Текст книги "Брюс: Дорогами Петра Великого"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Часть третья
В ЧАС ПОЛТАВЫ

Лесное

огда Петру достоверно стало известно, что шведский король уходит быстрым маршем в Украйну, он созвал в сельце Романове, где стояла гвардия, военный совет. На том совете решили, что главные силы под командой Шереметева двинутся по параллельной движению шведов дороге, выслав сильный авангард, дабы опередить неприятеля в Почепе, откуда шёл выход на Калужскую дорогу, ведущую прямо к Москве. Под командой же самого царя создавался сводный отряд конноездящей пехоты и драгунских полков – так называемый летучий корволант, числом в двенадцать тысяч, который должен был разыскать и уничтожить шедший от Риги корпус генерала Левенгаупта с его огромным обозом. Впервые Пётр брал прямо на себя команду над отдельной крупной воинской частью, которая должна была не осаждать ту или иную крепость, а дать открытую полевую баталию. Под Азовом он был простым бомбардиром, под первой Нарвой сдал командование герцогу де Кроа, затем армии водили фельдмаршалы Огильви и Шереметев, генералы Меншиков и Апраксин, Репнин и Голицын. Конечно, Пётр для всех был царь и самодержец, но, следуя римскому праву, войска он всё же вверял, а не вёл. И вот сейчас, в трудную годину нашествия, пришёл его час!

Когда генералы: Александр Меншиков, имевший за своими плечами славную викторию при Калише, Михайло Голицын, только что выигравший баталию при Добром, Яков Брюс – учёный бомбардир, – смотрели на него на военном совете, Пётр понимал, что он для них сейчас не только царь, но и прямой начальник, который поведёт их в сражение и от которого, как от капитана – судьба корабля, зависит воинская фортуна летучего корволанта. Он брал на себя прямую команду не для того, чтобы снискать себе лавры второго Александра Македонского, о коих мечтал шведский король, а потому что наступила для его страны та трудная година, когда потребно было соединить власть политическую и власть военную для нужного отпора неприятелю. В эту годину в сторону были отодвинуты все те мелочи, которыми драпировался молодой Пётр: всешутейший пьяный собор, метрески, кабаки, весёлые ассамблеи. Даже князь-папа всешутейшего собора признал этого нового Петра и написал в своём послании в 1708 году: «Отрешаем Вас от шумства и от кабаков, дабы не ходить!»

Главным, всеохватывающим чувством в те дни, когда шведы рвались на дорогу к Москве, стало чувство долга перед Отечеством, и это чувство как бы распрямило сутуловатую фигуру Петра во весь исполинский рост. Пётр самолично водил войска под Лесной и Полтавой и брал на абордаж шведские корабли при Гангуте. Уже одним этим он отличался и от древних кремлёвских царей и от позднейших российских императоров. Но вёл он своих солдат в атаку не потому, что, как его противник Карл XII, любил музыку пуль и считал войну королевской охотой. В трудный час в том он почитал свой долг государя, для которого всё заключалось в имени – Россия. А для Карла XII всё заключала в себе персона короля.

Приняв командование летучим корволантом, призванным разбить Левенгаупта, Пётр взял на себя несравненно более трудную и рискованную задачу, нежели была задача Шереметева, состоявшая в простом преследовании армии шведского короля. Главные силы шведской армии хорошо были известны. Корпус же Левенгаупта был полной загадкой для русской штаб-квартиры. Неведомы были ни его силы, ни местонахождение. Что касается состава, то по-прежнему исходили из тех восьми тысяч, что были у Левенгаупта под Мур-Мызой в Курляндии, где он в 1705 году нанёс поражение Борису Петровичу Шереметеву. Вести же о пути шведского корпуса были самые противоречивые. Его отряды видели и в Полоцке, и в Витебске, и в Орше, и отряды эти там действительно бывали. Идя на соединение с Карлом, Левенгаупт беспощадно выколачивал хлеб, фураж и прочие припасы в Курляндии, Лифляндии и Белоруссии, на своём пути всюду рассылая фуражиров. Получая столь противоречивые сведения, Пётр шутливо отписал Фёдору Апраксину в Петербург из деревушки Соболево, где расположился штаб летучего корволанта: «Господин Левенгаупт удаляется от нас, яко Нарцисс от Эхо». Но пока не отыскался точный след Левенгаупта, царь, хотя и шутил и бодрился, на деле был тревожен: «А ну упустим шведа, и Левенгаупт доставит свой огромный полевой магазин армии Карла? У него будет тогда всего в достатке, чтобы снова попытаться прорваться на Московскую дорогу».

