Текст книги "Брюс: Дорогами Петра Великого"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

В своих донесениях комиссионс-секретарь, конечно, усердно собирал и все слухи об отношении Петра I к свейскому королю. Так, он поспешил сообщить Мюллерну, что в одном обществе царь заявил, что надобно знать, какое трудное дело – война, и хорошо, что у него такой достойный противник, как Карл XII. «Свейскому королю я обязан тем, что научился вести войну. Теперь же я ищу учителя, дабы заключить мир!» – громогласно, явно в расчёте на чужие уши, высказался Пётр за столом. «Вообще царь очень много говорит о желаемом мире и очень высоко отзывается о короле Швеции», – подчёркивал в своих донесениях комиссионс-секретарь. Господин Прейсс писал то, что желал бы слышать первый шведский министр барон Георг Генрих фон Герц.

Самому Герцу, поскольку шведские каперы топили на Балтике голландские суда, шедшие в Россию, гаагские власти запретили пребывать в пределах республики. Но барон и не подумал вернуться в Стокгольм, а последовал из Гааги в Париж, где всегда был желанным гостем. Оттуда Герц и рассылал инструкции своим послам и дипломатическим агентам, требуя выяснить готовность русских к скорому миру. Хитрец Прейсс, уловив желание первого министра отколоть Россию от Северного союза, в своих донесениях старался упомянуть прежде всего то, что было угодно высокому начальству. И был отмечен: получил право прямой переписки с могущественным министром.

В первом же своём донесении Герцу комиссионс-секретарь не преминул сообщить, что когда Пётр и упоминает о Карле, то всегда отзывается о нём как о государе, наиболее им уважаемом, и не дозволяет в своём присутствии дурных отзывов о его королевском величестве. И далее Прейсс приписал: «При всех удобных случаях царь высказывает необыкновенное желание заключить с королём мир. Он только боится, что министры той и другой стороны затянут дело».

Но как раз барон Герц затягивать дело не собирался, и вскоре на помощь Прейссу прибыли из Парижа новые шведские эмиссары: генералы Ранк и Понятовский. Однако Прейсс встретил их печальным известием: русский царь на Новый год простудился, заболел и никого сейчас не принимает.

В болезни своей Пётр был повинен самолично. Слишком усердно «славили» Рождество: сперва у прибывшего, наконец, в Амстердам канцлера Головкина, а затем у посла Куракина. Вино вскружило голову, Петру вспомнилась первая поездка в Голландию и матросский кабачок в амстердамском порту, где он отведал в те годы необыкновенно вкусных колбас и сосисок. Туда Пётр и взял курс, выйдя из куракинского особняка, прихватив с собой такого крепкого питуха, как поп Битка. Во втором путешествии царя на Запад Битка был не столько походным священником, сколько походным князь-папой всешутейшего собора. Велеречивый Битка умел повеселиться и всегда был готов к сражению с Бахусом.

В матросском кабачке накануне Нового года стоял дым коромыслом. Петра в его зюйдвестке приняли за обычного матроса, да и чёрная борода Битки никого не удивила: мало ли сидело за столами бородатых шкиперов… Старая хозяйка кабачка давно уже умерла, но пиво и сосиски здесь по-прежнему были отменные. Пётр с удовольствием, чувствуя, как проходит водочный хмель, выпил целую кружку ледяного пива, затем чокнулся с Биткой и повторил. На посошок тоже выпили по кружке. Ещё тогда Пётр почувствовал, что ледяное пиво перехватило горло, но ему было сего знака мало.

– Смотри-ка, в гавани наш российский флаг! – Пётр, выйдя на причал, весело показал своему спутнику на трёхцветный флаг, развевавшийся над тяжелогружёным судном.

– «Святой Павел»! – медленно и торжественно прочёл Битка.

– Постой, постой! Да ведь это нашего хозяина Осипа Соловьёва корабль, пришёл из Архангельска, груженный строевым лесом! – оживился Пётр.

– Так точно, Пётр Алексеевич, с лесом из Архангельска, – прогудел с капитанского мостика сам владелец судна Осип Соловьёв.

