Текст книги "Брюс: Дорогами Петра Великого"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

– Словом, пороха и ядер на нас хватит! – не без горечи заключил Меншиков, когда юнец закончил свои показания. И, обратясь к принцу Дармштадтскому, спросил: – Что скажет на сие европейская воинская наука?

Принц ответствовал прямо, без мудрствований:

– Простая арифметика, господа! У шведа под ружьём шестнадцать тысяч солдат, у нас двенадцать тысяч. Шведы обуты, сыты, у них в обозах только птичьего молока не хватает, солдаты здоровы, идут не спеша. У нас за неделю погони солдаты толком ни разу не кормлены. Обувь у них разбита, боеприпасов нехватки. К тому же известно, что один шведский солдат стоит двух русских, как то ещё раз недавно показала головчинская конфузия. А у Левенгаупта отборные полки. Потому полагаю... – Герцог Дармштадтский принял горделивую позу, которую он принимал в своё время на военных советах таких прославленных полководцев, как Евгений Савойский и Джон Черчилль Мальборо:

– Потому полагаю, что до тех пор, пока не подойдут к нашему корволанту пехота фон Вердена и драгуны Боура, давать баталию мы не можем, а должны идти на некоем удалении от курляндского корпуса шведов.

– Тем дать Левенгаупту уйти с обозом за Сож и соединиться с армией короля, доставив ей все необходимые запасы? – Михайло Голицын даже заикаться перестал, столь был зол. Немного успокоившись, он продолжил: – Кроме Головчино, которое почитаю обычной в воинских делах конфузией, было и Доброе, где русский солдат показал, что, напротив, он один стоит двух шведов. А кроме немецкой арифметики есть высшее воинское искусство и умение, когда и малым числом можно побить неприятеля!

– Боур доносит, что он на подходе! – вмешался Меншиков.

– Но у Боура не будет и пяти тысяч драгун, так что даже с его приходом мы лишь сравнимся с шведом по числу войск! – упрямо стоял на своём принц Дармштадтский.

Принц, раз составив о чём-то своё мнение, никогда затем с ним не расставался. А здесь ещё принца из простой солидарности, как немец немца, поддержал бригадир Пфлуг. Очнувшись от своей обычной сонливости, он важно заключил:

– Принц прав: один шведский зольдат стоит двух русских зольдат...

Пфлуг выучился за восемь лет кое-как говорить по-русски. Но воинское мышление его оставалось немецким.

– Никогда русский зольдат не был лучше шведски зольдат. Под Добрый был счастливый случай генерал Голицын и только! Нужно тридцать тысяч русских зольдат, тогда – атака на Левенгаупт. До того ждать фон Верден.

Тёплая фуфайка плотно обхватывала брюшко бригадира Пфлуга. Когда он говорил, брюшко колыхалось в такт увесистым фразам.

– Разведка доносит, что швед сооружает вагенбург у деревни Лесной. Похоже, собирается дать не арьергардный бой, а генеральную баталию, – задумчиво произнёс Меншиков, отогреваясь после ночной рекогносцировки у тёплой печки и мысленно ругаясь: «Чёртова погода! То дождь, то снег!»

– Что ж, я не удивлюсь, ежели швед решится на генеральную баталию, – со значением проговорил принц. – Ведь у Долгих Мхов не только мы узнали их силу, но и они уточнили наши силы. Такому опытному генералу, как Левенгаупт, достаточно было обозреть наши боевые линии, дабы определить, насколько мы слабее его. И ежели мы пойдём навстречу шведам, мы шагнём в пасть ко льву. – Здесь принц соизволил слабо улыбнуться. – Кстати, фамилия Левенгаупт в переводе и означает «львиная голова»!

– А по мне, так лучше сразиться с этим львом в чистом поле, чем дать ему увезти обоз к свейскому королю! – сказал Пётр, входя в горницу.

