Текст книги "Любовь... Любовь?"
Автор книги: Стэн Барстоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)
Итак, все ясно. Остается только произнести это вслух, и я прислоняюсь лбом к столбу беседки, гляжу в глубину парка и говорю:
– Не волнуйся. Мы поженимся. Вот что мы сделаем.
214
Ингрид молчит, но вскоре я слышу какие-то звуки у себя за спиной, оборачиваюсь и вижу, что она плачет.
– Перестань расстраиваться, я тебе сказал, что мы поженимся. Ты же не думаешь, что я тебя брошу? Ты не думаешь, что я улизну и оставлю тебя одну расхлебывать всю эту кашу? Я, черт подери, конечно, не святой, но все же и не такой сукин сын.
Теперь она уже ревет белугой. Носовой платок пошел в ход, и водопровод открыт на полную катушку.
– Я всегда мечтала выйти за тебя замуж, Вик, – говорит она. – Часто мечтала о том, что ты сделаешь мне предложение. А теперь вот как все обернулось. Теперь получается, что ты вынужден. Не случись этого, ты ведь никогда бы не женился на мне? Знаю, что ты бы не женился. Знаю, что ты не любишь меня так, как я тебя люблю.
Ну хорошо, либо одно, либо другое, чего же она хочет? Вот женщины – всегда так.
– Но ведь теперь я женюсь на тебе? Женюсь? Я ведь сделал тебе предложение? Сделал?
– Нет, ты можешь не жениться на мне, если не хочешь, – неожиданно говорит она. – Я не стану принуждать тебя к этому.
Смешно! Даже если она не будет принуждать меня, а все остальные? Могу себе представить, что поднимется, если я хоть на секунду дам им понять, что не хочу идти на это. Я уже сейчас вижу, как они навалятся на меня всем скопом. Нет, чтобы такое выдержать, нужен парень покрепче, я на это не гожусь.
– Но ты же не укажешь мне на дверь, ты сама прекрасно это знаешь, черт подери, – говорю я, и, если это звучит нахально, ей-богу, я не виноват. Не такое уж это счастье знать, что она меня любит. Если бы она меня не любила, мы, может, никогда не влипли бы в эту историю. Мои слова вызывают новый поток слез.
– Нет, конечно, – говорит она, – конечно нет. Я же всегда мечтала о тебе. Ты сам знаешь.
Я отворачиваюсь и снова смотрю в парк.
– Ну вот, – говорю я спокойно, – теперь ты меня получила.
Я стою, смотрю в парк и жалею – жалею так, как никогда и ни о чем на свете не жалел,– что она попалась мне однажды на глаза.
215
Глава 5
I
Я наблюдаю, как вода уходит в сток раковины. Против часовой стрелки. Это зависит от притяжения Земли к Солнцу или чего-то в этом роде. В южном полушарии она течет по часовой стрелке. Интересно, что она делает на экваторе? Течет не крутясь, прямо вниз, должно быть. Мне приходит в голову, что было бы шикарно провести отпуск, разгуливая по Африке и наблюдая везде, где только сделаешь остановку, как уходит в землю вода. Сразу можно будет определить, когда ты пересек экватор: вода потечет в обратную сторону. Может, посчастливится попасть в такой город, который плюхнулся как раз на самый экватор, и в одном конце какой-нибудь улицы вода будет течь по часовой стрелке, в другом – против часовой стрелки, а посредине – прямо вниз. Пока ты будешь так разгуливать по Африке, тебе не грозит опасность попасть в беду – времени не хватит. На такую прогулочку уйдет, пожалуй, не один год...
– Виктор, чай на столе.
– Иду.
Сегодня понедельник, и на кухне тепло и уютно, оттого что наша Старушенция гладит белье. Возле моего стакана с чаем кусок горячей пикши, и обычно, когда она такая золотистая и хрустящая лежит на тарелке, а большие шарики хорошего сливочного масла тают на ней и она почти плавает в этом растопленном жире, у меня от одного вида ее слюнки текут. Но сегодня я жую ее и жую, точно какую-то картонку, и никак не могу проглотить. Наша Старушенция наблюдает, как я единоборствую с пикшей, которую всегда убираю единым духом, и говорит:
– Ты что не пьешь чаю, Виктор?
