355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Степан Вартанов » Время покупать черные перстни » Текст книги (страница 8)
Время покупать черные перстни
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 15:10

Текст книги "Время покупать черные перстни"


Автор книги: Степан Вартанов


Соавторы: Юрий Брайдер,Николай Чадович,Юлий Буркин,Андрей Курков,Таисия Пьянкова,Юрий Медведев,Евгений Дрозд,Борис Зеленский,Бэлла Жужунава,Александр Фролов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Патриотов придумал ее!

И от жути собственной фантазии – осивел…» В этом месте Сошкин осадил.

«Все пойдет прахом. – тоскливо оборвалось в груди, – ведь слабо мне, ублюдку, порядочную пытку сочинить. От которой поседеть-то не грех! Без пытки рассказ все равно что котлета без чесно… тьфу!..»

Городок вместе с Землей давно уже повернулся лицом в подушку. Небо зевнуло, выдохнуло звезды, да так и застыло, изумленное… Покойно сопели все: Марья, Крот, соседская сука, фантазия Сошкина…

– Кр-р-ретин… – мучительно скрежетал Сошкин, будто горячую картошку, перебрасывая виски из ладони в ладонь.

Скрытная память уже кололась на показания: жертве привязывают котелок с крысой. Она выгрызает тоннель сквозь живое тело… Филиппинская казнь, отмененная за бесчеловечность, – приговоренный, сидя на электрическом стуле, выбирает одну кнопку из сотни (контакт-неконтакт, нечто вроде «русской рулетки»). И так в течение месяца, если повезет… Но все это было не то, не то, не то!

Звездный час озаряет человека только раз в жизни. И понимал Сошкин, ой как понимал – уедет Степной без «коренного», никакие Васи не спасут более районного писателя. Быт раздавит его как клопа. И мерещился Степной – пучеглазый, глубоководный – улетающий в небеса, в укоризне тряся головою…

Утро стелило свой саван над городом.

Сошкин выстудил голову под краном, отряхнулся и мертвой хваткой впился в сюжет. Коченел, представляя: сырой мешок каземата… крысы, слякоть, все эти дела… вот он, палач (почему бы и нет?) – в черной униформе, в ожидании клиента справляет маникюр… улыбается фарфо… фиолетовой улыбкой… подле, на хирургическом столике, зловещие инструменты… скрипит, нет… зловеще скрипит дверь – вводят допрашиваемого…

Сошкин, боясь раструсить начинание, перебрался на диван.

…вводят допрашиваемого… кого?.. Крота? (Сошкин питал неприязнь к председателю, но не до такой же степени!)… Марью? Бред… Лучшей пыткой для нее будет его публикация… Степной? Но-но!.. Щипцы в жаровне – до белого каления, разумеется… испанский сапог… И тут в камеру вводят… вводят…

И тут Сошкин чуть не выронил ножницы.

ПОТОМУ ЧТО В КАМЕРУ ВВЕЛИ СОШКИНА!!!

– Ну я сейчас тебе устрою, бездарь… – прошипел Автор и приступил к экзекуции.

…Он пробудился к вечеру. На полу. Вскочил, оглушенно тараща глаза.

– Сбежал?! – закричал в отчаянии. – Гад!!!

Он стоял, пошатываясь, не в силах понять, куда исчезли инструменты, куда подевалось мокрое визгливое существо, признавшееся, наконец, во всем подряд…

Сел на растерзанную постель. Пошарил крючок на кадыке – застегнуть ворот френча и… окончательно проснулся.

– О-х-х-х… – повело его как с похмелья. Память уже пятилась, жадно сглатывая тускнеющий жар сновидения. Хищно разинулись зрачки. Сошкин вскочил, объятый дрожью, истово рубя кулаком воздух.

– Есть! Есть! Есть! – взвизгнул он возбужденно. Метнулся к письменному столу. Отшвырнув черновик, сунул три закладки, пошел тарахтеть – взахлеб, набело, пересыпая мелким, словно толченое стекло, смехом…

Он самолично придумал свежую, настоящую, изуверскую, жуткую как… как самое жуткое… ОН ПРИДУМАЛ!

