Текст книги "Любовь… любовь?"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Обожди, – сказала женщина. – Еще рано. Нет смысла сейчас идти к нему.

– Я пойду, – сказал Кристи, продолжая шагать дальше. – Я пойду и разыщу Томми.

Выйдя из-под моста на залитое лунным светом пространство, он резко остановился и внезапно, вскинув руки, закричал. Подоспевшая к нему женщина спросила:

– Чего ты? Что с тобой?

– Томми! – простонал Кристи, дрожа с головы до пят. – Глянь, глянь, глянь!

И, поглядев во мрак, куда, как безумный, простирал он руку, женщина увидела что-то темное и бесформенное, покачивавшееся на илистой воде возле запруды.

– Томми! – крикнул Кристи, и женщина зашептала, боязливо оглядываясь по сторонам:

– Тише, ты, не ори!

– Это Томми! – повторил Кристи и, оттолкнув женщину, бросился напрямик к воде, продираясь сквозь колючие сорняки.

– Куда ты! – крикнула женщина. – Не валяй дурака! Воротись!

– Я иду к тебе, Томми! – во всю мочь заорал Кристи.

С минуту женщина стояла в нерешительности на берегу, затем повернулась и быстро пошла по тропке прочь от моста, на ходу запихивая деньги в сумочку. Она услышала, как за ее спиной Кристи тяжело плюхнулся в воду, и, спотыкаясь, припустилась бегом.

Понуро стоя посреди комнаты, Кристи твердил:

– Я нашел его, мама. Я нашел Томми Флинна, но он утонул. Он был весь как есть мокрый, он утонул. Я не мог до него добраться.

В тупом отчаянии матери была какая-то покорность. Она смотрела не на сына, а на сержанта полиции, который привел Кристи домой.

– Где?.. – спросила она еле слышно, так что полицейский догадался скорее по движению губ.

– В реке.

– Он умер, – сказал Кристи. – Он весь мокрый, он утонул.

– Полно, Кристи, сынок, не расстраивайся так. Ему сейчас хорошо. Говорю тебе, он теперь счастлив.

Но Кристи не слышал, что говорит мать, и вдруг расплакался, и начал валиться прямо на нее. Она пыталась поддержать его, но тут подоспел сержант и подхватил Кристи под мышки.

– Давайте-ка лучше отнесем его наверх, – сказала мать, и сержант кивнул. Он, как ребенка, поднял Кристи, на руки и понес по лестнице в спальню, а Кристи продолжал плакать, уткнувшись головой ему в грудь.

Сержант отошел в сторону и молча смотрел, как мать, торопливо раздев сына, крепко растирает его махровым полотенцем. Потом она укрыла Кристи, заботливо подоткнув одеяло со всех сторон. Во взгляде сержанта читалось сочувствие. Чиркнув спичкой, мать затеплила ночник, стоявший в миске с водой на комоде. Кристи тихонько плакал.

– Он не любит темноты, – пояснила мать, собирая мокрую одежду Кристи и выпроваживая сержанта из комнаты. – Думаю, теперь он уснет.

Спустившись вниз, сержант вдруг вспомнил, что следует снять головной убор, и вытер вспотевший лоб.

– Все насквозь мокрое, – сказала мать, щупая одежду сына. – До нитки. Что же такое случилось с ним?

– Его, видно, как-то угораздило упасть в реку, – сказал сержант. – Джонсон, наш постовой, доложил мне, что сынок ваш прибежал к нему весь мокрехонек и все кричал, что там, дескать, в реке Томми Флинн. Но когда Джонсон пошел с ним туда, там никого не оказалось, – плавал только труп собаки. Похоже, что ваш сын мертвую собаку и принял за этого самого Томми Флинна.

Мать опустила голову и закрыла лицо руками.

– Джонсон-то не придал этому значения. Он говорит, что часто видал вашего сына в городе и знает… – Сержант смешался и умолк.

– Он знает, что у Кристи голова не в порядке, – сказала вдова.

– Ну да, примерно так, миссис. – Сержант переступил с ноги на ногу. Затем с таким видом, будто его только сейчас осенило, полез за блокнотом в карман.

– Вам, понятно, не до того, – сказал он, – но я должен представить рапорт. Может, вы сообщите мне кое-какие сведения о вашем сыне…

– А что вы хотите знать?