– Да не хочется.
– Ты вроде как любил раньше пикшу?
– Да я и люблю. Просто я не голоден, вот и все.
Половина седьмого. А в четверть восьмого я должен встретиться с Ингрид, и она ждет, что я ей что-нибудь сообщу. И подумать только, что было время, когда я, наевшись пикши и напившись чаю, разваливался на стуле, и единственный вопрос, который меня занимал, – куда бы лучше смотаться в кино, на какую картину.
216
Старик расчистил противоположный конец стола и разложил свои лотерейные билеты. Он любит заполнять их заранее, чтобы потом не позабыть.
– Ты что, напичкался сегодня всякой дряни? – спрашивает наша Старушенция.
– У меня ни крошки во рту не было.
Сегодня я пойду с Ингрид к ней домой, но сначала должен поговорить со Стариком и с матерью – я Ингрид это пообещал... Гладильная доска поскрипывает, когда наша Старушенция с силой налегает на утюг. Сейчас, в любую минуту, этот утюг может полететь мне в физиономию...
– Я к тебе обращаюсь, Вик, – доносится до меня голос Старика.
– Да? Что?
– Как ты полагаешь, говорю, может Шеффилдская сборная выиграть на этой неделе?
– А почем я знаю? – восклицаю я, давая некоторую разрядку своему напряжению. – Что я, пророк, что ли?
– Потише, потише! – говорит Старик. – Я вас, кажется, вежливо спросил, молодой человек.
– Но я же ни шута не смыслю в футболе. Пора бы уж тебе научиться разбираться самому, вместо того чтобы вечно спрашивать меня.
Брови Старика лезут вверх над оправой очков, и он вопросительно смотрит на мать.
– Чего это ты, белены объелся? – спрашивает она. – У тебя неприятности на работе или еще что?
– У меня все в порядке.
Я встаю из-за стола, беру вечернюю газету и сажусь в сторонке. Я собирался немного умаслить их прежде чем оглоушить своей новостью, а сам взял и сделал как раз обратное. Мне сейчас позарез нужен какой-нибудь предлог, к которому можно прицепиться, чтобы преподнести все это как бы невзначай. Я просматриваю газету от первой до последней строчки, не понимая ни единого слова, и вижу что уже без десяти семь. Больше тянуть нельзя. Это должно произойти сейчас, сию минуту. Старик тяжело дышит и бормочет что-то себе под нос, увековечивая шариковой ручкой свои футбольные прогнозы из лотерейных билетов. Гладильная доска поскрипывает, наша Старушенция все гладит и гладит.
Минуты две-три протекают в полном молчании, и я
217
слышу голос, который произносит – словно кто-то просунул голову в дверь и сообщает новость:
– Я собираюсь жениться.
На мгновение все звуки замирают, воцаряется мертвая тишина, и я понимаю, что это произнес я.
Наша Старушенция застыла с поднятым утюгом в руке, и даже Старик позабыл про свои билеты. Наконец наша Старушенция с громким стуком ставит утюг на подставку: она так ошарашена, что еще не может произнести ни слова.
– На ком же это ты собираешься жениться? – спрашивает она, когда к ней возвращается дар речи.
– На одной девушке, ее зовут Ингрид Росуэлл. Она живет на Парковом проспекте.
– Как же мы до сих пор ничего об этом не знали?
– Я и сам не знал раньше. Я только сейчас это надумал.
Наша Старушенция иной раз неплохо ворочает мозгами, она уже, по-видимому, сразу раскумекала что к чему.
– Похоже, тебе пришлось это надумать, так, что ли?
Я ерзаю на стуле. Не могу взглянуть ей в глаза. Она следит за мной, и Старик тоже, но он пока еще не сказал ни слова.
– Ты хочешь не хочешь, а должен жениться, так, что ли, Виктор? – спрашивает она напрямик.
Я открываю рот, пытаюсь что-то сказать, но не могу вымолвить ни слова. Вижу, что она ступает на коврик перед камином и направляется ко мне, съеживаюсь в комочек и прижимаюсь к спинке стула. Одна рука у нее приподнята, и я уверен, что сейчас получу затрещину. Но она опускает руку и вместо этого дает волю языку.
