Текст книги "Брюс: Дорогами Петра Великого"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Падение Ниеншанца и основание Санкт-Петербурга

– Устье Невы было когда-то Спасским погостом Господина Великого Новгорода. Но шведы давно нацелились на эти брега. Ещё в 1300 году, говорит новгородская летопись, «придоша из-за моря свей, приведоша мастеры, поставиша город над Невою на устье Охты и утвердиша твёрдостью несказанною... нарекоша её Венец земли». По-шведски Landskrona, государь! – Брюс бережно закрыл страницы Новгородской летописи. Сидели они с Петром Алексеевичем в воеводском кабинете, стены которого были уставлены книгами. Яков Вилимович и на посту губернатора продолжал собирать книги и редкие летописи, благо в кельях новгородских монастырей много чего сохранилось.

– И как же поступили тогда новгородцы? – спросил царь, попыхивая трубочкой.

– А так же, яко при Александре Невском: собрали своё ополчение и на другой год изничтожили свейскую Ландскрону. Но только господа шведы – упорный противник, государь. В Смутное время захватили всю Ингерманландию, как они именуют Ижорскую землю, и их прославленный король-воин Густав-Адольф заложил фортецию Ниеншанц. А вокруг сей крепостцы скоро расцвёл торговый городок. Место уж очень для кораблей удобное. Мне новгородские купцы, что в городок тот для торговли ходили, сказывали, что накануне войны в Ниеншанц пришло сто восемь судов из Любека, Гамбурга и даже Амстердама. Ну, а шведы на торговле богатели. Один купчина из Ниеншанца, некий Фрициус, так обогатился, что самому королю Карлу XII кредит для войны открыл!

– Ну, вот пойдём, пощиплем этого Фрициуса, возвернём России земли «отчич и дедич»! Аты, губернатор, созови-ка завтра всех тех купцов, что торговали с Ниеншанцем, надобно порасспросить их о сей фортеции.

Брюс выполнил приказ, и на другой день Пётр самолично опрашивал купцов.

– Проклятые шведы, всю нашу торговлю в том Ниеншанце в свои руки прибрали. У самих-то торговать нечем, так торгуют нашим товаром: льном, пенькой, смолой и мехами! – растревоженно загудели купцы в ответ на расспросы царя.

Один Емельян Федосеев, молодой, оборотистый да ухватистый, побывавший в Ниеншанце ещё два года назад, дал толковое и подробное описание городка:

– Канцы стоят на устье Охты. Город земляной, вал старый, башен нет, перед валом деревянные рогатки и ров, от рва к валу палисады сосновы. А сама фортеция, государь, всего с десятину величиной, по примеру с каменную Ладогу. Речка Охта течёт из болот, впадает в Неву ниже города близ стены, а речка глубокая, по ней даже шхуны ходят и корабли с половиною груза. Посад Канецкий стоит супротив фортеции за Охтою, домишек в нём четыреста-пятьсот. А из посада в крепость через Охту сделан мост подъёмный, на него пушки уставлены. Пушек в фортеции много. А от Невы до Канец сажен за триста зачат вал земляной, но в мою бытность вал тот был ещё не закончен. – Лукаво блеснув глазами, купец заговорщицки прибавил: – А вверх по Охте с полверсты стоят амбары богатейшие – великих тамошних купчин, да и самого короля, с хлебом и другими припасами.

– Ну что, Емельян, коли ты всё там проведал, проведёшь наше войско по Неве от Шлиссельбурга к Ниеншанцу? – весело спросил Пётр, очень довольный рассказом купца.

Но Федосеев нежданно заупрямился:

– Не могу, государь. Там вниз по Неве на четыре версты пороги под водой скрытные и провести через них могут токмо знатцы-ладожане, мы их и сами всегда нанимаем!

– А фамилии лоцманов знаешь? – спросил Брюс.

Фамилии ладожан знали все купцы.

– Ты, Яков, забери в Ладоге тех лоцманов, а я поспешу в Нотебург, надобно готовить войско к походу. Чует сердце – поход будет удачен! – сказал Пётр при прощании.

