Текст книги "Брюс: Дорогами Петра Великого"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Прут!

И не было для армии, вышедшей из знойного степного марева, слаще воды, нежели прутская. Солдаты и офицеры, не раздеваясь, бросались в воду, которая словно возвращала им жизнь. Они ещё не знали, что на берегах Прута многих из них караулит смерть.

Генеральная баталия

После парадного смотра русского войска, выстроенного в честь приезда господаря Молдавии Дмитрия Кантемира, солдаты и офицеры получили отдых: кто сидел у костерков, огоньки которых мигали на много вёрст вниз по Пруту, кто плескался в речной воде, обмываясь перед завтрашним долгим походом. Петра Яков Брюс нашёл сидящим у такого же незатейливого солдатского костерка, на котором денщик Васька варил ушицу из свежей рыбки, пойманной им на вечерней рыбалке.

– Мыслю, государь, что вот так же на брегах Прута восседал много столетий назад великий киевский князь Олег, пока дружина его готовилась к походу на Дунай и дале к Царьграду! – сладкоречиво вещал новый царский иеромонах Феофан Прокопович, прихваченный царём из Киева в сей дальний поход.

– Что ж, отче, Олег, сказывают, дошёл до Константинополя и прибил свой щит на тех древних вратах! Но я-то не за тем свой поход правлю, а дабы помочь братским народам по вере – грекам и сербам, болгарам и словенам, и внушить им надежду, что ежели второй Рим – древняя Византия – перед турками пал, то Третий Рим – Москва – стоит твёрдо! И поможет им в борьбе за свободу от владычества султана турецкого. Ко мне ведь в Москву и посланцы от них приезжали, и патриархи православные о помощи молили.

– Ну, а Австрия? Ведь Евгений Савойский славно разгромил османское воинство! – вступил в беседу Брюс.

– Евгений Савойский воин смелый и викториями своими славен! – согласился Пётр. – Но император из Вены отозвал Савойского с Дуная для новой войны с французом. Дальний поход от Белграда на Константинополь Евгений Савойский не совершил и возвернул Белград турку, отступив за Дунай. Правда, многие тысячи сербов ушли вместе с ним, поселены были императорской Веной в пограничье. Строй воинский и военное устройство они при том сохранили: разделены на полки и сотни. Ко мне их посланцы в Москву тоже приезжали: обещали подняться и снова перейти Дунай, чтобы вернуть себе свою коренную отчизну – Сербию!

– Да, слух у нас ходит, государь, что поднялись уже те сербы, и черногорцы от них не отстали. Токмо вот беда – злодей Бранкован не пускает их в Валахию для соединения с тобой! – поддержал беседу у костерка Дмитрий Кантемир. Одет владыка Молдавии был сейчас просто: он скинул парадный мундир, в котором красовался на смотру, и сидел в одной белой полотняной рубахе.

– Ну, с Бранкованом мы ещё разберёмся! – пообещал Пётр. – Ведь отсель до Валахии, сказывают, всего десять солдатских переходов?!

– Так, государь, а дале будет Дунай.

– Вот и попьют мои солдатушки дунайской водицы! Давненько русы на брегах Дуная не появлялись, теперь же явимся. И как вещий Олег перешёл Дунай, так и я перейду эту знаменитую реку. Как мыслишь, Яков, перейдём?

– Днепр переходили, государь, понтонный парк у меня в обозе. Отчего и не перейти под прикрытием тяжёлых пушек! – бодро ответствовал Брюс, хотя на сердце была тревога: ведь и великий визирь со своим воинством, говорят, у Исакчи перешёл Дунай. «Ну, так что ж, сломим визиря!» – У Брюса, как у многих петровских генералов, прошедших через полтавскую баталию, была в те дни великая уверенность в себе: ведь при них были те самые полки, что разгромили и полонили всю шведскую армию, а в прошлом году взяли в Прибалтике Ригу и Ревель! С такими ли молодцами бояться турок?! Посему и Брюс, и Голицын, и даже осторожный Репнин стояли в Прутском походе за наступательную тактику. Ей же следовал и сам Пётр, тем более что от канцлера Головкина он получил сообщение, что поднялась Черногория, началось восстание в Сербии. Хорошо действует там Милорадович и другие его посланцы, и надобно протянуть им руку помощи. На другой день Пётр отдал приказ: наступать, идти вдоль Прута к Дунаю. И русское войско выступило той же молдавской дорогой, по которой спустя десятилетия пошли полки Румянцева и Суворова. Пётр первым показал путь русским армиям к Дунаю, на славянские Балканы!