– Срамник ты, – говорит она. – Срамник и дурак набитый. Когда у тебя все впереди, связался с какой-то потаскушкой, с гулящей девчонкой, которая рада лечь под первого встречного...
– Она не такая. Не такая вовсе. Вот ты обзываешь ее черт знает как, а сама ведь даже и не знаешь ее совсем.
– Я знаю достаточно – знаю, что она ловко тебя заарканила. Подумать только, что ты мог бы жениться на любой хорошей, порядочной девушке! А вместо этого он.
218
видите ли, хочет жениться на какой-то шлюхе, которая сумела подцепить его на крючок...
Я вскочил со стула и ору. И сам удивлен, с каким жаром бросаюсь я на защиту Ингрид.
– Она не такая, говорю тебе! Ты же ее не знаешь!
– Ну-ка, помолчите вы оба, – говорит Старик. Он встает и становится между нами, так что мы вынуждены немного попятиться. – Я всегда считал, что в таких вопросах следует выслушать обе стороны.
– Ты всегда считал? – восклицает наша Старушенция. – Да ты-то что в этом смыслишь?
– Ну, мне как-никак шестьдесят второй год пошел, – говорит Старик, – и я когда-то, помнится, ухаживал за тобой, и женился на тебе, и помог тебе произвести на в свет троих ребятишек, так что, вероятно, и я кое-что в этом смыслю... И что правильно, то правильно – мне тоже не нравится, что ты так разошлась и обзываешь по всякому эту девушку, а сама и в глаза ее не видала. Я не возьмусь судить, кто из них тут больше виноват, знаю только, что, ясное дело, виноваты оба, иначе быть не может. Наш Виктор тоже не ангел бесплотный, такой же парень, как все парни, и, если эта девушка мягкая да привязчивая, всякое, конечно, могло случиться. Не они первые, не они последние. И если наш Виктор позабавился с девушкой, он, ясное дело, должен за это расплачиваться, как всякий другой, и это правильно.
– Сколько ей лет? – спрашивает наша Старушенция все еще угрюмо, но уже поспокойнее теперь, после того как Старик сказал свое слово.
– Девятнадцать.
– Совсем еще девчонка, – замечает Старик.
– В наше время некоторые девчонки в девятнадцать лет знают больше, чем мы, старухи, – сварливо говорит наша Старушенция и, кажется, готова развести свою бодягу снова.
– Всякие есть, да, может, она не из таких. Если б они оба были поопытней, так не попали бы в беду. Вот мы на нее поглядим, тогда нам легче будет судить. Когда ты ее приведешь сюда, Виктор?
– Могу в любой день.
– Я еще не сказала, что хочу видеть ее в своем доме, – говорит наша Старушенция.
– Ты же не выставишь за дверь свою сноху, Люси.
219
– Она мне еще не сноха.
– А я так думаю – чем скорее она станет снохой, тем лучше.
– А что скажут соседи, да и вообще все? – говорит наша Старушенция. – У Кристины была такая чудесная свадьба...
– Соседи пускай занимаются своими делами и не лезут в наши.
Ну и ну! Я еще никогда не видал, чтобы Старик так твердо стоял на своем. Жаль только, что это произошло по такому поводу.
– Видел ты ее родителей? – спрашивает наша Старушенция.
– Я сегодня иду к ним. Хотел сначала сообщить вам.
– Очень любезно с твоей стороны, – говорит она. – Все же ты там следи за своими манерами. Пускай не думают, что ты вырос под забором. И смотри, чтобы наш Джим не пронюхал про то, чего ему знать не положено. Рано ему слышать о таких вещах, успеет еще.
Я перехватываю взгляд Старика. Выражение лица у него какое-то странное – ничего не поймешь. Я отворачиваюсь и иду к вешалке взять пальто.
II
– Ты сказал им? – спрашивает Ингрид.
– Да. Сказал.
– А они что сказали?
– Да примерно то, что и следовало ожидать. Мать раскипятилась. Мне даже показалось, что она хочет запустить мне в голову утюгом. Ну, а Старик рассуждал довольно здраво.
– Не знаю, как я посмотрю им в глаза.
– Ну, у тебя все сойдет прекрасно. С отцом тебе будет совсем просто, а с матерью, конечно, немножко потруднее. Она хорошая, только надо ее поближе узнать. А что ты порядочная девушка, это она сразу поймет.