Через минуту Пётр стоял уже на капитанском мостике и похлопывал по плечу кряжистого купчину.

– Глянь, государь, здесь есть и другие наши суда: вон «Святой Варфоломей», пришёл вечор из Петербурга, за ним «Рафаил», вместе со мной из Архангельска, а там, вдали «Три святителя» и «Морфей» из Риги.

– Да сколько же сейчас у причала наших купцов? – удивился Пётр. – Чаю, с добрый десяток наберётся! – А ведь в первый мой приезд ни одного русского флага в гавани не было, да и сам флаг-то наш торговый я ещё к тому времени не сочинил! – весело рассмеялся он. – А ныне судов-то наших не мене, чем гамбургских аль французских, токмо самим голландцам да господам англичанам по числу уступаем! – Пётр зорко оглядел просыпающуюся утреннюю гавань.

– Государь, там в каюте завтрак накрыли на скорую руку, не откажи, отведай!

– Отведаем, отведаем! – ответил за Петра Битка и первым стал спускаться в капитанскую каюту.

Отделанная ореховым деревом каюта на судне Соловьёва не уступала самой флагманской каюте Петра на линейном корабле «Ингерманланд». Паркетный пол был навощён до блеска, в одном углу теплилась лампада перед иконой Николы-чудотворца, покровителя моряков, в другом помещалась картина славного голландского живописца Сило, в третьем стояла настоящая новогодняя ёлка, срубленная ещё на берегах Северной Двины. На массивном, привинченном к полу столе торжественно высилась серебряная супница, в ней дымилась наваристая жирная уха из свежего палтуса. Блюда с нежно-розовой сёмгой, бледно-жёлтой осетриной, копчёными угрями и миногой окружили супницу, как офицеры штаба своего генерала. На одном углу стола весело переливались в штофах цветные водки, на другом же в золочёном ведёрке поблескивало шампанское. По знаку хозяина матросы стали обносить гостей двумя бочонками с икрой – с чёрной и с красной. Поп Битка черпал икру деревянной расписной ложкой, довольно причмокивая:

– Дары моря!

– Вижу, Осип, хорошо ты знаешься с Нептуном! – прохрипел Пётр, чувствуя, как после холодного шампанского снова перехватило горло.

Но он опять не обратил внимания на сию безделицу. Весело пили за здоровье отечественного флота, за купецкое счастье, за процветание российской коммерции. Пётр разгорячился и, вышагивая с Соловьёвым по причалу, долго и бурно обсуждал цену русскому строевому лесу на здешней бирже. А наутро проснулся в жару и без голоса.

– Ангина! – дружно заключили и царский доктор Арескин, и приглашённые на консилиум голландские медики.

Так что на новый 1717 год Пётр лежал в постели и пил одно горячее молоко. Только через неделю жар спал и голос снова прорезался. Но слабость ещё долго не позволяла выходить из дома. От скуки царь перечитывал «Декларацию» датского короля Фредерика о причинах несостоявшегося в 1716 году союзного десанта в Швецию. Из рассуждений Фредерика выходило, что главным виновником провала в Сконе была Россия, вовремя не приславшая свои войска в Копенгаген.

– Ай да союзничек! Выходит, не датские адмиралы, до осени тянувшие с высадкой, повинны во всём, а мы с Аникитой Ивановичем, когда отказались высаживать наш корпус в Сконе глубокой осенью, дабы он не погиб там зимой от голода и холода! – сердито говорил царь своему послу в Голландии Куракину, только что прибывшему в Амстердам из Гааги.

Пётр сидел у жарко натопленного камина, зябко кутаясь в тёплый халат на вате (подарок китайского богдыхана), и сердито листал злополучную датскую «Декларацию».

Борис Иванович Куракин стоял перед царём почтительно, но достойно – умение прирождённого дипломата. А ведь начинал он свою карьеру не в Посольском приказе, а в Преображенском полку и только после Полтавской виктории был определён Петром на дипломатическую службу. Впрочем, уверенность Петра, что «гвардеец всё может», в случае с князем Куракиным полностью оправдалась. Борис Иванович показал себя способнейшим послом, одинаково ловко улаживающим дела и с Папой Римским, и с правительствами Голландии, Франции, Англии.