– Ну, при чем тут этот самый Томми Флинн? И почему ваш парень так его разыскивает?

– Он встретился с ним во время войны, – сказала вдова, подняв голову и глядя куда-то мимо сержанта. – Мой сын служил в торговом флоте. Он был вполне здоров тогда. Такой же был, как все. А этот Томми Флинн был его закадычным другом. Кристи, бывало, в каждом своем письме домой поминал про Томми Флинна. Ни о чем другом не писал – все про него. Во всех письмах – все Томми Флинн да Томми Флинн, что Томми Флинн сказал да что Томми Флинн сделал. Да еще о том, как они с Томми Флинном заживут, когда окончится война. Они надумали открыть на паях предприятие по мытью окон. Томми Флинн говорил, что после войны будет большая нехватка рабочих рук по этой части, и все, что им потребуется, – это пара лестниц да тележка, и тогда денежки так и польются им в карман… Ну, словом, Кристи уже все обдумал: как Томми Флинн приедет сюда и поселится с нами. Томми был сирота. А я, что ж, я тоже была не против, он, похоже, славный был малый и сметливый, знал что к чему и о Кристи заботился…

– Вы сами-то его никогда не видали? – спросил сержант.

Вдова покачала головой.

– Нет, никогда, но Кристи был о нем очень высокого мнения. Вы понимаете, Кристи почти не помнил отца, а этот Томми Флинн был немного старше его. И он вроде как опекал Кристи. А потом, когда война уже шла к концу, на их корабль напал японский самолет одного из этих летчиков-смертников, камикадзе, и корабль сгорел. А Кристи бог весть сколько носило по морю на каких-то обломках. Когда его подобрали, он был совсем не в себе и только все спрашивал про Томми Флинна. Всё считали, что Томми, верно, затонул вместе с кораблем, но Кристи не хотел этому верить. Он начинал беситься и кричал, что они все лгут.

– Но его же небось полечили?

– Да, конечно, его лечили. Но сказали, что совсем, до конца, излечить нельзя. Только вы бы никогда ничего за ним не заметили, пока на него не накатит. И когда он воротился домой, первое время с ним этого даже не случалось.

– А как часто бывают у него эти… как их… припадки? – спросил сержант.

– Да нет, не часто. Иной раз целый месяц пройдет и хоть бы что. Просто людям кажется, что он какой-то немножко туповатый. А до чего же был смышленый прежде…

– Так почему бы вам не показать его еще какому-нибудь доктору? – посоветовал сержант. – Ведь этак он чего и сотворить над собой может.

– Я обращалась к доктору, – сказала вдова. – А потом попробовала поговорить об этом с Кристи… ну, понятное дело, когда он был в нормальном состоянии. Но он стал просить меня и молить, чтобы я не позволяла увозить его из дому. Страшно расстроился вдруг и заплакал. Сказал, что умрет, если его куда-нибудь запрячут… Вот что самое скверное, понимаете, – то, что он не болен, не здоров. Иначе я бы уж знала, что надо делать…

У нее перехватило горло и задрожали губы, но она тут же твердо сжала их и посмотрела на сержанта.

– Вы приглядите за ним, если он попадется вам на глаза, хорошо, сержант? – спросила она.

– Я пригляжу, – заверил ее сержант, хмуря брови. – Но все же на вашем месте я бы полечил его еще маленько, миссис.

– Может, вы и правы, – сказала вдова. – Теперь, пожалуй, придется подумать об этом снова.

Сержант взял каску.

– А как насчет того, что он натворил сегодня ночью? – спросила вдова. – Ничего не будет?

– Нет, не думаю. Рапорт, конечно, написать придется. Да обойдется, ничего. Он ведь не нарушил закона.

«На этот раз нет», – подумал сержант про себя и сунул руку за борт мундира.

– Вот, кстати, возьмите-ка это. Вывалилось у него из кармана. – Сержант положил мокрые бумажки на стол. – Четыре фунта.

Он заметил изумление и испуг, отразившиеся в глазах матери, прежде чем она успела отвести взгляд.

– Вы что ж, не против, чтобы он брал с собой столько денег, сколько ему вздумается? – спросил он, наблюдая за вдовой.