Чисто выбритый, в узком Преображенском кафтане, ловко перепоясанном генеральском шарфом, поблескивая ясными после недолгого, но глубокого сна глазами, царь не без насмешки окинул взором своих генералов. Подошёл к окну. Свинцовая снежная туча, как раненый зверь, уползала за лес. Прояснилось. Таял мокрый снег на зелёной траве. Разбрызгивая лужи, по улице ровными рядами прошёл эскадрон драгун. Лица насупленные, злые. Такие будут драться и на сухарях, тем паче что добыча – весь шведский армейский обоз.

Пётр весело обернулся к генералам:

– Правду сказал князь Михайло, – побеждай не числом, а умением! Шведы дарят нам, ваше высочество, – Пётр обращался к принцу подчёркнуто уважительно, – редчайший в гиштории воинской случай. Их армейский обоз прикрыт не всей армией, а только одним корпусом. Так отчего мы должны упускать сей случай и дать Левенгаупту уйти за Сож? Нет, господа генералы, коли случай сам идёт в руки, лови его! – И, обернувшись к Пфлугу, неожиданно хлопнул по плечу обомлевшего под царским взором баварца:

– А русского солдата, господин бригадир, ты сперва в бою проверь, как князь Михайло проверил его под Добрым. Да смотри не заблудись опять в лесах и болотах, не отсидись за кустами! – Обращаясь уже ко всем генералам, Пётр твёрдо приказал: – Выступать!

* * *

Из Лопатичей на Лесную вели две дороги. Потому на военном совете и порешили идти до Лесной скорым маршем двумя колоннами. Правой колонной поручено было командовать Михайле Голицыну, левой – принцу Дармштадтскому. На деле правой колонной командовал сам Пётр, а левой Меншиков. Генералы же были им помощниками.

Когда на раннем зябком осеннем рассвете обе колонны втянулись в густой, мокрый и угрюмый ельник, Пётр более всего опасался, что шведы опять уйдут, а меж тем неизвестно, успел ли бригадир Фастман, посланный Боуром с двумя драгунскими полками наперехват, сжечь в Пропойске мосты через Сож. Ежели Фастман замедлился или застрял в гатях на левом берегу Сожа, тогда Левенгаупт мог первым переправиться через реку и запалить за собой переправу.

Пётр надеялся было на ночную разведку, но вернувшиеся из леса драгуны доложили, что на дорогах шведы выставили крепкие заставы рейтар и миновать их было невозможно. Оттого русские колонны вступили в лес как бы с завязанными глазами и, разделённые густой чащобой, двинулись, каждая в одиночку, навстречу своей воинской фортуне. Под утро ударил заморозок, и лужи были подернуты первым льдом, который звонко разбивали лошади во главе колонны Меншикова.

«Цок, цок!» – цокали хорошо подкованными копытами драгунские лошади. «Тюк! тюк!» – тренькали плохо скреплённые вьюки у молодых драгун. «Кар! кар!» – раскаркался над головами солдат старый ворон.

– Я тебя, окаянного! Щи сварю! – погрозил ворону карабином молодой солдат, но ворон не унимался.

– Вот вещун проклятый! – сердито пробурчал старый драгун, переведённый к невцам из Новгородского полка, дабы разбавить полк старыми вояками.

– А к чему, дяденька, он каркает-то? – с испуганным любопытством переспросил его молодой.

– К крови человеческой, вот к чему! – как ножом отрезал тот и мрачно замолчал.

В этом молчании все услышали, как тонко и надрывно стонут под ледяным ветром вершины высоченных елей, похожих в предрассветном белёсом тумане на угрюмых лесных разбойников в тулупах.

– К чёрту! На этой карте ничего не разберёшь! Дайте фонарь! – приказал адъютанту принц Дармштадтский.

Тот услужливо поднял над картой походный фонарь.

– Видите... – обращался принц по-немецки к своему первому адъютанту-немцу. – На немецкой карте нет никакой поляны, меж тем разведка сейчас доложила, что перед нами за триста метров длинная поляна. Значит, врёт или карта, или разведка! Я думаю, немецкая карта верна, а врёт русская разведка, испугавшись шведских рейтар.