Через свою жену Лопухину Борис Иванович приходился царю свояком, но карьеру делал безо всякой родственной связи. Ведь после пострижения царицы Евдокии Лопухиной в монастырь родство с Лопухиными не сближало с царём, а удаляло. Однако Куракин сумел своей выдержкой и ревностью к общему делу внушить Петру такое уважение, что мог подавать независимый голос по всем иностранным делам. Вот и сейчас он спокойно заметил:

– Что Дания? Сие – политика малая! Хуже, когда такие лжи печатают в Лондоне! – Он протянул Петру небольшую брошюрку «Кризис Севера».

Царь машинально указал Куракину на кресло и начал читать первые страницы.

– Ну и ну... – Голова Петра, украшенная тёплым колпаком, возмущённо затряслась. – Я и не ведал, что у меня за пазухой есть такой адский план: завоевать всю Швецию, захватить остров Готланд, установить протекцию над Данией, Норвегией и всей Северной Германией! Что там ещё врёт автор?

– Дале он нагло пишет, что Россия со временем захватит всю торговлю на севере Европы, а также торговлю с Персией и Турцией и станет главною соперницей Англии! – рассмеялся Куракин.

– Что ж, для англичан торговля – главный аргумент, – задумчиво сказал Пётр.

– Так, государь. И ещё – все виктории россиян по этой брошюре предвещают скорое и неминуемое светопреставление! – пожал плечами посол.

– А я, конечно, для этого писаки антихрист и князь тьмы! И сие пишут не в раскольничьем скиту, а в просвещённом Лондоне! – Пётр сердито захлопнул книжицу.

Куракин развёл руками, улыбнулся лукаво:

– Счастье, государь, что сей пасквиль, хотя и издан в Англии, написан-то не англичанином. Как мне сообщает наш посол из Лондона, пасквиль сей сочинён шведским посланником графом Гилленборгом. И ещё одна новинка, на сей раз из приятных: граф Гилленборг боле никаких брошюрок на Флит-стрите печатать не будет!

– Отчего ж так? – Пётр недоверчиво взглянул на своего дипломата сквозь круглые очки, которыми пользовался для чтения.

Куракин усмехнулся:

– А оттого, государь, что у оного шведского посланника был на днях в Лондоне обыск. Сыскали секретную корреспонденцию графа Гилленборга и самого короля свейского с главарями английских якобитов. Похоже, король Карл и его новый первый министр голштинец Герц совсем умом тронулись: не закончив войну с нами, готовят уже высадку шведской армии в Шотландии и хотят с её помощью свергнуть короля Георга и снова возвести на английский трон Якова Стюарта. Парламент, само собой, в бешенстве, отношения Англии со Стокгольмом прерваны, и, по слухам, наш старый знакомец адмирал Джон Норрис весной опять поведёт эскадру на Балтику, супротив шведа! – Куракин довольно потёр руки.

– Вот это новость так новость! Спасибо, Борис Иванович, удружил. – Пётр поднялся и стал мерить спальню крупными шагами. – Нет, что ни говори, чудак Каролус – наилучший вспомогатель в нашем великом деле! Не зря я всегда за здоровие сего начинателя пил! Никакою ценою не купишь, что он сам делает! – Пётр приказал позвать в опочивальню канцлера.

Гаврила Иванович явился сразу, поскольку во время болезни царя все сопровождавшие его министры дневали и ночевали рядом, в приёмных покоях. О британских новостях канцлер уже знал – из Лондона только что примчался Сонцев. Пётр встретил канцлера и вошедшего с ним Сонцева весело.

– Вот что, Гаврила Иванович! – приказал он Головкину. – Распорядись тотчас снарядить к брату нашему, королю Георгу, тайное посольство, дабы разузнали всё об английских шатаниях, и главное – объявят они весной войну шведам аль нет? А посольство то пусть возглавит Пётр Андреевич Толстой. Он темницы Семибашенного замка в Стамбуле вынес, чаю, и в лондонском тумане не затеряется. Ты же, тёзка, – Пётр обернулся к Сонцеву, – будешь Толстому первым помощником. И объясни ему разницу меж английским королём и турецким султаном.