– Ты именно это им и сказал?
– Что – это?
– Что я порядочная девушка.
– Ну да, а что? Что же ты, не порядочная разве? Ты ведь знаешь, что я никогда иначе не думал.
220
Она с видом собственницы взяла меня под руку, словно боясь, что я убегу, – раньше она никогда так не делала, – и прижала к себе мой локоть. Я поглядываю на нее сбоку и замечаю, что в глазах у нее стоят слезы.
– Ну чего ты еще?
Она качает головой.
– Ничего. Просто меня всегда трогает, когда ты добр ко мне.
Господи! Какой же сволочью я, вероятно, был по отношению к ней иногда!
От перекрестка до их дома ходьбы всего несколько минут, и мы уже поднимаемся по ступенькам на крыльцо. Собираясь отворить дверь, она говорит:
– Смотри, не забудь – веди себя так, словно ты никогда у нас не был.
– Ты им, значит, об этом не рассказывала?
– Что ты, нет! Они и понятия не имеют о том, что ты здесь был.
– Ладно. Запомню.
Папаша у Ингрид небольшого роста, плотненький, чистенький, лет сорока пяти. У него чёрные, гладко прилизанные волосы, с пробором посредине. Глаза тоже почти совсем черные, но смотрят они на меня довольно дружелюбно, когда Ингрид представляет нас друг другу и мы пожимаем руки. На ногах у него замшевые шлепанцы на меху, серые фланелевые, отлично отутюженные брюки, серая сорочка, красный шерстяной джемпер и довольно пестрый галстук.
– А морозец сегодня пощипывает, – замечает он, стоя спиной к камину. – Я так и знал, что будут заморозки. Опять холодает... Ну что ж, присаживайтесь, э-э... Виктор. Ингрид, что же ты стоишь, возьми у него пальто. Ингрид берет у меня плащ, перекидывает его через руку и спрашивает, где мать.
– Наверху. Приводит себя в порядок, должно быть. Сейчас спустится.
Ингрид уходит и не возвращается. Мистер Росуэлл жестом предлагает мне кресло, и мы оба садимся. Он сидит в том самом кресле, в котором Ингрид сидела в тот вечер. Я смотрю на кушетку и вспоминаю, как она лежала на ней совершенно нагая, и думаю о том, что сказал бы ее отец, если бы он об этом узнал. И у меня мелькает мысль, что я мог бы, если на то пошло, проделать с ней
221
все здесь, где нам было уютно и тепло и где мы были надежно укрыты от всех глаз, а не там в парке, где было холодно и никто из нас, в сущности, не испытал удовольствия. .
Мистер Росуэлл тянется к телевизору и берет пачку сигарет «Плейере».
– Вы курите?
– Да... Спасибо. – Я беру сигарету, и мы закуриваем.
Теперь он сидит и смотрит на меня. Скорей бы уж возвращалась Ингрид!
– Вы, насколько я понимаю, никак не ожидали, что все это так обернется?
– Да, сказать по правде, не ожидал. Однако я готов принять на себя ответственность.
– Это правильно. Я рад, что вы не собираетесь увиливать от ответственности. Ингрид сообщила мне, что вы сделали ей предложение.
– Ну да... То есть я сделал это тотчас, как только я... Как только она...
– Это явилось для вас большой неожиданностью?
– Да, признаться.
– Но вы должны были предполагать, что это может случиться...
Я чувствую, что лицо у меня пылает.
– Да, конечно... но мы ведь не... Мы ведь не...
– У вас это еще не вошло в привычку?
– Да, вот именно. Это было всего один раз, вы понимаете...
Он смотрит на меня своими темными глазами. Я не знаю, о чем он думает, верит он мне или нет. Но сам-то я, по совести, считаю, что при других встречах мы с Ингрид проделывали, по существу, то же самое, и это ничуть не менее скверно, хотя и менее опасно, чем доходить до конца.
– Вы, конечно, знаете, что Ингрид еще несовершеннолетняя? А вы, вероятно, уже вышли из юношеского возраста?
– Да, полгода назад мне исполнился двадцать один год.
– Вы уже рассказали об этой истории вашим родителям?
Я киваю:
– Да, они об этом знают.
