметил. Ну, видел странный сон. Ну, весь тот день ходил как в тумане, не в силах ни припомнить толком тот сон, ни забыть, отряхнуться… Но потом забылось, что именно видел, а помнилось, что этот сон в его жизни был важнейшим (а может, не просто важнейшим изо всех снов: подумаешь, эка важность!)… Может, он во всей его жизни был важнейшим событием!
А видел он, кажется, унылого, хворого дьявола, который ему объяснил, что души – вещь хорошая, ходовая, но, в силу ряда обстоятельств, трудно доставаемая. Дефицит… И вроде бы нужны они потому, что в аду у них неодушевленная техника не работает. Все приходится делать вручную, никакой серийности и стандартности, и себестоимость такая, что глаза на лоб лезут. А поэтому – адская продукция неконкурентоспособна, валюты поэтому ни копья, вообще все плохо…
Представляете? Намерещилось! Чушь какая! Ну что у ада может быть за продукция? С кем конкуренция? Что за бред!
Но, судя по последствиям, может, это был и вовсе не сон, что-то вроде яви…
Но, поскольку в результате случился диалектический скачок, из невезучего наш герой стал везучим, точно он (по Шардену) и не помнил этого, а так… Все в сером тумане…
Случилось с ним вот что. Точно он то утро вспомнить потом не мог, то и дело наплывали новые детали, отменяющие старое, то, что еще час назад казалось бессомненно бывшим на самом деле… Но, кажется, было примерно так.
Он проснулся, ощущая в теле не привычную тяжесть, а молодую, взлетающую, несолидную легкость. Сел, откинул одеяло, спустил ноги… И попал левою ногой в левый тапочек, а правою – в правый. И тут весь сон с него слетел! Потому что изо дня в день повторялась одна и та же отвратительная картина. Еще недопроснутый, он опускал ноги с кровати, и от прикосновений ног тапки как оживали и в ужасе бросались от его ног. Одна – на середину комнаты, другая – под кровать… С этого омрачающего потрясения, прочно и надолго, начиналось каждое его утро зимой, весной и осенью (летом отдыхал он от этого и ходил по дому босиком), изо дня в день и из года в год. И весь день выстраивался сообразно этому началу. Каждая мелочь, которую средний человек проскальзывает, не осознавая, потому что само получается, у него шла через сознание, с задоринами, с осложнениями, озлобляя и огорчая. И вдруг… Он схватил майку. Ну да. Обычно ты ее берешь, а она оказывается задом наперед в твоих руках. Ты, еще до нее раздраженный (Что? Ускользнувшими тапками? – возмутитесь вы. – Такой, мол, ерундой? – Да нет, вовсе нет. Не ими самими по себе, а тем, что снова начинается обычная тягомотина!), поворачиваешь ее – и тут замечаешь, что она еще и на левую сторону, подлая! Ты ее выворачиваешь, и приходится ее снова поворачивать в руках, она же снова задом наперед стала! А тут она правильно. Он ее натянул, прошел в ванную и открыл кран с красной пипочкой. Вода текла не холодная и не обжигающая, а нормально горячая. Он крутнул второй кран, сразу угадал и догадался, что… И сейчас же попробовал то, о чем догадался. Да. Закрутил краны, вслепую крутнул по разу, и получилась ну точно та температура, которую загадал…
Он поежился от смешанного с легким страхом удовольствия и замахнулся на вовсе неосуществимое. Уставился на холодный кран и захотел, чтобы потекла горячая вода (наоборот, холодная из горячего крана, это не шутка, это сто раз на день само собою получается, а вот наоборот чтобы!). Напрягся. Вода чуть-чуть потеплела, а во лбу заломило. Он бросил это дело и решил обмыть лоб, мечтая о холодной воде. Вода тут же похолодела. Он, не особо концентрируясь на желании, захотел теплой. Вода потеплела, хотя к кранам он не прикасался и даже намеренно не глядел в их сторону. И он понял, что надо быть естественнее, не тужиться.
Он умылся, а пол остался сухим. Он поджарил яичницу, и она не пригорела и не пересохла. И чай рука налила, не дрогнув, точно той густоты, какой он хотел. И сахар не просыпался из ложечки. Ничего из нескончаемого ассортимента омрачающих жизнь каждодневных мелочей не происходило!
