Текст книги "Любовь… любовь?"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Он кивает:

– Знаю. Быть может, это отчасти потому, что я так часто в отъезде.

– В общем, так или иначе, у Ингрид на первом месте всегда была мать, и она вечно плясала под ее дудку, а я все время чувствовал себя нахлебником и даже хуже, потому что нахлебник тот хоть может приходить и уходить, когда ему вздумается, а она все время долбила мне насчет моих обязанностей и моей ответственности за семью и в то же время не давала мне возможности проявить какую-то заботу и нести какую-то ответственность, потому что я в доме был просто никто… А потом, когда случилось это несчастье и она даже не дала мне знать, я так обозлился, что чуть тогда же не ушел из дому насовсем.

– То есть как это не дала тебе знать?

Я рассказываю ему, как пришел домой и нашел дверь запертой и как миссис Олифант сообщила мне о том, что произошло. Ясно вижу, что он ничего об этом не знал, однако не подает виду.

– Она даже пыталась обвинить меня в случившемся, – говорю я ему.

Весь этот разговор отнюдь не доставляет мне удовольствия. Не очень-то приятно говорить человеку в глаза, какая у него жена гадина, даже если он сам на это напросился.

– Послушать ее, так можно подумать, что я невидимкой стоял там на лестнице и собственноручно спихнул Ингрид вниз…

Я жду, что он скажет что-нибудь и я пойму, многое ли ему известно, но он ничего не говорит.

– Но тем не менее ты решил остаться?..

– Да… А потом дела пошли еще хуже. Ингрид стала хандрить, слоняться по всему дому без дела, словно у нее какой-то смертельный недуг, и никакими силами нельзя было заставить ее встряхнуться. Она считала, что я бесчувственный.

– Потеря ребенка была для нее большим ударом, ты же понимаешь.

– Само собой разумеется, понимаю, но не может же она до конца своей жизни вести себя так, словно это произошло только вчера. Мне, ей-богу, кажется, что миссис Росуэлл нарочно не давала ей выйти из этого состояния.

– Словом, как я понимаю, ты хочешь сказать, что основная причина всех бед – в миссис Росуэлл? – спрашивает он, пристально глядя на меня.

– Да… Да, я именно это хочу сказать.

Жутко неудобно говорить человеку такие вещи про его жену, особенно если он к тому же славный малый. А мне волей-неволей приходится винить во всем мамашу Росуэлл – ведь не могу же я сказать ему о самой главной, об истинной причине – о том, что я никогда по-настоящему не любил Ингрид.

– Может, выпьешь кружку пива? – спрашивает мистер Росуэлл.

– Нет, спасибо. После пива меня весь день будет клонить ко сну.

Он берет себе кружку светлого.

– Насчет выпивки ты не особенно силен?

– Нет, не особенно. Я довольно быстро косею.

– Ну, тут стыдиться нечего, – говорит он, – Это, скорее, очко в твою пользу. – Он берет нож и вилку. У него-то аппетит, как видно, нисколько от всей этой истории не пострадал. – Так каковы же теперь твои планы? – спрашивает он. – Ты вернулся к своим?

– Нет, я живу у сестры.

– С родителями у тебя сейчас не совсем ладно?

– Да, вроде так.

– Ты сейчас, значит, как бы на положении отверженного?

– Я уже начинаю к этому привыкать. Я не первый день чувствую себя отверженным.

– Знаешь, – говорит он, вертя в руках нож, – у меня складывается такое впечатление, что ты почему-то считаешь себя несправедливо обиженным, и притом уже давно. Словно тебя обошли, обманули в чем-то. Можно даже подумать, что и женитьбу-то эту тебе навязали на шею.

Мне становится не по себе, потому что он что-то начинает лезть в бутылку.

– Может быть, ты жалеешь, что женился?

– Да, жалею.

– Почему же ты женился? – спрашивает он и смотрит на меня в упор. – Потому что любил Ингрид или потому, что она забеременела?

Я молчу.

– Ну хорошо. Ты хочешь быть женатым на Ингрид?

– Я не хочу быть женатым на двух женщинах сразу – и на Ингрид, и на ее мамаше.

Поручиться не могу, но мне кажется, что он едва не ухмыльнулся.

