Текст книги "Брюс: Дорогами Петра Великого"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

– Как идут, черти, как идут!

Действительно, шведская армия действовала как хорошо выверенный часовой механизм, заведённый крепкой пружиной, и ничто, казалось, не в силах было её остановить.

На ходу раздался один залп шведской пехоты, другой, третий, четвёртый. Русские полки устояли и встретили шведов дружным огнём. А с фланга, навстречу рейтарам, полетели рубиться драгуны Боура и подоспевшего из-под Полтавы Меншикова. Всё поле окуталось пылью и пороховым дымом. Шведская пехота остановилась и отвечала залпом на залп. До штаба Шереметева долетали теперь стоны раненых, проклятия дерущихся, ржание обезумевших в толчее и сечи коней. Густой дым прорезали молнии пушечных выстрелов.

– Командуй здесь, Борис Петрович! Я еду к войскам! – Пётр, как когда-то Дмитрий Донской на Куликовом поле, сам помчался в полки.

Очевидцы впоследствии скажут про Полтавскую битву: Шереметев и Репнин были в центре, Боур на правом фланге, Меншиков на левом, Пётр же всюду! Он промчался меж первой и второй линиями пехоты, ободряя солдат, уже добрый час ведущих огневой бой со шведскими гренадерами. Русская пехота отвечала залпом на залп и стояла твёрдо. А русская картечь производила свои страшные опустошения в шведских рядах. Особенно сильный картечный огонь был на позиции, где стояла Петровская гвардия: преображенцы и семёновцы недаром имели по своей бомбардирской роте. Наступавший напротив гвардии Кальмарский полк был перебит почти полностью. Такая же участь постигла и Упландский полк.

Сюда, в самое пекло артиллерийского огня, Карл XII и приказал нести свои носилки, чтобы воодушевить уцелевших солдат. Драбанты подняли королевские носилки и двинулись в адское пекло.

– Шведы, помните Нарву! – кричал король сквозь пороховой дым.

В эту минуту синее пороховое облако прорезали молнии – и с вала, по сигналу Брюса, ударили 32 тяжёлых полевых орудия. Русское ядро смело кучку драбантов, носилки с королём упали. Правда, король тут же был поднят уцелевшими телохранителями и усажен на лошадь, любезно предоставленную послом короля Станислава Понятовским. Но среди солдат, видевших, как упали носилки, мгновенно пролетел слух, что король убит. За кого же теперь сражаться? Ведь солдаты Карла XII, давно оторванные от своей родины, сражались, в сущности, не за Швецию, а за своего короля. Оттого солдаты тех полков, которые видели падение носилок, первыми бежали с поля битвы, спасаясь из огненного пекла. Завидев бегство Кальмарского и Упландского полков, Пётр понял: швед дрогнул. Он снова примчался к Шереметеву и приказал немедля дать сигнал начать контратаку. И вот вся русская армия под барабанный бой и с распущенными знамёнами двинулась навстречу расстроенной линии шведов. Холодно блистали ряды русских трёхгранных штыков, выдержавших своё первое испытание в славный час Полтавы.

А Пётр уже мчался к новгородцам, уловив чутьём подлинного полководца, что там будет сейчас решающая схватка.

Ударом против переодетых в мужицкие сермяги новгородцев руководил сам Рёншильд. Именно здесь шведский фельдмаршал сдвоил линию, поставив в затылок к ниландцам королевскую гвардию.

– Атакуйте эти сермяги, граф, и вы увидите – они разбегутся как зайцы! – напутствовал Рёншильд графа Торнстона, командира ниландцев.

Их атаку фельдмаршал поддержал огнём своей единственной батареи. Шведские артиллеристы быстро и дружно сняли орудия с передков, развернули, навели, и четыре шведские пушки плюнули картечью по первому батальону новгородцев. Десятки солдат упали на землю осенними опавшими листьями. Под прикрытием пушек ниландцы бросились в атаку и добрались до рукопашной. Но встретили их не зелёные рекруты, а старые знакомцы по Фрауштадту. Ниландцы не выдержали встречи с русским трёхгранным штыком и откатились.