Сошкин, машинка, страницы, топот пальцев – все это походило на аврал в прачечной: каретка металась от звонка до звонка, выжимая отстиранные деяния автора…

А когда вылетела последняя простыня, Сошкина ошпарило: сегодня заканчивался срок, предоставленный Степным.

Сошкин вместе с копиркой выдрал листы и рванул в коридор, летел с крыльца прямо в зажмурившийся вечер.

Тень размахнулась и пошла наворачивать вокруг бегущего Сошкина. Фонари строчили рядом, выхватывая школу, лужу, пивбар, фан-клуб…

Здесь Сошкина потянуло к дверям.

– На вот, почитай… – вплетая гордость в одышку, буркнул Сошкин и мигом настебал из пачки один комплект.

– Ты куда? – опешил Вася Крот.

Но Сошкин уже мчал дальше. Навстречу катастрофе…

– Степной больше не проживает, – сказали в гостинице.

Сошкин чуть не плакал, медленно приближаясь к фанклубу, а за спиной таяли все некупленные свободы, все башни слоновой кости…

«Ну и садюга же я! – содрогаясь, вспоминал Сошкин собственное изобретение. – Мне бы не в писатели, а в заплечных дел мастера… Прямо талант! И ведь не осивел – возрадовался…»

И в следующее мгновение оцепенел от страшной мысли.

А рука уже тянулась в карман, тыкалась мимо, дура, и не находила, не находила… Сошкин выругался и побежал к Васе.

– Прочел? – и бледный, страшный пошел на председателя.

– Только начал… – виновато проблеял Вася. Ему можно было верить – рядом лежала книжица, что-то из «хард-фикшн» – ее Вася неловко скрадывал локтем. Сошкин, сопя, отнял экземпляр и присовокупил к остальному.

– Сошкин, да что с тобой?!

– Тогда давай спички.

Рассказ он сжег прямо у крыльца – экземпляр в экземпляр, дотла – радостно грея руки и счастливо щурясь от дыма. А пепел развеял по ветру…

Впервые он чувствовал себя так свободно. Шел, насвистывая, с каждым шагом заново влюбляясь в свой город, в луноокие лужи, в глупую Марью, в свою непутевую жизнь. А в теплых потоках, вместе с пеплом, улетал его ужас. И уж никто на этом свете не узнает о новой пытке, не использует по назначению. По прямому назначению…

Коммуналка спала мертвым сном. Сошкин унял лихой стэп и, прокравшись к своей двери, замер, пораженный.

В его комнате кто-то приглушенно чертыхался.

Не ведая, что творит, Сошкин рванул дверь на себя…

Вся комната белела от разбросанных рукописей. А в лунном нимбе застыл Степной – с черновиком последнего рассказа.

– Где, где, где ОНА?! – гневно взорвался издатель, обернувшись. – Где, я спрашиваю!!!

И топнул кованым сапогом. На Степном, как литая, сидела черная униформа, а оскаленный рот пылал страшным фиолетовым огнем. Как школьные чернила.

Евгений Дрозд
Феникс
I

Сигнал интеркома острогой пронзил душу и выдернул ее из уютной заводи сновидения навстречу беспощадной реальности. Не раскрывая глаз, я нашарил на стене клавишу ответа.

– Да, – сказал я хрипло. – Слушаю.

Голос капитана-психолога звучал несколько виновато.

– Извините, Геннадий Альгертович, что разбудил вас раньше времени, но нам нужно поговорить. Прошу вас зайти минут через десять в кают-компанию.

– Слушаюсь, Евгений Дмитриевич, через десять минут буду.

– Я еще вас попрошу – разыщите Вараксу и тоже пригласите ко мне.

– А где он может быть?

– Не знаю. Во всяком случае, не в своей каюте. Там никто не отвечает.

– Хорошо, Евгений Дмитриевич, выхожу… Капитан дал отбой.