Слова его сбылись. Вслед за ладожским льдом, ведомые лоцманами-ладожанами, русские струги, на которых разместилось двадцать тысяч солдат, легко прошли по высокой воде над невскими порогами и уже 25 апреля вышли к Ниеншанцу. Появление русских было столь неожиданным, что гарнизон только в последнюю минуту успел поднять мост, дабы передовой русский отряд не ворвался в крепость.

Яков Брюс на баржах доставил к валам Ниеншанца тяжёлые орудия, те самые, что в прошлом году сокрушили Нотебург, расставил батареи и в полдень 30 апреля 1703 года начал бомбардировку крепости. Сведения, полученные от купцов и лоцманов, оказались верными: фортеция не имела ни гранитных бастионов, ни каменных башен. Ниеншанц не шёл ни в какое сравнение с Нотебургом.

К тому же эскадра Нумерса опоздала доставить в крепость подкрепления, а генерал Кронгиорт задержался в Выборге и не успел с сикурсом.

Пушки Брюса легко сокрушили палисады и проделали проломы в земляном валу. Пётр и Шереметев поняли, что можно идти на штурм. Но понял это и шведский комендант. Первого мая с полуразрушенного вала затрубили горнисты и под белым флагом появились шведские парламентёры: крепость сдавалась.

Обрадованные, что не придётся проливать солдатскую кровь, Пётр и Шереметев разрешили гарнизону покинуть фортецию с почётом: «с барабанным боем, оружием и знамёнами, четырьмя пушками» и, по тогдашнему обыкновению, «с пулями во рту».

Между тем, 1-го мая, в день падения Ниеншанца, эскадра адмирала Нумерса объявилась на взморье, а 2-го мая два небольших разведывательных судна вошли в Неву и дали приветственный салют крепости. По приказу Петра кораблям был дан ответный салют.

Тогда от кораблей отвалили шлюпки и отправились к берегу, дабы взять лоцманов. Каково же было удивление матросов, когда их встретили русские солдаты. Шведы сдались, только крайней шлюпке удалось вернуться на корабль.

Но адмирал Нумерс настолько привык, что устье Невы является шведской землёй, что 5-го мая снова послал на Неву два фрегата, которые стали вблизи Калинкиной деревни. Пётр, который на тридцати лёгких стругах шёл к устью Невы, заметил неприятельские фрегаты и решил взять их на абордаж. Конечно, был в том немалый риск – ведь у Петра на его лодках не было ни одной пушки, а на фрегате «Гедан» было десять, на «Астриме» восемь пушек.

Пётр сам командовал первым абордажным отрядом, вторым командовал Меншиков. Пользуясь утренним туманом, русские лодки подошли к фрегатам, и солдаты бросились на абордаж. Шведы ожесточённо сопротивлялись, так что только трое из них попали в плен. Пётр был в восторге и закричал, увидев, как спускают шведский флаг: «Небываемое бывает!»

Впоследствии такая же надпись была выбита на памятной медали, выпущенной в честь первой победы русского флота на Балтике. Восторг Петра перед «небываемой викторией» можно понять: он увидел, что эскадра Нумерса, потеряв два фрегата, очистила взморье. Свободное море открылось во всей его шири. И царь, обычно неохотно принимавший награды, радостно принял орден Андрея Первозванного, которым вместе с ним был награждён и Меншиков.

Здесь когда-то начинался великий путь из варяг в греки. Теперь один из концов этого пути был в руках Петра. Он твёрдо решил от Балтики не отступать. Но шведам пока принадлежала и Финляндия, и Эстляндия – и с севера, и с юга они могли выйти на Неву. Чтобы сохранить в своих руках взморье и невский путь, Пётр решил строить здесь крепость, а затем заложить порт. Рождался замысел Санкт-Петербурга.

* * *

– Помнишь, Яков, как покойный король английский Виллем обещался вымолить у шведов для России хотя бы один порт на Балтике? Умный был правитель, мир праху его. Понимал, что сей порт не токмо для России, но и для английского и голландского купечества прямую пользу принесёт. Думаю, теперь бы он улыбнулся, увидев, что вымаливать у шведов ничего не надобно – мои войска взяли Ниеншанц, и вот оно, – море, Балтика! – Пётр несколько раз в те дни выезжал в устье Невы на небольшом ботике. На сей раз он захватил с собой в поездку Брюса, генерала учёного, сведущего и в гиштории и географии.