В столице меж тем, как доносил князь-кесарь Ромодановский, было весьма неспокойно. Мутили воду раскольники, предсказывая скорый конец Антихристу (Пётр давно ведал, что для старообрядцев он – Антихрист, и иногда пугал своих иноземных гостей, предлагая в шутку отслужить чёрную мессу), ходили слухи о новых мятежах башкирцев, простой люд поджидал ватаги булавинцев. А в верхах бояре много судачили об аресте русского посла в Лондоне. Мол, де и Англия супротив нас, так куда уж воевать против Каролуса, смирившего всех наших союзников. Лучше поскорее мириться, вернуть шведу все невские болота, заодно с чёртовым Петровым парадизом. В конце донесения князь-кесарь и сам спрашивал, не пустые ли то слухи об аресте русского посла в Лондоне и как ему в таком случае обращаться с английским послом в Москве сэром Чарльзом Витвортом?

Самое обидное, что слухи на сей раз были не пустые. Арест русского посла Матвеева в Лондоне была сущая правда!

Пётр отложил письмо Ромодановского и зло стукнул кулаком по столу. Но мужицкий стол был сработан на славу, из крепких дубовых досок – царский тяжёлый кулак он выдержал. Пётр потёр ушибленную в горячке руку, встал и, не набрасывая плаща, в одном зелёном Преображенском мундире вышел во двор, где была выстроена сборная команда охотников из гвардейских и драгунских полков, вызвавшихся идти в поиск.

Сентябрь стоял небывало холодный, и Пётр невольно поёжился от ледяного ветра, дующего, должно быть, с Балтики. Однако же солдаты и под ледяным ветром держались браво: грудь колесом, ружьё на караул, глазами ели царя. Поздоровались бодро, весело. «С такими молодцами да Петербург шведу отдать! Не бывать этому! Пусть старые пни в Москве о том и не мыслят!» Пётр повеселел, подозвал офицеров.

Среди приглашённых в царский походный кабинет офицеров и генералов был и генерал-поручик от артиллерии Яков Вилимович Брюс. Но беседовать с ним государь хотел не об артиллерийских делах, а о высокой дипломатии. Ведь арест русского посла в Лондоне Андрея Артамоновича Матвеева, как подтверждало донесение канцлера Гаврилы Ивановича Головкина, оказался не выдумкой, а печальной истиной. И с кем, как не с Брюсом, знатным выходцем с британских туманных берегов, мог посоветоваться Пётр в своём маленьком солдатском лагере, откуда он сочинял протестное письмо английской королеве Анне.

– Возьми, Яков, почитай весточку от нашего посла в Лондоне, твоего друга Андрея Матвеева. Его судебные приставы за ничтожный должок в пятьдесят фунтов стерлингов тамошнему купцу-угольщику и торговке кружевными манжетами, средь белого дня, в центре Лондона задержали и бросили в долговую тюрьму на Вич-стрит.

Яков не хотел поначалу сему верить, но он хорошо знал почерк своего давнего приятеля и стиль его писем и сразу уверился, что всё в этом письме посла канцлеру Головкину правда.