Откуда было знать принцу, что белорусские мужики ещё прошлой осенью прорубили в лесу широкую просеку.

Через триста метров впереди вдруг открылась та самая не обозначенная на карте поляна и гибельный залп шведской пехоты встретил выходивших из леса невских драгун.

Заваливаясь на бок, бранденбуржец придавил при падении простреленного насквозь принца, нашедшего свою смерть на безвестной лесной поляне.

* * *

Воздвигнутая по приказу многоопытного Левенгаупта шведская оборона была построена в глубину и состояла из трёх позиций. На первой позиции, что проходила через выдвинутую вперёд лесную поляну, находились шесть гренадерских батальонов под командой графа Кнорринга.

– Даю вам шанс, генерал, отыграться за конфузию у Долгих Мхов! Смотрите, не упустите на сей раз русских драгун, бейте по ним сразу, как только голова колонны выйдет из леса! – напутствовал Левенгаупт графа. Он с явным удовольствием видел, что на сей раз горделивый генерал-адъютант в точности выполнил его распоряжения.

Правда, выходившие из леса русские драгуны рванулись было в атаку и даже потеснили поначалу центр гренадер, но фланги Кнорринга устояли.

Момент был удачный, и Левенгаупт тотчас бросил в атаку драгун Шлиппенбаха. Лихая дворянская конница ударила на невских драгун с фронта, с флангов невцы попали под огонь гренадер Кнорринга, всё кончилось тем, что драгуны были опрокинуты на свою выходящую из леса пехоту. Отступавшие драгуны смешались с рядами строящихся в линию ингерманландцев. Шлиппенбах на их плечах ворвался в центр русской позиции и захватил русскую батарею.

– Отменная атака! – Левенгаупт повернулся к Клинкострёму, шведскому дипломату, посланному из Стокгольма младшей сестрой короля Ульрикой Элеонорой с письмом к Карлу XII и приставшему для пущего сбережения в Шклове к корпусу Левенгаупта.

Однако Клинкострём, человек штатский, сколько ни таращился в подзорную трубу, ничего не мог различить в густом пороховом дыму, смешавшимся с утренним туманом. Непонятно было, где свои, где чужие, поскольку бой от дороги переместился в лес, где всё окончательно перемешалось: русские драгуны и драгуны Шлиппенбаха, ингерманландцы и гренадеры Кнорринга.

– А вон и царский павлин, Меншиков! – указал Левенгаупт, на царского любимца.

Клинкострём, точно, увидел. В пурпурном, развевающемся на ветру плаще, Меншиков вёл в конном строю в помощь ингерманландцам и невцам сибирских драгун.

Из леса драгуны могли выйти только густой колонной, а меж тем шведы успели повернуть русские пушки и ударили в упор картечью. Под Меншиковым упала лошадь, драгуны попятились. Левенгаупту было ясно, что нужен последний натиск, чтобы загнать колонну Меншикова в лес.

Но в этот момент адъютант, обернувшись влево, вдруг тревожно воскликнул:

– На просёлке русские, мой генерал!

Левенгаупт, однако, уже и сам ясно видел, что в полутора верстах от поля баталии, по заброшенной дороге, не прикрытой шведами, из леса выходит и спешивается конная русская пехота.

– Разведка доносила, что та дорога в слякоть непроходима! – сердито бросил Левенгаупт адъютанту.

Меж тем тысячи зелёных фигурок все выходили, выходили и выходили из леса.

«Впрочем, пока они разберутся и построят правильную линию, здесь всё будет кончено! – подумал Левенгаупт. – А затем я заверну драгун Шлиппенбаха и гренадер Кнорринга на нового неприятеля. Дайте мне только час, один час...»

Но русский генерал не дал этого часа. К своему немалому удивлению, шведский командующий увидел, что, так и не выстроив правильный строй, который полагался линейной тактикой, выходящая из леса пехота русских попросту густой толпой повалила выручать попавшую в беду колонну Меншикова.