– Вот так делается мировая история! – подумал Брюс, выводя свою полевую и полковую артиллерию в поход.

Великий визирь Балтаджи Мехмед прочно уселся на высокий турецкий барабан, велел подать подзорную трубу и через неё с наслаждением рассматривал, как стягивалась петля вокруг шеи русского царя. Лицо визиря лучилось покоем и святостью, как и полагалось мусульманину, совершившему недавно хадж в Мекку. Только его белые тонкие пальцы слегка вздрагивали, привычно разглаживая шелковистую, аккуратно расчёсанную бороду.

Стоявший за спиной визиря Понятовский глянул на его музыкальные пальцы и подумал, что великое доверие султана Ахмеда визирь приобрёл во многом благодаря этим пальцам, ловко перебиравшим струны сарбаза, музыка которого утешала уставшее сердце султана.

Пальцы обеих рук сплелись друг с другом и хрустнули: на том берегу Прута показалась орда Девлет-Гирея и кольцо вокруг гяуров сомкнулось.

– Теперь твоя очередь, Юсуп! – Визирь повернулся к стоящему по левую сторону, ближе к его сердцу, предводителю янычар – толстому и огромному турку, с лицом, иссечённым боевыми шрамами. С неожиданной для его фигуры ловкостью янычарский ага вскочил в седло и помчался с холма вниз, строить для атаки своих седергестов – неустрашимых янычар.

Понятовский, знающий турецкий язык, заметил стоящему рядом с ним генералу Шпарру, посланному королём Карлом в советники к визирю:

– Кажется, сейчас янычары пойдут в атаку, мой генерал!

– Но ведь это же глупость! – побагровел Шпарр. – Армия царя в ловушке, провианта у ней, как говорил перебежчик-немец, едва хватит на три дня, надобно лишь подождать, пока яблоко само упадёт в руки визиря! Переведите ему, что через четыре дня царь Пётр сам приползёт к шатру визиря с удавкой на шее!

– У меня счастливый день, и он ещё не закончился! – Визирь надменно отвернулся от советчиков-гяуров, которые хотели лишить его воинской славы. Он жаждал битвы.

– Что вы хотите, у визиря своя восточная логика... – устало пожал плечами Понятовский. – При известии о виктории султан обязательно спросит, велики ли жертвы победы, а если никаких жертв не было, то какая же это победа? Так скажет султан, и об этом думает сейчас визирь.

– Это сумасшедший дом, а не армия! – выругался Шпарр. – Вы только посмотрите, как этот Юсуп строит своё воинство: клином! На острие клина всего три великана-янычара, а за ними раз-два-три – четыреста шеренг, по десять, двадцать, сорок и сто янычар!

– Таким клином-свиньёй ходили в атаку, кажется, тевтонские рыцари, – вспомнил Понятовский историю.

– И Александр Невский разбил их! И, заметьте, у русских тогда не было пушек. А сейчас визирю не мешало бы вспомнить, что царь Пётр – опытный бомбардир! – Генерал Шпарр с досады даже рукой махнул, видя, что все его увещевания напрасны.

Визирь, краем глаза наблюдая за разгневанным советником-гяуром, возблагодарил Аллаха, что свейский король прислал к нему только этого генерала, а не явился сам. Ведь король ещё более несдержан, чем его генерал, и, по своей спеси венценосца, наверное, стал бы давать ему, великому визирю не советы, а приказы, И один Аллах знает, чем бы всё это кончилось.

В русском лагере тоже заметили странные построения янычар.

Пётр вскочил на высокую немецкую фуру (телеги были сдвинуты друг к другу и образовывали второе кольцо вокруг лагеря – в первой линии стояли солдатские рогатки) и крикнул Голицыну:

– Глянь-ка, никак свинью строят!

– Да ну! – Голицын влез на фуру и оказался рядом с царём. – И впрямь, свинья, словно на Чудском озере, только вместо псов-рыцарей – янычары!