Вслед за тем к Петру был допущен и сам Толстой, а уже на другой день тайное посольство отбыло в Лондон.

Фантазии и планы барона Герца

На барона Герца, канцлера герцогства Голштиния, Гангут произвёл впечатление разорвавшейся бомбы, поскольку за год до этого неподалёку от Киля, столицы Голштинии, был ещё один взрыв – в мае 1713 года в голштинской крепости Тонинген капитулировала запертая там русскими и датчанами шведская армия фельдмаршала Стенбока. Причём капитуляция произошла прямо на глазах барона Герца, пытавшегося в меру малых сил небольшого герцогства помочь своей великой союзнице – Швеции. После Тонингена, где Стенбок сдался Меншикову, и Гангута, где адмирал Эреншильд сдался царю Петру, барону стало ясно, что Россия выиграла свою партию. Но хитроумный министр полагал, что помимо армии и флота, у Швеции есть ещё одно оружие – дипломатия. Сам Герц считал, что это оружие, если его умело использовать, может дать результаты необыкновенные, причём произвести их или тотчас, или со временем. Посему, ещё в 1713 году, с дальним прицелом, канцлер Голштинии отправил к царю Петру тайного советника Бассевича, наказав ему обжиться в Санкт-Петербурге и поближе приглядеться к жизни русского двора. Особо Герца интересовала царская семья, и Бассевич, по его указке, начал подготавливать великий замысел: замену династии Романовых на династию голштинцев.

Главным оружием здесь должен был стать со временем золотоволосый мальчик, принц Карл Фридрих, чей звонкий голосок из осеннего сада долетал в распахнутые окна герцогской резиденции. Отец маленького принца, герцог Голштинский, был убит в войне с Данией, мать, старшая сестра шведского короля, Гедвига-София умерла незадолго до Полтавской баталии, и принц ещё мальчиком стал законным герцогом Голштинии. Но Карл Фридрих по матери мог ведь претендовать и на шведскую корону, в случае, весьма вероятном, если у короля Карла XII, женатого только на воинской славе, так и не будет прямого наследника.

Одноглазый барон Герц недаром слыл опытным шахматистом и своим одним глазом заглядывал далеко вперёд. А там у Карла Фридриха, ежели удастся его женить со временем на старшей дочери Петра I, принцессе Анне, маячила ещё одна, на сей раз русская, корона. Таков был знаменитый голштинский прожект.

И возможно потому, что Георг Генрих фон Герц уже примерял в мыслях на золотоволосого мальчика то шведскую, то русскую корону, ему стало казаться, что самое разумное для Карла XII – договориться со своим могучим противником – Россией. При этом, полагал барон, с царём Петром можно не только заключить достойный мир, уступив ему невские и ижорские болота за изрядный «эквивалент», но и вступить в союз, а затем с помощью русских отобрать у Дании Норвегию и объединить всю Скандинавию под шведским скипетром. Голштиния же присоединит к себе датский Шлезвиг. Затем, заключив не только мир, но и союз с Россией, Карл XII легко справится с германской мелочью – возвернёт от Пруссии Штеттин и шведскую Померанию, снова заберёт у Ганновера Бремен и Верден, выведет из игры Саксонию. Тот факт, что курфюрст Ганновера Георг после смерти королевы Анны стал Георгом I, королём Англии, Шотландии и Ирландии – мало смущал барона. Согласно его фантазиям, соединённая шведско-русская армия могла, естественно под предводительством Карла XII, легко высадиться в Шотландии, где в горах было много горячих якобитов – сторонников свергнутого короля Якова, и восстановить на британском престоле славную династию Стюартов. Сей план можно было бы считать сумасшедшим, но разве мало сумасшедших предприятий удавалось осуществить Карлу XII? К тому же претендент на британскую корону, которого якобиты называли Яковом III, уже в 1715 году удачно высадился в Шотландии, где все горные кланы выступили на его стороне. Правда, Лондону удалось подавить то восстание, но, если претендент явится на британские острова не с небольшим отрядом, а с 30-тысячной армией, ведомой таким несравненным полководцем, как Карл XII?!