«Когда я из Сентджемской улицы со двора дука Бостона с каретою переезжал, — с гневом сообщал посол, – тогда три человека напали на меня с свирепым и зверообразным озлоблением и, не показав мне никаких указов, не объявляя причины, карету мою задержали и, лакеев в ливрее моей разбив, вошли двое в карету мою, а третий стал на козлах по стороне и велел кучеру как наискорее мчать меня неведомо куды. Усмотря, что те люди разбойнически нападши, вне всякой наименьшей причины о меня им, и которых я николи не знал, а особливо же, что меня отбили, уразумел, что злой и наглой мне смерти от них конец будет последовать. Чрез все силы мои публично стал я кричать воплем великим! На тот крик мой на улице Шарле мою карету от тех плутов удержали и вывели меня, безобразно разбиту, в таверну или дом, где сходятся есть, Олиу Пост называемый. Те плуты, убояся от народа себе великой беды, объявили причину, что будто по приказу и по письму, им данному от шерифа, за долг двум купцам, угольному и кружевному, в 50 фунтов, они меня взяли под арест. С той таверны повезли в дом, где в великих долгах арестуют людей».

– Вот так-то, Яков, отправили нашего чрезвычайного и полномочного посла в долговую яму из-за плюгавого долга в пятьдесят фунтов! Такова ныне в Лондоне цена Великой России! И что ты посоветуешь мне отписать сестре нашей королеве Анне? – Пётр уселся за крепкий мужицкий стол, на котором были положены чистые листы государственной бумаги. – Может, в ответ на сей безобразный поступок в Лондоне другого твоего друга, английского посла в Москве сэра Чарльза Витворта, повелеть отдать на расправу князь-кесарю Ромодановскому? Оный меня о том уже просит! – Царь гневно нахмурил чёрные брови.

Брюс вздрогнул: вспомнил нечаянную пытку огнём, которую когда-то учинил ему князь-кесарь на своём подворье.

Вспомнил о том же, должно быть, и царь, поморщился. Молвил уже отходчиво:

– Конечно, не собираюсь я, когда швед стоит на московских дорогах, разрывать отношения с Великобританией и нарушать взаимовыгодную торговлю из-за лондонских опричников. Но наказать их надо! О том и отпишу королеве Анне.

– И не забудьте, государь, упомянуть, что арест посла по приговору шерифа – грубейшее нарушение международного права. О том ещё Гуго Гроций писал! – подсказал Брюс.

– Напишу, и о Гуго Гроции не забуду. Пусть сестрица-королева извинится передо мной и Россией открыто! – сердито буркнул Пётр, заканчивая своё послание королеве Анне. Затем он спросил Брюса уже по делу: – Ну, как, бомбардир, не отстанет твоя артиллерия от драгун в сём поиске?

– Не отстанет, государь! – уверенно и твёрдо ответствовал Брюс. – У меня ведь в конную упряжь самые добрые тяжеловозы запряжены! Найти Левенгаупта бы только.

– Хорошо, Яков! Ты бомбардир славный! Да, дело сейчас за малым – найти оного Левенгаупта, который удаляется от нас яко Нарцисс от Эха! Ведь сей корпус не токмо мы, но сам Каролус найти не может. На днях перехватили королевских курьеров с приказами к Левенгаупту. Один приказ начинается: «Если вы ещё в Шилове...», другой: «Если вы уже в Чаусах...»! Так что ищем неприятеля. Хорошо, что дорог-путей тут гораздо меньше, чем улиц и переулков в Лондоне. Так, Брюс?

– Так, государь! Я ещё от своей супружницы помню московскую поговорку: «Кто ищет, тот всегда найдёт»!

– Данилыч с утра в разведке. Вон уже поспешает через двор с какой-то новостью.

Пришло важное сообщение от капитана Волкова, возглавившего отряд охотников. Бравый семёновец дошёл со своим отрядом до Орши, но шведов там не обнаружил. Тогда он переправился через Днепр, в деревне Тулиничи в конном строю побил шведских фуражиров, грабивших деревню, и взял пленных. От них дознался, что Левенгаупт скорым маршем идёт к Днепру и собирается переправиться через него. При этом известии, не собирая воинского совета, Пётр свернул лагерь у Соболева и поспешил наперехват шведам. Проводником летучего корволанта вызвался быть еврей-маркитант, незадолго до того прибывший в русский лагерь с обычным своим товаром: пуговицами, ремешками, нитками и, конечно же, сильно разбавленной водкой, кою маркитант именовал не иначе как гданьской. Маркитант этот, как потом вспоминали, сам, без вызова, явился в русскую штаб-квартиру и заявил, что был недавно за Днепром в лагере Левенгаупта и может привести русских к тому лагерю.