* * *

Русским генералом, который не дал Левенгаупту желанного часа, был Михайло Голицын, ехавший в авангарде правой колонны, впереди своих любимых семёновцев. В этом гвардейском полку он начинал некогда свою службу под Азовом, с семёновцами брал Шлиссельбург и уже который год был бессменным командующим вторым гвардейским полком русской армии. Ежели в Преображенский полк брали великанов под стать самому царю, то в Семёновский полк брали людей хотя и невеликого роста, но хватких, крепких и расторопных, каким был и сам князь Михайло.

«Неважно, что ростом не вышел, был бы умом не обделён...» – говаривал князь при зачислении дворянских недорослей в свой полк. У семёновцев с самого основания полка были свои привычки: там, где преображенцы шли мерным шагом, семёновцы – бегом, где преображенцы стояли щитом, семёновцы рассыпались цепью, словом, то был полк так называемой лёгкой пехоты, скорый на ногу, лёгкий на подъём.

Выскочив с разъездом на лесную поляну, князь Михайло сразу определил, что колонна Меншикова неожиданно атакована на марше и что шведы вот-вот загонят её в лес. И хотя он недолюбливал светлейшего и почитал его главным своим соперником по воинской удаче и славе, однако и на минуту не задумался: подать аль не подать сикурс Меншикову? Более того, каким-то неопределённым, развившимся за долгие годы войны чувством князь Михайло сразу уловил, что сейчас решают минуты, и, не построив семёновцев в правильную линию, повёл их в атаку. Заходил-то он сейчас во фланг и в тыл шведам, правильно рассчитав, что, поставленные между двух огней, шведы не выдержат. И впрямь, не ожидавшие атаки с тыла гренадеры Кнорринга ударились в бегство, и князь Михайло вместе со своими гвардейцами отбил захваченную русскую батарею, пушки эти снова повернули против шведов, и весь их левый фланг был за какие-нибудь полчаса разгромлен наголову. Правда, Шлиппенбах успел-таки в порядке отвести своих драгун и выстроил их для новой атаки. Но к этому времени возглавляемые самим Петром преображенцы и астраханцы стремительно прошли через лес и, построив правильную линию, приняли на себя конную атаку. Шведская кавалерия была встречена столь жестоким огнём, что драгуны Шлиппенбаха смешали ряды и завернули назад, так и не врубившись в русскую пехоту.

– Распорядись играть общее отступление авангарду! – приказал Левенгаупт адъютанту. И, обратившись к Клинкострёму, добавил: – Говорят, господин дипломат, вы большой любитель театра. Ну что ж, вы видели первый акт воинской драмы. Отправимся же на главную позицию и узрим главное действие.

– Да, это интереснее, чем Расин в Дроттингхольском театре! Но надеюсь, поворот театральной сцены будет в наших руках! – Легкомысленный дипломат тряхнул буклями версальского парика и поскакал вслед за генералом, заранее представляя, какими красками опишет он в салоне принцессы Ульрики Элеоноры полное превратностей сражение.

А Левенгаупт уже забыл о своём спутнике, весь поглощённый новыми заботами и соображениями.

«Столь удачно начать и столь плохо кончить! – мрачно размышлял шведский командующий. – Эти русские дерутся как черти! Надобно принять меры предосторожности и немедля отозвать на подмогу рейтарские полки, посланные для охраны той части обоза, что уже ушла на Пропойск».

Печально запели отступление горнисты Шлиппенбаха. Две колонны русских соединились тем временем на поле баталии. Только справа в лесу раздавались отделённые выстрелы: это спешившиеся сибирские драгуны Меншикова догоняли разбежавшихся по лесу шведских гренадер.

Пётр обнял светлейшего:

– Что скажешь, камрад? Запоздай наш сикурс, почитай, сидел бы ты, яко кулик в болоте.