Этот фантастический план барон Герц и представил Карлу, когда тот после сдачи Штральзунда бежал в декабре 1715 года на лодке-ледорезке на берега Швеции. В одном отношении барон рассчитал совершенно правильно: такой отчаянный план мог понравиться только такому отчаянному королю, как Карл XII. Вернувшись после многолетнего отсутствия на родину, он и не подумал менять свою политику. Первое, что сделал: объявил новый набор в армию. Король не отправился при этом в Стокгольм, а остался на юге, в Лунде, где собиралась новая армия и откуда он по-прежнему самовластно правил Швецией.

Барона Герца король принял с великой радостью, как один фантазёр принимает другого. Герца не только взяли на шведскую службу, но и сразу предложили министерский пост. К тому же барон в некоторых случаях умел быть реалистом и практиком. Карл XII отчаянно нуждался в деньгах для создания новой армии, и барон взялся ему быстро помочь в этом. Назначенный министром финансов, Герц стал усердно чеканить на монетном дворе порченую монету, в которой не сверкало золото и серебро, но зато меди было с избытком. Вслед за тем он съездил в Париж и добился новых французских субсидий сроком на три года. После этого успеха Карл XII совершенно уверился в необычайных способностях одноглазого барона и назначил его канцлером Швеции. Отныне барон Герц мог приступить к осуществлению своей грандиозной дипломатической комбинации. Бассевич уже действовал в Петербурге, очаровывая Екатерину и Меншикова, а к царю Петру своим посланцем барон определил сурово прямодушного генерала Ранка.

– Царь поймёт его, как воин воина, – отмёл барон все сомнения шведского министерства иностранных дел.

И генерал Ранк поспешил на минеральные воды Пирмонта в земле Гессен.

– Главное, внушите царю, что союзники, пользуясь его покровительством, на деле уже ведут против него подкоп. В сём предприятии дружно работают и Август Саксонский, и Фредерик Датский, и особливо Георг Английский, – в этом случае фантазёр Герц говорил истинную правду.

Паутина барона Герца в Амстердаме

За Петром в Голландии в тот приезд следили не только местные власти, но и агенты многих европейских держав. Поручения имелись из Лондона и Варшавы, Берлина и Парижа. Но боле всего, пожалуй, проявлял активность человек с фамилией Прейсс. Он скоро разведал, что царь хлопочет в Амстердаме о немалом займе – на два миллиона гульденов, но что голландские банки вряд ли откроют ему столь великий кредит. Это недоверие банкиров к царю объяснялось и развалом Северного союза, и неудачей с десантом в Сконе, и слухами об исчезновении царевича, а главное – тем, что Пётр никак не мог завершить победную войну победным миром. А на войне, пока она не закончилась, могли случиться разные повороты: как раз накануне Рождества до Амстердама дошли слухи, что страшный шторм разметал в Ревеле русский линейный флот, причём два самых больших корабля, «Святой Антоний» и «Фортуна», затонули. Передавая эту весть барону Герцу, маленький господин Прейсс приписал, что царь якобы с горечью сказал в одном доме: «Ясно вижу, что Бог не желает осуществления моих планов».

Вообще господин Прейсс с великою охотою собирал в те дни все видимые знаки готовности царя к миру, поскольку отлично знал, какой крутой новый курс для шведского корабля выбрал его новый штурман голштинец Герц. Став первым министром Карла XII, барон убедил короля, что лучше примириться с неприятелем, царём Петром, уступив ему Ингрию и устье Невы, но вернув не только завоёванную русскими Финляндию, но и Эстляндию и Лифляндию.