– Что ж, не посрамим предков! Встретим не хуже, чем Александр Невский! – И, положив руку на плечо князя Михайлы, Пётр приказал: – Выдвигай полковые пушки, готовь картечь! А я сейчас слетаю к Брюсу и подтяну двадцатифунтовые гаубицы!

Но опытному Брюсу указывать было не нужно: он уже выдвигал гаубицы на западный фас, куда метила «свинья» янычар.

Орудия только успели установить, когда на холме раздались пронзительные вопли и с рёвом «Алла! Алла!» пятьдесят тысяч турок устремились на русский лагерь. Казалось, этот грозный поток всё сомнёт на своём пути: кривой ятаган сбреет под корень русский лагерь, опрокинет его в реку, где добьют гяуров татарские стрелы. Но когда до передового русского окопа оставалось триста метров, ударили картечью тяжёлые гаубицы Брюса. В плотной толпе янычар каждый залп, каждый выстрел прорубал просеку, но и через трупы, как огненная лава вулкана льётся через камни, толпа янычар, смешав все ряды, докатилась до окопа. И здесь из-за рогаток, установленных за окопом, громыхнул тройной залп русской пехоты. Били в упор – и сотни янычар, раненых и убитых, повалились в окоп, точнее, в ров перед рогатками. Атака захлебнулась, и толпа турок хлынула назад. Однако янычары оставались по-прежнему доступны для русской артиллерии, так как сзади напирали всё новые и новые шеренги. Толпа колебалась студнеобразно, готовая снова хлынуть на русский лагерь.

– Прикажи перейти на беглый огонь! – наказал Пётр Брюсу. – Бить двойным зарядом!

Брюс тотчас передал приказ по батареям, и пушки загрохотали с удвоенной силой. Петру показалось, что бомбардиры мешкают, соскочив с лошади, он сам встал к орудию, забил двойной заряд картечи, навёл. Гаубица рявкнула и откатилась, чадя жёлтым дымом. Доброе демидовское железо выдержало, ни одно русское орудие не разорвалось.

Турки попятились, но от окопа всё-таки не уходили. Время от времени какой-нибудь дервиш выбегал вперёд, увлекая за собой отряд янычар, и снова в упор били ружейные залпы пехоты.

– Государь, беда! У Алларта турки прорвали линию! – Гонец из соседней дивизии Артемий Волынский вырос из порохового дыма, точно привидение. Да и сам Пётр был хорош: лицо покрыто копотью, волосы растрепались, ярко блестели глаза. Он не сказал – прохрипел:

– Коня мне! – Но помчался не к Алларту, а к северному фасу, где стояла дивизия Репнина.

У Аникиты Ивановича за ручьём было тихо и спокойно. Лихие спаги попытались было перейти ручей, да завязли на сыром лугу, скрывавшем коварное болото. Стрелки на выбор перебили застрявших конников из ружей, и спаги более не совались.

Новгородский полк стоял во второй линии, развернувшись по батальонам. Здесь вообще было тихо, и только доносился дальний шум битвы.

– У Голицына, черти, атакуют, теперь у Алларта! – беспокоился Петька Удальцов и как бы невзначай поглядывал на полковника. Но тот невозмутимо курил трубочку.

За новгородцами, ближе к реке, стояло последнее укрепление – вагенбург, – ограждённое в два ряда повозками и экипажами, перед которыми был наспех вырыт неглубокий ров. Посреди вагенбурга высились шатры царицы и её свиты, слышались тревожные женские голоса. Сама Екатерина Алексеевна поднявшись на крышу кареты отважно обозревала поле сражения в подзорную трубу.

– Наши бьют турка нещадно! – пояснила она своей стоявшей внизу свите частые пушечные выстрелы.

– Ой, гляньте, у генерала Алларта янычары уже за рогатками! – вдруг завизжала востроглазая молоденькая фрейлина, которая со своей телеги и без подзорной трубы на версту вперёд видела.

– Цыц, сорока! – пригрозила Екатерина, но сердце её захолонуло. Увидела, как белые чалмы захлестнули одну линию траншей, другую и смяли рогатки.