– Твое теперешнее положение тоже не завидное, – говорит он. – И самому жить негде, и жену привести некуда.

– Это верно.

Довольно глупое положение, в сущности.

– А в конце концов не так уж это плохо, – говорю я, потому что его слова задевают меня за живое. – Ушел я сам, по доброй воле, и могу не возвращаться, если не захочу. Мне теперь не надо думать о ребенке, и никто меня не может больше ни к чему принудить.

– А кто же тебя к чему-нибудь принуждает? – спрашивает он, не повышая голоса.

– Хорошо, вы, предположим, нет. Но не нужно изображать все это так, будто я только и жду, когда Ингрид позовет меня назад. Я сам ушел, не забудьте.

– Правильно, ты ушел. Но с другой стороны, еще не известно, захочет ли теперь Ингрид принять тебя обратно.

– Совсем на это непохоже, судя но тому, как она себя вела.

– В таком случае, – говорит он, – пожалуй, самое разумное во всех отношениях – положить, этому браку конец. Забудь, что ты был женат. Полгода – срок небольшой. Ингрид могла бы потребовать с тебя алименты, но, по-моему, она в этом не нуждается. Но конечно, она захочет получить развод. Ты ведь не станешь возражать, не так ли?

– А какие у нее будут основания для развода?

– То, что ты ее покинул, вероятно. Будь мы в Америке, можно было бы еще добавить нанесение психической травмы.

– Вот это было бы лихо, верно?

– Да, не правда ли? В разводах всегда есть что-то юмористическое.

– Боюсь, как бы мне не околеть со смеху.

– Что ж, Вик, вот, значит, к чему мы с тобой пришли. Ты же сам не захочешь быть связанным с женой, с которой ты живешь врозь, и, конечно, Ингрид тоже будет стремиться получить свободу. Она молода, привлекательна. Ей захочется выйти замуж снова. Да и ты со временем женишься, я полагаю.

– Я, знаете ли, уже сыт по горло.

– Так что теперь ты решил покончить с этим и стать свободным?

– Я этого не говорил.

– Я так тебя понял.

– Я сказал только, что могу это сделать, если захочу. Я сказал, что не собираюсь вымаливать ни у кого подачек и никто не принудит меня больше делать то, чего я не хочу. И вы можете передать это от меня Ингрид, и ее мамаше, и вообще всем. – Я уже до того разошелся – чувствую, что грублю, но мне сейчас наплевать.

– Я не принимаю поручений, Вик. Если ты хочешь сказать что-нибудь Ингрид, тебе придется сделать это самому.

– Черта с два могу я это сделать, когда мамаша сторожит каждый ее шаг. Она меня не выносит, вы сами это знаете.

– Да, знаю. Но мне ты нравишься. Я по-прежнему считаю тебя порядочным юношей и не жалею о том, что ты стал моим зятем.

– Премного вам благодарен. – Я пытаюсь произнести это как можно ядовитее, но в душе я польщен. Просто удивительно, как это приятно сознавать, что ты еще можешь кому-то нравиться.

К нам подходит официантка, и мистер Росуэлл заглядывает в меню.

– Что ты хочешь на сладкое? – спрашивает он. – Пудинг или яблочный торт?

– Пожалуй, ни то, ни другое, только чашку кофе.

Он заказывает две чашки кофе, и официантка, шаркая подметками, уходит. Это довольно пожилая тетка в толстых чулках, и белая мятая наколка криво сидит у нее на голове. Вообще это отнюдь не первоклассное заведение, мебель выкрашена темной масляной краской, и на стенах – дешевые обои, но посетителей много, и все больше мужчины. Как видно, этот кабак пользуется популярностью среди определенной публики – коммивояжеров, приезжих и всякого такого народа, потому что здесь можно плотно поесть и выпить. Мы сидим в углу (между нами и соседним столиком – вешалка) и можем разговаривать без помех.

– Предположим, я бы снял отдельную квартиру, – говорю я. – Что вы на это скажете?

– Скажу, что это чрезвычайно облегчило бы положение. Если ты предложишь Ингрид поселиться с тобой и она откажется, тогда, разумеется, ты будешь страдающей стороной. Юридически.

– И смогу потребовать развода?

– Думаю, что да.

– А как вы считаете, согласится она? Ведь ей придется устроиться на работу, чтобы мы могли оплачивать квартиру.

– А почему ты сам не спросишь ее об этом?

– Как, черт подери, могу я это сделать? – говорю я, закипая снова. – Ее мать облысеет от злости за ночь, если узнает об этом.

– Лысая жена мне ни к чему, – говорит он, – но все же, мне кажется, мы можем рискнуть.

– Вы хотите сказать?..

– Я хочу сказать, что в этом вопросе мнение миссис Росуэлл играет второстепенную роль – главное, что думает по этому поводу сама Ингрид. Если ты хочешь ее видеть, тогда… – Он умолкает. – Ты хочешь ее видеть?

Я молчу, отвечаю не сразу. Наконец говорю:

– Да, я бы хотел.

– Ну что ж, хорошо. Где?

– Только не у вас дома.

На этот раз он уже явно ухмыляется, ухмыляется во весь рот.

– Да, тут миссис Росуэлл действительно может облысеть, если только я предложу такое, – говорит он.

Глава 9

I

В этот вечер мы с ней исходили миль десять – говорили и говорили все снова и снова, не понижая голоса, не боясь, что ее мамаша в соседней комнате. Нам о многом нужно было поговорить, многое обдумать – на ближайшие сорок лет, в сущности. А такие вопросы не решишь с наскока. Однажды мы в одно мгновение решили свою судьбу ночью в парке, но на этот раз – нет. На этот раз я много думал обо всем… И сейчас думаю, и мы говорим. Никогда прежде мы с ней не говорили так много – мы оба не очень-то были сильны по части разговоров, и, быть может, никогда больше не придется нам так много говорить. Как знать, если бы мы немножко больше беседовали друг с другом и немножко меньше позволяли себе дуреть, все вышло бы по-иному. Но что было, то было, и по-иному не вышло. Ну, а раз так, теперь надо уж постараться, чтобы хоть дальше было лучше.

Пробродив по городу бог знает сколько часов, мы приходим в парк и садимся в нашей старой беседке.

– Ты представляешь, какую тебе придется выдержать с ней бучу, представляешь? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Знаю.

– Ты должна ей показать, что все обдумала и решила твердо и что ей тебя не отговорить.

– Это будет нелегко, – говорит она. – О тебе она слышать не может.

– А вот твой отец на нашей стороне.

– Мой отец – золото. Я не знаю, что бы было, если бы не он.

– Да, он хороший малый, твой отец. Он мне правда очень нравится.

– А это большая квартира, Вик? – спрашивает она, – Много потребуется мебели?

Я улавливаю нотку радостного волнения в ее голосе и понимаю, что теперь у нее есть цель, которая поможет ей выстоять против мамаши. И в стомиллионный раз объясняю, что еще не был в этой квартире и ничего не знаю.

– А как ты думаешь, когда нам можно будет посмотреть?

– Да когда хочешь, по-моему. Они небось ждут, что мы поглядим, прежде чем дать ответ.

– А тебе хочется снять эту квартиру, Вик? – спрашивает она.

– Нам же выбирать не приходится, – говорю. – Это будет здорово накладно, но мы как-нибудь справимся, я считаю.

– Нет, я хочу сказать… Я спрашиваю, хочешь ли ты ее снять в том смысле, что… Хочешь ли ты, чтобы мы опять были вместе?

Я собираюсь с мыслями, прежде чем ответить.

– Мне кажется, что мы по-настоящему еще не пробовали, – говорю я наконец. – Мы с тобой муж и жена и должны посмотреть, что у нас получится, если мы будем жить отдельно, вдвоем. Может, через два месяца мы будем швырять друг в друга сковородками, но тогда по крайней мере нам не придется никого винить, кроме самих себя.

– А я думаю, что так не будет. – Она придвигается ближе, кладет голову мне на плечо, и я обнимаю ее одной рукой, совсем как когда-то. – Это были ужасные полгода, правда? – говорит она.

– Да уж.

– Если бы кто-нибудь сказал мне год назад, что все это может произойти, я бы никогда не поверила.

– Угу. – Чувствую, что еще секунда – и я начну ее целовать. Это невероятно, до чего она меняется, когда поблизости нет ее мамаши.

– Вик, – говорит она через несколько минут, – все это время, ну, ты знаешь, когда я не хотела, чтобы ты приближался ко мне… Я не то чтобы совсем не хотела, но только почему-то, пока мы жили у нас дома, мне казалось, что это как-то неудобно.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать. – Вспоминаю, как я тоже всегда чувствовал себя неловко, ложась с ней в постель, – хотя казалось бы, что ж тут такого, – и как скрипели пружины, и как я старался не оставлять ничего в туалетном столике, боясь, что мамаша Росуэлл обшарит его днем. Какого черта должен был я этого стыдиться, никому не известно, но так вот действовало на меня ее присутствие.

И теперь я целую Ингрид, потому что она заговорила как раз о том, что особенно меня мучило. Ведь если бы это не наладилось, тогда у нас с ней ничего бы не склеилось.

– Когда мы будем жить отдельно, все будет по-другому, – говорит она. – У нас все будет в порядке.

– Да, тогда уж мы будем делать все, что захотим… – Я улыбаюсь. Чудно, как некоторые мысли откуда-то вдруг залетают в голову. – Я никогда не видел тебя в ванне – только раз, в наш медовый месяц.

– Тебе хочется увидеть меня в ванне?

– Да. Ты очень симпатично выглядишь, когда ты вся в мыльной пене и кожа у тебя такая скользкая и блестящая.

Она смеется.

– Ты ужасно чудной.

– Да, чудной. Но вполне нормальный.

– Да, вполне. А правда, удивительно все-таки, – говорит она, – как мы сидим и болтаем. Это ведь в первый раз мы так вот просто разговариваем.

– Если не считать того вечера, когда ты уже знала, что у тебя будет ребенок.

– Да. Тогда, да. В тот вечер ты сказал, что женишься на мне.

Ну нет, мне совсем не хочется ворошить сейчас все это снова, и я обнимаю ее покрепче и говорю:

– Мы можем ведь и не только говорить, если ты не против.

– А что же еще?

Я просовываю руку к ней под пальто.

– Ну, как ты думаешь?

– Немного холодно сегодня, тебе не кажется?

– Нас что-то никогда это не пугало раньше.

– Ну, знаешь, просто немножко дико – такая старая супружеская пара и… занимается бог знает чем в парке, А вдруг кто-нибудь придет?

– Никто же раньше почему-то не приходил? И притом, как ты сама сказала, мы ведь супружеская пара.

– Но у меня нет при себе моего брачного свидетельства.

– У тебя обручальное кольцо на пальце.

– Кто же поверит, что я обнимаюсь здесь с собственным мужем?

Я не могу не рассмеяться, а она закидывает руки мне за шею, и обнимает меня крепко-крепко, так крепко, что крепче нельзя, и повторяет снова и снова:

– О, я люблю тебя, Вик, я люблю тебя, люблю тебя…

Так что тут у нас все в порядке.

II

Возвращаясь домой к Крис, я снова перебираю в уме все, что произошло. Ингрид любит меня. После всего, что случилось, после того, как я так гадко поступал с ней, после этого несчастного случая – выкидыша, после того, как ее мать изо всех сил старалась восстановить ее против меня, после всех моих безобразных выходок она все еще любит меня и готова попробовать начать все сначала. Люблю я ее или нет – это уже вопрос особый, но не это сейчас важно. Важно другое: теперь я знаю, что поступаю правильно. Я вел себя как подонок, и мне это осточертело, и теперь я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы это исправить. И кто его знает, быть может, в один прекрасный день и будет так, как говорила Крис: мы увидим, что любим друг друга каждый по-своему, и эта любовь поможет нам жить. Я надеюсь, что так будет, потому что ведь это на долгие-долгие годы.

А я теперь многое передумал и переоценил. Все, что произошло со мной, кое-чему меня научило, открыло мне глаза на жизнь и всякое такое. И я теперь понимаю: весь секрет в том, что никакого особенного секрета нет, и ничего такого сверхъестественного – ни бога, ни черта, ни рая, ни преисподней. Вы, может быть, скажете, хорошо, в чем же тогда суть жизни? А я вам отвечу: в самой жизни, вот и все. И этого вполне достаточно, потому что в жизни очень много хорошего, так же как и плохого. И еще я считаю, что не существует таких вещей, как грех и наказание за грехи. Есть только то, что ты совершаешь, и потом то, что из этого проистекает. Есть вещи правильные и есть неправильные, и если ты поступаешь неправильно, то у тебя все пойдет вкривь и вкось, и в этом и есть наказание. Но все это, конечно, не так просто, потому что, если ты будешь поступать только правильно, у тебя не обязательно все будет как нельзя лучше, потому что, помимо всего прочего, существует еще случай, удача, и ты можешь из кожи лезть вон, а удачи тебе не будет, это уж от тебя не зависит. И если вы скажете, почему одному ни в чем не везет, а другому всегда везет, в то время как он-то и есть самый скверный, а тот хороший, вот тут я скажу: а разве это не вопрос удачи? И кроме того, он, может быть, вовсе и не такой везучий, как вам кажется, потому что вы же не можете заглянуть к нему в душу, и, если у него шесть автомобилей и он каждый год отдыхает на курорте где-нибудь на юге Франции, так ведь не это главное – главное то, что творится у него в душе.

Короче, я это вот к чему: нужно делать все, что от тебя зависит, и как можно лучше, и надеяться на лучшее. Делай то, что ты считаешь правильным, и тогда ты будешь поступать так, как поступают миллионы других везучих или незадачливых на всей земле. А уж если тебя стукнет по башке – случай, судьба, называй это как хочешь, – ты, как и всякий другой, можешь только пожать плечами, потому что всегда старался поступать правильно и не заслужил плохой участи. Но тут уж ничего не попишешь.

А пока я собираюсь сделать все, что от меня зависит, и поглядеть, как на этот раз получится.

Вот и конец притче.

Вечер прохладный, и меня немного познабливает, когда я шагаю домой. Еще две недели и уже снова святки.

Рассказы

Поиски Томми Флинна
Перевод Татьяна Озерская

Как-то декабрьским вечером, когда до рождества оставались считанные недели, Кристи Уилкокс после на редкость теплого ненастного дня, быстро утонувшего в фиолетовых, внезапно нахлынувших сумерках, забрел в Крессли в поисках своего давно пропавшего дружка Томми Флинна.

На фабрике, где работал Кристи, ребята утверждали, что у него не все дома и осталось это, дескать, с войны; но они, так же как и управляющий, мирились с его недостатком, потому что физически Кристи был вполне крепок и здоров и притом совершенно безобиден, да и не так уж не в себе, чтобы стоило об том говорить. Он был вполне нормален почти всегда, и только временами на него накатывало, и тогда он становился как одержимый в своем безрассудном, неутолимом стремлении во что бы то ни стало разыскать Томми Флинна, своего товарища, которого он не видел с той ночи, когда их корабль разнесло на куски. Так вот, как только на него накатит, Кристи покидал свой маленький домик в предместье Крессли, где жил с матерью-вдовой, и отправлялся на поиски Томми Флинна. Порой он обращался к кому-нибудь из прохожих с вопросом:

– Вы не видали Томми Флинна?

Прохожий иной раз пробурчит что-то себе под нос, а то так просто поглядит на Кристи и пойдет своей дорогой, а Кристи будет стоять на тротуаре и жалобно смотреть ему вслед – растерянный, беспомощный, одинокий, опустив плечи, понурив голову.

Но это случалось редко, обычно же Кристи никого не беспокоил своими расспросами – он лишь пытливо, с тоской всматривался в прохожих и по дороге заглядывал в каждую пивную, в каждый бар и там опять окидывал взглядом одно за другим все плававшие в облаках табачного дыма лица. Ведь Томми Флинн был большим любителем посидеть в пивной.

Но Кристи нигде не удавалось найти Томми. Не удавалось это Кристи потому, что Они не хотели ему помочь. Все Они знали, где он, где Томми Флинн, но не хотели сказать Кристи. Они либо безучастно смотрели на Кристи, либо ухмылялись и подмигивали друг другу, потому что Они знали, где найти Томми Флинна, но сказать не хотели.

Кое-кто из Них пытался иногда уверить Кристи, что Томми Флинна нет в живых. Но Кристи знал, что это не так. Он знал, что Томми Флинн жив и ждет, чтобы Кристи его разыскал. Кристи был нужен Томми. Ведь последние слова Томми, обращенные к товарищу, были:

– Помоги мне! Ради бога, помоги мне, Кристи!

А Кристи тогда не в силах был ему помочь. Почему? Этого он не помнил. Но теперь он уже мог прийти другу на помощь. Теперь он сумел бы помочь Томми, если бы только его нашел.

Кристи удалился от дома мили на полторы. Освещенные автобусы проносились мимо по длинному, зигзагообразно сползавшему в низину шоссе. На окраине города Кристи начал заглядывать в пивные; когда он вдруг появлялся в дверях – худой, скуластый, с горящим взглядом – и тут же исчезал, многих пугало странно напряженное выражение его лица. Два часа спустя он добрался до центра города, но ни на шаг не продвинулся в своих поисках. Остановившись на перекрестке, он заглядывал в лица прохожих. Потом постоял немного в задумчивости перед витриной мужского портного, уставясь на манекены в модных костюмах, словно ожидая, что один из них вдруг оживет и окажется пропавшим другом. А безысходная тоска и отчаяние все росли, терзая его душу, и он твердил снова и снова:

– Ах, Томми, Томми! Я не могу найти тебя, Томми!

Он прошел вдоль очереди у входа в кинематограф, где демонстрировался новый фильм; он заглядывал каждому в лицо, и взгляд его был так неистов и жгуч, что две девчонки нервно захихикали, а стоявший поодаль полицейский подозрительно покосился на Кристи, словно опасаясь, что тот сдернет вдруг с головы кепку и с пением припустится в пляс, нарушая общественный порядок и тишину.

Они смеялись над ним. Они смеялись над ним, потому что он не мог разыскать Томми Флинна. Все были против него. Никто не хотел ему помочь. Ах, если бы среди Них хоть один захотел прийти ему на помощь! Кристи остановился перед рекламными снимками кинокадров, вывешенными на стене у входа в кинематограф, и долго смотрел на них, ничего не видя, а затем повернулся и побрел прочь.

Вскоре тусклая полоска света, падавшая из неплотно притворенной двери какого-то дома в глубине переулка, привлекла к себе его внимание. Ему подумалось, что это пивная, в которой он еще ни разу не был. Новое место, где надо поискать. Он направился туда, толкнул дверь, вошел в недлинный коридор и, миновав дверь с табличкой: «Для дам», вступил в пивной зал с низким сводчатым потолком, имевший форму буквы «Г». Здесь было тихо, посетителей мало. Двое мужчин у стойки пили пиво из пинтовых кружек и разговаривали вполголоса. Бармена не было, он отлучился куда-то по своим делам. Один из мужчин, пивших пиво у стойки, узнал Кристи и кивнул ему!

– А вот и ты, Кристи, приятель!

И тут же заметил, что Кристи сегодня не в себе.

– Ты не видал Томми Флинна? – спросил его Кристи.

– Нет, вроде не видал, – отвечал тот, подмигивая своему товарищу, который тоже обернулся к Кристи.

– Томми Флинн? – переспросил он. – Что-то имя будто знакомое.

– Нет, ты его не знаешь, – сказал первый. – Это дружок нашего Кристи. Верно я говорю, приятель?

– Друг, – подтвердил Кристи.

– Ну да, только он не был сегодня здесь. Ведь ты его не видал, Уолт?

– Нет, не видал. Не было его здесь.

– Как давно ты его не видал, Кристи?

– Давно, – пробормотал Кристи. – Давно, давно.

– Вот что я тебе скажу, приятель: ты ступай домой, а мы уж поглядим, не объявится ли здесь Томми Флинн. И если увидим его, скажем, что ты его разыскиваешь. Идет?

– Может, сперва выпьешь с нами? – радушно предложил тот, который звался Уолтом.

– Нет, Уолт, он не пьет, – сказал первый.

– А курить-то ты куришь? – спросил Уолт.

Но Кристи отрицательно покачал головой. Ему все больше становилось не по себе, и он беспокойно переводил взгляд с одного на другого.

– Ну, зато поручусь, что насчет баб ты ходок.

Первый тронул товарища за плечо.

– Брось, Уолт.

– Да я ж шучу, – сказал Уолт. – Он ведь не обижается, верно, парень? Ты же понимаешь шутки, приятель?

Но взгляд Кристи был отчужден и пуст: Кристи явно не воспринимал того, что они ему говорили. Он молчал и только потерянно смотрел то на одного, то на другого.

– Мне надо идти, – сказал он наконец.

– Правильно, Кристи, дружище, ступай-ка домой, а мы, если только увидим Томми Флинна, непременно все как есть ему передадим. Верно я говорю, Уолт?

– Ясное дело, передадим, – поддакнул Уолт.

Кристи направился было к двери, но тут вспомнил про деньги. «Может, показать им? – подумал он. – Пусть скажут Томми Флинну». Ведь Томми вечно сидел на мели. Кристи сунул руку в карман и вытащил несколько бумажек. Затем вдруг передумал и, не сказав ни слова, вышел за дверь.

Оба мужчины уже снова оборотились к стойке, и никто в пивной не заметил, как Кристи доставал деньги из кармана, – это бросилось в глаза только пожилой проститутке, сидевшей за столиком в углу. Ее седеющие волосы были выкрашены в медно-рыжий цвет, в ушах болтались длинные серьги, худое лицо покрывал густой слой пудры. Вместе с ней за столиком сидел высокий мулат в голубовато-серой фетровой шляпе с загнутыми кверху полями; узкое, светло-шоколадное лицо его было красиво. Когда Кристи вышел, женщина встала и, пробормотав, что ей надо пойти попудрить нос, выскользнула из зала.

Кристи, отойдя от пивной на несколько шагов, остановился в нерешительности посреди мостовой. Всякий раз он попадал на это самое место, в тупик, где уже ничего не напоминало о Томми Флинне и негде было его искать. Опустив голову, сдвинув брови, он мучительно, но тщетно пытался привести мысли в порядок.

Сноп света прорезал мрак переулка; дверь пивной отворилась и тут же захлопнулась с шумом. Женщина секунду помедлила на ступеньках, поглядывая то в один конец переулка, то в другой, затем сбежала на тротуар и, постукивая каблуками, быстро направилась к Кристи.

Он не обратил на нее никакого внимания, пока она не заговорила с ним.

– Я слыхала, малый, ты ищешь кого-то?

Кристи резко вскинул голову, и глаза его блеснули; он вперил взгляд в лицо женщины.

– Томми Флинна. Я ищу Томми Флинна, – сказал он, и горло у него перехватило от волнения. – Вы не видали Томми Флинна?

– А какой он из себя? – спросила женщина, стараясь оттянуть время.

Но Кристи пробормотал что-то невразумительное, и взгляд его потух.

– Я ищу Томми Флинна.

В конце переулка появился прохожий и направился к пивной. Женщина сделала шаг назад – в тень. Когда дверь пивной захлопнулась за посетителем, женщина сказала:

– Я знаю Томми Флинна.

И Кристи сразу ожил, словно почувствовав приток новых сил.

– Вы знаете его? Вы знаете Томми Флинна? – Его рука вцепилась в запястье женщины.

– Мне думается, я знаю, где его найти, – сказала женщина. – Только понимаешь, задаром ничего не делается. Я ведь оставила своего друга, ну и… – Она умолкла, заметив, что ее слова не доходят до сознания Кристи. – Денежки, голубчик, – пояснила она, деликатностью тона стараясь смягчить грубость слов.

– Деньги? У меня есть деньги. Куча денег. – Кристи сунул руку в карман и вытащил пригоршню бумажек. – Глядите – куча денег!

Женщина опешила; затем, торопливо оглянувшись по сторонам, прикрыла ладонью руку Кристи.

– Спрячь-ка их пока что в карман, дружок.

Она взяла Кристи под руку и повела его обратно по переулку.

– Ну что ж, пойдем, – сказала она. – Пойдем, разыщем Томми Флинна.

Выйдя из переулка, они пересекли ярко освещенный широкий проспект и снова свернули в полумрак узких улочек. Женщина торопливо вела Кристи вдоль голых темных стен какого-то завода, и он молча поспешно шагал рядом с ней, порой в своем жадном нетерпении даже опережая ее, и тогда она еле-еле поспевала за ним чуть ли не вприпрыжку.

– Не беги так, дружок, – повторяла она время от времени, когда он обгонял ее. Она совсем запыхалась. – Куда ты несешься? У нас еще уйма времени.

И всю дорогу она думала о том, как ей завладеть деньгами Кристи. Он чокнутый – это она ясно понимала. Но такие чокнутые часто бывают упрямы, тупы и недоверчивы. Ее подмывало завести его в бар – будто затем, чтобы подождать там Томми Флинна, – и хорошенько накачать пивом, но она боялась, что кто-нибудь припомнит потом, что видел ее с Кристи. Мозг ее лихорадочно работал, а тем временем она уводила Кристи все дальше и дальше, и наконец они оказались возле моста; внизу темнела река. Тут женщина потянула Кристи за рукав в сторону тропинки, сбегавшей по берегу вниз, к реке.

– Сюда, дружок.

Справа от моста по обоим берегам реки высились корпуса заводов и складов; слева, куда вела тропа, река встречала на своем пути запруду и, пробившись между свай, продолжала свой путь дальше среди пустырей. Под мостом было темно. Женщина остановилась и сделала вид, что смотрит на часы.

– Рановато, – сказала она. – Томми Флинн еще не воротился домой. Обождем здесь.

Прислонясь спиной к каменному устою моста, она продолжала держать Кристи за руку.

– Зачем он тебе нужен, этот Томми Флинн?

– Это мой товарищ, – сказал Кристи, беспокойно переминаясь с ноги на ногу возле нее.

– Ты что ж, давно его не видал?

– Давно… Не могу его разыскать. Никто не хочет сказать мне, где он… Мы плавали с ним вместе на корабле… А потом… – Голос его дрогнул. Внезапно у него вырвалось со стоном: – Я должен его отыскать! Должен!

– Мы найдем его, – сказала женщина. – Погоди чуток. – Она пристально вглядывалась в Кристи под темным сводом моста.

Потом, отступив от него на шаг в темноту, сделала что-то со своей одеждой.

– Почему бы нам с тобой не позабавиться малость, пока мы его тут ждем? – Она притянула к себе его руку и зажала между своими теплыми ляжками. – Ты любишь побаловаться, а? Любишь? – шепнула она ему в ухо.

– А как же Томми? – сказал Кристи. – Где он?

– Я знаю, где твой Томми, – сказала женщина, свободной рукой нашаривая карман Кристи, в котором лежали деньги.

– Чего же мы не идем к нему?

– Потому что он еще не воротился домой. – Женщина старалась скрыть нетерпение, звучавшее в ее, голосе. – Я скажу тебе, когда приспеет время.

Ей пришло на ум, что этот дурачок может быть опасен; припомнились газетные репортажи из зала суда, которые она жадно прочитывала от строчки до строчки; в них сообщалось о таких же вот женщинах, как она, задушенных или заколотых ножом в каком-нибудь безлюдном местечке. Но что поделаешь – при ее профессии без риска не проживешь, а Кристи с виду был совсем безобидный. И притом ее пальцы уже нащупали деньги, и алчность победила страх. А пока она старалась оттянуть время тем единственным способом, который был ей доступен.

– Ну чего же ты? – сказала она, прижимаясь к нему. – Ты что, не знаешь, что нужно делать? Ведь небось любишь этим заниматься, а?

Прикосновение к ее мягким теплым ляжкам на мгновение взволновало Кристи, и он внезапно засмеялся.

– Я знаю, чего ты хочешь, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы я… – Он шепнул нецензурное слово ей на ухо.

– Ну вот, – сказала женщина. – Ты небось это любишь? Ты ведь этим уже занимался, а?

– Мы с Томми, бывало, захаживали вместе к женщинам, – сказал Кристи. – В каких только портах не бывали. Каких только не перевидали баб.

– Ну, понятно. Ты и Томми.

– Томми, – повторил Кристи и принял руку; возбуждение его угасло. – Томми, – снова повторил Кристи и поглядел вдаль на тропинку.

Он ступил в сторону от женщины, и ее рука выскользнула из его кармана, захватив пригоршню денег. Женщина оправила одежду, а Кристи уже зашагал по тропке.