– Нет, не всегда… Но все же у него должны быть деньги в кармане… так надежнее, думается мне, – на случай, если он попадет в какую-нибудь переделку.

Сержант кивнул; затем, прежде чем взяться за ручку двери, еще раз поглядел на вдову.

– Ну ладно, я пойду.

Вдова, казалось, пробудилась от задумчивости.

– Да, да, хорошо… Спасибо и извините за беспокойство.

– Я только исполняю свою обязанность, миссис. – И сержант, пожелав вдове спокойной ночи, шагнул за порог.

Когда дверь за ним захлопнулась, вдова посмотрела на деньги, лежавшие на столе. Она взяла их и некоторое время машинально перебирала в пальцах, а беспорядочные мысли теснились у нее в голове. Потом она подошла к комоду и достала из ящика кошелек. Проверив содержимое кошелька, она положила его обратно, задвинула ящик и поднялась наверх в свою комнату.

Став на стул, она достала коробку из-под ботинок, стоявшую на полке над стенным шкафом; в этой коробке хранились все их сбережения – ее и сына. Взяв в руки коробку, она сразу поняла, что в ней ничего нет – коробка была слишком легкой, – но все же приподняла крышку. Сердце сильно застучало у нее в груди, и она легонько покачнулась, стоя на стуле. В коробке хранилось около ста фунтов стерлингов – теперь их не стало. Пропали все их сбережения, все, что у них было.

Она сунула коробку обратно на полку, слезла со стула и поставила его на прежнее место возле кровати. Прижав руку ко лбу, она тщетно пыталась собраться с мыслями. Из спальни Кристи не доносилось ни звука. Она вышла из своей комнаты и с минуту постояла перед дверью в спальню сына. Потом спустилась вниз и обшарила все карманы его мокрой одежды, сушившейся перед камином. Ни единого пенни. Вдова упала на стул и, закрыв лицо руками, тихонько всхлипнула.

На утро, когда Кристи проснулся, она стояла возле его постели.

– Ты взял деньги из коробки, Кристи. Что ты с ними сделал? – спросила она. – Куда ты их девал?

– Он утонул, – сказал Кристи. – Томми утонул. Он был весь мокрый и мертвый уже.

Больше ничего она не могла от него добиться и немного погодя ушла из дому. Кристи не проявлял ни малейшего желания встать с постели, и мать, возвратившись домой, время от времени спрашивала его в надежде, что он оправился от пережитого накануне потрясения.

– Деньги, Кристи? Что ты сделал с деньгами, вспомни! – Она настойчиво повторяла свой вопрос, выговаривая каждое слово медленно, отчетливо, раздельно, словно обращаясь к малому ребенку.

Но Кристи лежал, уставясь в потолок, и ничего ей не отвечал, только в темных его глазах появлялось затравленное выражение.

Он так ни словом и не обмолвился с ней больше. Поиски Томми Флинна пришли к концу. И вскоре мать позволила им прийти и увезти Кристи.

Умершие и живущие
Перевод Татьяна Озерская

Он осторожно пробирался между могил, словно боясь ступить в змеиное логово. А ведь каких бы, казалось, опасаться ему здесь змей – разве что тех, из его собственного далекого прошлого; но они за все эти долгие годы уже потеряли, верно, свои ядовитые зубы…

Он видел теперь, что память обманчива. Кладбище стало иным. Надгробные памятники, которые с того берега реки показались ему, когда он вышел из дверей вокзала, чем-то вроде груды обломков, сваленных между деревьями на склоне холма, теперь растянулись на большое пространство, почти до самой кладбищенской ограды, и у него мелькнула мысль, что для погоста скоро придется прикупать соседний участок. Зряшное все это дело, подумалось ему. Сам он, если мысль о смерти и посещала его – а это, случалось с ним не часто, – всегда предпочитал кремацию. Ну а похороны в море и еще того лучше. Ни тебе отпевания, ни могильных плит.

Он пошел дальше, осторожно ступая по сырой высокой траве, и наконец выбрался на асфальтовую дорожку на другом краю кладбища; здесь он остановился, неуверенно оглядываясь по сторонам, стараясь припомнить расположение могил, и тут на склоне холма показалась фигура могильщика; он шел широким, размашистым шагом, держа на плече лопату с налипшими на ней комьями глины. Когда он подошел ближе, человек обратился к нему.