222
– И как они к этому относятся?
– Ну как они могут относиться! Они очень расстроены. Отец воспринял это гораздо спокойнее, чем мать,
– Конечно, как и следовало ожидать. Женщины ближе принимают к сердцу такие вещи. Такова уж их натура, должно быть, вы увидите, что то же самое происходит и с матерью Ингрид. У мужчин остается меньше времени для эмоций. Они должны думать реально о том, что практически можно предпринять.
Непонятно, куда провалилась Ингрид вместе со своей мамашей. Миссис Росуэлл явно испытывает мое терпение.
– Как я понимаю, вы прежде работали чертежником в конструкторском бюро на заводе Уиттейкера, а потом поступили в магазин?
– Да.
– И какое вы сейчас получаете жалованье? Я говорю ему, и он кивает:
– Вполне сносно.
Отворяется, дверь, и входит Ингрид со своей матерью.
Я вовремя вспоминаю, что, когда женщина входит в комнату, полагается из вежливости встать, и встаю. Одного взгляда на миссис Росуэлл для меня достаточно. Она мне не нравится.
Она маленькая, кругленькая и, пожалуй, немного моложе своего мужа; у нее светлые, коротко подстриженные волосы, все в мелких, аккуратно уложенных, точно приклеенных к черепу завитушках. На ней трикотажное платье бирюзового цвета, очень плотно облегающее фигуру или, вернее, то, что еще сохранилось от ее фигуры, потому что когда-то миссис Росуэлл была, по-видимому, недурно сложена, но теперь это главным образом внушительный бюст и внушительный зад. При этом она основательно затянута в корсет, и под мышками у нее из корсета выпирают мощные пласты жира. Я не сразу отдаю себе отчет в том, что именно производит на меня такое отталкивающее впечатление, а потом вижу, что это ее глаза: они светло-голубые, и что-то такое тупое и хитрое поблескивает в них, что я понимаю – тут мне несдобровать, даже если все сойдет гладко. И с ужасом думаю, что теперь, хочу я или не хочу, а мне придется весьма много общаться с ней и с мистером Росуэллом. Я чувствую, как все это обволакивает меня, словно какая-то гигантская сеть. Какой же я был болван! Если бы только я мог
223
выбраться отсюда! Даже сейчас я в глубине души еще никак не могу поверить тому, что все это правда и спасения для меня нет.
– Мама, познакомься, это Вик.
– Добрый вечер, – говорю я и собираюсь протянуть руку.
Она отвечает мне чрезвычайно сухим кивком и тоже говорит «добрый вечер». Я чувствую, что должен сказать еще что-нибудь.
– Я... Мне очень жаль, что наше знакомство происходит при подобных обстоятельствах. – Говорю я это только потому, что нервничаю как черт и тут же понимаю, что получилось совсем не то: я взял неверный тон, и голос мой звучит фальшиво, словно в глубине души меня все это только потешает.
– Вам не кажется, что ваши сожаления несколько запоздали? – говорит она без обиняков.
Ингрид опускает глаза, и я чувствую, как улыбка, которая, кстати сказать, была совсем неуместна, сползает с моего лица.
Они обе подходят к кушетке и садятся. На миссис Росуэлл довольно короткая юбка, и, когда она усаживается на кушетку, юбка задирается выше, чем положено. Я гляжу на ее ноги и все прочее. Ноги миссис Росуэлл интересуют меня меньше всего на свете, на черта они мне сдались, но это уже получается невольно. Ну, короче говоря, я смотрю на ее ноги – ноги как ноги, ничего особенного, – а она смотрит на меня, смотрит и смотрит не отрываясь, и я чувствую, что начинаю краснеть. Могу себе представить, что она будет говорить мистеру Росуэллу, когда я уйду! «Ты разве не заметил, как он пялил глаза на мои ноги? Этот мальчишка – обыкновенный эротоман. Если мы впустим его в наш дом, увидишь, он постарается залезть в постель ко мне!» Что-нибудь в таком духе.
Слышу, как кто-то называет меня по имени, и вижу пачку сигарет «Плейере», которые протягивает мне отец Ингрид.
– Закуривайте.
– Нет, спасибо, попробуйте мои. – Достаю портсигар, угощаю его сигаретой. Затем, спохватившись, оборачиваюсь к миссис Росуэлл:
– Извините! Вы курите?