Я посмотрел на часы. До моей смены оставался еще час, а поспать мне дали всего лишь три. Я застонал. Господи, когда, наконец, я смогу выспаться? Перевернуться бы сейчас на другой бок, уткнуться в подушку, зарыться в одеяло и ничего не слышать… Я вскочил с койки, потому что чувствовал – еще секунда, и я закрою глаза и в самом деле засну. Быстро оделся, убрал койку в стену. В каюте, более похожей на одноместное купе, царила мягкая полутьма утренних сумерек. Я с детства люблю такое освещение, поэтому света включать не стал. Термос с кофе я приготовил еще с ночи, он стоял на столике около единственного в каюте иллюминатора. Отпивая маленькими глоточками горячую, горькую жидкость, я приблизил лицо к толстому, закаленному стеклу. Под нами были горы. Видимо, «Цандер» пролетал уже над Гималаями. Заснеженные вершины медленно проползали совсем рядом с самолетом, и шли мы, судя по всему, на высоте три-четыре километра.

Я допил кофе, ополоснул стаканчик-колпачок и вышел в коридор. Здесь было пусто и темно. Плафоны горели через один и то вполнакала. По сторонам шли закрытые двери кают «галерников» и других членов экипажа. Почти на половине из них висели прикрепленные липкой лентой бумажки с красным крестом. Знак карантина.

Размышляя, куда черти могли в такой час занести Вараксу, я дошел до каюты бортового доктора. Дверь была приоткрыта, я постучал и, придерживая дверь за ручку, заглянул внутрь.

Доктор в одежде сидел на откинутой койке – то ли уже встал, то ли еще не ложился. На коленях у него стоял открытый чемоданчик со всякими медицинскими причиндалами. Доктор что-то в нем перекладывал, чем-то звякал. На столике у иллюминатора бледным пламенем горела спиртовка. Надо полагать, что доктор, как и я, любил покойный час утренних сумерек, поскольку электричество и у него не было включено.

– Доброе утро, Роберт Карлович, – сказал я. – Как там наши?

Доктор, не отрываясь от своего занятия, что-то буркнул. Слов я не разобрал, но этого и не требовалось. И так было ясно, что утро отнюдь не доброе и что больные продолжают оставаться больными. И на ноги они встанут не скоро, а значит, и выспаться мне и всем остальным «галерникам» придется тоже не скоро. Не раньше чем вернемся в Капустин Яр.

«Цандер» заложил пологий вираж, мы вышли из тени горного массива, и через иллюминатор в каюту ворвались прямые лучи только-только взошедшего солнца. Огонь спиртовки стал совсем невидимым, а на лице доктора резче обозначились морщины, складки у рта и мешки под глазами.

«Да, – подумал я, – старику нелегко… Впрочем, кому сейчас легко?» А вслух сказал:

– Извините, доктор, вы случайно Вараксу не видели? Роберт Карлович со вздохом захлопнул чемоданчик и посмотрел наконец в мою сторону. Даже при таком освещении было заметно, что глаза у него красные от бессонницы.

– Я видел Вараксу, Геннадий Альгертович, – усталым голосом ответил он. – Четверть часа назад Богдан Янович проследовал на смотровую площадку на верхней палубе «Цандера», чтобы, по своему обыкновению, встретить рассвет и позаниматься дыхательными упражнениями. Вы его там найдете, Геннадий Альгертович…

– Спасибо, Роберт Карлович, извините, – проговорил я, аккуратно прикрывая за собой дверь.

Век живи – век учись. Оказывается, у Вараксы есть привычка встречать рассвет, а я об этом даже не подозревал. А ведь он числится в моей четверке «галерников».

Смотровая палуба не герметизирована, и по ней гуляют ледяные сквозняки. Я запахнул полы куртки и сглотнул слюну, чтобы выровнять давление. Богдан, голый по пояс, стоял у широкого, во всю стену, смотрового окна и сквозь поляроидные стекла мрачно созерцал огненный шар, висевший в фиолетовой пустоте меж двух сверкающих, заснеженных пиков. Меня он не заметил. Я кашлянул. Богдан вздрогнул и метнул в меня какой-то дикий взгляд. Впрочем, лицо его тут же расслабилось.

– Чего тебе? – буркнул он.

– Капитан-психолог вызывает. В кают-компанию.