– Похоже, что еврей правду бает, мин херц! А что проводником сам вызвался идти, так то понятно – хочет получить изрядную мзду! – доложил Петру Меншиков, проводивший допрос.

Ведомый проводником летучий корволант двинулся к переправам близ Орши. И Меншиков, и царь настолько доверились проводнику, что им и в голову не пришла мысль, что тот подослан шведами, получив в задаток сотню золотых рейхсталеров от самого генерала Левенгаупта, обещавшего маркитанту в случае успеха передать ещё тысячу золотых. Ни царь, ни Меншиков не ведали, что в тот самый момент, когда проводник бодро вёл их к переправам близ Орши, южнее, вниз по реке, у Шклова, Левенгаупт уже переправил свои обозы и спокойно перешёл на левый берег Днепра. Меж тем, уверяемый проводником, что шведы всё ещё на правом берегу, Пётр сам распорядился начать переправу и передовой полк драгун перешёл у Орши на правый берег Днепра. Казалось, хитроумный план Левенгаупта удался и, уйдя на правый берег, русские окончательно потеряют и самый след шведов. Но тут воинская фортуна переменила свой лик и послала Петру удачливый случай. Случай явился в лице некоего пана Петроковича, восседавшего в дрянной одноколке. Впрочем, Петроковича, кроме двух его холопов, никто из соседей и не почитал паном, поскольку он самолично пахал, сеял и справлял всю остальную крестьянскую работу, как обыкновенный мужик-белорус. И, как все белорусы, Петрокович ненавидел шведских воителей, уже восьмой год беспощадно грабивших белорусскую землю. Не далее как неделю назад на двор самого Петроковича явились шесть шведских рейтар, свели со двора лучший скот, забрали всё сено и оставили взамен бумажную расписку от имени генерала Левенгаупта. С этой распиской Петрокович пустился на поиски шведского генерала и нашёл его войско у самого Шклова, где шведы переправлялись через Днепр. При виде расписки шведские караульные офицеры посмеялись, к Левенгаупту не допустили, и Петрокович понял, что шведскому слову грош цена. И вот теперь он едет в Оршу, дабы записаться в отряд пана Корсака, который, говорят, бьёт этих треклятых шведов в хвост и в гриву!

– Постой, постой, да точно ли ты видел, что шведы переправлялись через Днепр у Шклова? – прервал велеречивого шляхтича Меншиков.

Петрокович искренне возмутился подобному недоверию:

– Вот те крест, сиятельнейший князь, что на моих глазах всё их войско переправилось на левый берег Днепра! – Петрокович широко и размашисто по-православному перекрестился.

– Кому прикажешь верить? – сердито спросил Пётр Меншикова. – Маркитанту или этому доброму человеку?

– Мин херц, дай час, я вздёрну Лейбу на дыбе, глядишь, и правду скажет!

Но сооружать дыбу не понадобилось, так как при повторном тщательном обыске маркитанта в его захудалом кафтане нашли зашитые золотые шведские талеры. Услышав грозный вопрос: «Откуда золото?» – еврей заплакал, упал на колени и, целуя ботфорты светлейшего, сознался, что действительно был он в шведском лагере и был подкуплен, потому как у него в местечке жена и семеро детишек кушать просят!

Переправа через Днепр тут же была прервана, лазутчик повешен, а летучий корволант помчался в обратный путь по левому берегу Днепра. Уже на пути встретили полковника Чекина, летевшего во весь дух к царю вместе со старостой-белорусом из сельца Копысь. Староста сей был накануне в шведском лагере и проследил весь маршрут.

– Швед идёт прямой дорогой на Пропойск! – утверждал доброхот.

На коротком военном совете решили: оставить обоз, взять на лошадей одни вьюки и догонять шведа без устали.