Он сходил за газетой – дверь хлопнула от сквозняка, но замок не сработал. И ключ от ящика попался ему в руки первым. А то ведь обычно бывало как? То выходишь, дверь захлопывается на замок; подходишь к ящику, достаешь ключ и оказывается, что в руки к тебе упорно лезет ключ от квартиры! И только с четвертой в среднем попытки удается ухватить ключ от ящика. Хотя на общем кольце их всего-то два и, казалось бы… Зато как поднимешься на свой этаж, в руки упорно будет лезть плоский ключик от ящика…. А тут сразу все само собой получалось. От этого возникала иллюзия необыкновенной быстроты всего, что делаешь. На самом деле времени уходило на все почти столько же. Но вот духовных сил во много раз меньше!
По дороге на работу творилось то же самое. Ни разу не поскользнувшись, он дошел до остановки, а тут и автобус подвалил. И точно задней дверью возле него остановился. И билет он взял моментально, потому что противные однушки, всегда как будто прилипающие к карману, теперь как будто прилипли к трехкопеечной, вытащились буквально сами, а пассажиры позади сгрудились в проходе, и он смог даже сесть.
То же и на работе. Аж бабы поразились: мол, что с нашим Тюхой сегодня? (так его в глаза и за глаза звали. Он привык и не то, что не обижался, а притерпелся). Он ни одной бумаги не потерял, не перепутал и все расчеты в срок и точно! А в обед вместо обычной истории (когда он набирал копеек на пять больше рубля, а мелочи не оказывалось, и кассирша злобно шипела, выгребая из гнезд кассы гору медяшек) у него оказалось на девяносто семь копеек, и он рассмешил миловидную кассиршу, робко спросив: «А вы рубль возьмете? Он к тому же не новый…» Пышноволосая дива засмеялась и одарила его взглядом, каким на него женщины, кажется, раза четыре за всю жизнь смотрели…
Если память не изменяет, выдавая желаемое за действительное. Когда женщина таким взглядом одарит, можно смело в гости звать, даже если до этого вы друг с другом слова не сказали, а только шипели по-змеиному…
Так он прожил три дня, смелея и располагаясь в новой, неизведанной экологической нише все вольготнее, занимая в собственной жизни все больше и больше места…
А потом…
А потом он стал замечать…
А потом он стал замечать, что многое в его везении – за чужой счет. Он купил бананов, отстояв не по часу, как все сослуживцы, а десять минут: шел, увидел, встал, и на нем кончились… И заметил утирающую слезы дурнушку в уголке. Кажется, из техотдела? В общем, с третьего этажа. Прежний он ни за что бы не осмелился подойти к незнакомой женщине с расспросами (а вдруг – неуместными? И вообще, помочь не поможешь, а растравить растравишь), а тут подошел и спросил: «Простите, вы о чем плачете? Может быть, я смогу помочь? Только честно!»
Дурнушка отвернулась и сказала глухо: «Понимаете, мне неловко говорить. Но я ж не себе. Мне давно уже ничего не надо. У меня дочка. И она никогда бананов еще не пробовала. Только по ящику про них слышала да от подружек. И мечтает о бананах, будто это бог знает что такое. А я за вами стояла, и не хватило…» Он покачал головой и сказал, стараясь повеселее:
– Всего-то? Ей-богу, тут и плакать не о чем. Я их, если честно, не очень-то и люблю, а так… Все хватают, и я. Возьмите. Я один отломлю от грозди, а остальное – вот. Пожалуйста. Да уберите ваши рубли! Ну ладно, чтобы не казалось подаянием, возьму. Но тогда уж, сколько их там? Теперь я вам за один банан остаюсь должен!
Он выжал-таки несмелую улыбку на лице дурнушки и ушел, довольный собой. И на гололедной, выкатанной пацанами, проплешине по пути к институту ка-ак уселся на лед с маху! Аж под ребрами закололо!
И так и пошло. Его везение плодило беды вокруг. Он точно всасывал в себя успехи других. А стоило компенсировать это, сделать кому-нибудь что-то доброе (все равно, кому, и все равно что), тут же случалось что-то с ним. Впору начать искать того, приснившегося беса и просить забрать дар обратно. Но это только так, слова. На самом-то деле нынешняя, удачливая жизнь была настолько приятнее, что он ничем бы не побрезговал: ни чужими невзгодами, ни слезами, ни даже бедами, только бы ее сохранить, нынешнюю.