224
После некоторого колебания она берет сигарету.
– У вас очень славный портсигар, – говорит мистер Росуэлл. – Разрешите взглянуть?
Протягиваю ему портсигар, и он основательно разглядывает его со всех сторон, открывает и закрывает, поворачивает так и этак и даже взвешивает на ладони.
– В. А. Б. – произносит он. – А что значит «А»?
– Артур. Мое второе имя – в честь отца.
– Понимаю... Да, очень хорошенькая вещица и, вероятно, довольно дорогая.
– Понятия не имею, сколько он стоит. Я получил его в подарок.
– Это я ему подарила, – говорит Ингрид. В день его совершеннолетия.
– Ты подарила? – переспрашивает мамаша, протягивает руку и берет портсигар у супруга. – Довольно дорогие ты делаешь подарки.
– Вовсе он не такой дорогой, – говорит Ингрид и слегка краснеет, словно боится, что мать сейчас спросит, сколько она за него заплатила.
Но мамаша отдает мне портсигар, не углубляясь в дальнейшие подробности.
– Как давно вы знакомы с моей дочерью? – спрашивает она меня, словно какая-нибудь герцогиня – садовника, который пришел наниматься по рекомендации. Я даже жду, что она прибавит: «Браун», но она предпочитает никак меня не называть и придерживается этого весь вечер.
– Вообще-то мы знакомы довольно давно, но подружились примерно-полтора года назад.
– Подружились! – говорит она, и ее маленький ротик кривится. – Вы, вероятно, отдаете себе отчет в том, как это должно было расстроить отца Ингрид и меня.
– Конечно, это должно было вас расстроить. Вполне понятно. – Я стараюсь изобразить раскаяние, и сделать это мне не так уж трудно, так как я чувствую себя глубоко несчастным.
– Я полагаю, что ваши родители тоже имеют свое мнение на этот счет?
– Ну да, конечно... то есть...
– И я полагаю, что они, разумеется, взваливают всю вину на Ингрид и утверждают, что это она вас завлекла?
225
– Ну нет. Я бы этого не сказал.
– Так вот, я хочу довести до вашего сведения, что, по нашему мнению, Ингрид тут почти совсем не виновата. Я знаю, как воспитывалась моя дочь, и знаю, какая она скромная девушка. Она могла себе это позволить только под очень большим давлением с вашей стороны.
(О нет, вы глубоко заблуждаетесь, миссис Росуэлл! Не под таким уж большим давлением, если на то пошло.)
– Я воспитала свою дочь как приличную, благонравную девушку, которая умеет себя держать в любом, самом лучшем обществе...
(Вы, значит, считаете, что дали ей образцовое воспитание, так, что ли? А не мешало бы ей у нашей Крис поучиться, куда ей до нее!)
– У нас хорошие связи, и мы возлагали большие надежды на ее брак. Мы совсем не в восторге от того, что нам приходится выдавать нашу дочь замуж под дулом пистолета.
Послушать ее, так я сознательно обрюхатил Ингрид, чтобы получить возможность жениться на ней, а ведь на самом-то деле дуло пистолета все время направлено на меня. Это было бы просто смешно, если бы не было так ужасно. Я искоса поглядываю на папашу Росуэлла, но он смотрит на свою супругу и молчит, давая ей выговориться до конца.
– Вам известно, что Ингрид несовершеннолетняя и не может без разрешения родителей вступить в брак?
– Постой, постой, Эстер, – вступается мистер Росуэлл. – Я не слишком разбираюсь в таких вопросах, но не думаю, чтобы в этом случае закон оказался на твоей стороне. По-моему, им в два счета дадут разрешение, хотя бы в интересах ребенка.
Они, кажется, считают, что я потащу их в суд, чтобы жениться на Ингрид! Вот было бы здорово, если бы они встали сейчас да и сказали: «Мы не даем нашего согласия, Ингрид не будет вашей женой». Только бы они меня и видели! Но вот ребятенок... Над этим я как-то еще ни разу не задумывался. Интересно, мальчишка это будет или девчонка? Но что бы там ни родилось, это будет мой ребенок, мой и Ингрид. А я вовсе не подготовлен к роли отца. Просто не готов, и все.