Тоненькая зелёная линия русских солдат попятилась. В трубу увидела, как упал с лошади, нелепо раскинув руки, генерал Алларт. Екатерина покосилась на Аллартшу – слава Богу, близорукая немка ничего не видела, не то стоял бы в её бабьем воинстве уже великий стон.

– Ой, бабоньки! Турок на последние шанцы штурмом идёт! Возьмёт шанцы – быть нашим мужикам растасованным по галерам, а нам – по гаремам! – снова завизжала востроглазая.

Екатерина хотела было приказать рейтару из лейб-эскадрона, охранявшего вагенбург, взять негодную и посадить под арест в палатке, но в сей миг увидела в подзоре Петра. Тот мчался на своей Лизетте, выхватив огромный палаш, и, видно было, кричал страшно.

«Вот дурной! А ну, как его турецкая пулька заденет?» – заныло сердце. Она хотела его было окликнуть, но куда там, промчался уже к новгородцам.

Пётр что-то скомандовал, и весь полк дружно повернулся. Гулко грянули барабаны, и подзорная труба едва не выпала из рук Екатерины, – новгородцы вслед за Петром пошли в атаку.

«И он, конечно, впереди всех, – опять поймала его в трубу, – а ведь царь! Мог бы сидеть, как султан в своём гареме, кофе пить! Так нет, лезет под пули, словно сам смерть свою ищет, не думает ни обо мне, ни о детях!» В трубу было видно, как Пётр обернулся, что-то крикнул, должно быть «ура!», потому как новгородцы тоже гаркнули «ура!» и, выставив штыки по-мужицки, как вилы, бросились в атаку. В десять минут всё было кончено, как на театральной сцене: белые тюрбаны повернули и побежали.

Вблизи же эта сцена представляла страшное зрелище: всюду валялись убитые и раненые, ржали и храпели лошади, отбитые окопы были завалены трупами...

Но прорванная линия была восстановлена. Пётр проехал вдоль строя новгородцев, благодарил за службу. Солдаты, подняв треуголки на штыки, кричали «ура!».

А Брюс подводил уже резервные батареи. Пётр обнял его, сказал просто:

– Спасибо, Яков Вилимович! Подоспел вовремя! – и приказал: – Беглый огонь! Бить по варварам картечью!

Моро де Бразе, наблюдавший сражение из третьей линии (драгуны стояли в резерве, возле самого Прута, где им угрожали поначалу только татарские стрелы с другого берега), впоследствии честно записал в своих «Записках»: «Могу засвидетельствовать, что царь не более себя берег, как и храбрейший из его воинов. Он переносился повсюду, говорил с генералами, офицерами и рядовыми нежно и дружелюбно (avec tendresse et amitie), часто их расспрашивал, что происходит на посту».

А на постах вдоль всей линии лагеря наскоки неприятеля были отбиты оружейным и артиллерийским огнём, турецкий ятаган застрял и сломался в русском щите. Пётр и Брюс выдвинули к вечеру против янычар всю резервную артиллерию, и десятки полевых и полковых орудий жестоко били по смешавшей ряды и поломавшей строй беспорядочной толпе. Обученные скорострельному огню петровские бомбардиры не только сеяли смерть и ужас среди янычар, но и легко сбивали лёгкие турецкие пушчонки, спешно доставленные на верблюдах с переправы.

Балтаджи Мехмед сейчас и без советников-гяуров понимал, что было чистым безумием посылать янычар в атаку, не дождавшись, пока ночью подвезут тяжёлые пушки, застрявшие у мостов. Он слал одного гонца за другим, чтобы поторопить артиллерию, а солнце уже садилось в сине-жёлтую пороховую тучу, затянувшую всё поле баталии.

Третий час янычары стояли под жестоким огнём на открытом поле, в то время как русские укрывались в шанцах и за рогатками, заваленными землёй. Солдаты в тот час благословляли эти обитые железом рогатины, которые они, матерясь, тащили с собой за сотни вёрст из-под Риги. Вбитые в землю рогатки стали надёжным щитом и против лёгкой конницы турок, и против янычар, чувствовавших себя сейчас голыми в пустом поле. Выбитые за рогатки, они толпились в трёхстах метрах от русских, не решаясь на атаку. Только отдельные храбрецы время от времени выскакивали из завывающей толпы, подбегали к русским окопам на ружейный выстрел и палили бесцельно. Но чаще они даже выстрелить не успевали, сражённые меткой пулей русских стрелков, бивших живые мишени из своих укрытий. И над всем полем баталии гудела русская, а не турецкая артиллерия. Лёгкие пушчонки – всё, что мог выставить в тот вечер визирь для контрбатарейной стрельбы, – были сбиты тяжёлыми русскими гаубицами, повернувшими затем свои жерла против янычар. Началось настоящее избиение: басовый гул тяжёлых орудий, бивших и бомбами и картечью, заглушил прочие звуки.