Варакса ответил не сразу. Казалось, его гложет какая-то неотвязная мысль. Он бросил озабоченный взгляд в сторону Солнца, потупил взор, что-то обдумывая, и лишь тогда ответил:

– Понял. Передай, что иду. Оденусь только…

По дороге в кают-компанию я все пытался представить себе набор хромосом, породивший личность с таким здоровьем и такой внешностью. Фигура древнегреческого атлета, смуглая, матовая кожа ямайского невольника-мулата и профиль римского императора в сочетании с кельтскими глазами и шевелюрой. Да и характер – напористость добивающегося взаимности Казановы и кротость караибского флибустьера. Откуда бы это все в его родном Ивье? Впрочем, мать его, кажется, не то ассирийка, не то азербайджанка – горячая южная кровь, все такое…

В кают-компании был только капитан-психолог. Он глядел в иллюминатор, стоя с заложенными за спину руками.

– Садитесь, Геннадий Альгертович, – сказал он. – А что Варакса?

– Сейчас будет, Евгений Дмитриевич.

– Что ж, подождем.

Он снова отвернулся к иллюминатору.

Я опустился на круглую табуретку-пуф, прислонился к стене и вытянул ноги. Перед глазами оказались атрибуты кают-компании, коими она отличалась от всех остальных отсеков корабля: полка с двумя десятками книг и стереокассетником и большая фотография над ней. Фотку эту я видел сотни раз, но надо же куда-то глядеть. Вот я и пялился на изображение летательного аппарата сигарообразной формы, с пропеллером в носовой части и ракетной дюзой в кормовой, с тремя парами коротких, широких крыльев, идущих одна за другой вдоль фюзеляжа, и со множеством иллюминаторов. Многие думали, что это снимок нашего самолета. На самом деле это была фотография модели межпланетного аэроплана-ракеты, проект которого Фридрих Артурович Цандер разработал еще в 1924 году. В проекте было предусмотрено измельчение и сжигание в качестве ракетного топлива металлических частей самолета, ставших ненужными. Таким образом, увеличивалась дальность полета. Странно, Цандер серьезно верил в осуществимость этой идеи, мечтал полететь на своем аэроплане на Марс. А ведь тогда это было чистейшей фантастикой. Увлеченные в те времена люди жили…

Часто бывает, что техническая мысль описывает круг и возвращается к старым, как кажется, давно похороненным идеям. Был изобретен усилитель Дойлида, появились компактные термоядерные реакторы с принципиально новым методом удержания плазмы, и оказалось вдруг, что форма модели Цандера идеально подходит для исследования верхних слоев атмосферы Венеры, и вот, пожалуйста, мечта подвижника Фридриха Артуровича воплощается в титановых сплавах. Ну, конечно, части самолета мы не сжигаем, хотя, в случае нужды, и это можем. Но вообще-то, когда мы идем на ракетной тяге, то испаряем рабочее вещество. А им может быть все что угодно – камни, песок, вода…

Я глядел на фотографию и вдруг увидел, что рамка ее куда-то исчезла, как и стена за ней, а самолет, описав вираж, с хриплым рычанием устремился прямо на меня, целя в переносицу. За штурвалом сидел Варакса, и за мгновение до того, как в меня врезаться, он превратился в черный скелет, окутанный облаком золотистого пламени. Я заорал и проснулся. Оказалось, что рычание было моим собственным храпом и что я почти сполз на пол, а надо мной стоят Богдан и капитан-психолог. Капитан смотрел на меня с сочувствием, Варакса с ехидной ухмылкой. И спал же, мерзавец, не больше моего, а свеж, как огурчик. Как это ему удается?

Я, стараясь не краснеть и не глядя на них, восстановил исходную позу, а капитан, заминая неловкость, предложил Богдану сесть и перешел к делу.

– Я позвал вас посоветоваться насчет графика вахт. Полчаса назад у меня был Роберт Карлович, и он не сказал ничего утешительного. Больные войдут в форму не раньше, чем через три дня. Более половины «галерников» недееспособны. А лететь нам еще почти три тысячи километров. Мы с доктором прикидывали и так и этак, разбивали остатки четверок в разных вариантах… Все равно получается, что кому-то придется стоять две смены подряд. Когда я спросил доктора, кто лучше всего подходит для этого, он указал вас, Богдан Янович. Вот я и хочу обсудить с вами…

– Евгений Дмитриевич, – перебил капитана Варакса, – ну чего вы крутите? Вам нужно мое согласие стоять две смены? Да, пожалуйста, хоть круглые сутки! Если надо, то я и один смогу плазму держать. Не в этом дело…

– В чем же?