– Хочу отыскать могилу Уильяма Ларкина, – сказал он. – Его схоронили дней десять-пятнадцать назад.

Могильщик опустил лопату, оперся на нее, вытер шею синим носовым платком.

– Новый участок?

– Нет, давнишний, семейный. Мне думалось, я сразу найду его, но здесь все как-то изменилось.

– Ларкин?.. А-а! – Могильщик был уже немолод. Он внимательно посмотрел на незнакомого человека, но так и не признал его. – Да-да… Это вон там.

Он снова вскинул лопату на плечо, и они стали вместе взбираться по склону холма, обмениваясь обычными случайными замечаниями насчет погоды. Но не успели они сделать и двадцати шагов, как в памяти человека что-то прояснилось, и ему уже не нужно было ничего указывать – он сам нашел могилу.

Поставив одну ногу на край каменной ограды, он разглядывал мраморное надгробие, но тут же опомнился и снял ногу. И это же самое, неожиданно властно возникшее ощущение, что он совершает неблагопристойность, удержало его руку, когда он бессознательно стал шарить по карманам, отыскивая сигареты и спички. На мраморной плите были высечены две надписи; верхняя появилась здесь двадцать лет назад: «Джейн Эллис, бесценная жена и мать…», а под ней – совсем свежая: «Уильям Генри Ларкин, супруг ранее усопшей… горячо любимый отец, горько оплакиваемый…» Горько оплакиваемый!.. Ишь как здорово! Интересно, кто это из них додумался. Да и то сказать, разве на могильных плитах когда-нибудь сроду писали правду? Можно себе представить, как бы это выглядело: «Наконец-то господь его прибрал…» или «Давно бы уж ему пора на тот свет…»

Ну что ж, и они, как положено, довели свое притворство до конца.

Он стоял, вперив взгляд в могильную плиту, но глаза его уже не читали надписей; перед ними воскресало то, что было когда-то, пятнадцать, а то и больше лет назад. В этом состоянии глубокой задумчивости она и нашла его здесь – женщина, которая быстро шла по тропинке, огибавшей лавровые деревья, росшие вокруг водоема возле домика могильщика; в руках у нее была ваза, наполненная водой до краев, и плетеная корзинка, над которой покачивались и подпрыгивали в такт ее шагам красные и желтые головки тюльпанов. Увидев человека, неподвижно стоявшего у могилы, она приостановилась и несколько секунд издали наблюдала за ним. Синий дождевой плащ, поношенная синяя куртка и синий свитер безошибочно выдавали в нем моряка. Он был высок и худ и казался даже чрезмерно исхудалым; смуглая загорелая кожа туго обтягивала его острые скулы; у него был довольно крупный нос и голубые, слегка навыкате глаза. Он сильно изменился за эти годы, и все же она сразу узнала его, своего младшего брата.

– Так, так, – сказала она, и он вздрогнул и, оборотясь, поглядел на нее через плечо. – Ты все ж таки приехал наконец!

Ее неожиданное появление застало его врасплох; когда он заговорил, голос его звучал чуть-чуть насмешливо и покровительственно, но, возможно, это было скорее средством самозащиты, – широкая улыбка, расплывшаяся на его лице, говорила без слов, как он искренне привязан к сестре и рад встрече с нею.

– Так, так, – сказал он, словно бы передразнивая ее, – так, так, это, значит, Энни. Малютка Энни.

– Я уж думала, что ты совсем не приедешь, – сказала она, пробираясь к нему поближе между могил. – Мы даже по радио пытались с тобой связаться…

– Я был в море, – сказал он. – Вы меня здорово удивили. Никак не мог понять, почему это вы вдруг обо мне вспомнили.

– Это Генри надумал передать по радио.

– Вот уж кому, кому, но чтобы я Генри мог понадобиться, этого, признаться, не ожидал.

– Это он ради отца… Отец хотел тебя видеть.

– Отец? Меня?

Опустившись на колени, она утвердила вазу в углублении между мраморными плитами и один за другим начала ставить в нее тюльпаны на длинных стеблях.

– Не будь таким злопамятным, Артур. Все эти обиды давно позади… И теперь ты можешь радоваться – он ушел от нас, а тебя здесь даже не было.