Даже отсюда, с дальнего холма, визирь видел, что на одного убитого или раненого русского приходится по пять-шесть павших янычар. И всё же Балтаджи Мехмед упрямо не давал приказ отступать, надеясь на чудо. Поэтому, когда подскакавший гонец сообщил, что центр русских прорван, визирь вихрем сорвался с места и помчался со своей свитой смотреть, как его янычары ломают ненавистные рогатки.

– Ты пойдёшь в пролом со своими анатолийцами, как только янычары сделают своё дело! – на ходу приказал он начальнику кавалерийского резерва. – И пусть твои спаги возьмут в плен царя Петра живым! Помни: щедрость великого султана возрастёт в таком случае многократно!

– Анатолиец послушно повернул коня и помчался в тыл, дабы подвести резерв.

До кургана, где остановился Балтаджи Мехмед со своей свитой, долетала уже не только артиллерийская канонада, слышны были страшные крики умирающих людей, стоны раненых, храп обезумевших лошадей. Сквозь пороховую завесу визирь увидел в подзорную трубу, как янычары, взяв передовые окопы у дивизии Алларта, где сломали, а где просто перелезли через рогатки и хлынули в русский лагерь.

Вот он пришёл, звёздный час! Визирь поглядел назад и даже топнул ногой: анатолийская конница запаздывала.

А меж тем в русском лагере раздалось громкое «ура!», и Балтаджи Мехмед не разумом, а чувством понял: вот он, царь!

– Нет ничего страшнее русской штыковой армии! – поёжился генерал Шпарр, обращаясь к Понятовскому. И добавил не без злорадства: – Поверьте моему опыту – русские сейчас натворят дел! Ведь они бьют во фланг!

Чёртов гяур оказался пророком. Через несколько минут густая толпа янычар и впрямь побежала обратно, преследуемая русскими. И только тогда подскакал анатолиец.

– Вперёд! – прохрипел Балтаджи Мехмед. – Не жалей этих бегущих скотов, заверни их и на их спинах ворвись в лагерь!

Анатолиец склонил голову, и через несколько минут десять тысяч спагов с рёвом и улюлюканьем промчались мимо кургана и скрылись в пороховом дыму. Раздались крики и возмущённые вопли – то анатолийская конница топтала своих же. Однако ворваться в русский лагерь спагам не удалось: сначала навстречу им ударили пушки, подвезённые Брюсом, а когда спаги всё же прошли сквозь картечь, гренадеры-новгородцы встретили их ружейными залпами и гранатами. Гранаты взрывались прямо под ногами лошадей, те вставали на дыбы и сбрасывали всадников, так что сам предводитель анатолийцев был скинут наземь. Атака захлебнулась, и конница отхлынула вслед за бегущими янычарами.

Из порохового облака, накрывшего долину, выскочил всадник с чалмой, сбитой на одно ухо, с безумными, налитыми кровью глазами.

– Что делают спаги, великий визирь! Они топчут, словно своих врагов, моих янычар! – издали закричал он. С трудом можно было опознать в этом безумце грозного предводителя янычар, несгибаемого Юсуп-пашу, чьё лицо было украшено почётными шрамами. Теперь знаменитые шрамы были не видны – всё лицо покрывали грязь и густая пороховая копоть.

– Они топчут трусов! – высокомерно процедил визирь. Но Юсуп-паша вдруг спрыгнул с лошади, припал щекой к стремени визиря и, задрав голову, застонал: – Прикажи отступать из этого ада, о великий визирь! Третий час мои янычары стоят под этим жестоким огнём! Они больше не выдержат!