Варакса замялся, на его лице появилось давешнее выражение, когда он смотрел на Солнце.

– Я могу высказать свое мнение?

– Да, конечно.

Богдан подался вперед и, глядя в упор на капитана-психолога, сказал:

– Тогда я бы посоветовал немедленно прервать полет, приземлиться на любую подходящую площадку и погасить реактор.

Мы с капитаном ошеломленно уставились на Вараксу. Погасить реактор! Ну, Богдан! От кого угодно мог я ожидать такого, только не от него. Первым опомнился капитан:

– Вы это серьезно, Богдан Янович?!

– Нет, шутки шучу!

– Но… надеюсь, вы сознаете, что у нас с капитаном-штурманом должны быть очень веские основания, чтобы отдать такой приказ?

– Основания есть. Через несколько часов на Солнце произойдет мощная вспышка, а значит, тут у нас будет сильнейшая магнитная буря. Мы не сможем удержать плазму в переменном магнитном поле.

– Это опасение или твердая уверенность?

– Скажем так – серьезные опасения.

– Значит, все же не полная уверенность. Это раз. А во-вторых, откуда вы вообще ваяли, что будет вспышка? По радио что ли передавали?

Варакса на секунду замялся и поерзал в кресле.

– Я это просто чувствую. Можете назвать это интуицией. Но что вспышка будет – в этом я уверен.

Капитан смотрел на него недоверчиво.

– Как это вы можете чувствовать? Варакса недовольно скривился, снова поерзал.

– Я не могу этого объяснить. Чувствую, и все.

– И вы считаете, что мы должны принять такое решение, основываясь только на ваших субъективных ощущениях? Всего лишь час назад была связь с центром управления полетом, и ни о чем таком мне не говорили. Кому я должен верить?

Варакса мрачно молчал. Капитан вздохнул.

– Ну хорошо, Богдан Янович, если вы согласны стоять две вахты, то у меня к вам все. А насчет реактора… Что ж, обещаю вам, что ваши соображения будут приняты во внимание и рассмотрены самым серьезным образом.

Богдан зыркнул на нас глазами, молча поднялся и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, капитан повернулся ко мне.

– Ну и что вы на это? Я пожал плечами.

– Не знаю, что и сказать. Но то, что именно он предлагает погасить реактор, говорит о многом. Мне кажется, надо прислушаться.

– Погасить несложно. Но сможем ли потом запустить – вот вопрос. А если не сможем и придется вызывать спасателей? Чем это обернется для проекта, вы знаете.

Это я знал очень хорошо.

«Цандер» был началом принципиально нового этапа в нашей космонавтике. История освоения космоса уже знала космические самолеты-орбитальники на химическом топливе – американские «шаттлы», наши «бураны». Но космического самолета на термоядерном приводе, способного совершать межпланетные перелеты, – такого еще не было. Правда, конкретно наш «Цандер» для космических просторов не предназначался. Это был просто самолет с термоядерной силовой установкой. В нынешнем полете испытывались главным образом реактор и экипаж. Нам требовалось облететь вокруг земного шара и доказать, что сменяющиеся четверки «галерников» способны поддерживать непрерывную работу реактора в течение сколь угодно долгого времени.

Как у всякого нового начинания, у проекта «Цандер» имелось немало влиятельных противников. В этом полете нам нужна была только победа. Малейшая неудача – и проект если и не зарубят, то задвинут в достаточно долгий ящик.

– В конце концов, – сказал я, – большую часть пути мы проделали. Осталось-то всего ничего.

– Не имеет значения. Противникам проекта мы сможем заткнуть глотки, только если выполним программу на все 100 % и приведем «Цандер» назад в Капустин Яр. Они к любой мелочи прицепятся.

– Богдан сказал, что вспышка будет через несколько часов. Может, нам перейти на ракетную тягу – тогда, глядишь, и успеем проскочить.