– Иоанн Грозный двадцать пять лет воевал, дабы выйти к Балтике, и не преуспел! – продолжал рассуждать Пётр. – В Смутное время потеряли и сей единственный прямой выход по Неве в Европу. Вот ныне вернулись! Так станем здесь на века, твёрдой ногой!

– Но, государь, ведь война не кончилась. Генерал Кронгиорт со своим корпусом на реке Сестре, в тридцати верстах от Невы, а на юге шведские гарнизоны ещё пьют кофе в фортециях Копорье и Ям! – напомнил Брюс, как он умел напоминать – вежливо и со смыслом.

– Помню, помню! – сердито буркнул Пётр и повернул руль, возвращая ботик с моря в устье Невы. – Для того и взял тебя, дабы объявить: поедешь под Копорье к войскам Шереметева. Борис Петрович слёзно о сём просит, так ему понравилось, как под твоей командой осадные пушки и мортиры под Шлиссельбургом и Ниеншанцем музыку сыграли! Ну, а я сам двинусь на Сестру супротив Кронгиорта, загоню незадачливого генерала обратно в Выборг! А здесь, – Пётр указал на острова, разделённые протоками Невы, – заложим крепкую фортецию, а позже выстроим второй Амстердам – и порт, и город. Любуйся, Яков: вот остров Фомин, тот Васильевский, дале Берёзовый и Крестовский. Не дивись русским названиям, ведь всё это Спасский погост Водской пятины Великого Новгорода. Шведы веками хотели захватить эти земли. И в 1240 году явились под предводительством ярла Биргера, но здесь, на Неве, их встретил святой князь Александр и разбил наголову, за что и удостоен был от народа имени Невский. В 1300 году снова шведы являются и ставят фортецию Ландскрону – венец края, Римский Папа даже своего фортификатора для того прислал. Да токмо напрасно. На другой год сию фортецию взяли и разорили новгородцы. И вот в Смутное время является генерал Делагарди, а за ним и сам король-воин Густав-Адольф пожаловал: взяли Орешек, заложили Ниеншанц, думали, навек отрезали Россию от моря...

– Да токмо явился ты, государь, со своей новой армией, возвернул Орешек, взял Ниеншанц и вышел к морю. Почитаю, вековой спор на сём и завершился! – весело рассмеялся Брюс.

– Не торопись, Яков. Сам же вещал: война ещё не кончилась. Смотри – из всех островов для крепкой фортеции выбираю вон тот маленький – он самый весёлый, и замыкает и Неву, и Невку, мимо него шведской эскадре никак не пройти!

– Государь, но остров сей по-фински зовётся Япни-Саари, что в переводе Заячий! – возразил было Брюс, но царь только рукой махнул.

– А в моём переводе сей остров: Люст-Эйсланд – Весёлый остров! – Пётр легко перескочил через борт дубового бортика.

На другой же день, 16 мая, в день Святой Троицы, Пётр, взяв заступ, выкопал первый ров для государева больверка. В ров поставили ящик из камня, царь положил в него золотой ковчег с мощами святого апостола Андрея Первозванного, священники окропили ларец святою водою, и Пётр покрыл ящик каменною доскою с надписью: «От воплощения Иисуса Христа 1703, мая 16-го, основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем, царём и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем всероссийским».

Всего в крепости Пётр велел заложить шесть земляных бастионов (больверков). Для ускорения работы следить за работой первого стал он сам, на второй был назначен генерал-губернатор Меншиков, на третий – Головин, на четвёртый – Никита Зотов, на пятый – князь Трубецкой, на шестой – Кирилл Нарышкин.

Супротив шведского флота на Васильевском острове была заложена сильная батарея, командовать которой был назначен по совету Брюса такой опытный фортификатор, как Василий Корчмин. К ещё большему удовольствию Брюса, обер-комендантом и новой крепости, и города Санкт-Петербурга был назначен его родной брат Роман, который за отменную храбрость, проявленную в боях за Нотебург и Ниеншанц, получил чин полковника. Сам же Яков Вилимович поспешил в лагерь фельдмаршала Шереметева с тяжёлыми орудиями.