В этот миг адъютант доложил о первых трофеях: взяты были четыре знамени, две пушки, сотни пленных. Но самый большой трофей доставил под конец арьергардного боя вахмистр Кирилыч, приведший найденного им в лесной яме генерал-адъютанта графа Кнорринга прямо к Меншикову.

Вид у парижского щёголя был самый жалкий. При бегстве и падении в медвежью яму граф изодрал свой кафтан, потерял парик, оцарапал лицо. Тем не менее он отвесил светлейшему ловкий версальский поклон, вызвавший невольный смех и Меншикова и его офицеров.

– Как тебя угораздило поймать столь важную птицу? – весело спросил светлейший.

Кирилыч развёл руками.

– Зашёл я в те кусты по большой надобности, – простодушно начал он свой рассказ, – от конной тряски да сырых грибов брюхо свело! Токмо справил дело, глянь, подо мной, в яме, значит, как зашуршит... Я хвать за ружьё, думаю, медведь! А вместо медведя, гляжу, швед вылазит! Ну что швед? Швед не медведь, привычное дело, я его враз и скрутил!.. – не без лукавства объяснил Кирилыч свой триумф. Лукавил же Кирилыч потому, что надобно было оправдать столь постыдное для вахмистра дело, как отлучка с поля баталии, хотя бы и по неотложной надобности. Однако по гомерическому хохоту Меншикова и других офицеров Кирилыч понял, что прощение ему выходило полное.

– Так ты, стало быть, по его сиятельству сперва артиллерийский залп дал? – заходился от смеха Меншиков. – А будя там медведь? Быть бы тебе, Кирилыч, с драной ж...!

Меншиков хорошо знал Кирилыча, коего трижды самолично наказывал за разные проделки и трижды прощал за подвиги.

– Как же мне его теперь наградить, господа? С одной стороны, за поимку генерала вахмистр сей достоин первого офицерского патента. А с другой – он же генерала взял с явного перепугу, от медвежьей болезни... – сквозь смех обратился Меншиков к своим офицерам.

В этот самый момент подскакал Пётр, ездивший самолично разглядывать главную шведскую позицию. Ещё издали он увидел заходящегося от хохота Данилыча, смеющихся генералов и офицеров штаба. Ощущение близящейся победы, возникшее в Петре после того как столь удачно был опрокинут авангард шведов, ещё более усилилось от одного вида молодых и задорных офицеров, находящих в себе силы смеяться в короткий перерыв баталии.

– Мин херц, тут такое... – Данилыч весело пересказал Петру историю.

«Коль смеются, значит, есть ещё силы, значит, и дале на кровь пойдут! – мелькнуло у Петра. – А крови ещё много сегодня будет пролито...» Он вспомнил ровные ряды шведов, что поджидали русских за перелеском.

– Так не чаю, мин херц, чем наградить сего вахмистра?! – Меншиков лукаво развёл руками.

– Прежде чем наградить, ему потребно желудок поправить! – поддержал Пётр шутку. – Дать ему для затравки порцию можжевеловой водки! Она, учёным медикам то хорошо ведомо, паче всего желудок крепит! – И, окинув взором офицеров, Пётр молвил уже серьёзно: – О наградах же, почитаю, рано вопрошать. За рощей той... – он указал на сосновый перелесок, – стоит главная сила шведов.

И точно подтверждая царские слова, за перелеском громыхнули шведские пушки: то шведы встречали выходившую к Лесной русскую гвардию.

* * *

Выходящие русские полки (драгуны спешивались и шли в общем строю) были встречены столь жестоким артиллерийским огнём, что поначалу попятились в перелесок, под прикрытием которого снова выстроили свои линии. Выйдя из леса уже правильными рядами, они прямо двинулись на сближение со шведами и, подойдя на сто саженей, ответили на огонь неприятеля дружными залпами. Обе армии стояли теперь не более чем в ста метрах друг от друга, выстроенные каждая в четыре линии, и меж ними шёл тот огневой бой, который и почитался регулярным боем по тогдашней линейной тактике. Солдаты задних рядов перезаряжали ружья и передавали их в первый ряд, по приказу взводных офицеров плутонги давали залп, стрельба так и именовалась – стрельба плутонгами. Места убитых и раненых спешно заполняли солдаты задних рядов. Судьба баталии зависела от того, кто устоит под частым огнём противника.