– Думал уже. Загрузка рабочей массы весь выигрыш в скорости съест. Кого мы можем на погрузку бросить? Почти никого. Вот если бы мы шли над морем…

Да, если бы мы шли над морем… Когда «Цандер» двигался на ракетной тяге, скорость увеличивалась раз в десять, но зато расходовалось рабочее вещество. Над морем просто: сели на поверхность («Цандер» был амфибией с вертикальным взлетом и посадкой), сбросил вниз шланг – и закачивай воду в трюм. А здесь, в горах, придется вручную загружать снег или камни. Та еще работа. Особенно, если учесть, что выполнять ее придется часто – трюм у нас, увы, маловат.

– Ничего не поделаешь, – сказал капитан. – До Каспия придется идти на винтовой тяге.

– Но если он прав и реактор сам погаснет, а мы загремим на скалы, то проекту конец.

– Если он прав. Все сводится к тому – можно ли ему верить. Вот вы можете?

– Да, могу.

– А я нет.

– Но почему, Евгений Дмитриевич?

– Беспокоит он меня, этот ваш Варакса. «Галерники», конечно, все личности яркие, но Богдан слишком уж… э-э… самобытен. Все эти его экстравагантные теории… Как он, кстати, уживается с остальными членами четверки?

– Нормально уживается. А в работе ему вообще равных нет. Такое понимание плазмы не часто встретишь. Можно сказать, он ее любит.

– Вот чего я как раз и опасаюсь. Не переходит ли эта его страсть в мономанию, в паранойю?

– Ну что вы! Он мужик нормальный. Ну, увлекается, перегибает, не без того.

– А на какой почве у них с Охотниковым возник конфликт?

– Конфликт?

– Ну, ссора, во время нашей стоянки на атолле.

– А, это! Ну, какая там ссора. Обычная их стычка по теоретическим вопросам. Вы же их характеры знаете. Охотников – педант, любитель точных определений, а Богдан все больше на интуицию напирает. Вот они и спорят по любому поводу.

– Но, насколько я знаю, тогда страсти особенно разгорелись. Что они не поделили там, на атолле?

II

Там, на атолле… Этот день был хорош и стал своего рода экватором для полета. Все, что было до него, можно смело назвать увеселительной прогулкой, а не испытанием новой техники. Надо полагать, неприятности просто копили силы, чтобы обрушиться на нас во второй части.

Пройдя по меридиану три четверти пути, мы обнаружили, что опережаем график полета на сутки, а внизу, в вольных голубых просторах Индийского океана, открыли неприкаянный атолл. ЦУП не возражал против дня отдыха, и титановая сигара «Цандера» опустилась на дюны белого кораллового песка. В иллюминаторы левого борта видны были белые буруны у коралловых рифов, а в иллюминаторы правого – невысокая гряда, заслоняющая от взглядов лагуну и поросшая там и сям кокосовыми пальмами.

День прошел в занятиях необременительных и приятных: купание в лагуне, солнечные ванны, дегустация кокосовых орехов. Вечером – чай у костра, песни под гитару с воспеванием дальних дорог, бродяжьей доли и цыганской воли. Последним, помню, пел Сердюк из четверки Славинского. Он исполнил балладу Киплинга, положенную на собственную мелодию. Мне она больше всего понравилась, но в памяти остался лишь один отрывок, что-то вроде этого:

 
…в придорожных тавернах
Запыленных своих не снимали кирас…
 

После баллады песенный порыв как-то выдохся. Сердюк лениво перебирал струны, аккомпанируя шуму прибоя и пению ветерка, остальные молчали, впав в легкую меланхолию.

Я сидел спиной к костру, чуть поодаль, и был прилив, и темные воды залили пляж и плескались почти у самых моих ног, и я смотрел на гигантский багровый шар, медленно расплющивающийся о линию горизонта. Я оглядывался назад и видел лежавшую на склоне сигару «Цандера», и солнце кроваво отсвечивало от его титановой брони, и зияла черная пасть главного люка, и все иллюминаторы тоже были темными – на корабле не горел ни один светильник, но где-то там, в чреве этого левиафана сидели четверо со шлемами на головах, и глаза их были закрыты, и они стерегли маленькое рукотворное солнце, имеющее форму баранки, но во всем остальном совсем как настоящее, сотворенное из того же пламени и с температурой в сто миллионов градусов в самой середке… А за «Цандером», на невысоком гребне, раскачивались залитые огнем тонкие стволы пальм, а в темном небе за ними и над ними уже зажигались первые яркие звезды.