Борис Петрович принял артиллериста с радостью.

– Глянь, королевич, какие крепкие фортины ставили древние новгородцы. Говорят, замешивали растворы на сырых яйцах, посему мои полковые пушечки ничего поделать здесь не могут. Ядерки отскакивают от древних стен, яко орешки! Вся надежда здесь на твои пудовые пушки.

Старый воитель не ошибся. Брюс умело расставил осадные батареи, и тяжёлые осадные орудия легко пробили проломы. Копорье сдалось.

«Слава Богу, — отписал фельдмаршал Петру I, – музыка твоя, государь, пушки и мортиры, бомбами хорошо играет: шведы горазды танцевать и фортеции отдавать: а если бы не бомбы, Бог знает, что бы делать!»

К другой старинной крепостце Яму (Ямбургу) даже не понадобилось тащить тяжёлый артиллерийский парк – сама сдалась.

Шереметев расставался с Брюсом дружески – дал в его честь победный обед. Он упорно называл Брюса королевичем – играла старобоярская спесь, приятно было принимать не просто генерала-служаку, а выходца хотя и из угасшего, но королевского рода. Об одном сожалел Борис Петрович: не было за столом доброго пива, к которому он привык в своих походах в Эстляндию и Лифляндию.

Подъезжая к Санкт-Петербургу, Брюс увидел, как преобразились эти полупустынные прежде края. Работали каменщики, визжали пилы и стучали топоры плотников, тысячные обозы тянулись по пустынным прежде дорогам. Оказывается, для постройки своего парадиза царь в первый же год согнал двадцать тысяч каменщиков, плотников и других работных людей, бросил на земляные работы солдат и пленных шведов, и вот уже на государевом бастионе взвилось знамя: царский орёл держал в когтях карты четырёх морей – Белого, Балтийского, Азовского и Каспийского.

– Судя по всему, Роман, государь и дале будет проводить морскую политику, – заметил Брюс старшему брату, когда отыскал, наконец, его домик в одно жильё. Домик был неказистый, дрожал на сыром грунте от проезда простых телег, зато супротив домика обер-коменданта был такой же, именуемый «малым домиком» самого царя. Только вот по примеру предков в доме Романа не гудела русская печь, а потрескивал английский камин.

– Что ж, Яков, я видел, как государь вёл войска супротив Кронгиорта на реке Сестре и отбросил шведов к Выборгу. Я верю, все моря будут в его воле.

– Но война-то ещё не кончилась, – возразил младший Брюс.

Роман весело отмахнулся:

– А я уже, братец, свою семью сюда из Москвы вызвал, и государь сие одобрил. Он свой парадиз никому не отдаст.

С тем братья и заснули под гудение ветра с Балтики – дул обычный петербургский зюйд.

А война и впрямь не кончилась. Карл XII, ещё раз разгромив саксонца Августа и его кичливую шляхту, токмо усмехнулся, узнав о стройке северного парадиза Петра. И сказал своему канцлеру Пиперу:

– Пусть себе царь тешится. Говорят, он неплохой плотник, вот и пусть строит города, а мои драбанты возьмут их штурмом. И вот что: нашли вы подходящего польского пана, дабы поменять корону на битой головке дражайшего Августа?

– Да, сир! – склонил голову Пипер. – Я думаю, палатин Познани Станислав Лещинский самый подходящий для вашего величества; молод, вежлив и послушен!

– Вот и славно: пусть русский царь строит себе города на болотах, а я буду менять королей на престолах!

– Мой союзник царь Пётр воистину сошёл с ума. Мне не даёт лишнего талера, а на постройку своей фантазии тратит сотни тысяч! – жаловался в это время король Август своему фельдмаршалу Флемингу.

– Но, ваше величество, зато русские солдаты, которых привёл в наш лагерь князь Дмитрий Голицын, в превосходной форме. С ними мы вернём Варшаву!

– И всё же лучше, Флеминг, ежели бы он не сооружал свой парадиз, а прислал субсидий! – король Август всегда нуждался в деньгах.