– И это говорит мне несгибаемый Юсуп? – Визирь презрительно пнул пашу носком сапога. – Опомнись! Разве янычары не били лучшие полки германского цесаря, не гнали перед собой войска Венеции и персидского шаха? А здесь перед тобой какие-то московиты! Прикажи развернуть зелёное знамя пророка и сломи русских! Скажи янычарам, я отдаю им весь лагерь на разграбление со всем золотом и всеми девками! Мне нужен только один человек – царь Пётр!

Юсуп-паша в ответ снова задрал голову и жалобно пролепетал:

– У нас нет больше знамени, визирь! Мы оставили его в русских окопах.

– Так получай, собака! – Визирь размахнулся и в гневе сбил чалму с головы паши, благо она держалась на одном ухе.

В этот момент грянул такой гром, словно гроза набрала высшую силу, и огненные молнии пронзили сине-жёлтую пороховую тучу. Это Брюс поставил против янычар двадцатифунтовые орудия, предназначенные для того, чтобы вышибать ворота неприятельских крепостей. Тяжёлые ядра долетали до холма, где расположился визирь. Рухнула лошадь под кегая-беем, ближайшим помощником визиря. Конвойцы бросились вытаскивать почтенного кегая из-под коня, и в это время другое тяжёлое ядро смело сразу трёх янычар.

– А здесь становится жарко! – рассмеялся генерал Шпарр.

– Да, похоже, русские сейчас нам устроят новую Полтаву! – процедил Понятовский. Он подъехал к визирю и почтительно напомнил, как в той баталии ядро сбило королевские носилки, что послужило для шведов сигналом к общей ретираде.

– Я сижу не на носилках, а в своём седле! – высокомерно ответил визирь, но в эту минуту у подножия кургана с треском взорвалась русская бомба и лошадь визиря встала на дыбы, а затем, не спрашивая своего хозяина, понеслась в тыл. Следом за великим визирем с радостным облегчением последовала и его свита.

Лошадь остановилась только у шатра, и Балтаджи Мехмед, подавая пример хладнокровия, снова уселся на барабан и принялся отдавать распоряжения командирам спагов, дабы остановить бегущих в панике янычар.

* * *

Впоследствии историки много спорили, мог ли в тот час Пётр наголову разбить турок.

Когда толпа янычар не выдержала огня тяжёлых русских орудий и, отхлынув от окопов, ударилась в бегство (а бежали янычары с добрую версту, пока не были задержаны спагами на спасительных холмах), в русском лагере грянуло громкое «ура!» и многие гренадеры примкнули штыки, готовые гнать и преследовать турка. Огненный бой был выигран. В тот миг можно было вывести войска из лагеря, догнать и добить врага, захватив неприятельский обоз, и найти в нём те запасы, коих не хватало русским. И Михайло Голицын начал было по собственному почину выводить полки своей дивизии из лагеря, дабы завершить сражение полной викторией.

Но времена Суворова, который в сих обстоятельствах непременно бы атаковал неприятеля, ещё не наступили.

Первым к царю подскакал генерал Янус и отрапортовал, что его драгуны никак не могут преследовать бегущих янычар, поскольку лошади слабы и измучены, а свежая турецкая кавалерия большей частью ещё не была в деле. Следом за Янусом явились другие генералы-немцы, окружили Петра у кареты раненого Алларта и дружно стали твердить, что ежели пехота оставит лагерь, то женщины и обоз станут лёгкой добычей разбойников-татар, которые, конечно же, перейдут Прут и навалятся на лагерь семидесятитысячной ордой. Вот когда, наверное, Пётр вспомнил старый морской закон – не брать женщин в боевой поход и не допускать их на боевой корабль!

– Государь, через час стемнеет, а неизвестно, что сулит ночной бой с многочисленным неприятелем... – подал свой голос и генерал Алларт, к которому, как к раненому, было особое уважение.

И напрасно подскакавший Голицын сердито выговаривал генералу Бушу, жена которого всю баталию просидела в карете, заложив уши ватой, что разбойников-татар можно отогнать от лагеря пушками и что ночное сражение только выгодно русским по причине их малолюдства перед неприятелем.

Пётр уже принял решение и приказал вернуть гвардию в лагерь.

– А ведь бегут седергесты неустрашимые, бегут! Сейчас бы и ударить на турка! Так нет, господа генералы беспокоятся о своих жёнах и об обозе... – с досадой говорил Голицын своим адъютантам, отводя гвардию.