Я вижу, что мамаша Росуэлл воззрилась на мистера Росуэлла, и мне кажется, что она сейчас спросит: «На
226
чьей же, собственно, ты стороне?» Однако она немного сбавляет тон.
– Я просто хочу напомнить, что, кроме них двоих, есть еще другие лица, кровно заинтересованные в этом деле.
– Мне кажется, Виктор это понимает, – говорит мистер Росуэлл. – По-моему, он сожалеет о случившемся ничуть не меньше, чем сожалел бы на его месте любой другой молодой человек.
(В тысячу раз больше, старина! Ты даже не представляешь себе, как я сожалею!)
– Ему уже пришлось объясняться со своими родителями, и, вероятно, это было не так легко. Я тоже совсем не в восторге от такого начала их совместной жизни, но теперь этого уже не поправишь, значит, надо исходить из того, что есть. Виктор как порядочный мужчина пришел к нам и заявил, что хочет жениться на Ингрид, и я уважаю его за это. А что касается Ингрид, то насколько я понимаю, она ни о чем другом и не мечтала, как только стать женой Виктора, с ребенком или без оного.
Эти слова заставляют Ингрид слегка покраснеть; она сидит, не поднимая глаз.
В общем, учитывая все обстоятельства и тот факт, что я предпочел бы никогда не знать о его существовании, этот старикан начинает мне даже нравиться, и он тоже как будто не считает меня последним подонком. А мамаша поджимает свой маленький ротик и, по-видимому, очень недовольна тем, что ей не дали еще немного надо мной покуражиться, и даже слегка растеряна оттого, что ее муженек так быстро выложил карты на стол. Однако она молчит, но я уже ясно представляю себе, как она может разойтись, когда нет мистера Росуэлла, чтобы держать ее в узде. Словом, веселого мало.
– Я полагаю, что нам надо перейти к практическим вопросам, – говорит мистер Росуэлл тоном делового человека, который не любит терять времени даром и находит, что пора закругляться. —Нужно решить, когда будет свадьба и где они будут жить. Я считаю, что пожениться им нужно как можно скорее, недельки через три-четыре, и тихо, без всякого шума. Что вы скажете, Виктор?
– Мне кажется, это правильно.
По мне, хоть завтра, раз этого не миновать. Я могу говорить только «ладно» и «хорошо», потому что теперь уже все решается помимо меня. От меня больше ничего
227
не зависит. Но мне страшно от того, как молниеносно начало все это разворачиваться. Всего месяц назад я был волей идти, куда хочу, делать, что хочу, а пройдет еще месяц, и я уже буду женат, женат на девушке, которую я не только не люблю, но которая мне даже не особенно нравится, а затем к тому же скоро стану отцом! О, болван, безмозглый болван!
– Может случиться, разумеется, – говорит папаша Росуэлл, – что все это еще окажется ложной тревогой. Однако едва ли. И поскольку вы все равно уже будете женаты, то это ничего не изменит.
От этого просто сдохнуть можно как все выворачивается наизнанку! Ведь они же считают нас обыкновенной влюбленной парочкой, которая давно решила поженишься и просто не дотерпела до свадьбы. Они понятия не имеют о том, как в действительности обстоит дело, и я не могу им этого открыть. Я мог бы им сказать только одно: что это будет первоклассная хохма, если я окручусь с Ингрид, а потом все окажется ложной тревогой!
– Вам, разумеется, придется ограничиться регистрацией брака,– говорит мистер Росуэлл, и у миссис Росуэлл начинают дрожать губы, и она лезет в карман за носовым платком.
– Когда я только подумаю, – говорит она, почти слово в слово повторяя то, что говорила Старушенция, – как я всегда мечтала о свадьбе Ингрид... о приличной красивой свадьбе, в церкви, с певчими... Ингрид в белом подвенечном платье... Съедутся все родственники и друзья... Когда я только подумаю, какой торжественный это должен быть день... А теперь вдруг так... украдкой от всех...
Ингрид сжимает ее руку.
– Это не имеет значения, мама. Для меня это не важно.
– Но для меня важно, – говорит миссис Росуэлл. – Это самый торжественный день в жизни матери.