Пальба продолжалась без малого более двух часов, но нашла шведская коса на русский камень. Вопреки суждению Левенгаупта, что русские солдаты не выдержат регулярного огневого боя, – они стояли неколебимо, отвечая огнём на огонь, выстрелом на выстрел. Многократные залпы шведов опустошали русские ряды, так же как и залпы русских – ряды шведов.

– Это же настоящая бойня! Прикажите моим драгунам атаковать русских в конном строю, и я ручаюсь, что прорву их строй! – подскакал к Левенгаупту Шлиппенбах.

Но шведский командующий отрицательно покачал головой:

– Я начну атаку – только когда возвратится наш авангард! Сторожите мост, Шлиппенбах! И помните: там ключ ко всей баталии!

Адам Людвиг сердито натянул поглубже шляпу: пошёл снег, задул ледяной ветер, начиналась не осенняя даже, а настоящая зимняя круговерть.

Невольно вспоминалась та первая Нарва, когда метель сыграла на руку шведам и уже через час был прорван центр русской позиции. Правда, теперь ветер бил в лицо и русские залпы сверкали в метели, как молнии.

* * *

– Государь! У солдат так раскалились ружья, что больше невозможно стрелять! Прикажи ударить в штыки на шведа! – подскакал к Петру разгорячённый боем Голицын.

Это уже потом, после Лесной и Полтавы, после побед Румянцева и Суворова, трёхгранный штык стал заветным оружием русской армии. А в кампанию 1708 года русская армия впервые заменила неуклюжие багинеты на своих ружьях знаменитым трёхгранным штыком. И не было ещё ведомо, сколь отличится сей штык в рукопашном бою. Потому трудно было решиться и бросить полки в штыковой бой: а вдруг швед устоит и сломает хребет русской пехоте?

Словно уловив колебания Петра, Голицын рубанул рукой:

– Ручаюсь, пройдём на штыках сквозь шведскую линию!

Пётр помедлил и согласно наклонил голову.

В час дня барабаны ударили атаку, и, точно подгоняемые северным ветром, бившим им в спины, русские батальоны пошли в штыковую. Шведы успели сделать только один залп, как русские, налетев, опрокинули первую линию, вторую, третью. Левенгаупт двинул в бой резервную линию, но русские на штыках прошли и её и ворвались на шведские батареи. К трём часам дня главная позиция шведов была взята. Расстроенная пехота спешила укрыться в вагенбурге, составленном из четырёх тысяч повозок и фур (ещё четыре тысячи повозок с боеприпасами были предупредительно отправлены Левенгауптом к Пропойску). Сгоряча преображенцы и семёновцы бросились было к вагенбургу, но отхлынули под картечью оставшихся шведских пушек, густо покрыв побелённое снегом поле зелёными солдатскими мундирами (один Семёновский полк под Лесной потерял половину своего состава).

Отойдя на ружейный выстрел, русские выстроились напротив вагенбурга, упиравшегося тылом в реку Леснянку. Влево от вагенбурга был единственный мост через Леснянку, охраняемый драгунами Шлиппенбаха. Пётр, так же как и Левенгаупт, понимал, что мост этот – ключ к виктории. Взяв мост, русские лишали шведов последнего пути к ретираде. Но Пётр решил повременить с атакой моста, так как вынырнувший из снежной пелены драгунский офицер доложил, что на скором подходе конная дивизия Боура.

– Успел-таки, чёртов немец! – весело рассмеялся позади царя Меншиков.

У Петра словно рукой сняло страшное напряжение боя.

– Дать войскам роздых! – приказал он Меншикову.