– Злопамятным! – повторил он. – Радоваться! Он же проклял меня и выгнал из дому… Стоял на крыльце и орал, чтобы я не смел больше переступать порог его дома. Ты же знаешь, как это было, Энни. Ты все слышала. Ну и притом, – добавил он, так как она ничего не ответила, – я ведь был в море. Плыл с Кубы. Не мог же я зафрахтовать себе самолет.

– Откуда же ты узнал, что он умер? Почему ты пришел сюда, а не прямо домой?

– Какой-то малый сказал мне. Я встретил его в городе на улице, и он меня признал, а я даже не мог припомнить, кто он такой. Ну, как он мне сказал, так я и пришел прямо сюда.

Он стоял, глубоко засунув руки в карманы плаща, и смотрел, как она устанавливает цветы в вазе, иной раз обрывая стебли покороче, чтобы букет выглядел красивее.

– Это ты ухаживаешь за могилой? – спросил он. – Это все твоих рук дело?

– Я и раньше всегда ухаживала, – сказала она и, помолчав, продолжала без малейшего оттенка досады: – Остальные заглядывают на кладбище только на пасху, а я хожу сюда круглый год. Когда мы схоронили маму, я всегда заботилась об ее могилке, ну, а теперь их здесь стало двое, но ухода, в общем-то, не прибавилось.

– Здесь еще хватит места и для других, – сказал он. – Как тогда? Ты с такой же охотой будешь ухаживать за могилой Генри или Сисси?

– А может, это буду я, – сказала она. – Тогда как?

– Ты их переживешь.

– Может статься, – сказала она. – Ну, а может, это будет Люси: она старше всех нас.

– Люси?

Сестра быстро, искоса поглядела на него.

– Папина вторая жена. Я ее имела в виду.

– Он, выходит дело, женился снова?

– Восемь лет назад. – Она поднялась с колен и взглянула брату в глаза, стоя по другую сторону могилы. – Ты не мог этого знать, потому что никогда не давал о себе вестей.

Он пожал плечами, чувствуя себя неловко под ее прямым пытливым взглядом.

– Ну, ты же понимаешь, как это бывает. Меня носило по всему свету: то в Канаду, то в Австралию, то в Сингапур. Теперь был в Южной Америке… Да и в чем я, если на то пошло, виноват? Разве кому-нибудь из вас интересно было обо мне знать? Ну и мне тоже не хотелось ничего ни о ком знать. Ни о ком, кроме тебя, Энн. Я часто думал о тебе, как-то ты живешь. – Его взгляд скользнул по ее обнаженной девичьей руке, затем он снова поглядел ей в лицо. – Знаешь, я очень рад, что свиделся с тобой, Энни.

Ее глаза потеплели.

– И я рада видеть тебя, Артур, – сказала она. – Я ведь ничего не знала, где ты и что с тобой. Когда мы тебя ждали, а ты не приехал, я подумала, что, может, ты…

– Умер? – Он рассмеялся. – Ну, нет, Энни. Ты ведь знаешь поверье – это только хороших людей господь рано прибирает к себе.

– А ты, значит, плохой, так, что ли?

Он сразу ощетинился, когда она так всерьез приняла его в шутку сказанные слова.

– Уж по крайности никогда не прикидывался, будто я лучше, чем есть.

– Как некоторые другие, так, что ли?

– Я ведь ничего не сказал.

– Но ты же это имел в виду?

– Послушай, – промолвил он, неловко переминаясь с ноги на ногу, – ну, к чему ты это завела? Сначала обвинила меня в том, что я злопамятный, а теперь говоришь за меня то, чего я не говорил. Мы с тобой пятнадцать лет не видались, Энни. Зачем ты так?

– Да, ты прав. – Она подняла корзинку, надела ее на руку. – Прости меня, Артур. Просто уж очень мне обидно было, что ты не поспел вовремя.

– Как это случилось?

– Бронхит. Застарелый недуг. Он уже много лет от него страдал. А последние холода доконали его.

Они снова вышли на асфальтовую дорожку и начали взбираться по склону холма, направляясь к воротам кладбища.

– Интересно, – сказала она, помолчав, – что ты почувствовал, возвратившись сюда после стольких лет?

– Странно как-то, конечно, поначалу… – Он нахмурился. – А в общем-то, мало что здесь изменилось: два-три новых дома… Хотя что-то все же стало вроде бы по-иному.