– За день надобно пройти столько, сколько шведы проходят за три! – сказал Пётр жёстко. – Потому как если перейдёт Левенгаупт через Сож, ничто не помешает ему соединиться с Каролусом. В нашей скорости судьба всей кампании! – Тут же Пётр послал приказ идущей от Смоленска пехотной дивизии Вердена ускорить марш к Чаусам, а генерал-поручику Боуру с драгунами повернуть от Кричева в обратную сторону и по правому берегу Сожа поспешать на соединение с корволантом, выделив полк для разрушения мостов в Пропойске. Приказы те были спешные, так как никто не знал подлинных сил Левенгаупта, могло статься, что силы те были немалые.

По узкой лесной дороге к Пропойску меж тем неспешно тянулся бесконечный обоз Левенгаупта – огромный подвижной магазин шведской армии. Добротные немецкие фуры доверху были гружены хлебом, награбленным у латышских, литовских и белорусских мужиков, бочонками с селёдкой, доставленными с Рюгена и Моонзундских островов, копчёной рыбой из Ревеля, крепчайшей гданьской водкой, бутылями французского и венгерского вина, порохом, закупленным в Кёнигсберге, чугунными ядрами с горных заводов Швеции, люттихскими ружьями, шинелями из английской шерсти, сапогами из испанской кожи и прочей амуницией.

Казалось, вся Европа снаряжала шведскую армию в этот поход, и без малого восемь тысяч тяжелогружёных фур тянули откормленные тяжеловозы-бранденбуржцы. Хотя стоял ещё конец сентября, но осень была холодная. С деревьев густо облетала последняя листва, так что размытая дождями дорога была выстлана медно-красными и жёлтыми листьями. Но холод не смущал привыкших к морозам шведов, и Левенгаупт, закутываясь поплотнее в рейтарский, подбитый мехом плащ, с немалым удовольствием всматривался в разрумяненные лица своих здоровяков-гренадер, коим были не страшны ни слякоть, ни холод. Обоз охраняли опытные, бывшие во многих баталиях гренадерские полки, а среди рейтар шёл дворянский полк генерал-майора Шлиппенбаха. Правда, Левенгаупту пришлось изрядно прождать в Долгинове прибытия этого полка, но зато он был доволен – прибыли отборные вояки, не уступавшие драбантам самого короля. С прибытием Шлиппенбаха и полка померанских гренадер из Штеттина у Левенгаупта стало не восемь, а шестнадцать тысяч солдат, и шёл он не спеша, хотя и связанный огромным обозом, но совершенно уверенный в своих силах. К тому же впереди имелся столь надёжный щит, как главная шведская армия.

Но вот в Воронцовичах семнадцатого сентября Левенгаупт получил сразу два приказа из главной квартиры. Один начинался словами: «Если Вы ещё в Могилёве», другой же: «Если Вы уже подошли к Чаусам», а меж тем он, Левенгаупт, не был ни там, ни там. Оба приказания говорили о том, что шведская армия повернула от Смоленска в Северскую Украину, и предписывали Левенгаупту перейти немедля Днепр и догонять главную армию. Левенгаупт, как опытный боевой генерал, из этих донесений понял главное: щит в лице армии короля, стоявшей между ним и русскими и дотоле надёжно прикрывавшей его корпус, исчез и можно со дня на день ожидать атаки со стороны русских. Скоро и впрямь пришла весть, что русские создали против него специальный корпус – летучий корволант во главе с самим царём. Именно в те дни Левенгаупт, не пожалев денег, лично послал лазутчика, дабы тот сбил русских с верной дороги и вывел их к Орше, пока сам он переправляется через Днепр ниже по течению, у Шклова. Казалось, план удался, шведы успели-таки беспрепятственно перейти Днепр, откуда начали форсированный марш к переправе через Сож у Пропойска. А там – Левенгаупт даже прикрыл глаза от удовольствия – он беспрепятственно войдёт в Северскую Украину, соединится с главной армией и, как знать, может, в руках его окажется точно такой фельдмаршальский жезл, какой имеет пока один Рёншильд.

Красное мясистое лицо Левенгаупта расплылось в довольной улыбке: он представил себе вид этого зазнайки Рёншильда, когда его величество вручит ему, Адаму Людвигу Левенгаупту, фельдмаршальский жезл. А сколь будет довольна жена, урождённая графиня Кенигсмарк и родная сестра Авроры Кенигсмарк, когда он станет вторым фельдмаршалом Швеции! Левенгаупт нарисовал себе столь радужные картины, что даже тепло встретил графа Кнорринга, хотя терпеть не мог этого парижского хлыща, явившегося из версальских салонов искать воинской славы на полях сражений и сразу же получившего благодаря родственным связям с королевским домом Ваза звание генерал-адъютанта короля.