– И то верно, мин херц! Люди с четырёх часов утра не спавши, не евши, валятся с ног! – Меншиков был доволен приказом.

– Дождёмся Боура, тогда и ударим на мост! – решил Пётр. – Только бы швед прежде сего не вышел из вагенбурга и не контратаковал!

Но шведы словно приняли русское «приглашение» к роздыху. В вагенбурге царила такая путаница и сумятица, что надобно было сначала разобраться в частях, смешавшихся при отступлении, прежде чем идти в контратаку. Стонали тысячи раненых, помещённых за повозками, ржали укрытые здесь же лошади. Под покровом усиливающейся метели шведские гренадеры самовольно, не слушая офицеров, разбили несколько фур с бочонками рома и, пьяные, шатались меж раненых. Генералы и полковники не могли найти свои части, единственно, о чём сейчас молил фортуну шведский командующий, был скорый возврат трёх тысяч рейтар авангарда, с помощью которых можно было контратаковать русских. Однако первыми пришли не рейтары, а Боур с пятью тысячами драгун.

Поставив ещё не обстрелянных драгун Боура на левом фланге, Пётр перебросил невских и вятских драгун на правый к мосту и приказал Меншикову взять мост в конном строю.

Атака русских драгун шла с холма. Шлиппенбах, по своей природной горячности, бросил конницу навстречу русским, но стычка та была недолгой. Полки Меншикова, ударившие сверху, опрокинули шведов и взяли в конном строю стоявшую у моста неприятельскую батарею. Пурпурный плащ светлейшего, развевавшийся, как знамя, мелькал уже на другой стороне моста, когда эскадрон невцев рубил отчаянно защищавших свою батарею шведских бомбардиров.

* * *

– Чёрт! Ничего не видно! – Левенгаупт с досадой передал своему адъютанту подзорную трубу.

Однако через минуту, когда к вагенбургу подскакал Шлиппенбах с остатками своих драгун, в подзорной трубе не было нужды. Всё стало ясно: Меншиков взял мост, и ключ к виктории держал теперь в своих руках царь Пётр, отрезавший шведам последний путь к ретираде. Курляндская армия, как в ловушке, была заперта в вагенбурге. С фронта и с флангов были русские, позади река Леснянка, за ней – непроходимые топи и лесное бездорожье.

Куда девалось утреннее высокомерие и самоуверенность Адама Людвига Левенгаупта! Перед Шлиппенбахом сидел сломленный и точно сразу постаревший на десять лет генерал, которому ничего не оставалось, как поутру отправиться в русский лагерь, вручить царю Петру свою шпагу и сдать всю армию и обоз.

– Я говорил вашему превосходительству, что позиция у Лесной годится скорее для авангардного, чем арьергардного боя! – сердито шамкал за спиной старый начальник штаба.

– Вот русские и провели свой авангардный бой! Я всегда говорил, что они многому научились у нас в эту войну! – горячился рядом с начштаба Шлиппенбах.

А Левенгаупт горько думал, что теперь все будут упрекать его и в неверной диспозиции, и в недооценке неприятельских сил, и в промашке с мостом. Но главная причина поражения заключалась не в нём, генерале Левенгаупте. Главная причина разгрома заключалась в русском солдате, который выстоял там, где шведский солдат дрогнул.

Оставалась одна надежда – на помощь своего авангарда, который спешно возвращался от Пропойска. И рейтары успели! Левенгаупт даже не поверил сначала своим ушам, когда вновь раздались выстрелы и крики там, у моста.

Шведские рейтары глубоким вечером, когда поле баталии затянула снежная вьюга, внезапно выросли из леса и обрушились на лагерь Меншикова, разбитый было уже на другом берегу Леснянки. Не ожидавшие столь внезапного нападения драгуны были отброшены, и мост снова оказался в руках шведов. Невцы в этом ночном сражении второй раз испытали все превратности воинской фортуны и снова приняли ледяную купель Леснянки.