– Вслед за тем ваше величество легко расправится со всеми этими: Данией, Саксонией, Ганновером – и не только возвернёт свои владения в Германии, но и при воинской удаче заберёт у датского короля Норвегию, – заявил Герц Карлу XII. – С царём же можно заключить не только мир, но и прямой союз. С помощью Петра вынудить к миру Речь Посполитую и Пруссию, а затем помочь якобитам восстановить династию Стюартов на английском престоле!

Надобно ли говорить, что столь великие перспективы увлекли безрассудного Карла XII, всегда верящего более фантазии, нежели реальной политике. К тому же фантазёр Герц в мечтах уже положил к его ногам Норвегию.

Поначалу, казалось, фортуна улыбнулась Герцу: русский царь сам рассорился со всеми своими союзниками и стремился к скорому миру. Недаром Прейсс передал барону Герцу, что в доме Якоба Витзена Пётр открыто признался: «Я дряхлею, вёл столько лет войну, страна истощена, и я желаю остаток своей жизни прожить в мире!»

При этом Прейсс предусмотрительно добавил, что царь в своих речах относится к персоне ЕГО КОРОЛЕВСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА с непрестанным уважением, называя короля не иначе, как «мой брат Карл». Неудивительно, что барон Герц подчеркнул эти слова и тотчас отправил из Парижа в Амстердам двух испытанных шведских агентов – генерала Ранка и прибывшего с берегов Босфора Станислава Понятовского – в помощь господину Прейссу. Всем им была поставлена Герцем одна задача – вступить в прямые переговоры с русскими. И вот шведские агенты ищут подходы к прибывшему в Амстердам канцлеру Головкину, русскому послу в Голландии князю Куракину, вице-канцлеру Шафирову. Не упускают из виду и персон менее значительных, но близких к царю: фрейлин Екатерины; голландских купцов, ведших торговлю с Россией; спутников Петра, с коими царь славил Рождество в 1717 году. Даже певчие из царского хора и поп Битка – походный «князь-папа» всешутейшего собора – не были обойдены их вниманием. Но боле всего шведам повезло, пожалуй, с царским лекарем шотландцем Арескиным, ярым якобитом, защитником прав свергнутой в Англии династии Стюартов. Доктора не надо было ни убеждать, ни подкупать – он и так горой стоял за скорейший мир России со Швецией. Ведь только освободившись от войны с Россией, Карл XII мог бы оказать прямую помощь делу Стюартов в Англии. О том, что якобиты крепко рассчитывают на шведскую помощь, доктору сообщил не кто иной, как особо приближённый к семейству Стюартов граф де Мар, который лично поспешил в Амстердам, чтобы иметь беседу с Арескиным. Во время разговора де Мар попросил доктора тайно представить его царю. Столь кстати подвернувшаяся простуда Петра способствовала этой тайной встрече. Пётр, лёжа в постели, молча выслушал горячие речи графа де Мара о святом деле Стюартов, – переводчиком был Арескин. В участие лихого короля в новой «бендерской войне» Пётр поверил. Бумаги арестованного в Англии шведского посла Гилленборга были прямым тому свидетельством. Но в скорую победу Стюартов не верили ни Пётр, ни его советники. Посему никаких обещаний о помощи якобитам царь во время встречи с де Маром не дал. Просто отмолчался, сославшись на недуг. Арескину же строго наказал боле никаких якобитов в дом к нему не важивать. В отличие от своего медика Пётр, за долгие перипетии войны сам ставший дипломатом, уловил, что чья-то опытная рука направляет к нему издалека и де Мара, и явившихся вслед за горячим шотландцем посланцев кардинала Альберони, возглавлявшего правительство Испании. Посланцев кардинала, двух пронырливых иезуитов, Пётр принял уже в своём кабинете, – болезнь отступила, из Безеля приехала наконец друг милый Екатерина, да и гнилая сырая погода сменилась крепким морозцем.

– Так что же хочет кардинал Альберони от меня? – Пётр отвернулся от окна, подошёл к ярко растопленному камину и сел в кресло.