– Ну, тут уж ничего не попишешь, боюсь, что с этим мы должны будем примириться, – говорит мистер Росуэлл. – А значит, лучше всего перестать об этом думать. Теперь остается решить самое главное – где они будут жить. Есть у вас какие-либо предложения на этот счет, Виктор?
– Право, я еще не знаю... – Все это происходит так стремительно, я не успеваю даже подумать. У меня в голове только одна мысль: если бы все это как-то обошлось,
228
если бы я мог из этого выкрутиться! Я всегда мечтал о том, что, когда я встречу свою девушку, мы с ней будем жить вдвоем, в маленьком домике или хотя бы для начала в маленькой квартирке. В уютном гнездышке, отдельно от всех – только она и я. – Я еще не успел этого обдумать, – говорю я. – Мне кажется, мы могли бы нежить у нас дома на первых порах. Пока не получим возможность обосноваться отдельно.
– А впоследствии вы имеете в виду арендовать дом?
– Да, конечно. Приобрести собственный дом мне не по карману.
Похоже, что у мамаши Росуэлл при этом заявлении кривятся губы, но, может быть, мне это только кажется. В таком состоянии, как у меня сейчас, я могу вообразить что угодно.
– А как смотрят на это ваши родители?
– Я пока еще не говорил с ними об этом. Но думаю, они будут не против. Места у нас хватит.
– У меня есть предложение, – говорит он. – Мы обсуждали это перед вашим приходом. Я часто бываю в отъезде, и, если Ингрид уедет тоже, ее мать останется совсем одна. Конечно, нельзя пришить Ингрид к материнской юбке на всю жизнь, но я не вижу причины, почему бы первое время вам не пожить здесь. Ближайшие месяцы будут для Ингрид довольно трудным испытанием, и присутствие матери значительно ей все облегчит. А вам это даст возможность не торопясь подыскать себе квартиру или поднакопить деньжат, чтобы приобрести собственный дом в рассрочку. Ну, что вы скажете?
А что опять-таки могу я сказать? Они все это уже решили без меня. Я гляжу на мамашу Росуэлл, которая молчит. Я подозреваю, что они обсудили этот вопрос и оставили его открытым до тех пор, пока не увидят, что я собой представляю, можно ли терпеть меня под одной с ними крышей. По-видимому, настолько-то я все-таки выдержал испытание. Все же я бы, конечно, предпочел жить в привычной для меня обстановке, особенно теперь, когда я далеко не уверен, что за тип эта мамаша. Но мое дело маленькое, решаю ведь не я.
– Что ж, ладно... Благодарю вас.
Теперь мы сидим и обмениваемся какими-то пустопорожними фразами, и они начинают выспрашивать то да се о моей семье. Рассказываю им о Старике, и о нашей
229
Старушенции, и о Крис, и о Джиме, и о Дэвиде. Кажется, им было бы приятнее, если бы мой Старик оказался врачом или юристом или хотя бы держал какую-нибудь лавчонку на худой конец, лишь бы не шахтером. Но я никогда не стыдился профессии моего отца и теперь не собираюсь. По-видимому, Крис и Дэвид несколько вознаграждают мамашу Росуэлл за перенесенное разочарование, потому что мамаша Росуэлл – сноб, это ясно как божий день.
В начале десятого, проглотив чашку чаю с печеньем и пообещав мистеру Росуэллу познакомить его с моим Стариком, я смываюсь. Ингрид идет проводить меня до угла.
– Ну как? – спрашивает она, когда мы выходим на улицу.
– Как будто ничего, сошло. Во всяком случае, это уже позади.
– Для тебя, но не для меня, – говорит она. – Мне все это еще предстоит.
– Ну, у тебя все будет в порядке. Мои тебя не укусят. Главное, держись просто, не напускай на себя ничего, не выламывайся, и ты с ними чудно поладишь.
Да и почему бы ей не поладить, думаю я. Она, в общем-то, славная девчонка, и их же никто не принуждает жить с ней до скончания века, лет сорок, а то и больше. Это, в общем-то, как пожизненный приговор, и даже не скостят срок за хорошее поведение...
– Когда мы к ним пойдем?
– Мне кажется, чем скорее, тем лучше. Может быть, завтра вечером?
– Ох, боже мой... Ладно, завтра, так завтра.