Очень долго висевшее в неподвижности солнце ушло за горизонт необычайно быстро – буквально за пару минут. Небо стало черным, дружно высыпали звезды, сложились в незнакомые созвездия, а низко над горизонтом в закатной стороне висел ясный, жемчужный шарик – Венера.

– А лет этак тысячу назад, – сказал кто-то, – какие-нибудь викинги устраивались на отдых на каком-нибудь островке, вытаскивали на берег свой кнорр или драккар и так же вот сидели у костров, глядели на звезды и думали о том, куда поплывут завтра.

– А чем мы от них отличаемся? – ответил голос из темноты. – «Цандер», конечно, не драккар, а космос – не Атлантика, но суть та же – вечное стремление вдаль, к неведомому.

– Это точно, – подхватил сидевший неподалеку от меня Варакса, – разницы никакой. Скажем, раньше все эти триремы и галеры двигали силой своих рук прикованные к веслам рабы, а чем мы, ментальщики, от них отличаемся? Точно так же прикованы через шлемы Дойлида к своему реактору и от него ни на шаг. Сидим, как каторжные, пока палубная команда наслаждается реализацией своей тяги к неведомому…

Все заржали, зашевелились. Сравнение понравилось, и после атолла нас иначе как «галерниками» не называли. Слово «ментальщик», производное от официального названия нашей молодой профессии – «работник ментального контроля плазмы» – вышло из употребления.

– И вообще, – продолжал Варакса, – чего приуныли? А ну, подкиньте дровишек в костер, вспомню-ка я свою цирковую юность…

Огня добавили и на песке очертили круг. Богдан обмотал вокруг бедер широкое банное полотенце – получилось что-то вроде шотландского килта – и начал представление. (Он действительно когда-то работал в цирке, а после прокладывал шоссейные дороги в приполярной тундре, а после учился на философском факультете университета и проучился, кажется, три или четыре курса, прежде чем бросить. Много он по земному шару помотался до того, как к нам прибился).

Сперва он жонглировал факелами. Движения его рук были почти неуловимы, быстры и точны, и казалось, что огненная фигура, выписываемая семью стремительными факелами, висит в воздухе совершенно неподвижно и без его участия. Потом показывал фокусы. Тоже с огнем. Варакса глотал огонь и выпускал изо рта длинные языки пламени, огонь вспыхивал сам собой на его открытых ладонях, он извлекал его из ушей и шевелюры, огонь перекатывался по его плечам и затылку из одной руки в другую… Мы восторженно ревели.

Под конец, когда костры достаточно прогорели, он объявил, что желает продемонстрировать почтеннейшей публике чудесное достижение индусских йогов – хождение босиком по углям. Мы недоверчиво переглянулись, но послушно разровняли площадку и покрыли ее, следуя указаниям Богдана, равномерным слоем раскаленных углей. Варакса сбегал к «Цандеру» и вернулся со стереокассетником в руках. Он поставил его неподалеку от огненного круга и врубил какой-то свирепый, монотонный ритм – звучали там-тамы, ударные, бас-гитара, и лишь время от времени синтезатор проговаривал какую-то звенящую и журчащую безмятежную фразу, как будто и не имевшую к ритму никакого отношения. Варакса неподвижно стоял у кассетника с закрытыми глазами, как бы прислушиваясь к чему-то, но явно не к музыке.

Я все никак не мог выбрать место получше. Когда придвигался к кругу, лицо опалял жар углей, когда подавался назад – становилось холодновато от прохладного бриза. В угольном кругу непрерывно что-то менялось, происходило какое-то шевеление, одни угли медленно потухали, другие внезапно разгорались, третьи рассыпались, взрываясь снопами искр. Освещение было скудным, и несколько человек зажгли факелы. В неверном свете я видел, что Варакса все так же стоит у круга, и на секунду мне почудилось, что он неподвижен как статуя, но потом я заметил, что он пританцовывает, слегка перебирая ногами в такт там-тамам. Лицо его, впрочем, действительно было неподвижно. Глаза закрыты, лоб разглажен, на губах слабая загадочная улыбка. Мы все ощутили присутствие некоей тайны. Мы молча смотрели на него, и вот он, не открывая глаз, мелкими шажками, пританцовывая, двинулся в круг. Как только его босые ступни коснулись углей, его шаг изменился. Теперь он плавными, размашистыми движениями скользил над углями в каком-то странном танце. Мы было придвинулись ближе, но тут же отпрянули – жар опалял лица. А он легко двигался в кругу подобно несгорающей саламандре, и отблески факелов играли на его блестящей от пота коже, и на лице была все та же застывшая маска экстаза, и руки воздеты к небесам, и горячий воздух, идущий от углей, раздувал его огненную шевелюру. Я стоял зачарованный, в груди подымалась какая-то древняя, темная жуть, кровь в жилах пульсировала в такт ударам там-тама.