Почтительно приблизившиеся отцы-иезуиты сладко запели. Выходило, что кардинал хочет того же, что и якобит де Мар: скорого мира России со Швецией, дабы развязать руки шведскому королю для совместного с испанцами похода против Англии. Правда, Альберони в своих прожектах превосходил по вымыслу даже якобитов: он хотел поменять короля не только в Лондоне, но и в Париже. Если в Англии кардинал думал возвернуть трон Стюартам, то во Франции мечтал свергнуть малолетнего Людовика XV, изгнать из страны регента герцога Филиппа Орлеанского и посадить на трон в Париже короля Испании Филиппа Бурбона. Было тут от чего закружиться иной слабой голове! Пётр усмехнулся, бросил письмо Альберони в камин, посмотрел, как вспыхнула и вмиг сгорела бумага. И подумал, что вот так же легко в огне войны с Англией и Францией сгорят и невесомые прожекты кардинала Альберони. А за тем визитом иезуитов разглядел руку одноглазого голштинца Генриха Герца, который из далёкого Парижа плёл свою паутину. Но в отличие от фантазёра Герца Пётр, как опытный корабельный мастер, любил в политике ясные чертежи. По тем чертежам выходило, что в Лондоне прочно сидел на троне Георг I, а не Стюарты, а Францией правил герцог Филипп Орлеанский. Ненадёжные посредники не устраивали Петра. Если уж вести переговоры со шведами, то переговоры прямые. Вот здесь и пригодился господин Прейсс. Всё это время он продолжал наблюдать за царём, следуя за ним как тень по всему Амстердаму после того, как тот выздоровел и вновь стал выходить в город.

Вскоре после приезда Екатерины в Амстердам Пётр вместе с ней посетил большой аукцион картин. Объяснения давал живописец Гзель, швейцарец по происхождению. Однако оказалось, что у царя уже выработался свой вкус: более всего ему нравились марины, т.е. морские пейзажи, и картины короля живописи, знаменитого фламандца Пауля Рубенса.

– Сей Венус прямо с тебя списан, Катюша, – указал Пётр на одно из аллегорических полотен Рубенса, приветливо улыбаясь жене. После того как побледневшая и уставшая после неудачных родов Екатерина появилась в Амстердаме, Пётр оказывал ей постоянные знаки внимания. Вот и сейчас повелел купить Венеру славного Рубенса и несколько марин Сило, предназначенных для новой загородной резиденции в Петергофе. К удивлению Прейсса, Пётр, который прослыл уже в Амстердаме почти Гарпагоном, заплатил на аукционе щедро, не торгуясь. Екатерина вспыхнула от радости. Господин Прейсс удалился с аукциона последним.

На улице неожиданно двое здоровенных драгун взяли его под руки. Окраинная улица в этот вьюжный февральский день была пустынна. Прейсс понял, что кричать бесполезно, и позволил усадить себя в карету. Вскочивший следом офицер молчал всю дорогу, и Прейсс сообразил, что спрашивать не следует. Карета миновала городские предместья и понеслась по укатанной дороге, которая вела, насколько помнил Прейсс, на юг, в Роттердам. Однако до того портового города не доехали: карета свернула на боковую дорогу, ведущую к уединённой мызе. Когда Прейсса вежливо ввели в хорошо протопленную гостиную, сопровождавший его офицер наконец открыл рот и объявил:

– Вы в загородном доме русского посла в Голландии, господин Прейсс!

Двери, украшенные трубящими в рога тритонами, отворились и вошёл богато одетый вельможа в длинном парике а-ля Людовик, наклонил голову и учтиво представился:

– Князь Куракин! – Вежливо усаживая Прейсса в кресло, он спросил с самой чарующей улыбкой: – Так о чём вы хотели со мной говорить, господин комиссионс-секретарь?

Прейсс понял, что русские о нём прекрасно осведомлены. Между тем Куракин отпустил офицера, заметив вскользь:

– Спасибо, Корнев! Чаю, государь этой услуги не забудет! – И, отвернувшись от Романа, с улыбкой повторил. – Так о чём же вы хотели со мной говорить, господин Прейсс?

Так начались тайные переговоры двух самых упорных противников по Северной войне в тихой и миролюбивой Голландии.