– Ну, каковы дела в арьергарде, граф? – осведомился генерал-аншеф. – По-прежнему ни слуху ни духу о русских летучих голландцах? – Левенгаупт любил пошутить.

Невозмутимое, чопорное лицо Кнорринга было, однако, холодным и непроницаемым.

– Если под летучими голландцами вы имеете в виду летучий корволант царя Петра, мой генерал, то, похоже, он сел нам на хвост, – процедил граф. – У Новосёлок показались драгуны Меншикова. И я своими глазами видел этого павлина, когда он вёл своих драгун в атаку!

– Не может быть! – вырвалось у Левенгаупта. – Мы опережаем русских на целых три дня пути! Это противно всему воинскому опыту!

Левенгаупт не мог знать, что в русской армии появилась ездящая пехота и конная артиллерия, которых не имели другие армии в Европе, в том числе и шведская. Однако неслучайно фамилия Левенгаупт в переводе означала «львиная голова». Шведский командующий быстро подавил минутную растерянность и сказал привычным командным тоном:

– Что ж, вот вы и дождались своей баталии, граф! Пока наши обозы ползут к Пропойску, придётся задерживать русских в арьергардных боях.

У Новосёлок Меншикову не удалось взять в плен ни одного шведа. Рейтары Кнорринга отошли без боя. И только через день шведский арьергард снова настигли у деревни Долгий Мох. С лесистого холма хорошо было видно, как на том берегу речки, у мельницы, меж клетей и амбаров, у покосившихся мужицких хат с соломенными крышами мелькают синие мундиры шведских гренадер. Дождь, беспрестанно моросивший всю ночь, прекратился, тяжёлые свинцовые тучи зашевелились и заполоскались на ветру, точно отсыревшие паруса фрегатов.

Пётр глубоко вздохнул, набрал полные лёгкие свежего воздуха и поморщился от удовольствия. Дул зюйд, с берегов Балтики.

– Добрый знак! – Положив тяжёлую руку на плечо Меншикова, царь подтолкнул его:– Прикажи начинать!

Данилыч птицей взлетел на лошадь и помчался с холма с высшим кавалерийским шиком, опустив поводья. Выглянувшее в этот миг в разрыве меж тяжёлыми уходящими тучами солнце залило своими лучами долину, и один из лучей перебежал дорогу перед Меншиковым и осветил его. Светлейший мчался вдоль берега реки, меж своим и неприятельским войском, во всём великолепии своего пурпурного, блестящего плаща, золочёного, сверкающего на солнце шлема, в ярко вспыхивающих медных латах. Шитый золотом турецкий чепрак волочился кистями по сырой траве, воинственно поднятая шпага казалась золочёной иглой, и сам этот нарядный всадник был столь явным вызовом неприятелю, что шведские стрелки, засевшие в прибрежных кустах, не выдержали и без команды открыли по нему огонь. Но то ли ярость застилала им взор, то ли Меншиков нёсся слишком быстро, но он благополучно подскакал к русской батарее, установленной на прибрежном откосе. И тотчас, по приказу Брюса, громыхнули русские пушки.

На неприятельской стороне, среди грядок капусты, задрали к небу жерла тяжёлые шведские орудия, отряды рейтар, тускло поблескивая сталью кирас и касок, двинулись на фланги, а из-за деревни показались колеблющиеся, как морские волны, синие ряды шведской пехоты.

На этом берегу зелёные мундиры русских сапёров копошились у сожжённого шведами и ещё дымящегося моста: несколько эскадронов драгун, сохраняя равнение, как на смотру, помчались вверх по реке, упряжки с медными трёхфунтовыми полковыми орудиями проскакивали в интервалы между стоящими вдоль берега батальонами пехоты и лихо заворачивали, уставляя жерла на неприятеля. В сей момент вся долина представляла с холма удивительно красочное зрелище, напоминая огромный залитый солнцем зелено-багряный ковёр, на который чья-то рука высыпала тысячи разноцветных фигурок.