– Это тебе так кажется просто оттого, что ты давно здесь не был.

– Да, конечно, все уже кажется каким-то другим, если ты долго был в отсутствии.

Она опять бросила на него искоса быстрый взгляд снизу вверх.

– Все?

– Да нет, пожалуй, – неуверенно сказал он. – Пожалуй, не все.

Она глубоко вздохнула, и, когда он снова заговорил, голос его звучал чуть резче – в нем, сквозила досада.

– Все мы какими были, такими и остались, Энни. Ты, может, думала, увидав меня, что Генри и Сисси примут блудного сына с распростертыми объятиями? Я был отсюда далеко, вы по-прежнему жили здесь, но все равно, и вы и я – мы все те же, те же самые люди.

– А он уже не был прежним.

– Кто?

– Отец… Ты бы просто глазам своим не поверил, как он переменился. Никогда бы ты не подумал, что эта женщина может сотворить с ним такое – это нужно было видеть. Но я-то видела. Я все время наблюдала, как происходила в нем эта перемена – из месяца в месяц, изо дня в день даже.

– Что же это такое она с ним сотворила?

– Она смягчила его сердце, Артур. Научила его кротости. Через несколько лет после женитьбы на ней он был уже совсем другим человеком. Точно вся эта злоба и ожесточенность капля по капле испарилась из него. И тогда он, снова захотел тебя видеть. Это стало самым заветным его желанием – повидаться с тобой перед смертью.

– Я был в море, – пробормотал он. – Что же я мог сделать?

– Но ведь ты приехал, – сказала она, – сразу приехал, как только смог.

– Ну да, как только смог.

Он не сказал ей, что, сойдя с корабля, он еще целую неделю раздумывал – стоит ли ему ехать сюда. Впрочем, ему почему-то казалось, что она догадывается об этом. Но так или иначе, он ведь все равно опоздал бы. Он достал сигарету, которую не решался закурить раньше, и они в молчании дошли до ворот.

– Ты пока ступай один… – начала было она, когда они вышли на улицу, но он взял ее за руку, не дав ей договорить.

– Давай посидим здесь минутку, – сказал он, – давай потолкуем еще немножко.

Она послушно направилась следом за ним к скамейке и села рядом; откинувшись на спинку скамейки, он вытянул ноги и закурил сигарету; она сидела выпрямившись, поставив на колени корзину, опираясь на нее.

Несколько минут прошли в молчании; казалось, им нечего было больше сказать друг другу. Моряк поежился и поднял воротник своего плаща.

– Тебе холодно?

– Да как-то прохладно здесь наверху.

– А мне показалось, что сегодня совсем тепло, – сказала она. – Такой погожий весенний денек.

– Весенний! – насмешливо хмыкнул он. – Вот она – английская погодка! Всякий раз, как возвращусь из плавания, так продрогну здесь до костей.

– Должно быть, ты просто очень уж привык к этим жарким странам.

– Я люблю солнце, люблю тепло, – сказал он. – По мне, так никогда не может быть слишком жарко. Другие плохо переносят жару в Южной Америке, а по мне, так ничего не может быть лучше. Верно, я все же осяду где-нибудь там, а пока я – перекати-поле.

Она опять помолчала, потом спросила:

– Ты, видно, никогда не думал о том, чтобы вернуться на родину?

– Куда на родину – сюда? – сказал он. – А что я тут буду делать?

– То же, что и в любом другом месте.

– А мне пока и так хорошо: гоняю себе по белу свету, вижу много всякого разного. Я же матрос. Ничем не связан, никаких забот. Куда захочу, туда и зафрахтуюсь.

– Ну, а потом?

– Что потом? – спросил он.

– Когда ты побываешь всюду и все поглядишь. Что потом?

– Ну, а потом, как я сказал: осяду где-нибудь в Южной Америке, а то так подамся и еще куда-нибудь подале.

– А по-моему, везде и всюду одно и то же, Артур, – сказала она. – Повсюду такие же люди и так же занимаются каждый своим делом, как и здесь.

Он швырнул окурок в траву за дорожкой.

– Здешней жизнью я был сыт по горло уже давным-давно.

– Вот ты и уехал.

– Ну да, вот я и уехал. И как раз вовремя.