И только в далёкой Голландии купцы из Саардама, братья Кальф, сами видевшие царя-работника, махающего топором на корабельной верфи, поверили в парадиз на Неве. В ноябре 1703 года, не убоявшись шведского флота, в Петербург прибыл первый купеческий корабль с грузом вина и соли. Пётр был так обрадован появлению первого «купца», что купил весь груз за высокую цену, наградил капитана в 500 золотых и приказал дать каждому матросу по 30 талеров.

– Ну, что, Яков, где же твои англичане? – спросил царь Брюса на приёме голландцев, данного в губернаторском дворце Меншикова.

– Англичане не любят торопиться, но они непременно явятся! – ответил Брюс.

И точно, следующим «купцом» был английский корабль. Англичане ни в чём не собирались уступать голландцам.

А корабль братьев Кальф был переименован в «Санкт-Петербург», получил льготы на таможне и ещё пятьдесят лет совершал рейсы в город-побратим.

Война ещё не закончилась, но Россия уже утверждалась в балтийской торговле.

Огненный пир под Дерптом и Нарвой

Хотя путь по Неве к 1704 году и был свободен, Пётр прекрасно понимал: пока сильные шведские гарнизоны стоят в Эстляндии в Нарве и Дерпте, Шлиппенбах с юга, а новый шведский командующий в Финляндии генерал Майдель – с севера от Выборга, по-прежнему угрожают его парадизу. Возможен был десант и с моря, где вместо незадачливого адмирала Нумерса командовать шведской эскадрой стал наёмный адмирал-корсар де Пру.

Прежде всего, царь решил прикрыть свой парадиз с моря и, как только лёд сковал оконечность Финского залива, получивший затем от моряков насмешливое название «Маркизовой лужи», приказал перевести батальон солдат на остров Котлин и соорудить там форт и поставить батарею. Так началось сооружение Кронштадта.

А на суше Пётр решил прежде всего вернуть старинные города Юрьев, заложенный в 1030 году ещё Ярославом Мудрым и переименованный тевтонскими рыцарями в Дерпт, и (Нарву) Ругодив. Ведь, опираясь на эти крепости, не только Шлиппенбах, но и сам король Карл с главной армией легко могли совершить поход на Санкт-Петербург.

К весне 1704 года положение союзника Петра короля Августа в Речи Посполитой резко ухудшилось: шведы вступили в Варшаву и в Краков, взяли Торн. Большое польское панство готово было кликнуть на сейме нового короля по прямой шведской указке. Одно время вопли Августа о помощи стали столь громкими, что царь даже подумывал, а не двинуть ли войска Шереметева от Пскова на юг, в Речь Посполитую. Но в конце концов стало ясно, что Карл XII в Прибалтику не вернётся, пока не утвердит на польском престоле своего ставленника Лещинского, и Пётр решил использовать эту ситуацию для возврата городов Юрьева и Ругодива. 30-го апреля он отправил из Санкт-Петербурга новый приказ Шереметеву: «Извольте как возможно скоро идти со всею пехотою... под Дерпт и осаду с Божиею помощью зачать».

Но Борис Петрович не торопился с походом: мало ли ещё какое новое повеление пришлёт государь! Старый боярин собирал провиант и фураж, ждал, пока подсохнут дороги, и выступил токмо через три недели. 4-го июня конные русские разъезды наконец появились у стен Дерпта. Город был крепко укреплён: с его стен и бастионов грозили 132 шведские пушки, трёхтысячный гарнизон пополнили горожане. Комендант Дерпта, «великий фурьян, шумный и буйный», сдаваться и не думал, а «крепостные пушки, – жаловался фельдмаршал в письме к Меншикову, – залпом стреляют во все наши шанцы... в самые батареи бомбы сажают и две наши пушки медные двенадцатифунтовые ранили. Я, как и взрос, такой пушечной стрельбы не слышал!» Ох, и жалел Борис Петрович, что нет с ним такого славного бомбардира, как Брюс, который в прошлом году помог при взятии Копорья. Новый же инженер, учёный немчик из Пруссии, ни одной бреши в стенах пробить не смог.

Вот почему Борис Петрович очень обрадовался, когда 3-го июля нежданно в его лагерь прискакали господин первый бомбардир Пётр и сопровождающий его Яков Брюс.