Но вот с шведского берега тяжело ударила гаубица, гул несущегося ядра достиг холма, на котором стоял Пётр. Словно оборвалось в груди – каждому показалось, что это первое ядро предназначено именно ему. Но ядро, разбросав комья грязи, шлёпнулось у подножия холма. «Недолёт!» – как бывалый артиллерист, привычно определил Пётр просчёт шведского фейерверкера и неуклюже вскарабкался на крупную племенную кобылу Лизетту, подарок дражайшего друга короля Августа Саксонского. Тем временем ударили в ответ русские пушки, затрещали с обеих сторон ружейные выстрелы, и пороховой дым поплыл по долине, подбираясь к вершинам белоствольных берёз, теряющих от пуль последние жёлтые листья.

Растопырив длинные жилистые ноги в ботфортах, сутулясь, Пётр медленно объезжал батареи и выставленное к ним пехотное прикрытие. Здесь, в первых шеренгах, зрелище, кажущееся издали некоей красочной забавой, выглядело в своём истинном свете – многотрудной и кровавой работой. Батарейцы, как на подбор рослые и дюжие мужики, быстро и ловко, словно астраханские арбузы на Волге, перебрасывали из рук в руки трёхфунтовые ядра, заряжали орудия, накатывали, наводили, и по взмаху капитанской шпаги и крику «пли!» пушки рявкали, чадя мутной жёлто-змеиной пороховой струёй. Полуоглохшие, с покрытыми порохом лицами батарейцы давали себе краткий отдых, наблюдая, куда упадут ядра, с обидой сплёвывали, ежели был перелёт или недолёт, и снова становились на свою нелёгкую работу к орудиям. Но эта трудная работа заставляла их невольно забывать о летающей кругом смерти, и на батареях было веселее, чем в шеренгах пехотного прикрытия. Куда тоскливей было бездеятельно стоять в общих шеренгах (стрелять было бесполезно, поскольку шведы за рекой стояли вне ружейного огня) и слышать над головой непрерывный грохот канонады.

Но исход артиллерийского поединка решался и в этих недвижных пехотных шеренгах. Устоят ли шеренги, которые молча, послушно смыкаются над ранеными и убитыми товарищами, или попятятся, отступят? От состязания в выдержке зависел исход артиллерийской дуэли. Пётр это понял и не бросился, хотя и был опытным бомбардиром, к орудиям, а неспешно, не кланяясь бомбам, поехал вдоль шеренг преображенцев, семёновцев и ингерманландцев.

Роты, завидев царя, кричали «виват!», приветственно вздымали на штыках треугольные шляпы. Настроение русских батальонов, видящих, что сам государь разделяет с ними опасность, было таково, что они могли пойти в атаку прямо через ледяную купель реки Ресты. Но этого не понадобилось. Драгуны принца Дармштадтского отыскали-таки брод, перешли реку, помчались с фланга на позиции шведского арьергарда. Русская пехота под артиллерийским обстрелом шведов выстояла.

Левенгаупт прискакал в арьергард к самому началу сражения. Он успел распорядиться сжечь мост, расставить батареи, выдвинуть цепь стрелков в прибрежные кусты. Конечно, всё это, вероятно, сделал бы и Кнорринг, но Левенгаупту было спокойнее, когда он всё делал сам. Генерал-адъютант был недоволен вмешательством Левенгаупта, и брюзгливое выражение не сходило с лица спесивого графа. Адаму Людвигу было приятно немножко пощипать парижского хлыща.

«Здесь тебе не Версаль, – здесь война!» – посмеивался он про себя. Устроив войска, Левенгаупт позволил себе хорошо пообедать на барабане под звуки артиллерийской канонады.

– Как по-вашему, граф, что мне даёт это арьергардное сражение? – спросил генерал. Пользуясь привилегией командующего, он расположился за походным барабаном один, не пригласив ни Кнорринга, ни его штаб.