Она хотела еще что-то сказать, но промолчала и повернула голову, прислушиваясь.

– Полдвенадцатого пробило, – сказала она. – Мне надо идти. Сейчас будет перерыв на обед, а я еще должна купить кое-что.

Они встали и пошли дальше по улице. Потом она сказала:

– А тебе совсем не обязательно таскаться со мной по магазинам, если нет охоты. Ступай домой и подожди меня. Люси сейчас нет дома, но я дам тебе свой ключ.

Однако он покачал головой:

– Нет, Энни, мой визит окончен. Я повидал все, что мне хотелось повидать. А насчет всего прочего, так я уже опоздал.

– Но ведь ты только-только приехал… Не можешь же ты уехать так сразу. Люси будет очень рада познакомиться с тобой.

– Да на кой это ляд? – сказал он. – Она меня не знает, для чего это я вдруг свалюсь к ней как снег на голову.

– Ну, а Генри и Сисси?

– Ах да, старина Генри и наша милейшая Сисси! – Как, кстати, они поживают?

– Ничего, неплохо. Генри открыл паяльную мастерскую, а муж Сисси служит теперь управляющим в кооперативном бакалейном магазине. Генри подумывает выставить в этом году свою кандидатуру в муниципальный совет.

– Все, значит, при деле; все славно, прочно пристроились кто куда. Как и положено почтенным, трудолюбивым, добропорядочным гражданам. Нет, Энни, я им ни к чему, и они мне ни к чему. И также ни к чему им знать, что я тут был, и тебе незачем им об этом докладывать.

– Но, Артур…

– Нет, – сказал он. – Это я серьезно. Пообещай мне не говорить им, что ты меня видела. Пусть себе думают обо мне так, как думали всегда. Не хочу, чтобы они сызнова принялись перемывать мне все косточки.

– Ах, Артур, – сказала она, – но послушай…

– Обещай! – повторил он и внезапно улыбнулся.

Она поглядела на него с недоумением, и он сказал: – Мне вдруг вспомнилось кое-что из тех, давно прошедших лёт. Помнишь, как отец, чуть смеркнется, загонял нас в постель, а я вылезу, бывало, в окно и по крыше угольного сарая скачусь вниз и драл на свидание к этой девчушке, что жила по дороге на Ньюленд?

– Помню. А пуще всего помню, как ты проделал это в последний раз ночью в декабре, когда вдруг выпал снег.

– Ну да, я тогда поскользнулся и слетел с крыши прямо во двор, и отец услыхал шум, на мою беду. Ты, Энни, старалась выгородить меня, но Генри протрепался отцу. – Он, задумавшись, поглядел куда-то поверх ее плеча. – Отец избил меня тогда в кровь, а я избил Генри. В ту ночь я и порешил, что убегу из дому. Но никому не сказал ни слова, признался только тебе одной. Ты меня тогда не предала и не предашь и теперь, верно, Энни?

Она поглядела на него долгим, пристальным взглядом.

– Я никогда не предам тебя, Артур, – сказала она.

– Славная ты, Энни, – сказал он и взял ее за руку. – Моя маленькая, славная Энни… Как это никто не женился на тебе до сих пор?

Ее щеки слегка порозовели.

– Мне и так неплохо. А что же ты сам-то живешь бобылем?

– Ну, я… Ты ведь меня знаешь. Я же говорил тебе – сегодня здесь, завтра там, ни перед кем не в ответе.

– А теперь опять куда глаза глядят?

– Опять, – сказал он. – Прямо сейчас, сию минуту.

Он легонько поцеловал сестру в щеку и выпустил ее руку.

– До свиданья, Энни, – сказал он. – Береги себя.

Он пошел прочь, а она еще долго сидела не двигаясь. Отойдя на несколько шагов, он оборотился и помахал ей рукой, потом зашагал дальше. Внезапно его походка изменилась: плечи распрямились, шаг стал упругим, и вскоре она услышала, как он принялся лихо насвистывать. Почему вдруг? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Чтобы отвести глаза прохожим? Да какое ему было до них дело! Может быть, чтобы обмануть самого себя? Только, уж конечно, не для того, чтобы обмануть ее. Ведь та, что, поднявшись со скамейки, смотрела ему сейчас вслед, была единственным человеком на свете, которого он никогда не смог бы обмануть.