В тот же день Пётр сделал рекогносцировку всей шведской фортеции и самолично осмотрел апроши, ведомые войсками Шереметева к городским стенам.

– Прошлой неделью комендант Шнютте учинил было вылазку, хотел засыпать апроши землёй, но мои гренадеры отбили вылазку! – вздумал было похвастаться фельдмаршал, но Пётр его зло прервал:

– Шнютте не смог, говоришь, засыпать апроши? Так я сам велю те апроши с южной стороны засыпать! Ты что, не видишь, что с юга у шведов самые мощные бастионы? А с реки у них стена только крика твоего ждёт, чтобы самой упасть!

– Так там же в пойме полыньи и болота! – пытался оправдаться Шереметев.

– Эх, ты, мальтийский рыцарь, болот испужался! – Пётр набросился на учёных генералов-немцев: – А вы куда смотрели, когда так осаду повели?

Генерал Верден развёл руками:

– Так ведь фельдмаршал приказал!

– Ну, а теперь приказываю я, царь! – резко ответил Пётр и обратился к Брюсу: – Яков Вилимович, ставь все осадные орудия супротив того старого крепостного вала, что сам вот-вот упадёт! Устрой шведам «огненный пир»!

Брюс поставил новые батареи, и его тяжёлые пушки с 6-го по 13-е июля вели мощный огонь по старым укреплениям. В «огненный пир» было пробито три большие бреши, и в ночь на 13-е июля гренадеры Шереметева по колено в воде перешли болото и ворвались в них. На захваченном равелине капитан Чикин повернул пять шведских пушек в сторону города и открыл огонь по улицам. Борис Петрович во время штурма исполнял царский приказ «для управления штурма быть генерал-фельфмаршалу и кавалеру самому», сам взошёл на равелин, обнял Чикина, сказал твёрдо:

– Спасибо, капитан, я тебя не забуду!

У коменданта Шнютте испарилася вся его бодрость: приказал барабанщикам бить «шамад» (сдаваться). Правда, попросил разрешить гарнизону выйти из крепости «с литаврами, трубами, со всею музыкою, с распущенными знамёнами, ружьями и месячным запасом провианта».

Пётр, взойдя на захваченный равелин, сам от имени фельдмаршала ответил шведскому лейтенантику не без насмешки:

– Зело удивляете, что такие запросы чинятся от коменданта, когда солдаты его величества у них в воротах обретаются.

Посему гарнизону позволили покинуть крепость без знамён и пушек, но с семьями и пожитками. Борису Петровичу царь в тот день всё простил: взял старик крепость и в первых рядах взошёл на равелин.

Но пировать после виктории было некогда: надобно было поспешать к Нарве, которой от Ревеля грозил Шлиппенбах, а с моря – адмирал де Пру.

Царь ускакал, Яков Вилимович же принял праздничное приглашение фельдмаршала с удовольствием: повара Бориса Петровича славились на всю армию. В комендантских складах нашли и ревельские колбасы, и рижскую ветчину, и бочонки с угрями и сельдью, и вина французские и португальские. Ну, а водочка походная у фельдмаршала всегда была под рукой.

За столом сидели как старые боевые товарищи. Пригласили и храброго капитана Чикина, пили за его здоровье, помянули и погибших воинов.

На другой день, собрав все тяжёлые осадные орудия, Брюс поспешил к Нарве.

Шведский комендант Нарвы генерал Горн с высоты бастиона «Виктория» с презрением рассматривал русский лагерь, в котором сегодня царило очередное оживление. На одну такую игру русских он неделю назад попался, когда принял переодетые в шведские мундиры русские гвардейские полки за подходящий сикурс генерала Шлиппенбаха. Он вывел тогда за стены крепости эскадрон рейтар и два батальона пехоты, дабы нанести дольхштосс – удар кинжалом в спину по войскам этого павлина Шереметева, и его конники попали в плен. Слава Богу, гренадеры вовремя отступили и укрылись за укреплениями крепости.

Воспоминание было неприятное, и Горн поморщил узкие бесцветные губы. Что ж, у него есть и воспоминание о той памятной нарвской битве 1700 года, когда шведы смели весь русский лагерь. Тогда после виктории молодой король Карл XII прибыл в Нарву как победитель, обнял своего старого служаку Горна и произвёл его из полковников в генерал-майора. Как жаль, что король не пошёл тогда сразу на Новгород и Москву, тогда вся война пошла бы иначе. И не взяли бы русские ни Нотебург, ни Ниеншанц (незадачливых комендантов этих фортеций, выпущенных русскими на свободу, он, Горн, посадил в тёмные казематы нарвского замка, как государственных изменников). Уж он-то, генерал Горн, никогда не сдаст Нарву и будет высоко держать шведское знамя на бастионах фортеции!

Но что это творится у русских? В подзорную трубу было хорошо видно: меж выстроенными полками скачет сам царь московитов, рядом с ним Меншиков и какой-то незнакомый толстяк в белом австрийском мундире, а позади них в телеге везут бедного Шнютте – да-да, его вечного соперника из Дерпта, полковника-хвастуна. Значит, русские взяли-таки Дерпт.

Толстяком в австрийском мундире, скакавшим рядом с царём и Меншиковым перед выстроенными во фрунт полками, был фельдмаршал Георг Бенедикт Огильви, который после долгих переговоров в Вене с Паткулем перешёл с цесарской на русскую службу и подписал контракт на три года. Конечно, Пётр охотнее подписал бы договор с принцем Евгением Савойским, но венский кабинет и не думал отказываться от прославленного полководца, который так нужен был Габсбургам в войне за испанское наследство. А вот от Огильви имперцы отказались охотно – генерал не блистал викториями ни над турками, ни над французами.

Ведший переговоры от имени Петра новый тайный царский советник Иоганн Паткуль как особое достоинство фельдмаршала отмечал знание им славянских языков. Огильви действительно служил некоторое время в Чехии и Ванате, командовал чешскими, сербскими и хорватскими полками, «угадывал» славянскую речь, понимая разговор, хотя команды он отдавал по-немецки. Впрочем, сей старый шотландский наёмник хорошо знал, что такое «орднунг», крепкий воинский порядок, и Пётр полагал, что он наведёт такой порядок в его растущей год от года армии. Посему царь положил Огильви высокое жалованье в тысячу ефимков в месяц, содержание штаба и двора за царский счёт (а дворня у фельдмаршала была в добрую сотню слуг) и относился к цесарцу очень предупредительно. Но только первые же советы нового фельдмаршала Пётр не принял. Цесарец добросовестно осмотрел все осадные работы русских, но, взглянув на мощные бастионы Нарвы, щетинившиеся сотнями пушек, заявил царю, что фортеция неприступна и надобно брать сперва не Нарву, а лежащий на другой стороне реки Наровы Ивангород, а к Нарве стянуть 70-тысячную армию.

– Да Ивангород через неделю и сам сдастся, ежели Нарва падёт. В сей крепости и гарнизону не боле двухсот солдат! – резко заявил Меншиков, бывший на консилии.

– Ивангород и впрямь крепостца, а не крепость, а Нарву, государь, можно взять, коли устроить здесь такой же «огненный пир», что мы токмо что устроили шведам в Дерпте. Ручаюсь, мои тяжёлые пушки пробьют бреши в двух старых шведских бастионах Гоноре и Виктории! – Яков Вилимович после взятия Нотебурга, Ниеншанца, Копорья и Дерпта приобрёл уверенность опытного бомбардира.

– Гут, Яков, гут! – согласился с ним и другой опытный бомбардир, Пётр Михайлович, и его слово было, конечно же, решающим. Но и своего нового фельдмаршала Пётр обидеть не хотел, потому сказал: – Дабы отвратить всякий сикурс Шлиппенбаха от Ревеля, нас прикроют войска Шереметева, подходящие с Дерпта, а дабы адмирал де Пру десант не учинил – выдвинуть на взморье полки Апраксина. Вот и соберём вокруг Нарвы ежели не семьдесят, то пятьдесят тысяч войск. Второй конфузии под Нарвой не будет, а на приступ пойдут охотники тремя колоннами. Да в охотники берите в первую голову тех офицеров и солдат, что под первой Нарвой были. Они злее драться будут – обиды, чай, не забыли! – на сём Пётр завершил военную консилию.