– Полагаю, ваше превосходительство получит благодаря стойкости войск моего арьергарда день передышки от той охоты, которую организовали на нас русские, и успеет продвинуть обоз по дороге к Пропойску!

– Так, так! – Левенгаупт бодро опрокинул стаканчик рома (бочонок с Ямайки очень кстати оказался в обозе). – Но что ещё я получу в результате стойкости ваших войск?

Кнорринг молчал, явно растерявшись. Левенгаупт с наслаждением наблюдал, как граф не решается выговорить роковую фразу.

Откуда было знать версальскому щёголю, что этот арьергардный бой заставил русских развернуть все силы и он, Левенгаупт, к своему изумлению, опытным глазом боевого генерала ясно увидел, что сил-то у русских на добрую четверть меньше, чем в его корпусе. Следовательно, можно предположить, что русские неверно оценили состав курляндской армии (так для цветистости именовал Левенгаупт свой корпус), и он может не только задержать отряд царя, но и раздавить, навалившись на него главными силами. Вот к какому оперативному решению привёл Левенгаупта арьергардный бой.

– Ваше превосходительство, драгуны! – выручил Кнорринга в затянувшемся молчании его адъютант, указывая на левый фланг.

Все увидели, как по прибрежному лугу прямо на крайнюю батарею несутся русские драгуны.

– Разрешите, мой генерал, я с моими рейтарами отброшу их?! – вызвался Кнорринг.

– Действуйте, граф!

Левенгаупт мог разрешить графу Кноррингу: скакать впереди рейтар, рубить, стрелять из пистолетов, – ведь этой дворянской науке граф был обучен сызмальства. И впрямь, рейтары Кнорринга опрокинули невских драгун и было погнали их к переправе, но в свой черёд были здесь атакованы Вятским и Тверским драгунскими полками, приведёнными принцем Дармштадтским. Разгорелся кавалерийский бой, под прикрытием которого шведская пехота отошла на лесную дорогу, увезя пушки. Отход прикрывали рейтары, отбивавшие атаки драгун.

Вечерело. По грудь в ледяной воде, русские сапёры стучали топорами у моста, спешно готовя переправу. Ночью по двум наведённым мостам русская армия перешла Ресту и вышла к Лопатичам. Охота на Левенгаупта продолжалась.

К утру сентябрьская погода окончательно сменилась ноябрьским ненастьем. Задул пронизывающий сиверко, пошёл дождь со снегом, так что на кратком привале в Лопатичах солдаты тесно забили не только избы, но и хлевы, сараи и сенники. Караульные у штаба зябко ёжились, закутываясь в обтрёпанные плащи, и с завистью смотрели на господ штаб-офицеров, пробегающих через грязные лужи во дворе в низкую распахнутую дверь избы, откуда густо пахло щами.

Грызли тайком сухари, матерились: в отряде неделю как не было горячей пищи. Но боле всего бранили неприятеля, за коим гнались уже который день и который вновь и вновь уходил от корволанта.

Жарко натопленная большая русская печь делила штабную избу на две неравные комнаты. В той, что попросторней, толпились господа генералы и штаб-офицеры, собравшиеся для краткой консилии, в той, что поменьше, слышалось покряхтывание, бодрый хохоток: Пётр, раздевшись до пояса, умывался ледяной водой, которую щедро лил ковшом на царские плечи новый царский денщик Ванька Бутурлин.

– Вали гуще! – приказывал Пётр, вслушиваясь в то же время в горячий спор, что шёл на другой половине.

А спор шёл великий, и от того, чем он решится, возможно, зависела и судьба всей кампании. Спор был по делу. Взятый в бою мальчишка-швед, очнувшись от контузии уже в русском плену, расплакался и дал важные показания, позже подтверждённые и другими пленными.

Из показаний этих следовало, что у Левенгаупта под ружьём не восемь, как полагали, а шестнадцать тысяч солдат. Причём солдат опытных. Конный полк Шлиппенбаха состоит сплошь из дворян, полк старослужащих гренадер приведён из шведской Померании. При корпусе семнадцать тяжёлых орудий, а в обозе восемь тысяч телег, груженных многими запасами.