– В чём дело, граф? Отчего вы не могли опрокинуть это сиволапое мужичьё? – подскакал к Торнстону разгневанный Реншильд.

Граф был сбит с коня, при падении получил контузию, но всё же ответил связно:

– Это не новобранцы, фельдмаршал. Иных я узнал в лицо: они дрались со мной ещё в Силезии, в горящем Рэнсдорфе! – Граф и в самом деле узнал полкового адъютанта новгородцев Петра Удальцова, налетевшего тогда на него сбоку и выбившего из седла. Тот яростный взгляд граф Торнстон помнил – ведь он спасся от этого русского в Рэнсдорфе, прыгнув в сточную канаву.

– Отодвиньте ваших ниландцев, трус! – прошипел Реншильд и приказал второй линии: – Гвардия, вперёд!

Шведская батарея подкрепила приказ фельдмаршала тремя картечными залпами, и уже сотни новгородцев упали, сражённые. А на остатки первого батальона новгородцев двинулся самый блестящий трёхбатальонный полк шведской армии – гвардия. Смыкая ряды, гвардейцы прошли сквозь картечь русской полевой и полковой артиллерии и, подойдя на дистанцию, произвели шестикратный залп. Русские слабо отвечали. В этот момент батальон соседнего полка, приняв выдвинувшихся вперёд новгородцев за шведов (в густом пороховом дыму серые дерюги новгородцев и впрямь напоминали синие шведские мундиры), дал им залп в спину. И тотчас среди солдат раздался самый страшный на войне крик: «Обошли!» – Он действует и на самых испытанных воинов. Первый батальон новгородцев попятился, и шведская гвардия вломилась в русскую линию.

В этот миг к полковому знамени новгородцев, которое стояло перед их второй линией, подскакал Пётр. Он кинулся в самую гущу баталии, понимая, что ежели сейчас швед разорвёт и вторую линию, то отсечёт от центра левое крыло русских, и тогда весь ход баталии может перемениться!

Великие полководцы умеют выбирать решительное место и решительный час в битве. Нашёл место и час под Полтавой и Пётр, когда приказал поднять полковое знамя и повёл в штыки второй батальон новгородцев.

Конечно, он несказанно рисковал в сей миг. Великан, верхом на лошади, Пётр был прекрасной мишенью для шведских стрелков. И в него целились: одна пуля попала в седло, другая сбила шляпу, третья, царапнув заветный медальон, угодила в золотой крест, висевший у Петра на шее (крест тот был старинный, привезённый ещё византийской царевной Софией Палеолог в подарок Ивану III, и, по преданию, принадлежал когда-то Римскому императору Константину Великому). Военные историки до сих пор спорят, стоило ли Петру так рисковать? Но он инстинктом правильно соотнёс в тот миг личную опасность для себя с опасностью, которая грозит всей России. И так же, как Дмитрий Донской бился на Куликовом поле в первых рядах бился и Пётр под Полтавой, потому как победи швед, Россию ждал бы новый раздор и великая смута. (Кстати, историки почему-то никогда не ставили вопрос, а что, ежели бы Годунов сам повёл войска против самозванца? Ясно, что никакой измены тогда бы не было! Но у царя Бориса не нашлось ни мужества Дмитрия Донского, ни силы Петра Великого).

Второй батальон новгородцев остановил и отбросил шведскую гвардию. А вызванный Петром в сикурс второй батальон семёновцев обратил её в бегство. Впрочем, бегство шведов стало уже всеобщим. Вслед за Упландским и Кальмарским полками бежали рейтары Крейца, сбитые русскими драгунами. Видя, что кавалерия Меншикова и Боура заходит им в тыл, ударились в бегство и остальные полки шведской пехоты. Из девяти тысяч шведов, павших под Полтавой, большая часть была перебита во время этого бегства. В общий поток беглецов влились и главнокомандующий фельдмаршал Рёншильд, и многие его генералы. Вместе с двумя тысячами солдат и офицеров они попали в плен.

Но сам король, словно забыв о своей ране, сумел доскакать до запасного лагеря, куда Гилленкрок успел стянуть из-под Полтавы всю артиллерию. К счастью для Карла XII, регулярные русские части преследовали шведов только до Будищенского леса. Русское войско было истомлено не только битвой, но и бессонными ночами накануне её. Посему Пётр распорядился дать армии роздых.

Но уже вечером, как только спал зной, вдогонку шведам была послана конная гвардейская пехота под началом Михайлы Голицына и драгуны Боура.

Они пленили шестнадцать тысяч шведов уже у Переволочны. Успел туда и Меншиков, который принял капитуляцию Левенгаупта. Токмо королевский конвой, следуя примеру запорожцев, переплыл через Днепр, держась за хвосты своих лошадей и сопровождая перевезённого на плоту короля до турецких владений. Туда ещё раньше бежал и Мазепа.

Эхо Полтавы

Жизнь народов измеряется обычно веками. Тем ярче выделяются те заветные минуты, когда время как бы уплотняется, и судьбы государств и народов решаются в считанный короткий срок. Таким звёздным часом Руси были Ледовое побоище и Куликовская битва. В восемнадцатом веке подобным событием стала Полтавская битва. Гром Полтавы долго ещё слышался в русской истории, и через полтора столетия после этого сражения Виссарион Белинский, думая о его историческом значении, напишет: «Полтавская битва была не простое сражение, замечательное по огромности военных сил, по упорству сражающихся и количеству пролитой крови; нет, это была битва за существование целого народа, за будущность целого государства».

Сам Пётр и его сподвижники, бывшие на поле баталии, может, и не сразу поняли исторический смысл Полтавской победы, но зато сразу восприняли её как полный и окончательный поворот в Великой Северной войне.

Именно в те минуты, когда к Петру подводили всё новых пленных, несли трофейные знамёна, и он сам, – трижды в тот день спасшийся от вражеских пуль, – возбуждённо спрашивал шведских генералов и министров: «А где же брат мой, король Карл?» – в нём утверждалась и росла мысль, что Полтава не обычная виктория, а победа, предрешившая исход всей войны. И сколько бы ни было затем временных неудач (вроде Прутского похода) и затяжек с подписанием мира, эта вера в окончательную победу над шведами прочно устоялась после Полтавы и у Петра I, и у всей русской армии.

Полтавскую викторию Пётр I сразу увязал с будущим миром, и неслучайно через несколько дней после Полтавы, узнав уже наверное, что Карл XII бежал к туркам и скрывается в Бендерах, послал к нему пленного королевского камергера Цедергельма, предлагая через него скорый и почётный мир.

Однако шведский король и в дипломатии был таким же авантюристом, как и в воинской стратегии. Все свои надежды он возложил теперь на Османскую империю, подталкивая её к войне против России. Первый же королевский посланец, прибывший в Стокгольм, привёз не только известие о Полтаве, но и требование короля немедленно произвести новый рекрутский набор.

Москва узнала о славной Полтавской виктории через газету «Ведомости», где было помещено письмо Петра своему сыну цесаревичу Алексею, находившемуся в столице. Фактически то была официальная реляция о Полтаве.

«Наша армия, — кратко и энергично сообщал Пётр, – стала в ордер до баталии... И тако о девятом часу перед полуднем генеральная баталия началась. В которой, хотя и зело жестоко в огне оба войска бились, однакож долее двух часов не продолжалась, ибо непобедимые господа шведы скоро хребет показали...» Заканчивалась реляция образным сравнением Карла XII с греческим героем Фаэтоном, вознёсшимся на своей колеснице под небеса и низвергнутым оттуда наземь.

«Единым словом, — писал Пётр, – вся неприятельская армия Фаэтонов конец восприяла (а о короле ещё не можем ведать, с нами ль, или с отцы наши обретается ). А за разбитым неприятелем посланы господа генерал-поручики, князь Голицын и Боур с конницею».

По приказу Петра реляция о Полтавской виктории была напечатана в «Ведомостях» красным цветом, на одной стороне листа. Этот первый плакат в истории России расклеен был по всей Москве.

Однако поскольку до полного просвещения и грамотности россиян было ещё далеко, царь распорядился зачитать известие о преславной виктории во всех церквях и монастырях и три дня служить благодарственные молебны с колокольным звоном и пушечной пальбой. Так вся Россия была извещена о Полтавской победе.

На поле битвы вечером, после праздничного пира, Пётр объезжал полки и поздравлял с викторией солдат и офицеров. А через несколько дней полтавские поля снова огласили праздничные виваты: пришло известие, что остатки шведской армии, без малого шестнадцать тысяч человек, без боя сдались на Днепре у Переволочны во главе с генерал-аншефом Левенгауптом. Сломленная Полтавой, шведская армия сложила ружья к ногам драгун Меншикова и пехоты Голицына.

Русское «ура» скоро долетело и до иностранных столиц. В Вене и Лондоне известию сначала было не поверили, но, когда достоверно стало известно, что Карл XII и Мазепа бежали с немногим конвоем в пределы Османской империи, а шведская армия полностью сдалась в плен на Днепре, в столицах этих было объявлено о строжайшем нейтралитете. Напротив, в Голландии купечество, нёсшее немалый урон от захвата шведами шедших в Россию торговых судов, устроило в Амстердаме праздничный фейерверк и салют.

Из тогдашних европейских монархов боле всего радовались побеждённые шведами короли: Август Саксонский и Фридрих Датский. Эти монархи немедля разорвали унизительные для них Альтранштадский и Травендальский договоры и объявили войну Швеции. Август со своим верным Флемингом и его войском снова вступил в пределы Речи Посполитой и вернул себе польский престол. Встретясь на Висле со своим непостоянным союзником, Пётр многое собирался выговорить изменчивому другу, но, увидев сияющее от счастья лицо Августа, выпрыгивающего ему навстречу из лодки, махнул рукой и обнял неверного камрада. Правда, опять же не без усмешки (юмор и хорошее настроение в те первые месяцы после Полтавы не покидали Петра), царь вернул Августу ту самую памятную шпагу, которую тот передал Карлу XII в замке Штольпен перед походом шведов на Москву. Вслед за договором с Августом Пётр подписал после Полтавы союз с Данией и дружеское соглашение с Пруссией.

Вся Европа, казалось, возмечтала теперь заключить русского царя в свои объятия. Даже высокомерный король Франции Людовик XIV отправил к Петру своего посла де Балюза с просьбой о посредничестве России между Францией и странами Великого Союза в войне за испанское наследство.

Однако особенно была потрясена европейская общественность, приученная газетами к вере в непобедимость Карла XII. Слава Петра I среди европейских философов и учёных доходит до самого «высокого градуса». Уже 27 августа 1709 года знаменитый Лейбниц пишет в газетах, что отныне «царь будет пользоваться вниманием Европы и принимать очень большое участие в общих делах». На Петра смотрели теперь уже не как на чудаковатого царя-плотника, а как на многоопытного правителя, который, как объявил всё тот же Лейбниц, «может соединить Китай с Европой, создать великие способы улучшения навигации, поставить просвещение и науки на такой уровень, на каком они никогда не были и какого они не могут достигнуть в другом месте, потому что у него есть для этого tabula rasa (чистая доска), и непорядки, укрепившиеся в других местах, могут быть сразу предупреждены добрыми правилами».

В знак уважения учёной Европы Пётр был избран во Французскую Академию наук. В то же время знаменитый английский писатель Даниэль Дефо писал во второй части своего «Робинзона Крузо» о Петре I как об «искателе мудрости, изучающем науки и ревностно собирающем для своего просвещения книги, инструменты и учёных из самых цивилизованных частей света».

А любимец Петра, один из героев Полтавы, Александр Данилович Меншиков, получивший, наконец, за сию викторию чин генерал-фельдмаршала, избран был вдруг в Лондоне действительным членом Королевского общества естествоиспытателей.

Словом, современники рассматривали Полтавскую баталию не как очередную победоносную викторию, а как нечто весьма значительное по своим и масштабам, и следствиям.

Неслучайно через несколько десятилетий после Полтавской баталии Вольтер, который был в дни Полтавы ещё мальцом, учившимся в колледже Святого Людовика, писал: «Из всех сражений, обагривших кровью землю, это было одно, которое вместо обыкновенного своего действия – разрушения – послужило к счастью человеческого рода, потому что дало царю свободу приводить в благоустройство огромную часть света. Ни одна война не вознаграждена добром за зло, которое она сделала; последствием полтавского сражения было счастие обширнейшей в свете Империи».

Часть четвёртая
ПРУТСКИЙ ПОХОД

Долгие сборы

сли верить, что начало похода предопределяет его конец, то Петру I надобно было немедля поворачивать ещё с берегов Днестра, столь неудачно для русского войска началась кампания 1711 года.

Во-первых, шедший в авангарде фельдмаршал Шереметев, задержанный небывалым разливом Припяти и других встречных рек, запоздал и не успел опередить турок на Дунае, так что армия везиря спокойно и без помех переправилась через эту водную преграду и первой вошла в Валахию.

Во-вторых, волошский господарь Бранкован палец о палец не ударил, дабы помешать турецкой переправе. Когда же переправа состоялась, сей Иуда переметнулся на турецкую сторону и передал визирю огромные запасы провианта, которые он скопил для Петра. Дабы и долее водить царя за нос, визирь приказал Бранковану продолжать поддерживать тайные сношения с Петром и постоянно вводить в заблуждение русское войско, что он, Бранкован, долгое время небезуспешно и делал.

И, наконец, с самого начала похода вмешалась такая стихия, как саранча, тысячная сила, налетевшая незнамо откуда и превратившая в пустыню северную часть Молдавии.

В эту-то пустыню и упёрлись дивизии Алларта и Вейде, перейдя Днестр в районе Сорок. Генерал Алларт не решился сразу идти через пустынный край в Яссы на соединение с Шереметевым, а принялся вместо этого укреплять Сорокскую фортецию, выдержавшую в своё время, при короле Яне Собесском, долгую турецкую осаду. Правда, валы старой крепости полуобвалились и заросли травой, но зато сапёры открыли знатные подземные погреба для хранения пороха и бомб, через Днестр быстро были наведены два понтонных моста, солдаты углубили и почистили ров, споро исправили разрушения на валу. Генерал Алларт, хотя и был выходцем с прусской службы, почитал себя учеником славного французского фортификатора маршала Вобана. Как учёный генерал-инженер, Алларт полагал, что без сильных фортеций на Днестре, обеспечивавших ретираду и служивших тыловыми базами для войск, нельзя начинать кампанию в Молдавии.

– У великого Вобана была своя система крепостей, а я создам на Днестре свою систему фортеций! Без сильных тет-де-понов* нам нельзя входить в Молдавию. Думаю, это понимает и старый лис Шереметев – неслучайно он застрял в Яссах и ждёт царского повеления! – разъяснил Алларт генералам и адъютантам свою стратегическую аксиому. Впрочем, даже если бы он и вздумал двинуть свои войска к Яссам, то не мог это сделать из-за нехватки провианта. Даже сухарей осталось у солдат от силы на три дня, а в Яссах, как писал Шереметев, «тоже было зело голодно».

В результате остановки Алларта русская армия в самом начале кампании оказалась разделённой на две части и её авангард под командой Шереметева и Михайлы Голицына, оказавшись без поддержки главных сил, как бы повис в воздухе. Это было очень опасное положение, прибывший в Сороки со своей дивизией Аникита Иванович Репнин настаивал на скорейшем подкреплении авангарда. Алларт не соглашался. Меж генералами начался спор, который они так и не смогли сами решить. Все ждали царя.

Пётр меж тем вместе с Екатериной осматривал крепость Каменец и знаменитое ущелье-колодец реки Смотрин. Глубина того ущелья завораживала, сказывали, многие самоубийцы падали в тот колодец.

– Встречался я в Лондоне с одним приезжим из Америки, – рассмеялся сопровождавший царскую чету Яков Брюс. – Так вот, он говорил, что там в Скалистых горах есть такие же ущелья: бросишь в реку камень, а всплеска не услышишь, глыбь!

– Так то Америка, горы, а здесь кругом степь и вдруг этакая пропасть... Ой, не могу! – У Екатерины закружилась голова, и она отшатнулась на царские руки.

Пётр поддержал сильно, надёжно, спросил ласково:

– Высоты испугалась?

В ответ получил признание: похоже, она снова на сносях. Но когда стал уговаривать уехать в Москву для спокойствия, Екатерина нежданно заупрямилась:

– В сей поход сам Бог меня посылает! И чувствую, буду в сём походе я тебе потребна! Мне о том сон был!

Как старый моряк, Пётр был суеверен: о сне расспрашивать не стал, а Екатерину взял с собой в поход.

Словно улучив час его прибытия в армию, со стороны молдавской степи показалось огромное пыльное облако, которое постепенно перемещалось к сорокской фортеции. Генерал Алларт, приняв облако за приближающуюся татарскую орду, приказал солдатам своей дивизии встать во фрунт на крепостных валах, и горнисты уже протрубили тревогу, как вдруг из облака вынеслись пропылённые всадники. Впереди всех скакал, небрежно помахивая треуголкой, лихой генерал-кавалерист Ренне.

Ренне ещё не успел отдать рапорт царю, как всё разъяснилось: из облака послышалось блеяние огромного стада – это драгуны Ренне пригнали в Сороки шесть тысяч овец. Чего-чего, а мяса отныне войску хватало!

– Славный подарок к моему приезду! Спасибо! – Пётр от души обнял лихого кавалериста.

В тот вечер, впервые за много дней, в русском лагере загорелись костры и солдаты получили горячую пищу.

– Вот приехал господин бомбардир, Пётр Алексеевич, и всё поправил!

Идя на военный совет, Пётр слышал, как весело переговаривались солдаты у костров. Эта солдатская вера обнадёжила боле всяких политических расчётов.

Военный совет был собран в доме коменданта фортеции, занимаемом генералом Аллартом. Адъютанты учёного генерала аккуратно развесили карты, укрепили схемы и таблицы.

Алларт, высокий, сухопарый пруссак, педантично разъяснял свою систему, выговаривая резко, с обычным своим высокомерием:

– Господа, Совет! Я учредил ныне в Сороках отличный тет-де-пон, укрепил фортецию и обеспечил тем вход в Молдавию с севера. Теперь потребно занять Могилёв-Подольский и сделать там ещё один тет-де-пон. Так, создав вход в Молдавию с востока, мы получим систему крепостей и можем, опираясь на оные, спокойно поджидать турок на Днестре и дать им генеральную баталию у любого тет-де-пона!

– Но Бендеры, батенька мой, тоже, чаю, у турок преизрядная фортеция! А повяжут нам турки руки под Бендерами долгой осадой, так визирь и ударит нам с тыла, как король Каролус под первой Нарвой. Что тогда? Ведь шведский король ныне сам при турках обретается. А он горазд советы давать! – заметил осторожный Аникита Иванович Репнин.

– После неудачной для генерала Репнина головчинской акции была уже полтавская виктория! Но генерал Репнин всё ещё битого шведа опасается... – съехидничал Алларт.

Однако на замечание об опасности долгой осады Бендер Алларт ответа не дал, и Пётр про себя то отметил.

– Разумный генерал старается видеть все опасности, и близкие, и далёкие, а генерал Алларт не видит даже, сколь опасно и дале сидеть в Сороках, бросив наш авангард на произвол судьбы в Яссах! – вскипел меж тем Аникита Иванович.

Все зашумели, поскольку разрыв армии на две части становился всё опаснее по мере движения османов за Дунай.

– Полагаю, надобно отозвать войска фельдмаршала Шереметева в Сороки и здесь ждать турок! – На этот раз Алларт обращался прямо к царю.

– Возможно, по воинскому размышлению сие и разумно, но по великой политике неумно и бестолково, – вмешался вдруг в генеральский спор канцлер Головкин. И, обращаясь ко всем, пояснил: – Оставаясь в Сороках, мы, для начала, оставляем на съедение туркам нашего открытого союзника молдавского господаря Кантемира; другое, прямо предаём восставших в расчёте на наш дунайский поход сербов и черногорцев; третье, открыто упускаем дружбу болгаров, греков и иных христиан. И потом... – Гаврила Иванович вдруг хитро прищурился и привёл самый неожиданный довод: – За сей скорый поход говорят нам, господа генералы, сами звёзды и знамения небесные. Вот послушайте, что пишет из Царьграда некий мудрый человек Францишек Баровиер! – Головкин не без торжества развернул письмо и зачитал внятно: «А в 13-й день похода визиря явися на небеси звезда с хвостом, к северу висящая, и стала прямо под самым Царьградом в превеликом сиянии. Потом претворися звезда в великого змия, а из змия в великую булаву железную, которая, немного постоя, бысть невидима. Турки рассуждали то в великое таинство, обще глаголя, что Царьград будет поборен и взят!» — Гаврила Иванович обвёл взглядом лица изумлённых генералов и заключил не без таинства: – Сей мудрец вам советует: «Пробудитесь ныне спящие, яко и небесные знаки призывают вас!» — Канцлер прямо обернулся к царю.

Но Пётр хмыкнул:

– Сие чепуха! Бредни старомосковские! Но иное дело расчёт политический....

– Дозволь мне слово сказать, государь! – выступил вдруг молодой, загорелый, весёлый Ренне. После счастливого набега в молдавскую степь он принёс, казалось, на совет не только запах степных трав, но и воинскую удачу. Оглядев всех смеющимися глазами, драгун напрямик спросил генералов: – Да ведаете ли вы толком, господа, что за страна лежит там впереди, за Днестром? – Генералы молчали, и Ренне ещё увереннее продолжил: – Вы видите с валов Сорокской фортеции только голую степь, объеденную саранчой. И то правда: все поля, почитай, до Ясс поела саранча. Но дале к югу совсем иная картина: изобилие трав и фуража для коней, тучные стада овец, а в Валахии у Бранкована склады ломятся от довольствия! Главное же – за Днестром нас ждут дружественные народы. Молдаване уже сейчас прямые нам помощники, как я сам в походе увидел. А будем дале сидеть в Сороках, дождёмся подхода везиря и станем биться спиной к реке, как под первой Нарвой. Аникита Иванович ведь не шутил, когда говорил, что у турок ныне великий советник – король Каролус. А он-то умеет бить войско, прижатое, своей же глупой стратегемой, спиной к реке. Потому считаю, – Ренне обернулся к Петру, – поспешать нам в Яссы и немедля соединиться с авангардом! Оттуда предпринять смелый марш на Дунай! Чего нам турок бояться – пусть они нас боятся! И к чему нам три входа в Молдавию, ежели нас туда сам молдавский господарь зовёт и вся граница открыта?!

– Верно говоришь! – Пётр поднялся во весь свой огромный рост и твёрдо приказал: – Впредь не мешкать! Завтра же выступаем и идём в Яссы на соединение с Шереметевым! И боле в рассылки регулярных войск не посылать, а разосланные собрать и действовать сообща!

Принимая это решение, Пётр уже имел письмо от полковника Милорадовича о том, что Сербия, Черногория и Македония поднялись против турок, «как при древних сербских царях и королях». Знал он и то, чего не знали его генералы: двадцать тысяч австрийских сербов, невзирая на запреты венского кабинета, выступили с оружием в руках к Дунаю на соединение с русской армией. Всё ещё верил царь и Бранковану, имевшему тридцатитысячное войско и огромные склады с провиантом (посланцы от господаря Валахии постоянно зазывали русских на берега Прута). И, наконец, в Яссах поджидал новый союзник Кантемир, открыто ставший на сторону Петра и выставивший десять тысяч лёгкой конницы. Казалось, и впрямь поднимаются все Балканы, бросить на растерзание османам многочисленные христианские и славянские народы Пётр просто не мог.

Прутский поход 1711 года по самому своему направлению был первым балканским походом России. С него началась та вековая русская политика, которая после многих войн и обильной крови, пролитой в тех войнах русскими воинами, прямо помогла освободиться из-под турецкого ярма всем балканским народам. И, принимая на совете в Сороках решение двинуться на Дунай, Пётр принимал не столько тактическое, сколько политическое и стратегическое решение на два века вперёд. Он был в этом походе первопроходец. Ибо впервые после дружин великого киевского князя Святослава русская армия шла к Дунаю.

Если в штабах ещё долго судили и рядили: правильно или ошибочно решение царя идти к Яссам (большинство генералов-немцев поддерживало Алларта и считало сей марш ошибочным), то для армейских офицеров и рядовых солдат новый поход сразу принёс великие напасти и тяготы. Они начались тотчас же, как только войско покинуло утопающую в садах долину Днестра и вступило в степь, похожую на чёрную пустыню. Не только поля, но и редкие в степи рощи и дубравы стояли оголённые, словно по ним прошла коса смерти.

Под жгучим солнцем, задыхаясь от жары и пыли, драгуны шли впереди пехотных колонн. Роман разрешил солдатам не только снять кирасы и каски, но и раздеться до нательных рубах.

Вдруг проводник-молдаванин (из тех, что присланы были из Ясс Кантемиром) указал на маленькую чёрную точку на горизонте и горестно молвил:

– Саранча!

Не прошло и получаса, как точка, всё разрастаясь, превратилась уже в стремительно двигавшуюся и закрывающую полнеба жужжащую тучу.

– Саранча! Саранча! – с ужасом пронеслось по войскам, а туча вдруг пропала: саранча села на огромное, покрытое камышом болото, мимо которого проходили драгуны. Когда же саранча поднялась и улетела, болото стало обугленным и чёрным – зелёный камыш был обглодан до корней.

Роман, подскакавший вместе с проводником к болоту, чтобы напоить коней, увидел, что вода в болоте стала похожа на чёрную жижу. Аргамак Романа брезгливо фыркнул, отказываясь пить эту воду.

Если первым бедствием была саранча, то вторым несчастьем для русского войска в сём переходе были безводие и великая сушь.

Немногие командиры, подобно Брюсу, догадались взять с Днестра бочки с водой. Вскоре болотной жижей перестали брезговать и люди, и лошади. Воды те оказались «зело вредительны, сущая отрава», и в армии, особливо среди рекрут, открылся жестокий кровавый понос. На всём многовёрстном пути от Сорок до Ясс, особенно на последнем участке, лежали тысячи солдат, поражённых зноем, безводием и кровавым поносом. Шедшая в арьергарде армии дивизия Репнина подбирала больных и складывала их на повозки. Надобно отметить, что Репнин, извещённый Петром о безводии, предусмотрительно захватил в своём обозе бочки с пресной водой, и потери в людях и падеж лошадей был в его дивизии намного меньше, чем у Алларта и Вейде.

Жара и зной были третьим бедствием того похода. При июньской погоде пить хотелось поминутно. Только старые солдаты знали правило, что чем больше пьёшь, тем больше хочется, и пытались преодолеть жажду. Что же касается рекрутов, то многие из них пали от солнечного удара. В конце перехода всем солдатам разрешили идти в одних нательных рубахах, обмотав головы рушниками на манер турецких тюрбанов, так что войско на подходе к Пруту приобрело самый пёстрый и нестройный вид.

Всё же солдаты за пять дней прошли многовёрстный путь, и вот уже блеснула вдали серебряная полоска реки. Когда Брюс подскакал к реке, быстро несущей свои не серебряные, как виделось издали, а мутные воды и спросил проводника её название, тот ответил кратко: