Текст книги "Брюс: Дорогами Петра Великого"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

Военные грозы над Курляндией

Летняя дорога была сухой и крепкой, большая почтовая карета, приобретённая Уитвортом ещё в Вене, весело катилась до самого Смоленска. Яков Вейде, усаженный на почётное место супротив посла, состоял в этой поездке вроде высокопоставленного переводчика, переводя царю все хитросплетения английской речи Уитворта. Много толковали вдвоём о возможном посредничестве королевы Анны в случае мирных переговоров Петра I с Карлом XII. А в том, что царь хочет таких переговоров, Уитворт окончательно убедился за долгую дорогу.

– Да разве я хочу взять у шведского короля часть Швеции? Всё, что я хочу, это вернуть России Ижорскую землю по Неве, бывшую ещё Водской пятиной Великого Новгорода, и сохранить за собой мой парадиз – Санкт-Петербург – наше окно на Балтику и в Европу. Ведь когда я был в 1698 году с Великим посольством в Лондоне, никто иной, как ваш покойный король Вильгельм III обещал мне выхлопотать для России хотя бы один порт для балтийской торговли и соглашался, что такой порт будет выгоден и для английских купцов. Вот я теперь и строю один такой портовый город: Санкт-Петербург. Думаю, и в Лондоне не против той гавани?

На царский вопрос Уитворт только смущённо завертел головой – статс-секретарь строго его напутствовал в обратном: Москва должна вернуть устье Невы шведам. Но, пробыв несколько месяцев в Москве и переговорив со многими английскими купцами, Уитворт был уже наслышан от них, что русский порт на Балтике будет куда выгодней для английской торговли, чем дальняя дорога через Архангельск. Через Петербург и путь из Лондона ближе и фрахт дешевле – дружно твердили послу купцы Московской компании, торговавшей с Россией ещё со времён Иоанна Грозного.

Английские купцы успели сообщить послу и неприятную новость: первые торговые суда, прибывшие в Санкт-Петербург, были голландскими, а не английскими! Спор между Англией и Голландией за русский рынок был давним. Никто иной, как голландцы дышали в затылок английской торговле в Москве, и Уитворт это хорошо знал. Посему молодой посол принял близко к сердцу пожелания купцов, что неплохо бы в случае британского мирного посредничества оставить Санкт-Петербург за Россией. О том посол сообщил в Лондон, а теперь в поездке признался о своём новом мнении и Петру I. Царь расцвёл, тут же, в карете, обнял сэра Чарльза и поцеловал в лоб.

– Вот, Яков Вилимович, ежели бы вся дипломатическая Европа так же настроилась, как сей молодой дипломат! – обратился Пётр к Брюсу.

Тот ответил, однако, с искренним сожалением:

– Да ведь не дипломаты, а монархи Европой-то правят, государь! И наш супротивник шведский Каролус мечтает не о мире, а о лаврах великого и победоносного воителя Александра Македонского.

– Да, чёрт его побери, новоявленного шведского Александра. От сего воителя любой пакости можем ещё много получить! – нахмурился Пётр.

Новая шведская пакость настигла путешественников в Вильно, где царь получил донесение от фельдмаршала Шереметева о конфузии его войск под Мур-Мызой в Курляндии.

Во многом в этой конфузии был виноват и сам царь, который «развёл» двух своих фельдмаршалов, дабы не ссорились, таким способом: в отряд Шереметева определил в основном драгунские полки, а пехоту отдал под команду Огильви.

Без пехоты драгуны Шереметева и ввязались в незадачливый бой под Мур-Мызой, где понесли поражение от рижского корпуса шведского генерала Левенгаупта. Шведы на другое утро после сражения подобрали тринадцать русских пушек и насчитали две тысячи погибших русских солдат. Но и сами шведы, впрочем, понесли крупные потери: в церквях Митавы не успевали отпевать умиравших солдат и офицеров, сражённых под Мур-Мызой.

Уитворт по сему случаю сообщал в Лондон: «Победа осталась за шведами, хотя победа кровавая, так как они потеряли множество солдат и храбрых офицеров убитыми, кроме того, насчитывают несколько сот раненых».

Пётр поражение своего фельдмаршала оценил и как свою ошибку и откликнулся на печальную реляцию Шереметева безгневно, а, напротив, даже обратился к Борису Петровичу со словами утешения: «...также не извольте о бывшем нещастии печальны быть (понеже всегдашняя удача многих людей ввела в пагубу), но забывать о неудаче и паче людей ободривать!»

Дабы ободрить фельдмаршала не токмо письмом, но и великой подмогой, царь двинул от Вильно в Курляндию гвардию и пехотную дивизию князя Репнина.

При этом известии Левенгаупт, забыв обо всех своих победных письмах и реляциях, отступил из столицы Курляндии Митавы в хорошо укреплённую Ригу. Для защиты Митавы он оставил только небольшой гарнизон. Пётр решил этим воспользоваться и взять столицу герцогства.

Но Уитворт не увидел штурма. Дело в том, что пока полки Репнина подводили апроши, а Брюс устанавливал тяжёлые пушки против восточной стены фортеции, гвардия под командой Михайлы Голицына без боя вошла в западное предместье Митавы. К удивлению Голицына, шведы не только не сопротивлялись в предместья, но и с главного вала фортеции постреливали лишь одиночные караулы, сам же вал во многих местах осыпался и завалил ров. У нищего Курляндского герцогства просто не было средств, дабы подновить укрепления.

Семёновцы Михайлы Голицына легко взошли на вал, прогнали слабые шведские караулы, а затем сбили ржавые замки и распахнули западные ворота фортеции. Шедший во втором эшелоне Преображенский полк ворвался в город и двинулся к замку. Князь Михайла отправил к шведскому коменданту парламентёров, требуя сдать Митаву, и, к неслыханной его радости, швед крепость сдал. Левенгаупт, отступая из Митавы, оставил там только раненых и увечных солдат, а сами жители Митавы не собирались сражаться за славу шведского короля и не шли в городское ополчение.

Прискакавший от Голицына бравый офицер-семёновец разъяснил и царю, и Репнину, и Брюсу, отчего это над митавским замком спустили королевский шведский штандарт и подняли белый флаг.

– Вот хорошо бы, господин посол, дабы вот так, без крови, сдались бы мне все шведские фортеции! – весело прогудел Пётр британскому послу, Репнину же приказал не чинить жителям Митавы никаких притеснений.

Гарнизоном в Митаве стала царская гвардия.

– Не обижайся, Аникита Иванович, но гвардия первая вошла в город, ей и стоять гарнизоном в столице Курляндии! – разъяснил царь свой приказ. И в утешение добавил:– А тебе, Аникита Иванович, идти со своей дивизией к Бауску: там тоже шведский гарнизон стоит!

Молодого же полковника семёновцев царь принародно расцеловал, произвёл в генерал-майоры и приказал командовать всей гвардией.

– Не подведёшь?

– Не подведу, государь! – преданно выкатил карие глаза молодой Голицын.

– Ну, что же, князь, пойдём считать трофеи в рыцарском замке Кетлеров, последних властителей Ливонского ордена. Царь Иван Грозный орден Ливонский разрушил, да замок не взял. Я его дело, как видишь, счастливо продолжил.

Чего только ни насчитали Пётр и Голицын в подвалах замка Кетлеров: одних рыцарских доспехов здесь было на пару тысяч ливонских рыцарей.

– Всё ржа и тля, ржа и тля! – Пётр ботфортом разбрасывал старые доспехи.

– А вот пушки, государь, и мортирцы на стенах стоят самые добрые! – доложил царю Брюс, когда Пётр и Уитворт вышли из кетлеровских подвалов на стены замка. – И число тех орудий самое великое: двести девяносто пять!

– Вот спасибо, Яков, радуешь капитана-бомбардира! – Пётр сжал своего артиллериста в крепких объятиях.

Через неделю капитулировала и крепость Бауск, где на стенах крепости взяли ещё девяносто пять пушек. Теперь над всей Курляндией развевались петровские стяги.

Царский кредит в Гродно

На перекрёстках торговых путей из Киева и гетманской Украины, Молдавии и Валахии в Польшу и владения Габсбургов, на торговые ярмарки Бреславля и Лейпцига, от берегов южного Чёрного моря к суровой Балтике, зажатый холмами и замками, лежал город Львов, самый богатый город Галиции да, пожалуй, и всей Речи Посполитой. Но в 1704 году вошла в город непобедимая армия Карла XII и предала город такому разгрому, коего не ведал он со времён хана Батыя. Одного золота и серебра шведы вывезли из Львова на четырёхстах возах, а сколько солдатня выгребла у горожан – никто и сосчитать не мог!

«Война кормит войну!» – заявлял король-воин Каролус. Речь Посполитая ещё помнила, как, взяв Торунь, король не только стребовал с города контрибуцию в сто тысяч талеров, но ещё обложил реквизией монахов и монашек на 60 тысяч талеров за то, что, воодушевляя защитников крепости, они при штурме в колокол тревожно звонили. Во Львове же в колокола никто не бил, город сдался без боя, но ограблен он был с ещё большей свирепостью, нежели Торунь.

«Война кормит войну!» – опять заявил король-воин членам городского магистрата, явившихся было к нему пожаловаться на бесстыдный грабёж. И удалился из разграбленного города к Варшаве, дабы короновать своего любимца Станислава Лещинского польской короной в стольном граде Речи Посполитой.

Правда, в Варшаве стоял с тысячной армией законный король Август II, но, завидев грозного шведа, на генеральную баталию он не решился и разделил своё войско: саксонцев и русский вспомогательный корпус отослал в Саксонию, а сам с кавалерией под командой Флеминга ускакал в Краков. В сентябре же 1705 года объявился Август II уже во Львове, со всей своей шляхетской конницей и рейтарами Флеминга. Меж тем Лещинский короновался в Варшаве, и Речь Посполитая обрела двух королей. Войдя во Львов, Август зажил прежней пышной и беспутной жизнью, благо неиссякаемым казался золотой дождь, лившийся из России, – Август по-прежнему оставался единственным союзником Петра. В расчёте на русские кредиты к Августу со всех сторон слетались ловкие дельцы, бравшиеся доставить апельсины из Андалузии или ямайский ром с Антильских островов, авантюристы всех мастей вроде Иоганна Паткуля, решающих за картами судьбы государств и армий, весёлые скрипачи из Венгрии и хором поющие молдаванские цыгане. Но особливо король любил весёлых красавиц. Короля Августа и Сильным-то прозвали не столько за физическую силу, хотя и её у него доставало, сколько ненасытность в амурных делах, и недаром болтали, что король-саксонец имеет с полтысячи внебрачных детей-бастардов, разбросанных по всем дорогам Европы. Самых милых своих куртизанок его величество приказывал увековечивать живописцам, а потом любовался их портретами в своей знаменитой картинной галерее Цвингер в родном Дрездене. Но, конечно, на первом месте среди окружавших короля ветреных дам стояли признанные фаворитки, влияние которых временами было столь грозным, что их побаивался и сам король. Вот и сейчас, в Саксонии, помимо законной супруги, легкомысленного короля поджидали две красавицы-фаворитки: Аврора фон Кёнингсмарк и княгиня Козель.

Конечно, Аврора – дело прошлое, фаворитка в отставке! Чтобы отвязаться от неё, Август назначил блистательную Аврору настоятельницей Кведлинбургского монастыря девственниц. Но и оттуда она может как ни в чём не бывало явиться во дворец и давать Августу советы по линии дипломатической. Последние два года красавица Аврора дважды атаковала несносного шведского Каролуса, дабы склонить его к миру с Августом. Явиться в шведский лагерь Авроре не стоило никакого труда – ведь её младшая сестра, Амалия, была женой известного шведского генерала Левенгаупта, да и сама Аврора была внучкой грозного фельдмаршала времён 30-летней войны – барона фон Кёнингсмарк. Но, слава Богу, дипломатические заходы Авроры к Каролусу завершились полным провалом. Шведский король и слышать ничего не хочет о мире с Августом II. Но в Дрездене его поджидает сейчас вторая фаворитка, княгиня Козель. Сорвиголова. Скачет на лошади, как татарин, пьёт, как запорожский казак, а кухонной сковородой может и в рожу двинуть. Она, конечно, стоит за войну со шведом до победного конца, но только её видеть он, Август, тоже не хочет. Его величество почесал волосатую грудь, пошарил рукой под одеялом – где-то там лежит черноокая турчаночка, которую в прошлый вечер уступил ему коронный гетман Синявский.

Настойчивый стук в дверь предупредил польское покушение на турецкие бастионы! Подпрыгивая козликом на высоких красных каблуках, в королевскую спальню проскочил доверенный камергер фон Витцум и доложил:

– К вам новый русский посол, ваше величество, Василий Лукич Долгорукий!

– Племянничек своего дяди?! Дядька-то строптивец был известный. Царь Пётр и отозвал его от меня и определил послом ко мне другого Долгорукого. Ну, что, привёз этот Васька мне субсидию? – Король встал с кровати. Могучего роста, патлатый, в ночной рубашке до пят, он напоминал фон Витцуму привидение из рыцарского замка.

– Мне сей Васька не передал ни кошелька, ни чека на Амстердамский банк, ваше величество! Сказал, что требует у вас личной аудиенции.

– А я вот не дам ему аудиенции! Пусть подождёт месяц-другой! – грозно прорычал Август.

– Как хотите, сир! – холодно ответствовал фон Витцум. – Но напомню, денег в нашей казне нет! А львовские менялы и армянские купцы в кредит более не дают!

– Может, у знатного панства кредит попросить? – заикнулся было Август, но тут же безнадёжно махнул рукой: когда это водились у панов деньги. Из ванной комнаты он крикнул Витцуму: – Ладно, зови посла к завтраку. Там обговорим с московитом все дела.

Василий Лукич Долгорукий, войдя в буфетную комнату, не упал перед королём на колени, как поступали обыкновенно старомосковские послы, а отвесил учтивый версальский поклон. Ведь в Версале Василий Лукич был ещё отроком в посольстве своего дяди Якова к королю Людовику XIV. После посольства оставлен был в Париже для изучения дипломатического искусства и не раз бывал на приёмах и на балах при пышном Версальском дворе. Он превосходно изъяснялся по-французски, ловко танцевал менуэт и выряжен был истинным парижанином. Фон Витцум с завистью отметил великолепный парик, золочёный кафтан, атласную жилетку, бархатные штаны до колен, белоснежные лионские чулки и модные красные каблуки, сразу приподнимавшие парижского щёголя.

Но его величеству было не до версальских нарядов новоявленного российского дипломата. Август сдвинул свои чёрные кустистые брови и не спросил, а рыкнул:

– Субсидии привёз?

– Нет, сир! – Свой ответ Василий Лукич сопроводил язвительной улыбочкой, раздвинувшей его щегольски нарумяненные щёчки.

Король вынужден был всё же полюбоваться на парижскую манеру российского посланца.

«Ловок, шельма!» – отметил Август, уловив язвительность русского парижанина. «С таким надобно поосторожней!» – Король пригласил посла на чашечку утреннего кофе.

– Вашему величеству, когда я уезжал из Парижа, велела кланяться герцогиня Орлеанская... – начал Долгорукий свои дальние дипломатические подходы.

– А, Мари... Как она поживает? – Король в душе был доволен, что о нём помнит его старая версальская пассия. И хорошо, что фон Витцум стоит рядом и слышит: о нём, Августе, помнят в Версале! Ведь герцоги Орлеанские – ближайшие родственники королевских Бурбонов!

– Да у герцогини Мари на утреннем приёме подают настоящий антильский кофе – крепкий и душистый, как тропики...– соловьём разливался Василий Лукич.

– А я вот пью какую-то «оттоманскую гадость»! Грек один доставил из Константинополя – думаю, купил там на базаре!.. – Август досадливо выпятил толстые губы, а затем перешёл к делу: – Так когда и где брат мой Пётр выдаст мне обещанные союзные субсидии?

Василий Лукич отставил чашечку и придал своему лицу важное и значительное выражение. В ответе его прозвучал московский тяжёлый колокол:

– Его царское величество велел мне передать вашему величеству, что субсидию, сир, вы можете получить токмо в Гродно, где стоит сейчас наша главная армия!

– Все двести тысяч? – важно спросил Август.

– Все двести тысяч талеров, сир! – Долгорукий был сама вежливость и учтивость.

– Но я захвачу с собой всю свою гвардейскую кавалерию! – заметил Август. – Надо же кому-то охранять такие деньги!

– Думаю, Пётр Алексеевич будет рад прибытию вашей прославленной конницы, сир. Ведь наши драгуны во главе с Меншиковым пошли к Варшаве, и в Гродно стоит токмо пехота фельдмаршала Огильви, – отбил наскок Василий Лукич.

– И много этой пехоты у Огильви? – холодно поинтересовался король.

– На последнем совете фельдмаршал сказывал – сорок тысяч! – Долгорукий слегка усмехнулся, заметив, как заблестели глазки у королька.

– Да это же в десять раз больше, чем в гвардейской кавалерии Флеминга! – вырвалось у Августа.

В приёмной, отпустив русского посланца, король отвёл в сторону своего лихого кавалериста и приказал:

– Скачем в Гродно, Флеминг! – шёпотом добавив: – Да не воевать, дурак, а за деньгами!

Через неделю Василий Лукич доставил в русский воинский лагерь короля, окружённого пышным конвоем Флеминга. Долгорукий рассчитал точно – царь Пётр от души был рад появлению своего союзника. В тот день он получил хорошее известие от Меншикова из Тикоцина, что на варшавской дороге. Под Варшавой драгуны Данилыча разбили конников Лещинского!

– Скачем в Тикоцин, друг мой! – Пётр полуобнял Августа. – Ведь под Варшавой мой Данилыч разбил воинство твоего главного соперника.

Из царственных объятий было не вырваться. Пришлось Августу скакать и в Тикоцин. Зато в тамошнем замке и его, и Петра ждал блестящий приём.

По приказу светлейшего князя под ноги короля Августа русские драгуны бросили шесть неприятельских знамён. Потом Меншиков закатил истинно королевский пир: леса-то вокруг замка стояли вековые, королевские. А в обозах Лещинского драгуны нашли и сладкое рейнское, и хмельное токайское, и шипучее французское. Винный же подвал замка Тикоцин ломился от гданьской водки и наливок разных сортов.

Три дня продолжался пир победителей, пока утром король не встретил в покоях дворца позевывающего Василия Лукича. И сразу же вспомнил: а деньги?

За завтраком он спросил о субсидиях самого царя.

– Хорошо, дам тебе кредит. Скачем в Гродно, там касса и казна! – согласился Пётр.

Деньги, конечно, артерия войны, но у царя была ещё и своя забота: кому доверить армию, оставляя её на зимних квартирах – Огильви или Данилычу? Несогласие между этими двумя воителями зрело великое, а Петру надобно было срочно быть в Москве: восстала Астрахань, бунтовали башкирцы, рос казачий бунт на Дону, всюду потребно было царское око и тяжёлая царская длань. Пётр нашёл выход: «Доверю-ка я общую команду своему союзнику Августу! Перед его величеством, первым королём Речи Посполитой смирятся и спесивые иноземцы вроде Огильви, и задорные «новики» вроде Сашки Меншикова».

В Гродно Пётр так и поступил, объявив своим генералам, что кампания 1705 года закончилась, и Каролус, по всему видно, стал на зимние квартиры в Варшаве. Его, Петра, ждут великие дела в Москве, и он доверяет своё войско другу, союзнику и соседу – королю Августу. Генералы послушно склонили головы, а Август раздулся как павлин: ещё бы – теперь у него пятьдесят тысяч солдат в Гродно и Тикоцине! А главное, в его тощем кошельке весело бренчали двести тысяч царских талеров!

Но, покидая Гродно, Пётр вызвал для доверенного разговора Аникиту Репнина, Михайлу Голицына и Якова Брюса.

– Вот что, отцы-командиры! – напутствовал их царь. – Доверяю тебе, Аникита Иванович, армию, тебе, князь Михайло, гвардию, а тебе, Яков, артиллерию. Чтобы во всём был порядок! Но генеральной баталии шведу не давать! Тут вам и король Август, и фельдмаршал Огильви не хозяева! Это мой царский наказ!

Отъезжая от армии, Пётр был уверен, что швед из Варшавы до лета не двинется. Но король Карл имел особую армию, составленную из крестьян-северян. Такая армия способна была воевать и зимой. И в конце декабря, на Рождество 1706 года, перешла через замёрзшую Вислу и двинулась на российское воинство, беспечно отдыхавшее на зимних квартирах.

Первыми отступили драгуны Меншикова: от Варшавы проскакали мимо Гродно на Минск. Данилыч не желал подчиняться ни королю Августу, ни фельдмаршалу Огильви.

Затем ночью из русского лагеря сбежал и главнокомандующий Август со всей своей кавалерией, да ещё захватив с собой отряд русских драгун. Бегать королю было не впервой, а отчего не бежать, коли весело бренчит тугой кошелёк?

Пехота осталась в Гродно. Огильви не последовал ни за Меншиковым, ни за королём. Но русские солдаты недаром несколько месяцев крепили Гродно: когда шведы появились перед крепостью, атаковать они не решились. На обледеневшем валу плечом к плечу стояли армейские полки Аникиты Репнина и гвардия Михайлы Голицына, а с бастионов уставились тяжёлые полевые орудия Якова Брюса. Даже горячий шведский король, осмотрев укрепления Гродно, не решился пойти на приступ, приказал отступить на несколько вёрст и начать блокаду крепости.

Но Новый год в Москве для Петра был решительно испорчен, когда прискакавший гонец привёз известие о бегстве Августа, отступлении Меншикова и о блокаде армии Огильви в Гродно.

Ох, как жалел Пётр Алексеевич, что, зная о ненадёжности союзничка, выдал-таки ему субсидию.

– Ведь для сего королька деньги не артерии войны, а цели всех его кампаний, – зло сказал Пётр главе Преображенского приказа Ромодановскому и в тот же вечер, прямо с новогодней ассамблеи, помчался в Минск, к армии.

Меншикова Пётр встретил за Смоленском в Дубровно. Светлейший стоял перед царём не без смущения. Ведь его кавалерия прозевала шведов у Варшавы, пока весело праздновала Рождество в Пултуске. И надо же было ему отписать царю с того праздника, что в Варшаве, мол, всё смирно и шведский король Каролус отдыхает на зимних квартирах. А коварный швед в тот же час перешёл по льду Вислу и двинулся на Гродно. Драгуны Меншикова оказались отрезаны от пехоты и гвардии в Гродно, и пришлось скакать светлейшему князю в обход прямо на Минск, а дале навстречу царю в Дубровно.

В Гродно же никто не ждал шведов, и теперь Огильви трубил на всю армию, что он, Меншиков, праздновал труса – ускакал от шведа во всю прыть, бросив в бегстве поводья. На воинском совете в Гродно Огильви, не стесняясь, попрекал Меншикова в трусости и коварстве. Король Август, как командующий войсками, на вопросы русских генералов: что же делать пехоте, когда её бросила кавалерия? – просто не отвечал.

Генерал Репнин предложил тогда немедля отступать к Полоцку, но фельдмаршал Огильви заявил, что без драгун пехоте одной в поле выходить никак нельзя – лучше укрыться за бастионами Гродно и защищать фортецию до лета, пока на помощь не придёт саксонская армия. В конце совета новоявленный командующий, король Август, придумал ещё хитрее: отправить протокол военного совета за тысячу вёрст, в Москву: пусть, мол, царь Пётр там и принимает решение. Но совет Огильви – дожидаться помощи саксонской армии – король хорошо запомнил, и тёмной ночью 17 января, как только шведы отошли на восток от Гродно, король в сопровождении драбантов Флеминга и прихватив четыре полка русских драгун, стоявших в Гродно, бежал из крепости, заявив Огильви, что он скачет на юго-запад, дабы привести на помощь русской пехоте саксонскую армию. Огильви был доволен: теперь он один командовал всеми войсками в Гродно.

– Яков Вилимович, что делать? Главнокомандующий бежал на юг, начальник кавалерии на восток, а припасов провианта, как мы осмотрели с князем Михайлой армейские склады, нам едва на месяц хватит?! – воззвал к Брюсу Аникита Иванович Репнин.

– А каковы планы у фельдмаршала? – спросил Брюс, который не менее Репнина и Голицына был поражён бегством короля и светлейшего князя.

– Да мои гвардейцы докладывают, что наш королёк польский перед своим ночным бегством дал тайную аудиенцию Огильви и обещал через пару недель привести к Гродно всю саксонскую армию, – сообщил Голицын.

– Не придут саксонцы, ведь против них стоит у Варшавы корпус фельдмаршала Рёншильда! – взорвался Репнин.

– Дау Рёншильда и восьми тысяч солдат не наберётся, а у саксонского фельдмаршала Шуленбурга двадцать тысяч пехоты да король Август приведёт к нему четыре тысячи своих драбантов и наших драгун. Неужто двадцать четыре тысячи Шуленбургу не хватит, чтобы смести Рёншильда с варшавской дороги? – удивился Брюс.

– Не хватит, Яков Вилимович, честное слово, не хватит! – простуженным голосом просипел Репнин. – Ты не видел, как бегают сасы от шведа, а я сам ту игру под Ригой видел!

– Что же, одно доложу вам, господа генералы: пороха и ядер у моих тяжёлых орудий на всех шведов хватит. Недаром Каролус на штурм пойти не решился, а отступил на вёрст от Гродно. Ну а ежели провиант на исходе, о том срочно надобно сообщить государю. Пошли-ка ты, Михаил Михайлович, разъезд своих гвардейцев по дороге на Слуцк – там у шведа караулов нет, вот и отвезут наше письмо прямо в руки государю. Верно, царь Пётр давно уже не в Москве, а в Минске. Ведь у нас здесь цвет русского войска, и терять его государь никак не захочет! – твёрдо сказал Брюс.

Оба генерала согласились и тут же набросали послание к царю.

– Есть у меня один гвардеец в Семёновском полку, родом с Припяти. Все здешние пути-дороги знает и говоры тутошних мужиков ведает. Офицер храбрый, могутный, такой сквозь все шведские заставы и разъезды пробьётся! – задумчиво заключил князь Михайло, когда Репнин спросил, с кем послать генеральское письмо. – А по имени сей гвардионец, как и тот апостол-ключник, – Пётр!

– Что же, Михаил Михайлович, ты своих гвардейцев лучше всех нас знаешь. Пусть сей новоявленный ключник и подберёт ключи к шведской заставе. А коли он здешние говоры разумеет, вырядим-ка его в мужицкий зипун да дадим добрых лошадок – вот удача Петру-ключнику и улыбнётся! – весело заключил Репнин...

26 февраля 1706 года оказался для царя Петра днём известий.

Первую весть в царскую ставку в Минск доставил обер-камергер короля Августа фон Витцум.

Пётр даже вздрогнул, когда во двор влетел эскадрон саксонских рейтар, а из-под медвежьей шубы, накинутой на мужицкие розвальни, выскочил посиневший от мороза королевский слуга и, кутаясь в коротенький заячий тулупчик, резво взбежал по обледеневшему крыльцу.

Кого царь Пётр не ожидал в Минске, так это сего быстроногого Августова посланца!

«Не иначе как привёз сей петиметр мне недобрую весть!» – мелькнуло у Петра, пока фон Витцум отогревался, прижавшись к нагретой мужицкой печке. «И какие глаза-то юркие! Нет, не иначе как недобрую весть привёз сей вертопрах!» Предчувствие царя не обмануло. Письмо от друга, брата и соседа короля Августа было самое горькое: саксонская армия графа Шуленбурга, бодро маршировавшая из Саксонии к Варшаве, была разгромлена шведским фельдмаршалом Рёншильдом под маленьким городком Фрауштадтом в Силезии.

– Дивизия Неймана разбита, погибло семь тысяч солдат, потеряны все пушки, бригада наёмников-французов изменила и перебежала к шведам!.. – причитал фон Витцум.

– Ну, а русский вспомогательный корпус? Что с ним? – вырвалось у Петра.

– Сражались упорно, но погибли! А тех ваших солдат, кого шведы в полон взяли, по указу Каролуса, обнаготили и ругательски, положа по два и по три один на другого, перекололи на снегу копьями и багинетами. И тако из россиян спаслось живых и раненых всего 1600 человек. Так Рёншильд жестокосердно с русскими поступил, воевал как палач, а не как фельдмаршал! – Фон Витцум закончил свой рапорт с нежданным воодушевлением: – Одно хорошо, сир: ваш брат и сосед, король Август, стоял в тот час в резерве со своей кавалерией, всё хорошо видел и сумел вовремя отступить!

– Хорош соседушка, наблюдал за баталией с холмика за десять вёрст, а потом вихрем унёсся в Саксонию! – язвительно заметил Меншиков, встретивший фон Витцума в Слуцке и знавший уже о сей злосчастной баталии.

– Бездельники, саксонские бездельники! Наших бросили на поле боя, а сами бежали подале! – Пётр в ярости приказал фон Витцуму удалиться. А оставшись наедине с Меншиковым, сказал с горечью: – Что ж, Данилыч, теперь война на нас одних обрушится!

На это царское замечание Меншиков только пожал плечами: ведь из Слуцка вместе с ним в Минск прискакал не токмо обер-камергер короля фон Витцум, но и поручик-семёновец Пётр Яковлев с письмом от российских генералов, в котором Репнин сообщал о нехватке провианта и тайных гонцах фельдмаршала Огильви к королю Августу.

– Как бы сей Огильви новым герцогом де Кроа не обернулся? Тот переметнулся к шведу под первой Нарвой, сей может то же учудить под Гродно! Писал: «Не могу вывести войска из фортеции, пока реки подо льдом, а в поле неприятель осилит конницей», – зло подначил светлейший, глядя на побагровевшее от гнева лицо царя.

– А ну, представь мне того гонца-семёновца! – приказал Пётр.

Яковлев не успел снять с плеч мужицкий полушубок, как его втолкнули в царский кабинет. В каком настроении пребывает государь, поручик не сразу разобрался, но он своё дело сделал: проскакал по слуцкой дороге, доставил письмо генералов. Посему поручик стоял гордо и прямо, расправив широкие плечи. И его уверенность словно передалась и Петру. Царь спросил уже отходчиво:

– А много ли, поручик, шведов на том слуцком тракте?

– Шведов по другому берегу Немана, почитай, совсем нет, государь. На слуцком тракте я всего один шведский разъезд и повстречал! – бодро ответил семёновец.

– И как же ты пробился? – удивился Меншиков.

– Так шведские рейтары в еврейской корчме пировали, господин генерал, там я их на засов и запер! А доезжачего оглушил палашом и шесть жеребцов у рейтар шведских увёл! – гордо ответствовал семёновец.

Меншиков уловил усмешку на царском лице и затараторил:

– Ей-ей, государь! Не врёт семёновец! Сам видел – отличных лошадок забрал гвардионец у шведов.

– Как звать-то тебя? – Пётр впервой за весь этот сумрачный день улыбнулся.

– Поручик Пётр Яковлев, государь! – Семёновец снова вытянулся перед царём.

– Тёзкой, значит, будешь? А почто в мужицком полушубке?

– Генеральская хитрость, государь! Аникита Иванович Репнин приказал, дабы обмануть шведа, прикинься, мол, мужиком!

– Ох, уж этот Аникита Иванович! Мастак на машкерады! – расхохотался Меншиков.

– Да и ты, Данилыч, разгулялся на Рождество в Пултуске на машкерадах! В таком веселии пребывал, что Каролус тебя обманул и перешёл Вислу у Варшавы.

«Помнит всё, ох, помнит!» – Меншиков передёрнул плечами, словно по ним уже прошлась тяжёлая царёва дубинка.

А Пётр тем временем допрашивал поручика: точно ли на слуцкой дороге он токмо один шведский разъезд и повстречал.

– Да будь их боле, государь, не добраться бы мне до Слуцка! – вырвалось у поручика. – Но нет шведов на том берегу Немана! да и не токмо на слуцкой дороге, но и на путях в Тикоцин и Брест-Литовский нет! Сам спрашивал тамошних купчишек – нет на тех шляхах шведа!

«Вот она, удача, вот где попался Каролус шведский!» – мелькнуло у Петра. И, приказав Меншикову хорошо накормить семёновца, он устремился к столу, словно идя на штурм укреплённого шведского лагеря.