А Пётр устало прошёл в свою палатку и наистрожайше приказал денщикам никого к себе не пускать. Он двое суток уже не спал и свалился на кровать замертво.

* * *

Бегущую толпу спаги задержали лишь на холмах, освещённых кровавым закатом. Но и потом долго ещё перемешавшиеся в бегстве янычары разыскивали свои части, суматоха и беспорядок в турецком лагере были огромные. Громко подавали команды многобунчужные паши и аги, ругались спаги, гоняясь за беглецами, удравшими уже за холмы, хрипло ржали испуганные лошади, в обозах фыркали и плевались верблюды, пока, перекрывая весь этот гомон, не завопили, надрывая горло, сотни мулл и дервишей, скликая правоверных к вечернему намазу.

– Слава Аллаху, что заступился он за своих сынов и не позволил гяурам атаковать наш лагерь немедля! – распростёрся на молитвенном коврике Балтаджи Мехмед. Он-то хорошо знал, что в случае атаки всё его воинство бежало бы до самого Дуная. – Аллах уступил нам целую ночь для нашего дела! И мы постараемся заслужить его благословение... – Великий визирь был бледен как полотно. От утренней невозмутимости и самоуверенности не осталось и следа.

Всю ночь к переправе мчались гонцы визиря. Поторопить тяжёлую артиллерию был послан и Кегая-бей, оправившийся от своего падения.

– Пусть сам топчи-бей впряжётся в постромки вместо вола, но пушки к утру должны быть здесь! – наказал визирь своему помощнику.

Когда же подвезли первые тяжёлые пушки, Балтаджи Мехмед поступился гордостью и первым обратился к советнику-шведу, прося, чтобы генерал Шпарр указал место для батарей. Всю ночь присланная из обоза обслуга рыла окопы, и к утру две линии укреплений полукружием возникли вокруг русского лагеря. Батареи ставили не только в окопах, но и за рекой, где стояли татары и поляки Иосифа Потоцкого. И лишь расставив пушки и приказав открыть непрерывный огонь, великий визирь удалился в свою палатку, дабы вкусить сон. Слаще пения гаремных красавиц была для него канонада орудий.

Пётр проснулся, однако, не от рёва тяжёлых пушек, а ещё ране оттого, что его обняли тёплые женские руки.

– Катя? Ты что, я же наказал никого не пускать! – вскинулся было он.

– А никого и не пускают, окроме твоей жены. Да ты лежи, лежи, а я тебе свой план поведаю.

План, который Екатеринушка в ту ночь поведала царю, был, конечно, сочинён не ею, а вице-канцлером Шафировым. Хитроумный и ловкий еврей-перекрещенец в последнее время быстро пошёл в гору. И причиной карьеры было не только то, что он свободно изъяснялся на нескольких европейских языках и был толковым и дельным дипломатом. Нет! Вице-канцлером Шафиров стал благодаря покровительству и заступничеству Александра Даниловича Меншикова. И так же как Екатеринушка была приставлена сим могущественнейшим Голиафом к самому царю, так Шафиров был приставлен им к главе правительства, канцлеру Головкину. И хотя самого Даниловича не было в русской армии на Пруте, там находились его глаза и уши. Как люди одной партии, Екатерина и Шафиров часто сходились для совета, и царица высоко ценила вице-канцлера, особливо его умение находить выход из самых трудных ситуаций. На сей раз они виделись поздно вечером в шатре царицы, где Шафиров и сообщил свой верный и скорый план: немедля отправить к визирю посланца с мирными пропозициями.

– Да ты, батюшка, чаю, сумасшедший? Зачем визирю мир, если он скоро нас и так в полон заберёт? Мои девки уже к турецкому гарему готовятся, – с горечью сказала Екатерина.

Но Шафиров хитренько улыбнулся и обратил слова царицы в шутку, сказав, что фрейлины зря надеются попасть в гарем, поскольку турок, по всем его расчётам, мир примет.