Ладно там, фокусы, жонглирование факелами: все дело техники, вопрос профессионализма, этому в цирковых училищах обучают, но здесь – здесь что-то совсем другое, тут уже не фокусы, тут перед нами происходило непонятное и необъяснимое…

Варакса внезапно раскрыл зеленые свои глаза и триумфально рассмеялся. Он все так же легко танцевал на раскаленных углях и скалил зубы и приглашал нас в круг.

– Ну, кто смелый?! Присоединяйтесь! – кричал он весело. – Ничего страшного! Просто поверить, что можешь…

Никто не шевелился. Теоретически мы, конечно, были согласны – то, что сделал один человек, может сделать и другой, но, но… Никто не шевелился.

Варакса вышел из круга, когда замолчал кассетник, когда прогорели факелы и стали потухать угли… Мне показалось, что он здорово устал – кожа уже не блестела, дыхание было неровным, и с лица он вроде осунулся…

Мы разложили новые костры, сменили воду в чайниках и принесли свежей заварки. Кое-кто, в том числе Роберт Карлович и оба капитана, отправились спать, но большинство осталось. Заварили чай, пошли разговоры. Ночь продолжалась.

Кто-то подкалывал Вараксу, высказывая предположение, что Богдан – тайный последователь Гераклита, считавшего огонь основой всего сущего, и что жизнь свою он кончит как Эмпедокл – бросится в кратер вулкана. На что последовало возражение, что тогда Варакса не сможет насладиться зрелищем своей собственной кремации…

Слава Охотников, ухватив Сердюка за полу тенниски, втолковывал ему, что ничего таинственного и загадочного в хождении по углям нет, просто подошвы усиленно выделяют пот, и он предохраняет кожу от ожогов. Опытные сталевары, говорил Охотников, умеют безо всякого вреда на какое-то время окунать пальцы в расплавленную сталь. Так что тут нет никакой мистики и все объясняется очень просто.

Сердюк выслушал Охотникова до конца, потом внимательно посмотрел на него и спросил:

– А что ж ты тогда в круг не пошел, когда он звал?

И, не дождавшись ответа от опешившего Вячеслава, добил:

– Вот разница между вами – ты знаешь, а он умеет. Охотников пару раз открыл и закрыл рот, но не издал ни звука.

А Сердюк уже допытывался у Богдана, чем объяснить его пироманию – наследственностью или влиянием среды. Видимо, прилично Варакса выдохся после своего выступления, поскольку, не уловив интонацию вопроса, начал на полном серьезе рассказывать, что среди его предков по материнской линии были иранские огнепоклонники, да и славянские его предки в свое время поклонялись богу огня Кравьяду…

– Огонь, он живой, – говорил Варакса, – его понимать надо. Из четырех стихий – это самая главная, весь мир из огня возник. Гераклит не так уж неправ.

Все, предвкушая развлечение, придвинулись поближе; замечены были взаимные переглядывания, подталкивания и перемигивания. Богдан завелся.

– Вы что думаете, – кричал он, – плазма в нашем реакторе – это просто так, огонь от керосинки?! Да она же живая. Каждый раз, когда реактор запускают, – как будто новое существо рождается. Вспомните, первые несколько суток как трудно ее удержать, как она бьется и мечется. С каждым новым запуском реактора и плазма новая, другая, требующая своего подхода. Скажете, нет?

С этим многие согласились. Смешки стали пореже и спор пошел уже всерьез. Кто-то возразил:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю