Текст книги "Любовь... Любовь?"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Он снова вскинул лопату на плечо, и они стали вместе взбираться по склону холма, обмениваясь обычными случайными замечаниями насчет погоды. Но не успели они сделать и двадцати шагов, как в памяти человека что-то прояснилось, и ему уже не нужно было ничего указывать – он сам нашел могилу.

Поставив одну ногу на край каменной ограды, он разглядывал мраморное надгробие, но тут же опомнился и снял ногу. И это же самое, неожиданно властно возникшее ощущение, что он совершает неблагопристойность, удержало его руку, когда он бессознательно стал шарить по карманам, отыскивая сигареты и спички. На мраморной плите были высечены две надписи; верхняя появилась здесь двадцать лет назад: «Джейн Эллис, бесценная жена и мать...», а под ней – совсем свежая: «Уильям Генри Ларкин, супруг ранее усопшей... горячо любимый отец, горько оплакиваемый...» Горько оплакиваемый!.. «Ишь как здорово! Интересно, кто это из них додумался. Да и то сказать, разве на могильных плитах когда-нибудь сроду писали правду? Можно себе представить, как бы

315

это выглядело: «Наконец-то господь его прибрал...» или «Давно бы уж ему пора на тот свет...»

Ну что ж, и они, как положено, довели свое притворство до конца.

Он стоял, вперив взгляд в могильную плиту, но глаза его уже не читали надписей; перед ними воскресало то, что было когда-то, пятнадцать, а то и больше лет назад. В этом состоянии глубокой задумчивости она и нашла его здесь – женщина, которая быстро шла по тропинке, огибавшей лавровые деревья, росшие вокруг водоема возле домика могильщика; в руках у нее была ваза, наполненная водой до краев, и плетеная корзинка, над которой покачивались и подпрыгивали в такт ее шагам красные и желтые головки тюльпанов. Увидев человека, неподвижно стоявшего у могилы, она приостановилась и несколько секунд издали наблюдала за ним. Синий дождевой плащ, поношенная синяя куртка и синий свитер безошибочно выдавали в нем моряка. Он был высок и худ и казался даже чрезмерно исхудалым; смуглая загорелая кожа туго обтягивала его острые скулы; у него был довольно крупный нос и голубые, слегка навыкате глаза. Он сильно изменился за эти годы, и все же она сразу узнала его, своего младшего брата.

– Так, так, – сказала она, и он вздрогнул и, оборотясь, поглядел на нее через плечо. – Ты все ж таки приехал наконец!

Ее неожиданное появление застало его врасплох; когда он заговорил, голос его звучал чуть-чуть насмешливо и покровительственно, но, возможно, это было скорее средством самозащиты, – широкая улыбка, расплывшаяся на его лице, говорила без слов, как он искренне привязан к сестре и рад встрече с нею.

– Так, так, – сказал он, словно бы передразнивая ее, – так, так, это, значит, Энни. Малютка Энни.

– Я уж думала, что ты совсем не приедешь, – сказала она, пробираясь к нему поближе между могил. – Мы даже по радио пытались с тобой связаться...

– Я был в море, – сказал он. – Вы меня здорово удивили. Никак не мог понять, почему это вы вдруг обо мне вспомнили.

– Это Генри надумал передать по радио.

– Вот уж кому, кому, но чтобы я Генри мог понадобиться, этого, признаться, не ожидал.

316

– Это он ради отца... Отец хотел тебя видеть.

– Отец? Меня?

Опустившись на колени, она утвердила вазу в углублении между мраморными плитами и один за другим начала ставить в нее тюльпаны на длинных стеблях.

– Не будь таким злопамятным, Артур. Все эти обиды давно позади... И теперь ты можешь радоваться – он ушел от нас, а тебя здесь даже не было.

– Злопамятным! – повторил он. – Радоваться! Он же проклял меня и выгнал из дому... Стоял на крыльце и орал, чтобы я не смел больше переступать порог его дома. Ты же знаешь, как это было, Энни. Ты все слышала. Ну и притом, – добавил он, так как она ничего не ответила, – я ведь был в море. Плыл с Кубы. Не мог же я зафрахтовать себе самолет.

– Откуда же ты узнал, что он умер? Почему ты пришел сюда, а не прямо домой?

– Какой-то малый сказал мне. Я встретил его в городе на улице, и он меня признал, а я даже не мог припомнить, кто он такой. Ну, как он мне сказал, так я и пришел прямо сюда.

Он стоял, глубоко засунув руки в карманы плаща, и смотрел, как она устанавливает цветы в вазе, иной раз обрывая стебли покороче, чтобы букет выглядел красивее.

– Это ты ухаживаешь за могилой? – спросил он. – Это все твоих рук дело?

– Я и раньше всегда ухаживала, – сказала она и, помолчав, продолжала без малейшего оттенка досады: – Остальные заглядывают на кладбище только на пасху, а я хожу сюда круглый год. Когда мы схоронили маму, я всегда заботилась об ее могилке, ну, а теперь их здесь стало двое, но ухода, в общем-то, не прибавилось.

– Здесь еще хватит места и для других, – сказал он. – Как тогда? Ты с такой же охотой будешь ухаживать за могилой Генри или Сисси?

– А может, это буду я, – сказала она. – Тогда как?

– Ты их переживешь.

– Может статься, – сказала она. – Ну, а может, это будет Люси: она старше всех нас.

– Люси?

Сестра быстро, искоса поглядела на него.

– Папина вторая жена. Я ее имела в виду.

317

– Он, выходит дело, женился снова?

– Восемь лет назад. – Она поднялась с колен и взглянула брату в глаза, стоя по другую сторону могилы. – Ты не мог этого знать, потому что никогда не давал о себе вестей.

Он пожал плечами, чувствуя себя неловко под ее прямым пытливым взглядом.

– Ну, ты же понимаешь, как это бывает. Меня носило по всему свету: то в Канаду, то в Австралию, то в Сингапур. Теперь был в Южной Америке... Да и в чем я, если на то пошло, виноват? Разве кому-нибудь из вас интересно было обо мне знать? Ну и мне тоже не хотелось ничего ни о ком знать. Ни о ком, кроме тебя, Энн. Я часто думал о тебе, как-то ты живешь. – Его взгляд скользнул по ее обнаженной девичьей руке, затем он снова поглядел ей в лицо. – Знаешь, я очень рад, что свиделся с тобой, Энни.

Ее глаза потеплели.

– И я рада видеть тебя, Артур, – сказала она. – Я ведь ничего не знала, где ты и что с тобой. Когда мы тебя ждали, а ты не приехал, я подумала, что, может, ты...

– Умер? – Он рассмеялся. – Ну, нет, Энни. Ты ведь знаешь поверье – это только хороших людей господь рано прибирает к себе.

– А ты, значит, плохой, так, что ли?

Он сразу ощетинился, когда она так всерьез приняла его в шутку сказанные слова.

– Уж по крайности никогда не прикидывался, будто я лучше, чем есть.

– Как некоторые другие, так, что ли?

– Я ведь ничего не сказал.

– Но ты же это имел в виду?

– Послушай, – промолвил он, неловко переминаясь с ноги на ногу, – ну, к чему ты это завела? Сначала обвинила меня в том, что я злопамятный, а теперь говоришь за меня то, чего я не говорил. Мы с тобой пятнадцать лет не видались, Энни. Зачем ты так?

– Да, ты прав. – Она подняла корзинку, надела ее на руку. – Прости меня, Артур. Просто уж очень мне обидно было, что ты не поспел вовремя.

– Как это случилось?

– Бронхит. Застарелый недуг. Он уже много лет от него страдал. А последние холода доконали его,

318

Они снова вышли на асфальтовую дорожку и начали взбираться по склону холма, направляясь к воротам кладбища.

– Интересно, – сказала она, помолчав, – что ты почувствовал, возвратившись сюда после стольких лет?

– Странно как-то, конечно, поначалу... – Он нахмурился. – А в общем-то, мало что здесь изменилось: два три новых дома... Хотя что-то все же стало вроде бы по-иному.

– Это тебе так кажется просто оттого, что ты давно здесь не был.

– Да, конечно, все уже кажется каким-то другим, если ты долго был в отсутствии.

Она опять бросила на него искоса быстрый взгляд снизу вверх.

– Все?

– Да нет, пожалуй, – неуверенно сказал он. – Пожалуй, не все.

Она глубоко вздохнула, и, когда он снова заговорил, голос его звучал чуть резче – в нем, сквозила досада.

– Все мы какими были, такими и остались, Энни. Ты, может, думала, увидав меня, что Генри и Сисси примут блудного сына с распростертыми объятиями? Я был отсюда далеко, вы по-прежнему жили здесь, но все равно, и вы и я – мы все те же, те же самые люди.

– А он уже не был прежним.

– Кто?

– Отец... Ты бы просто глазам своим не поверил, как он переменился. Никогда бы ты не подумал, что эта женщина может сотворить с ним такое – это нужно было видеть. Но я-то видела. Я все время наблюдала, как происходила в нем эта перемена – из месяца в месяц, изо дня в день даже.

– Что же это такое она с ним сотворила?

– Она смягчила его сердце, Артур. Научила его кротости. Через несколько лет после женитьбы на ней он был уже совсем другим человеком. Точно вся эта злоба и ожесточенность капля по капле испарилась из него. И тогда он, снова захотел тебя видеть. Это стало самым заветным его желанием – повидаться с тобой перед смертью.

– Я был в море, – пробормотал он. – Что же я мог сделать?

319

– Но ведь ты приехал, – сказала она, – сразу приехал, как только смог.

– Ну да, как только смог.

Он не сказал ей, что, сойдя с корабля, он еще целую неделю раздумывал – стоит ли ему ехать сюда. Впрочем, ему почему-то казалось, что она догадывается об этом. Но так или иначе, он ведь все равно опоздал бы. Он достал сигарету, которую не решался закурить раньше, и они в молчании дошли до ворот.

– Ты пока ступай один... – начала было она, когда они вышли на улицу, но он взял ее за руку, не дав ей договорить.

– Давай посидим здесь минутку, – сказал он, – давай потолкуем еще немножко.

Она послушно направилась следом за ним к скамейке и села рядом; откинувшись на спинку скамейки, он вытянул ноги и закурил сигарету; она сидела выпрямившись, поставив на колени корзину, опираясь на нее.

Несколько минут прошли в молчании; казалось, им нечего было больше сказать друг другу. Моряк поежился и поднял воротник своего плаща.

– Тебе холодно?

– Да как-то прохладно здесь наверху.

– А мне показалось, что сегодня совсем тепло, – сказала она. – Такой погожий весенний денек.

– Весенний! – насмешливо хмыкнул он. – Вот она – английская погодка! Всякий раз, как возвращусь из плавания, так продрогну здесь до костей.

– Должно быть, ты просто очень уж привык к этим жарким странам.

– Я люблю солнце, люблю тепло, – сказал он. – По мне, так никогда не может быть слишком жарко. Другие плохо переносят жару в Южной Америке, а по мне, так ничего не может быть лучше. Верно, я все же осяду где-нибудь там, а пока я – перекати-поле.

Она опять помолчала, потом спросила:

– Ты, видно, никогда не думал о том, чтобы вернуться на родину?

– Куда на родину – сюда? – сказал он. – А что я тут буду делать?

– То же, что и в любом другом месте.

– А мне пока и так хорошо: гоняю себе по белу свету,

320

вижу много всякого разного. Я же матрос. Ничем не связан, никаких забот. Куда захочу, туда и зафрахтуюсь.

– Ну, а потом?

– Что потом? – спросил он.

– Когда ты побываешь всюду и все поглядишь. Что потом?

– Ну, а потом, как я сказал: осяду где-нибудь в Южной Америке, а то так подамся и еще куда-нибудь подале.

– А по-моему, везде и всюду одно и то же, Артур, – сказала она. – Повсюду такие же люди и так же занимаются каждый своим делом, как и здесь.

Он швырнул окурок в траву за дорожкой.

– Здешней жизнью я был сыт по горло уже давным-давно.

– Вот ты и уехал.

– Ну да, вот я и уехал. И как раз вовремя.

Она хотела еще что-то сказать, но промолчала и повернула голову, прислушиваясь.

– Полдвенадцатого пробило, – сказала она. – Мне надо идти. Сейчас будет перерыв на обед, а я еще должна купить кое-что.

Они встали и пошли дальше по улице. Потом она сказала:

– А тебе совсем не обязательно таскаться со мной по магазинам, если нет охоты. Ступай домой и подожди меня. Люси сейчас нет дома, но я дам тебе свой ключ.

Однако он покачал головой:

– Нет, Энни, мой визит окончен. Я повидал все, что мне хотелось повидать. А насчет всего прочего, так я уже опоздал.

– Но ведь ты только-только приехал... Не можешь же ты уехать так сразу. Люси будет очень рада познакомиться с тобой.

– Да на кой это ляд? – сказал он. – Она меня не знает, для чего это я вдруг свалюсь к ней как снег на голову.

– Ну, а Генри и Сисси?

– Ах да, старина Генри и наша милейшая Сисси! – Как, кстати, они поживают?

– Ничего, неплохо. Генри открыл паяльную мастерскую, а муж Сисси служит теперь управляющим в кооперативном бакалейном магазине. Генри подумывает

321

выставить в этом году свою кандидатуру в муниципальный совет.

– Все, значит, при деле; все славно, прочно пристроились кто куда. Как и положено почтенным, трудолюбивым, добропорядочным гражданам. Нет, Энни, я им ни к чему, и они мне ни к чему. И также ни к чему им знать, что я тут был, и тебе незачем им об этом докладывать.

– Но, Артур...

– Нет, – сказал он. – Это я серьезно. Пообещай мне не говорить им, что ты меня видела. Пусть себе думают обо мне так, как думали всегда. Не хочу, чтобы они сызнова принялись перемывать мне все косточки.

– Ах, Артур, – сказала она, —но послушай...

Обещай! – повторил он и внезапно улыбнулся.

Она поглядела на него с недоумением, и он сказал: – Мне вдруг вспомнилось кое-что из тех, давно прошедших лёт. Помнишь, как отец, чуть смеркнется, загонял нас в постель, а я вылезу, бывало, в окно и по крыше угольного сарая скачусь вниз и драл на свидание к этой девчушке, что жила по дороге на Ньюленд?

– Помню. А пуще всего помню, как ты проделал это в последний раз ночью в декабре, когда вдруг выпал снег.

– Ну да, я тогда поскользнулся и слетел с крыши прямо во двор, и отец услыхал шум, на мою беду. Ты, Энни, старалась выгородить меня, но Генри протрепался отцу. – Он, задумавшись, поглядел куда-то поверх ее плеча. – Отец избил меня тогда в кровь, а я избил Генри. В ту ночь я и порешил, что убегу из дому. Но никому не сказал ни слова, признался только тебе одной. Ты меня тогда не предала и не предашь и теперь, верно, Энни?

Она поглядела на него долгим, пристальным взглядом.

– Я никогда не предам тебя, Артур, – сказала она.

– Славная ты, Энни, – сказал он и взял ее за руку. – Моя маленькая, славная Энни... Как это никто не женился на тебе до сих пор?

Ее щеки слегка порозовели.

– Мне и так неплохо. А что же ты сам-то живешь бобылем?

– Ну, я... Ты ведь меня знаешь. Я же говорил тебе – сегодня здесь, завтра там, ни перед кем не в ответе.

– А теперь опять куда глаза глядят?

– Опять, – сказал он. – Прямо сейчас, сию минуту.

322

Он легонько поцеловал сестру в щеку и выпустил ее руку.

– До свиданья, Энни, – сказал он. – Береги себя.

Он пошел прочь, а она еще долго сидела не двигаясь. Отойдя на несколько шагов, он оборотился и помахал ей рукой, потом зашагал дальше. Внезапно его походка изменилась: плечи распрямились, шаг стал упругим, и вскоре она услышала, как он принялся лихо насвистывать. Почему вдруг? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Чтобы отвести глаза прохожим? Да какое ему было до них дело! Может быть, чтобы обмануть самого себя? Только, уж конечно, не для того, чтобы обмануть ее. Ведь та, что, поднявшись со скамейки, смотрела ему сейчас вслед, была единственным человеком на свете, которого он никогда не смог бы обмануть.

323

 

АКТЕР

Он был крупный мужчина, плотный, но отнюдь не толстый, и безмерно застенчивый, однако, когда он по окончании рабочего дня, надев свой темно-лиловый плащ и мягкую фетровую шляпу, возвращался домой, спокойное, даже бесстрастное выражение лица в сочетании с ростом и мощным телосложением делало его поразительно похожим на переодетого полицейского, уверенно и деловито направляющегося куда-то по своим делам, в результате которых кому-нибудь может непоздоровиться.

Еще давно, как только он начал мужать, ему то и дело приходилось слышать:

324

– Вам бы в полиции служить, мистер Ройстон.

А то так и более фамильярно:

– Не по своей ты дорожке пошел, Олберт. Ты же как есть бобби, тебя прямо словно нарочно для этого слепили, приятель.

Но он только терпеливо улыбался, будто слышал нечто подобное впервые, и почти всякий раз давал один и тот же ответ:

– А на что мне это? Мне и так неплохо живется. Я люблю спокойно спать в своей постели по ночам.

Он служил в бакалейном магазине, и пять полных рабочих дней в неделю и один неполный его можно было увидеть в белой куртке за прилавком «Мурендского бакалейного» – одного из филиалов крупного предприятия, принадлежавшего Промышленно-кооперативному обществу Крессли; он заведывал отделением и был помощником управляющего. Он оставался помощником управляющего уже на протяжении пяти лет, и казалось, судьба сулила ему пробыть в этой должности еще долгие годы, прежде чем предуказанное ходом событий продвижение по службе сможет осуществиться. Ибо сам управляющий тоже был человеком, не склонным менять насиженное место и еще сравнительно крепким и молодым.

Но Олберта это, казалось, ничуть не тревожило. Ничто, казалось, не могло вывести его из равновесия. Но все это именно только казалось – такая уж обманчивая была у него внешность. Спокойный, даже флегматичный, неизменный в своих привычках – таким был Олберт с виду, и никто даже не догадывался о том, через какое горнило испытаний прошел он из-за своей мучительной застенчивости в день свадьбы, и никто не знал, каким нечеловеческим ужасом была объята его душа в тот день, когда жена преждевременно разрешилась от бремени мертвым ребенком, и этот его первенец, о котором он так долго, так страстно и тайно от всех мечтал, едва не стоил жизни Элис, его жене, единственному существу на свете, настолько ему дорогому и близкому, что он без нее и дня не смог бы прожить.

Да, так обманчива была его внешность и так умел он таить про себя свои чувства, что слыл самым уравновешенным, невозмутимым человеком на свете, и никто никогда не догадывался о том, какова истинная его натура.

325

– Вам бы у Олберта поучиться, – говорили люди. – Вот с кого надо брать пример. Олберт никогда ни о чем не тревожится, его ничем не прошибешь.

Таков был Олберт, когда ему почти сравнялось тридцать семь лет и когда в его жизни произошло это небольшое, но совершенно неожиданное событие.

Любительские спектакли были главным развлечением в Крессли и по мастерству исполнения весьма отличались один от другого, иной раз приводя зрителей в смущение и замешательство, а иной раз в восторг. Лучшим по праву считался местный драматический кружок, сокращенно называвшийся ДПКОК, что означало Драмкружок при Промышленно-кооперативном обществе Крессли. Этот кружок ставил не больше трех постановок в год и прилагал все усилия к тому, чтобы достигнуть профессионального уровня. И вот, когда приближалось время выпуска ежегодного рождественского спектакля, наиболее, пожалуй, ответственного в году, так как на рождественском любительском театральном фестивале в большом зале Промышленно-кооперативного общества все драматические кружки оспаривали друг у друга пальму первенства, в магазин, где работал Олберт, случайно зашла одна весьма свирепого вида дама из главной конторы общества, единодушно считавшаяся становым хребтом, опорой и столпом ДПКОКа и, уже направляясь обратно к выходу, внезапно увидела Олберта, солидно внимавшего с высоты своего гигантского роста какой-то миниатюрной покупательнице; дама внезапно приросла к месту и, подождав, пока Олберт освободится, решительно направилась к нему со словами:

– Скажите, вам приходилось когда-нибудь играть на сцене?

Более дикого вопроса Олберт еще отродясь не слышал и в полном замешательстве молча воззрился на вопрошавшую его даму, а его товарищ ответил за него:

– Как же, как же, он даже и у нас тут вечно что-нибудь представляет. Наш Олберт иной раз такие штучки откалывает, что сдохнуть можно.

– Не слушайте его, – сказал Олберт. – Он шутит.

– Я хочу знать, – спросила дама, – участвовали ли вы когда-нибудь в любительских драматических спектаклях?

– В драматических? – переспросил Олберт.

326

– В пьесах. Играли вы когда-нибудь в пьесах?

Олберт отрицательно покачал головой и даже позволил себе негромко хмыкнуть.

– Тут на будущей неделе обещался приехать один тип из «Мемориэл сиэтер» – будет пробовать его на роль, – ладил свое его коллега, любитель шуток. – Наш город хочет выставить Олберта против Аллана Ледда⁶ .

Не обращая ни малейшего внимания на неугомонного шутника, дама продолжала свой допрос:

– А вам никто не говорил, что вы похожи на полицейского?

– Да, кажись, кто-то говорил, – сказал Олберт, удивляясь, как это ей не надоест торчать тут целое утро и задавать идиотские вопросы. Делать ей, что ли, нечего?

Дама же, умолкнув, начала внимательно разглядывать Олберта со всех сторон, и продолжалось это так долго, что ему стало невмоготу и он полез под прилавок, делая вид, будто что-то там разыскивает. Он еще стоял, согнувшись в три погибели, когда дама заговорила снова, и в первую секунду ему показалось, что он ослышался.

– Чего такое? – спросил он, выпрямляясь над прилавком.

– Я спрашиваю, не хотите ли вы принять участие в нашей новой постановке? В драмкружке, в ДПКОКе, имею я в виду. Мы готовим для рождественского фестиваля пьесу Р. Белтона Уилкинса «Хозяйский сынок», и в ней есть роль полицейского инспектора. В нашей труппе нет ни одного актера, который бы так подходил для этой роли, как вы.

– Но я же не умею играть на сцене, – сказал Олберт. – Ничем таким сроду не занимался.

– Это совсем небольшая роль – примерно на страницу. Ее ничего не стоит выучить. И вы сами увидите, как это интересно и волнующе – принимать участие в любительском спектакле. Нет на свете ничего более увлекательного, чем сцена, уж вы мне поверьте.

– Ну, может, это и так, когда у вас к ней влечение,  что ли. Вам, конечно, лучше знать, – сказал Олберт и с облегчением перевел дух, увидев, что к прилавку подходит еще одна покупательница.

– Ну, хорошо, не стану отрывать вас от работы – сказала дама. – Но все-таки надумайте. Мы будем очень рады принять вас в свою семью, и вы тоже об этом не пожалеете. Репетиции у нас начнутся на будущей неделе. Я еще загляну к вам денька через два. А вы пока подумайте.

– Конечно, конечно, я подумаю, – сказал Олберт, имея в виду, что он выбросит из головы всю эту чушь, как только назойливая дама скроется за дверью. Вообразит же человек такое – играть на сцене! Это ему-то!

Однако выкинуть все это из головы Олберту не удалось. Что-то, какая-то мыслишка прочно засела у него в мозгу и не давала ему покоя все утро, пока он обслуживал покупателей, и в обеденный перерыв, когда дверь магазина заперли, он подошел к одной из молоденьких продавщиц, работавшей за прилавком напротив.

– Ты, я слыхал, тоже из этого ихнего драмкружка или как там его, верно?

– Из ДПКОКа? – спросила девушка. – Ну да! Это очень увлекательная штука. Для нашего следующего выступления мы готовим пьесу Р. Белтона Уилкинса. Она имела самый шумный успех за последние годы в одном из театров Вэст-Энда.

– Вон оно что, – сказал Олберт. – Я, знаешь, тоже слышал про эту пьесу. Какая-то ваша дамочка приходила ко мне сегодня утром.

– Это миссис Босток, я видела, как она разговаривала с тобой. Жуткая ведьма. Но деловая и помешана на театре. Мне думается, мы бы без нее пропали.

– Она сегодня вроде как пыталась меня завербовать, – сказал Олберт, – хотела всучить мне роль в этой вашей новой пьесе. Надо же, чего придумала! – Какое-то новое ощущение, незаметно угнездившись в нем, понемногу крепло все утро, и теперь он вдруг сделал открытие, что предложение миссис Босток приятно ему и даже как будто лестно, хотя он и понимал, что все это чушь собачья. – А мне всегда казалось, что вы для этих ваших спектаклей подбираете этаких пижонистых парней, а не таких вот простых, как я, – сказал, он.

– Не знаю, как тебе сказать, – промолвила девушка, расстегивая халатик. – А какую роль она тебе предложила?

328

–Полицейского.

– А, ну понятно! У тебя же самый подходящий тип. Ты прямо создан для этой роли.

– Но все же сразу поймут, что никакой я не актер. Поймут, как только я рот раскрою.

– А никто и не должен думать, что ты актер. Все должны думать, что ты полицейский.

– Но я не сумею такого на себя напустить.

– А разве полицейские что-нибудь на себя напускают? Ты просто должен быть таким, как ты есть, и будет то, что надо.

– Но я ни строчки не могу запомнить наизусть, – сказал Олберт.

– Откуда ты знаешь, ты же не пробовал?

– Хм, – промычал Олберт.

– Вот что, – сказала девушка. – Я притащу после обеда мой экземпляр пьесы, а ты поглядишь, какая у тебя там роль. Мне что-то помнится, она не очень велика.

– Да нет, не стоит беспокоиться, – сказал Олберт. – Я не собираюсь этим заниматься.

– Какое же тут беспокойство, – сказала девушка. – Почитаешь пьесу, сам все увидишь.

В этот день после обеденного перерыва можно было наблюдать, как Олберт, улучив минутку, когда у него нет покупателей, сосредоточенно углубляется во что-то скрытое от глаз под прилавком. Когда же магазин закрылся, Олберт подошел к девушке, одолжившей ему книгу, и сказал:

– Она не понадобится тебе до завтра? А то я, пожалуй, взял бы ее домой поглядеть.

– Ну что, тебе понравилось?

– Да понимаешь, я ведь ее только наполовину прочел, – сказал Олберт. – Ну, и, конечно, интересно, что там дальше будет. Любопытно знать, чем это все у них кончится, если, конечно, ты можешь еще на денек одолжить мне книгу.

– Понятно, возьми, – сказала девушка. – Ты увидишь – под конец это что-то захватывающее. Она же в Лондоне два года со сцены не сходила.

– Да что ты говоришь! – сказал Олберт. – Так долго?

– Ну а мы, разумеется, даем только один спектакль, – сказала девушка,– так что ты не очень-то распаляйся.

329

– Как ты думаешь, что случилось у нас сегодня в магазине? – спросил Олберт жену после вечернего чая.

Элис сказала, что понятия не имеет.

– К нам заявилась некая миссис Босток из главной конторы и спросила меня, не хочу ли я принять участие в этой новой пьесе, которую они сейчас готовят.

– Тебя?—изумилась Элис. – Тебя спросила?

– Ну да, я так и знал, – сказал Олберт.– Я знал, что ты скажешь – бред какой!

– Я вовсе не сказала, что это бред, – возразила Элис. – Я, конечно, удивилась, но вовсе не потому, что это бред. А какую роль она тебе предложила?

– А вот угадай, – сказал Олберт. – Только поглядела на меня и сразу предложила.

Элис подумала и рассмеялась.

– Ну, а почему бы нет? Почему бы тебе и не сыграть?

– А потому, – сказал Олберт, – что если ты идешь по улице и при этом смахиваешь немного на полицейского, так это одно, а расхаживать по сцене и представляться, будто ты полицейский, – другое. По-моему, я никогда не смогу этого сделать, а уж подавно, если человек сто, а то и больше будут пялить на меня глаза.

– Да кто его знает. Говорят, как только выйдешь на сцену и начнешь говорить роль, так и про публику забудешь.

– А если не публику забудешь, а роль? Тогда как?

– Ну, так ее же надо сначала выучить. И будут репетиции и всякое такое. Роль-то небось не такая уж большая?

Олберт нащупал в кармане книжку.

– Одна страничка всего. Я прихватил ее с собой.

– Ах, вот оно что! – сказала Элис.

– Понимаешь, эта девчушка Люси Фрайер притащила ее мне, а я начал читать, ну и вроде показалось интересно. В самом деле, знаешь, неплохая пьеса. Им бы надо пустить ее по телику. Она два года не сходила со сцены в Лондоне.

Элис взяла у него книгу и поглядела на заглавие.

– Да, я тоже про нее слышала.

– Там, видишь ли, про одного парня, у которого очень богатый папаша, и старик в этом малом души не чает. Старику, понимаешь, кажется, что этот его сыночек прямо

330

звезды с неба хватает, а на самом-то деле он сволочь, порядочная. Бездельник и прохвост.

– Ну а полицейский что там делает?

– Он появляется во втором акте. Дай-ка сюда, я тебе покажу. Этот малый сцепился с братом. Он, понимаешь, сбил кого-то машиной и не остановился, потому как был пьян вдрызг. А вот когда они там грызутся, вдруг появляюсь я и...

– Ты появляешься? – перебила его Элис. – А я думала, что ты совсем не разохотился на это дело.

У Олберта был смущенный вид.

– А я и не сказал, что разохотился, – пробормотал он.– Просто я, когда читал, все старался представить себе, будто это я говорю. И все.

– Понятно, – сказала Элис.

– Ну да, и все... Чего это ты на меня уставилась?

– Гляжу и все, – сказала Элис.

Два дня спустя миссис Босток появилась снова.

– Итак, – с устрашающей деловитостью изрекла она, – вы обдумали?

Он прочел пьесу, миссис Босток, – сказала, подходя к ним, Люси Фрайер. – Я давала ему свой экземпляр.

– Превосходно, превосходно!

– В самом деле занятная пьеска, – сказал Олберт. – Но чтоб играть, этого я вовсе не говорил. Уж больно, не по моей части, знаете ли. Вот Люси думает, справлюсь, да и моя хозяюшка тоже, а мне что-то не верится:

– Вздор, – сказала миссис Восток.

– Не гожусь я на это – чтобы выставляться перед такой кучей народу напоказ.

– Чушь, – сказала миссис Босток.

– Так небось это вам, актерам, просто. Когда не впервой, может, тогда и ничего. Привычка.

– В понедельник вечером приходите на репетицию, – распорядилась миссис Босток.

– Не знаю, право.

– Ко мне домой в половине восьмого. Не желаю ничего слушать, пока вы не познакомитесь с труппой и не попробуете, как у вас получится. Люси скажет вам адрес. – И она ушла.

– Настырная какая, а?

– Фурия.

331

– А ну ее к бесу, —сказал Олберт. – Не по мне все это.

Но в глубине души он был уже страсть как всем этим захвачен.

В понедельник вечером в семь часов двадцать пять минут, тщательно одевшись и вторично за этот день побрившись, он уже стоял у подъезда дома миссис Босток – большого, довольно мрачного с виду здания в викторианском духе, с огромными полукруглыми окнами, расположенного в конце длинной извилистой аллеи, ответвлявшейся от Галифакского шоссе, и почти тотчас к нему присоединилась Люси Фрайер.

Миссис Босток сама отворила им дверь и пригласила их в просторную, уютно-обветшалую гостиную, обставленную преимущественно небольшими диванчиками и креслами, а также книжными шкафами, вмещавшими такое количество книг, что Олберт не верил своим глазам: ему все время мерещилось, что он не в частном доме, а в публичной библиотеке. Его представили худому чрезвычайно импозантному мужчине с трубкой, который оказался мистером Бостоком, и тут же один за другим начали прибывать члены драматического кружка.

В пьесе было всего семь действующих лиц, но, помимо актеров, прибыли также те, чья деятельность протекает за кулисами, и вскоре в гостиную набилось довольно много мужчин и женщин, чрезвычайно схожих друг с другом в одном: все они говорили неестественно громко и словно бы старались перекричать друг друга. Олберт среди них чувствовал себя неловко, а когда миссис Босток, стоя на коврике у камина, хлопнула в ладоши и произнесла:

– Прошу внимания! Позвольте представить вам нашего нового коллегу, – и все глаза обратились на него, он готов был провалиться сквозь землю от смущения.