– Понеже... – Шафиров начал загибать тонкие пальцы, словно вёл бухгалтерский счёт в купеческой лавке в Китай-городе, где служил когда-то сидельцем и где его заметил и отличил царь Пётр. – Первое: пленные, взятые в вечерней баталии, дружно показывают, что урон в их воинстве столь велик, что янычары скорее отрубят головы своим прямым начальникам, нежели ещё раз пойдут в атаку! Второе: все наши лазутчики твердят, что визирь не склонен долго воевать за шведский интерес и не противится скорому миру, так как боится, что его недруги за время слишком долгого похода овладеют в Стамбуле ухом султана. Третье: известно от посланца Кастриота, что и сам султан Ахмед склонен к миру и недаром обращался за посредничеством к иерусалимскому патриарху Хрисанфу. И четвёртое (здесь Шафиров приблизился к Екатерине и горячо зашептал на ухо): вдруг государь послушается этого сумасшедшего Мишку Голицына и назавтра назначит атаку? Оно, конечно, может, наши и прогонят турка, но ведь Пётр Алексеевич опять полезет, как вечор, в самый огонь. А пульки не разбирают... И что с нами – и с тобой, и со мной, безродным, и с Александром Даниловичем – будет при новом царе Алексее Петровиче, думаю, сама ведаешь!

Екатерина зябко передёрнула плечами. Знала, конечно, что Алёшка тотчас возвратит из монастыря свою мать Евдокию Лопухину, а её загонит с дочерьми куда Макар телят не гонял. Потому спросила с сердцем:

– Что делать-то?

– А ты сама к нему зайди в палатку... Тебя пустят – ты царица. Заговори о мире, скажи, что на великий бакшиш визирю все свои бриллианты готова пожертвовать! Увидишь, тебе это со временем высоко зачтётся...

И вот теперь Екатерина говорила о мире, ради которого ей ничего не жаль – даже своих изумрудов и алмазов. Пётр встал, поцеловал её в лоб:

– За жертву спасибо, а мириться с турками тебя, чай, Шафиров надоумил? – Екатерина сжалась, но Пётр рассмеялся добродушно: – Ладно, ладно, иди. Сейчас соберём господ генералов на совет, всё обмозгуем.

Когда господа генералы собрались совещаться в царскую палатку, словно приветствуя их, разрезав пламенем предрассветную мглу, ударили тяжёлые турецкие пушки.

– О, это серьёзно! – мрачно заметил Брюс. – Неприятель за ночь подвёз орудия большого калибра.

Впрочем, и так все поняли, что это серьёзно, поскольку бомбы стали разрываться в вагенбурге, чего вчера ещё не было. Тотчас поднялся женский визг и переполох – фрейлины и генеральские жёны высыпали из палаток, и Екатерина с трудом наводила порядок в женском воинстве.

– Они установили тяжёлые пушки на том берегу реки, вот почему ядра долетают ныне и до вагенбурга! – указал Брюс вышедшим из палатки генералам. И, обращаясь к царю, спросил: – Дозволь, Пётр Алексеевич, я отлучусь к своим пушкам. Надобно наладить контрбатарейную стрельбу.

Брюса отпустили, и скоро в ответ на разнобойную турецкую пальбу раздались чёткие залпы русских батарей. Всё вокруг снова затянулось пороховым дымом. Под эту перестрелку генеральская консилия заседала недолго. Решено было немедля послать к визирю письмо и предложить ему учинить штильштан, сиречь перемирие, а затем, даст Бог, и общий мир заключить.

– А ежели визирь откажет в том мире? – вкрадчиво спросил генерал Янус. – Ведь чего ему мириться, если мои драгуны насчитали у турок четыреста пушек на батареях. В таком случае, ваше величество, у нас не будет выбора!

Все поняли, что Янус намекает на неизбежную капитуляцию. Многие генералы-немцы согласно закудахтали. И здесь бомбой взорвался Михайло Голицын.

– Нет выбора, говоришь!? – Голицын столь грозно пошёл на немца, что тот решил, что его сейчас ударят, и спрятался в угол. – Врёшь! Есть выбор, который вечор ещё упустили! Атаковать и пробиться сквозь вражескую силу, как честным и храбрым воинам надлежит! Тогда, глядишь, сегодня же будем в неприятельском лагере! Только для этого... – суровым взглядом князь Михайло обвёл лица генералов и министров, – надобно все лишние обозы сжечь, а фрейлин и генеральш посадить на коней! Пусть стоят в резерве!