Взревели 24-фунтовые, 18-фунтовые и 12-фунтовые тяжёлые пушки Брюса, подали свой голос пудовые гаубицы и мортиры – десять дней и ночей продолжался «огненный пир» у бастионов Нарвы. Ночью вели стрельбу при свете факелов и огненные шары бомб прочёркивали августовскую ночь.

Рухнула стена в бастионе Виктория, а затем брешь проломили и в Гоноре.

– Что же, государь, они должны сдаться, у них нет выхода! – важно заявил Огильви царю, лицо которого почернело от порохового дыма, как и лицо стоявшего рядом Брюса.

С батареи ясно было видно, как мельтешат фигурки шведских солдат, пытавшихся заделать пролом. Новый залп тяжёлых русских орудий сносил их в пропасть как яростный северный норд жёлтую осеннюю листву.

– А что, ежели послать к Горну пленного коменданта Дерпта? Пусть он предложит сдать фортецию на почётных условиях! – щёлкнул шпорой Меншиков. Он только что прискакал на батарею и в развевающемся пурпурном плаще, блестящих латах и в сверкающем на солнце кирасирском шлеме был похож на бога Марса, явившегося поприветствовать чумазых пушкарей!

– А что, Яков, потрудились мы славно. Проломы сделали знатные, может, генерал Горн и капитулирует?! – по-озорному блеснул глазами Пётр. И приказал Огильви: – Господин фельдмаршал, отправьте в фортецию Шнютте с парламентёрами. Горн может сдаться на тех же почётных условиях, что и коменданты Нотебурга и Ниеншанца!

– Не отдаст сей гордец тебе шпагу, государь! – Брюс мыл чумазое лицо в тазике с горячей водой, принесённой денщиком. И, вытираясь белоснежным полотенцем, добавил: – Помнишь, пленённые шведы говорили: держит гордец Горн тех комендантов в казематах, яко изменников. Хотя какой старик Шлиппенбах изменник, как он Нотебург оборонял?!

Пока Брюс так рассуждал, из ворот крепости выкатился Шнютте – гордец Горн не пожелал даже видеть бывшего коменданта Дерпта.

– Да он какой-то истукан! – возмутился даже хладнокровный Огильви.

– Вот мы и сокрушим истукана! – Пётр насмешливо бросил Брюсу: – Рано изволил мыться, господин бомбардир!

Брюс сощурил глаза в ответной усмешке:

– А вот мы сейчас намылим шею шведскому гордецу!

И снова заревели тяжёлые осадные пушки, а Меншиков понёсся в лагерь готовить штурмовые колонны.

9 августа средь бела дня, а не ночью, что было неожиданно для шведов, после того как Горн высокомерно отверг второе мирное послание, солдаты-охотники со штурмовыми лестницами густо повалили из апрошей, подведённых почти под самые бастионы, и через сорок пять минут ворвались в проломы. Но Горн и тогда не пробил «шамад». Бой перенёсся на узкие улочки старой Нарвы. Поскольку многие горожане записались в гарнизонные солдаты и получили ружья, то в русских стреляли из окон домов, с чердаков и крыш. Разъярённые солдаты в ответ стали врываться в дома и подворья, сметая всё на своём пути. Началась резня. Шум битвы подкатился к комендантскому замку, и вот только тут генерал Горн приказал бить «шамад» в барабаны.

Бой в городе продолжался более двух часов. Пётр не захотел дожидаться, пока над комендантским замком взовьётся белый флаг, Огильви примет капитуляцию и царь въедет в город победителем на белом коне, яко и подобает монарху.

– Так, государь, поступает сам великий Людовик XIV! – убеждал Петра фельдмаршал.

– Я великий, но не Людовик! – отмахнулся Пётр, соскочил с бруствера батареи и поспешил в город. Завидя солдат, занятых мародёрством, он пришёл в неистовство, заколол одного из грабителей и предстал перед Горном со шпагой, обагрённой кровью.

– Смотри, это русская, а не шведская кровь! – прохрипел Пётр. – Я своих мародёров заколол, дабы унять бешенство, до какого ты довёл моих солдат своим упрямством! – И, глядя на индюшачью физиономию шведа, дал ему пощёчину.