Да и потом, где его искать, того беса, или кто он там? Как сделать, чтобы снова приснился? Рецепта он не знал. Даже если бы и вправду хотел, не смог бы. Оставалось жить как живется. А жилось очень и очень неплохо. Кассирша из их столовой оказалась в постели сладкой, но страшно скучной, ограниченной и вульгарной вне постели. Она ему надоела после двух ночей, как если б он с нею семь лет прожил. И он перестал ее приглашать к себе. Просто перестал и все. При этом так же шутил с нею в очереди. И ничего… Расстались без слез. Впрочем, она быстро утешилась…
Так весело, легко и, ну, хоть мы и поостережемся говорить – «счастливо», но радостно и довольно – он никогда не жил. Вот только угнетало его то, что все это ценою невезения других.
Хотя… Его везение, полное и совершенное, было сложено, кажется, из невезений многих людей, зато неполных и непостоянных. То есть, слегка сжульничав, можно было утешаться тем, что на долю каждого отдельного человека приходится малая часть. При всем невезении каждый из них жил в целом куда счастливее, чем он прежде. Он, понимаете, никого не довел до такого ужасного ничтожества, как то, в коем сам пребывал. А то, что с людьми вокруг него творилось, это так, пустяки. Вот с ним было куда хуже! У него ведь и просвета не было! Обложная какая-то непруха шла!
Иногда это утешение действовало, иногда – нет. Тогда он ясно видел, что это отговорочки, что надо найти того беса, и ясно видел, что самым потаенным дном души прекрасно знает, как найти беса… Надо только сильно хотеть, укладываясь спать, и головой не на север, как полезно для здоровья и как он всегда теперь спит, а на юг, как прежде, улечься.
Потом покаянное настроение проходило, и он опять становился бодр, весел и почти что самоуверен даже. Особенно если вослед за приходящей в конце дня и на всю ночь хандрою был будничный, рабочий день. По выходным выходить из тоски было сложнее.
Наконец, в один праздничный день, на третий год благополучия нашего героя, он поддался хандре, печально вздыхая, перестелил постель и улегся в соответственном настроении. И приснилось ему, что идет он по серому мерцающему коридору, без видимых светильников, без окон, не совсем по темному, и знает точно: шестую дверь налево ему надо будет отворить. Одна, вторая… Кто там ухает и стонет за четвертой дверью? Человек ли, зверь ли? Но мимо, мимо…
Вот нужная ему дверь. Низенькая, широкая, ярко-белая. И грязноватая. Ручка в метр длиною. Торкнулись. Ну да, конечно, сидит он, грустный-грустный, хвост теребит. Шишку волосяную на конце хвоста общипывает. И в ответ на «Здравствуйте» говорит с такой мировой скорбью в голосе:
– Да здравствуй, здравствуй. Что ты, здоровья мне желаешь, что ли? Так мы и не болеем вовсе. А желаешь ты мне, чтобы я со своим подарком сквозь землю провалился. Освободил тебя. Но чтобы не весь дар везучести забрал, а избыточную часть. Чтобы тебе оставалось хорошо, но никому плохо от этого не было. Так?
– Ну, так, – понуро согласился мой персонаж.
– Ну так фиг тебе! Все или ничего! Третьего не дано! И знаешь, почему?
– Не знаю.
– Потому что везучесть дискретна. Знаешь такое слово? В своем институте ты его проходил, а в своей конторе позабыл. Квантованная штука везучесть. И квант ее чуток больше одной человеческой жизни. Так что ни поделить, ни разбавить, сам должен понимать, невозможно. Отобрать совсем – могу. Но ты ведь сам этого не захочешь, да?
– Да. А все же почему мне столько везучести, явно больше, чем в среднем везучему человеку?
– Почему, почему. Потому. Поздно начал, потому что, и времени у тебя в запасе не семьдесят лет, а сорок пять… Ох! Я ж не имею права разглашать…
– Тридцать два да сорок пять… Ну, будем даже считать, тридцать три, там без двух месяцев было… Семьдесят семь лет. Неплохо.
– Уфф! Если б тебя это не устроило, я б не знал, что делать. В этаком случае втык от начальства гарантирован. У нас строго.
– Строже чем у нас?
– А то как же! Наше начальство совершенно бездушное…
– Слушай, в прошлый раз ты говорил, что технику одушевляете, вроде нашего ЧПУ…
– Ну, это так, версия. Не мог же я сразу всю правду незнакомому человеку… Вдруг возьмешь да и продашь начальству?
– Я? Чего ради?
– Ну, честно сказать, у него есть «чего ради». Бессмертие, к примеру.
– Но тоже без заднего хода, квант больше человека?
– Гы! А ты понял нашу систему! Конечно!
В общем, припертый к стенке, мой персонаж признал, что на самом-то деле ничего на свете не хочет менее, чем расстаться со своим везением. И решили оставить пока все как и было.
Уходя вглубь своих мерцающих жемчужно-серых коридоров, бес угрюмо гундел:
– Ну, ты им все. А они так и норовят отделаться. Будто ни мы, ни наши дары им ни к чему. Нет, без души проще жить. Я бы с ними нипочем бы не поменялся!
…Сны свои мой персонаж всегда помнил нечетко. Вот и после этого проснулся в холодном поту: он не мог вспомнить, отказался от везения или не отказался… Он сунул ноги в тапочки и… И правый вот он, а левого на месте не оказалось! Понимаете, он уже привык: как бы ни снимал, где бы ни бросал – утром место тапочек там, куда ноги спустишь, садясь на кровати. И вдруг… Липкий противный пот струйкой стекал вдоль позвоночника. Ну, все! Снова ужасы быта, снова все мерзкие мелочи жизни…
Пришлось нагнуться, поискать под кроватью, там, куда от поднимающегося солнца отступила ночь. Нашел. Оказывается, в тапочек наделал котенок, которого он завел недавно. Стало быть, судьба его хранит? Стало быть, судьба его хранит! Стало быть, не отдал он во сне бесу свое везение, изнемогши под его тяжким бременем… Ну и ладно, потянем дальше. Тянуть еще сорок пять лет!
В этот день он почти не замечал невезенье вокруг и чувствовал себя превосходно. Назавтра опять сначала, и так далее. Но он уже знал, что не поддастся хандре!
Николай КурочкинИллюзии Майи
И ведь сто, нет, тысячу лет ей говорили, что добром это не кончится, не может кончиться! Что вовсе не девичье, и уж тем более не женское (с девичьими делами теперь, в эпоху чемпионов мира по женскому самбо и моторизированных рокерш, стало окончательно неясно, какие дела девичьи, а какие – нет. А, впрочем, ведь и с женскими то же самое! Хоккеистки, гонщицы…). Да, кстати, а как будет слово, обозначающее «борца женского пола», звучать? Кандратьев утверждал, что «Борька». Майя аж дверями хлопать начинала, как это слышала.
В раннем детстве, когда еще в райцентре жили, кабан у них был, Борька. А этот насмешник ее кабаньим именем окрестил! Вообще он псих, этот Кандратьев! Был, как все люди, Кондратьев. Потом решил выпендриться, уплатил там сколько положено – и на пятый курс пришел уже с буквой «а» в фамилии. Теперь он, конечно, на земле единственный. Это у него бзик такой, быть единственным, первым, непохожим. Он ее в прошлом году просто замучил: «А я у тебя первый? А какой? Ну, по счету? А в это место тебя до меня целовал кто-нибудь? А в это? А сюда?» И попробуй объясни ему, что все всех во все места целуют, и найти нецелованное мужчиной место на теле двадцатидвухлетней женщины, наверное, так же сложно, как в Москве сыскать место внутри Садового кольца, куда не ступала нога человека. Ну да, она его любит. И тех, кто был до него, тоже любила. А как же? Без любви это – безнравственно. Конечно, любила. Ну, ошибалась. Все было немножко не совсем то. И с ним еще не до конца ясно, он вполне то, или тоже не совсем то. И ей, конечно, хочется, чтобы он оказался вполне подходящим, ей давно пора замуж и деточек рожать. Она же здоровая, темпераментная баба. В зеркало по ширине бедер не вмещается! Но ошибиться и потом всю жизнь мучиться? Нет! Двадцатый век. Ошибки женщины в наше время почти все поправимы…
А Кандратьев ей серьезно нравился. И как хозяин, и в постели, и всяко. Вот только…
Вот только это стремление выпендриться, подчеркнуть свою особость. Он не объяснял, зачем это, только говорил тихо, но неопределенно: «Так надо!». И Майя, которой так хотелось подыскать оправдание, извинение или хотя бы уж объяснение каждому шагу своего избранника, для себя придумала такое: он, наверное, пришелец и ждет своих, корабль связи там, что-нибудь в этом роде. А чтобы не затруднять поиск, делает так, чтобы в любой толпе не затеряться. Что? Глупо и маловероятно! Ну да, конечно. Зато ведь как интересно! Такому можно все простить, правда? Он же старается, он хочет как лучше. Но он чужой тут, он не знает, как этого добиться, чтобы всем было хорошо. И попадает впросак то и дело. Нет, она должна, понимаете, просто обязана быть с ним рядом. Ничего более. Просто жить с ним рядом, каждый день, просто приучать его своим примером к тому, чего людям надо. Не надо ничего неестественного. Просто жить.
Это сознание, что она, может, для того и на свет родилась, чтобы пришельцу сделать мир людей не чужим, ее отчасти даже окрыляло. Понимаете, она, выходит, не просто так живет, как все, а с высокой целью. Ее предназначение таково! А у вас, да-да, вот у вас лично, есть предназначение? Вот почему лично вы живете уже столько лет подряд? Просто потому, что родились? Э! Вот она так не смогла бы. Ей непременно надо, чтобы все в ее жизни (она вовсе не настаивает, чтобы все, чтобы вот вы жили так же. Речь только о ней самой!) было осмыслено, от мелочей до главного. И Кандратьев, который был не первым, а четвертым мужчиной в ее жизни, мог стать последним.
И единственным (видите ли, женщины так устроены: для них последний всегда единственный). Потому что он тоже, кажется, искал смысл жизни и каждого шага, или имел их. Майя это чувствовала!
И это была ее первая иллюзия.
Она вышла замуж за Кандратьева (причем выяснилось, что у него на всей земле ни единого родственника не имеется. Внебрачный ребенок женщины, сестер и братьев не имеющей. Но Майя, вроде бы примирившаяся с этим, понимала, что у пришельца иначе и быть не может. Это подтверждение! Она не выдумывала глупые фантазии, это в самом деле так! Бедненький! Один среди совсем чужих, непонятных людей! Как ему тоскливо делается, наверное!) и родила ему нормального малыша, три восемьсот весом. И страшно гордилась тем, что мальчик с виду абсолютно обыкновенный. Ну ни в чем не проявляется инопланетная кровь! Она пересчитывала крохотные пальчики младенца, приглядывалась к вовсе микроскопическим ноготкам, радовалась, когда он хорошо сосал грудь и, не капризничая, пил много молока… Все как у людей!
Втайне она не сомневалась, что заурядная женщина могла не понять всей ответственности и родить человечка с отклонениями, в отце незаметными… Да, не всякая так целенаправленно боролась бы за обычность своего ребенка!
При этом внешне они жили как все живут! Муж, кажется, так ни разу и не имел случая узнать, что жена его за человека не считает. Она очень старалась, держала себя в руках, чтобы он и не заподозрил, что жена все-все про него знает…
Мальчик рос. Ползал, лепетал… Майя вела подробный дневник, запоминала каждый новый навык человечка, каждую мелочь в облике и в поведении. (Что? Удивляетесь, где она время брала? Э, милые мои! Вы просто не женщины, если такое спрашиваете. Она хотела вести дневник, понимаете? А если женщина действительно чего-то хочет, время найдет. Целые месторождения этого дефицитнейшего продукта скрыты в быту, под наносами повседневности. Скажем, писала, одновременно варя кашу и стирая ползунки). Молодая мама не сомневалась, что ее первенец, когда вырастет, потрясет мир. Может, проявит качества великого экстрасенса. Или еще что-нибудь. Ее одно беспокоило. Она прочитала все, что смогла отыскать, про гибридизацию, и усвоила, что детей у гибридов, как правило, не бывает. То есть ее мальчику грозит бесплодие. Ну, так уж пакостно мир устроен, тут уж ничего не поделаешь!
Она терпеливо ждала, понимая, что особые свойства ее мальчика проявятся непременно, но не немедленно. Она даже не торопила этот момент. Пусть мальчик пока как мальчик. На самом-то деле… На самом-то деле он только кажется таким.
Это была ее вторая иллюзия, насчет мальца…