– Мин херц! Да утром я сей мост первой же атакой верну! Ей-ей, верну! – клялся Меншиков.

Но Пётр сердито отвернулся от своего любимца и приказал Боуру и Голицыну:

– Выставить крепкие караулы! Всем быть готовым поутру к новой баталии. С места не сходить! Отдыхать тут же у костров! – И подавая пример, молча закутался поплотнее в плащ и лёг на мёрзлую землю возле костерка бомбардиров Якова Брюса.

* * *

Левенгаупт не оставил, однако, времени Данилычу для утренней атаки. Хотя рейтары отчаянным нападением и отбили мост, шведский командующий ясно понимал, что его корпус на следующий день не выдержит первой же атаки летучего корволанта русских. Оставался единственный путь – скорая ретирада. А чтобы успешно её осуществить, приходилось бросить четыре тысячи повозок. Жертва была велика, но Адам Людвиг Левенгаупт, старый боевой генерал, здраво рассудил, что важнее спасти остатки войска, нежели обоз. Опять же, начиная отход, он рассчитывал спасти вторую половину обоза (там были фуры с боевыми запасами, в которых армия короля нуждалась больше хлеба), уже стоявшую в Пропойске. Он ещё не знал, что в тот самый час, когда его рейтары отбили мост у Меншикова, русские драгуны, отделённые от отряда Боура, сожгли мосты через реку Сож.

Ретирада была организована Левенгауптом с продуманной тщательностью. Раненые, оставленные в лагере, поддерживали огонь в кострах, части снимались с бивака бесшумно и молча, друг за другом текли через мост, так что русских удалось при отступлении обмануть и безопасно уйти на узкую лесную дорогу, ведущую к Пропойску.

Но здесь вдруг началась паника. Неизвестно какими путями прилетела весть, что русские сожгли мосты через Сож. Сразу заговорили, что драгуны взяли уже и сам Пропойск, что их сопровождают сорок тысяч калмыков с арканами, что Меншиков гонится следом... И вот те самые бывалые солдаты, которые побеждали с Левенгауптом при Мур-Мызе, да и вчера бились до последнего, ударились вдруг в паническое бегство, не слушаясь своих командиров и прямых начальников. На узкой лесной дороге движение часто задерживалось, задние части наседали на передние, ряды мешались, и скоро вся многотысячная масса шведского войска побежала обезумевшей толпой. Солдаты тузили друг друга где кулаками, а где и прикладами, прокладывая себе дорогу, – конные наезжали на пеших. Адам Людвиг Левенгаупт под эскортом рейтар с трудом пробился среди ночной свалки.

В город вошли не регулярные воинские части, а толпы беглецов. Мосты через Сож к тому времени и впрямь были сожжены русскими драгунами, конные разъезды которых гарцевали на другой стороне реки. В сих жестоких обстоятельствах Левенгаупт, вынужденный бросить и вторую половину обоза, усадил остатки своей пехоты на обозных лошадей и ударился на рассвете во вторичное бегство, спасая уже только людей.

* * *

На Западе Лесная произвела малое впечатление. Ведь главная шведская армия была цела и невредима и, ведомая своим непобедимым королём-воином, шла на Украйну. Что такое неудача Левенгаупта, как не частный случай? Ведь увёл же он свой корпус от русских и, в конце концов, присоединился к королю. Только в стране, близкой к Швеции, в Дании, более точно оценили потерю огромного обоза и десяти тысяч шведов у Лесной. Русский посол в Копенгагене князь Василий Лукич Долгорукий уже в ноябре 1708 года писал Меншикову: «Победу над шведским генералом Левенгауптом здесь приписуют к великой славе и ко упреждению интересов царского величества, королю же швецкому к крайней худобе. И не чают, чтоб он, потеряв такой корпус, до конца сей войны поправиться мог». Но мнение то было в Европе частное, а в главных её столицах – Лондоне и Париже, Вене и Берлине – по-прежнему верили в звезду северного паладина.