Текст книги "Другие люди"

Автор книги: Сол Стейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Глава 12
Томасси

Когда мы вошли в ресторан, Майкл помахал мне рукой из-за стойки и поспешил навстречу, чтобы проводить нас к угловому столику, подальше от суеты в центре зала.

Походка у Майкла Дичрополиса уже не такая легкая, что прежде. Располнел он на своей же удивительно вкусной еде, но его темные глаза пребывают в непрерывном движении, дабы предугадать возможное желание своего гостя.

Здороваясь с нами, Майкл обежал Франсину взглядом с ног до головы. Он, несомненно, заметил, что она намного моложе тех женщин, что я обычно приводил к нему.

– Добро пожаловать! – воскликнул Майкл, словно только и ждал ее прихода. Отодвинул стул, а когда она начала садиться, подсунул его под Франсину, да так аккуратно, словно садилась она не на стул, а на его руки.

– Это мисс Уидмер, Майкл, мой клиент.

– Я рад, что теперь она и мой клиент.

Тут боковым зрением Майкл углядел три пары, входящие в зал, и поспешил к ним, пообещав, что вернется, как только усадит «своих посетителей». Мы, разумеется, проходили по категории гостей.

Я рассказал Франсине, что Майкл назвал свой ресторан «Акрополис», потому что американцы, конечно, не запомнят его фамилии, а вот название ресторана будет ассоциироваться у них с Акрополем. Но, к неудовольствию Майкла, большинство постоянных клиентов называли ресторан «Аннаполис». [13]13
  Аннаполис – столица штата Мэриленд, примыкающего к штату Нью-Йорк.


[Закрыть]

Меня всегда интересовало, а что заставляет людей заниматься тем или иным делом. Некоторые рестораторы в частных беседах заявляли, что ими движут только экономические мотивы. Ресторанному бизнесу не грозит спад: люди должны есть. Утверждение это, разумеется, не соответствует действительности. Людям совсем не обязательно есть в ресторанах, и в периоды экономической депрессии рестораны, за исключением дешевых столовок-забегаловок, прогорают. Настоящим рестораторам, которые обрастают постоянной клиентурой, как и их повара, важен сам процесс: приготовить пищу, подать ее на стол, посмотреть, как гости с аппетитом поглощают ее. В мире еды эти греки и итальянцы, что еврейские мамаши: ешь, ешь,как бы говорят они, все приготовлено специально для вас.Представьте себе, каким бы был Ближний Восток, если бы его не заполонили эмигранты, полагающие едой кусок мяса, вареный картофель и подсахаренный салат из шинкованной капусты.

Размышления мои никто не прерывал, а покончив с ними, я заметил, что Франсина внимательно вслушивается в греческую музыку, негромкую, способствующую поглощению пищи, а не отрывающую от еды. Как грациозно поворачивала она голову.

Едва нам принесли коктейли, у стола вновь возник сияющий Майкл.

– Так что ты предложишь нам сегодня, Майкл? – спросил я.

– Я бы рекомендовал амброзию моря.

– Ты уверен, что эта амброзия не осталась у тебя с прошлой пятницы?

Майкл, словно в ужасе, замахал руками.

– Разве я посмел бы предложить лучшему адвокату Америки рыбу, недоеденную пять дней тому назад? Неужели я жажду попасть в тюрьму, потерять репутацию?

– Майкл, никто не подавал на тебя в суд?

– Никогда!

– И никто не жаловался на качество еды?

– Жаловались, что ее мало.

– Майкл, расскажи нам о своей амброзии.

– Да, ваша честь.

– Так обращаются к судье, Майкл, не к адвокату.

– Великий адвокат должен стать великим судьей, правильно?

– Неправильно, – ответил я, поворачиваясь к Франсине.

Она смотрела мимо меня.

– Майкл, вы согласны, что лучше самому играть в бейсбол, чем судить игру?

– Ага! – кивнул Майкл.

– Судья, – продолжила Франсина, – никогда не выигрывает.

Наш хозяин, Майкл Дичрополис, почувствовал, что его глаза видят далеко не все. И сложил пухлые ладошки, словно собрался помолиться.

– Я объясню вам, что такое амброзия моря. Помпано, приготовленная по особому рецепту. Кроме меня, его не знает никто. Соус из маленьких креветок, – он разве что не чмокнул.

Майкл посмотрел на Франсину. Та кивнула, показывая, что согласна на амброзию.

– Отказаться просто невозможно, – Майкл презирал посетителей, заказывавших по меню. – Туристы, – называл он их, даже если они приходили в двенадцатый раз.

– Мне тоже помпано. И я надеюсь, что «шабли» ты уже охладил.

– Для тех, кто заказывает сегодня амброзию, «шабли» у меня идет по шесть долларов пятьдесят центов за бутылку. И зачем мне проводить столько часов за плитой, готовя фирменное блюдо, не положив на лед несколько бутылок «шабли»? Что, по-вашему, у меня, «Макдональдс»?

Последнюю фразу он произнес не без горечи. Раньше во второй половине дня к Майклу частенько заглядывала молодежь, выпить холодного пива и съесть кусок мяса, запеченного с сыром в тесте («За гамбургером можно ко мне не ходить», – говаривал он). Он знал, о чем поговорить с молодыми, когда оставить их одних. Но в соседнем квартале открылась закусочная «Макдональдс». Конечно, говорить там было не с кем, еда не шла ни в какое сравнение с рестораном Майкла, но он не мог позволить себе такие низкие цены: два доллара тридцать центов за «бигмак». И молодежь стала бывать у него лишь по особым случаям. Они предпочитали есть не так хорошо, но куда дешевле. Для Майкла дезертирство молодых стало еще одним свидетельством заката цивилизации, начавшегося с разрушения Акрополя.

– Что принести из закуски? – спросил Майкл.

– На закуску мы немного поговорим.

– Дайте знак, когда подавать горячее.

И Майкл ретировался за стойку бара.

Глядя на Франсину Непредсказуемую, я думал о Джейн. Этот вечер планировался иначе, в расчете на другую женщину. Я готовился услышать, что идет не так в ее мире, состоящем из автомобиля и одежды, а разговор этот служил лишь прологом к битве под одеялом. Эта женщина могла бы защитить диплом по любовным ласкам. Большинство женщин, я убедился в этом на собственном опыте, знают только половину того, что нужно делать с мужчиной в постели, раз уж удалось завлечь его туда. Мужчины, к слову сказать, знают и того меньше в отношении женщин. Джейн обладала мастерством проститутки без обязанностей последней. Она не изображала страсть, ей не было нужды ненавидеть мужчин. Даже к мужу она питала теплые чувства. Просто ему приходилось разъезжать по стране, а Джейн не желала спать одна. Она использовала меня, я – ее, мы напоминали двух эмигрантов, знающих лишь несколько английских слов, которые, тем не менее, регулярно встречаются в парке, чтобы поиграть в шашки.

Франсина Непредсказуемая хотела, чтобы я использовал свой талант для выигрыша ее, по моему разумению, безнадежного дела. Что искал в ней я?

Да, она могла поговорить на темы, которых не рискнула бы коснуться обычная женщина, вроде Джейн. И, если смотреть правде в глаза, мы обедали потому, что этого захотела она, а не я!

– Извините, что не смог обсудить наши дела в кабинете.

– Извинение принимается. Сама прошу извинения за то, что этим вечером испортила ваш вечер.

– Еще не испортили.

– Я все думаю, как вышло, что вы небогаты?

– Денег мне хватает.

– Хватает, это понятно, но почему вы не так богаты, как адвокаты, вроде Ф. Ли Бейли. Разве вы не хотели бы иметь особняк с бассейном, винный погреб, бильярдную, спальню в зеркалах с круглой вращающейся кроватью, вы понимаете?

– Разве вас возбуждает вся эта мишура?

– Нет.

– Почему вы решили, что мне это необходимо?

– Вы холостяк. Вам не надо тратить деньги на детей.

– У меня есть женщины.

Если она и запнулась, то лишь на секунду.

– Вы когда-нибудь покупали им подарки?

– Случалось. Иногда они покупают мне подарки.

– Из благодарности?

– Думаю, любовник я неплохой, – и я быстро сменил тему. – Я скажу вам, почему я не так богат, как некоторые криминальные адвокаты. Я придерживаюсь нескольких правил.

– Моральные заповеди?

– Я же сказал, правила. Эти адвокаты, что таксомоторы. Их может остановить любой, если в кармане много денег, а процесс наверняка попадет в газеты. Я сам выбираю свои дела. И никогда не принимаю решение, основываясь на платежеспособности клиента или внимании газетчиков.

– Да вы социалист.

– Вот этого не надо. Я делаю то, что хочу. Ни одна корпорация мне не указ. Мне не нужно идти на компромиссы. Я не буду защищать гангстера с сотней «штук» в кармане. Если, конечно, дело его не покажется мне столь интересным, что я не смогу устоять.

– И какие же дела вы находите интересными?

– Вы можете подумать, что я слишком высокого о себе мнения.

– Держу пари, вас это не остановит.

– Мне нравятся дела, в которых исход больше зависит от меня, а не от имеющихся улик. Точно так же классный хирург готов сделать операцию бесплатно, если ее сложность отпугивает его коллег. Чтобы показать себя.

– То есть дело не в деньгах?

– Я не знаю ни одного профессионала, который предпочтет деньги возможности продемонстрировать во всей красе свой павлиний хвост.

– Вы меня не убедили. Вам же известен способ, которым мужчины проверяют женщин. Согласишься ты потрахаться за тысячу долларов, за десять тысяч, за миллион? И когда, наконец, называется цифра, услышав которую, женщина соглашается, он говорит: «Я знал, что ты проститутка. И хотел лишь определить твою цену». Какова ваша цена, мистер Томасси? Возьметесь вы за шестинедельный процесс в Лас-Вегасе за шестьсот тысяч долларов?

– Вы предлагаете?

– Только проверяю.

– Проверок я не признаю.

– А как насчет того, чтобы неделю поработать на Говарда Хьюза или Онассиса за миллион?

– По какому делу?

– Мистер Добропорядочность? Да кто заплатит миллион, если от дела не несет тухлятиной?

– Вот что я вам скажу, Франсина. Эти парни разбогатели не потому, что переплачивали адвокатам или бухгалтерам. Они знают, где найти ремесленников с экономическим или юридическим дипломом. В мире полно любителей полизать задницу. Я думаю, вы отметили это в том зоопарке, где работаете.

– Я никому не лижу задницу.

– Об этом я уже догадался. Я тоже, знаете ли. Я беру то, что хочу. И делаю, что могу.

Она смутилась.

– Вы такого сказать не можете?

– Пока еще нет.

– У вас все впереди. Вы молоды.

– Мне двадцать семь.

– Именно это я и имею в виду, вы очень умная девочка. Я хочу дать вам дельный совет, хотя он и не имеет отношения к юриспруденции. Не спрашивайте мужчину средних лет, почему он не богат. В этом возрасте он или уже разбогател, или занимается чем-то другим.

– Ф. Ли Бейли и Эдвард Беннетт Уильямс знамениты. Вас это не привлекает?

– У меня хватает клиентов.

– Известность вам ни к чему?

– Среди метрдотелей? Пешеходов? Судьи меня знают. И я знаю себе цену.

– Томасси Несгибаемый. В вашей жизни нет места случайностям?

– Есть, конечно.

– Каким же?

– Вроде сегодняшнего обеда.

– Не поняла.

– Сижу вот и пикируюсь с двадцатисемилетней девчонкой.

– Хотите уйти?

– Нет.

– Лучшего комплимента я давно уже не слышала.

– Комплименты не по моей части. Давайте уясним раз и навсегда, Франсина, я что-то да значу лишь в выбранной мною сфере деятельности. И делаю то, что хочу и как мне того хочется.

– Словно остального мира не существует.

– Ерунда, я знаю, что он есть. И может заниматься всем, чем ему заблагорассудится. Я только не хочу, чтобы он копался в моих делах. Большинство людей не хотели бы попасть в тюрьму. Ни у одного нет желания оказаться за колючей проволокой концентрационного лагеря. И, однако, в своей работе они ведут себя так, словно нормы их жизни установлены чернорубашечниками.

– Вернее, белорубашечниками.

– Это одно и то же, – отмахнулся я.

– А что вы знаете о концентрационных лагерях?

– Многое.

– Вы же не еврей, не так ли? – спросила Франсина.

– Это имеет значение?

– Не знаю. Надеюсь, что нет.

– Мой отец армянин. На армянах отрабатывались методы, действенность которых в полной мере ощутили на себе евреи.

– Вы более политизированы, чем кажется на первый взгляд.

– Смотря что вкладывать в значение этого слова. Под «политикой» вы понимаете возню, которой занимается ваша ООН? Я живу так, как хочу. Вот и вся моя политика.

Я заметил официантку, которая вышла из кухни с полным подносом, направляясь к нашему столику.

– Хотите уйти? – спросил я.

– Нет, – покачала головой Франсина. – Но мне не хотелось бы лишать вас свободы выбора.

Я мог отказаться от заказа. После этого я даже мог взглянуть в лицо Майкла. Пришел час признания.

– Я выбираю. Остаюсь.

Франсина покраснела. Импульсивно я сжал ее руку своей, на секунду, не больше.

– Я начала вечер, навязав себя вам, – сказала она. – Полагаю, я очень рада тому, что пару часов спустя вы сами согласились составить мне компанию.

Извини, Майкл, но я не смог в полной мере оценить приготовленную тобой амброзию. Процесс поглощения пищи я использовал, как паузу в судебном разбирательстве: чтобы обдумать следующий ход.

Я предпочитаю знать, куда я иду. Мне нравится планировать свои действия. Великие актеры, как известно, всегда тщательно разучивали свои роли. Я – не актер. И я не знал, куда заведет меня этот сценарий.

Франсина похвалила еду. Я лишь рассеянно улыбнулся, уловив лишь общий смысл ее слов.

– Франсина, я считаю нецелесообразным начинать ваше дело, не видя пути, который может привести к успешному завершению процесса.

– По ходу дела что-то да подвернется.

– Это непрофессионально.

– Вы играете в шахматы?

– Играл. В детстве.

– Перестали?

– Да.

– Потому что не можете выиграть всех партий?

– Вы подначиваете меня?

– Я задала серьезный вопрос.

– Хорошо, вот вам серьезный ответ. В шахматах ставки недостаточно высоки. В моей игре побежденные идут в тюрьму.

– В таком случае, вас вообще не интересует спорт.

Мне пришлось сознаться, что так оно и есть.

– Меня тоже, – продолжила Франсина. – Может, нам стоит вместе брать уроки тенниса. С другой стороны, вы, возможно, потратите это время, анализируя мою психику, вместо того, чтобы учиться бить по мячу.

– Это не так. Я не смогу провести эффективного психоанализа, как в зале судебных заседаний, так и вне его, не имея необходимой на то информации. К примеру, я не знаю о вас и половины того, что необходимо, если браться за такое сложное дело, как обвинение в изнасиловании. Я бы хотел получить ваше разрешение на встречу с доктором Кохом.

– О? – моя идея, похоже, не пришлась ей по душе. – А когда мне придется встречаться с вашим психоаналитиком?

Я рассмеялся.

– Когда вы будете представлять в суде мои интересы.

– Вы когда-нибудь ходили к психоаналитику?

– Нет.

– Вы могли бы обогатить ваши знания об интервалах.

– О чем вы?

– Вы идете из одной точки в другую, заранее спланировав свой путь. Свободный поток мыслей поможет вам осознать, какова окружающая вас жизнь. Смутные воспоминания иногда оказываются весьма интересными.

– Вам не нравится мой подход?

– Мне нравятся победители.

– Так смогу я встретиться с доктором Кохом?

– Вот что меня смущает. Время, что вы проведете за разговорами, мне придется оплачивать и вам, и ему.

– Как еще я смогу узнать об интервалах?

– Хорошо, – кивнула она.

Что заинтересовало меня в большей степени, сама женщина или ее дело? Что мог сказать мне доктор Кох?

– Вам придется позвонить ему. Он принимает после рабочего дня?

– У него ненормированный рабочий день. Некоторые, полагаю, звонят ему в три часа ночи с флаконом таблеток снотворного в руке. Когда вы сможете подъехать к нему?

– В любой день после шести вечера.

Франсина встала.

– Извините, – и направилась к телефонным будкам в глубине зала.

Как только она вернулась, грациозно скользнув на стул, подали кофе.

– Он очень радовался, услышав мой голос, пока я не сказала, что звоню с просьбой принять другого человека. Вы можете приехать к нему в пятницу, в семь вечера, – она записала адрес на спичечном коробке. – Возьмите в расчет время на парковку. Это Манхэттен, знаете ли.

Появился Майкл, чтобы отругать меня за то, что я не заказал сладкого.

– Я и так объелся, – я похлопал себя по животу.

– Может, дама?

– В следующий раз, Майкл, – ответила Франсина. Обещание вернуться порадовало Майкла. Он отошел, чтобы тут же вернуться с блюдечком, на котором лежало пирожное с марципаном в дюйм толщиной. – Очаровательной даме за счет заведения.

Я подписал чек. Франсина разломила пирожное пополам, одну половинку сунула мне в рот, вторую съела сама. Музыка гремела куда громче, чем в начале вечера.

Когда мы подошли к машине, я открыл Франсине дверцу. Она удивленно глянула на меня, не ожидав, что я снизойду до такого. Честно говоря, Джейн я дверцу не открывал. Да и другим тоже.

Я сел за руль, пристегнулся. Франсина, которая не пристегивалась по пути в ресторан, последовала моему примеру.

Я протянул руку и нашел ее, на секунду, не больше. Она не отдернула руку, но осторожно высвободила.

– Будем сидеть или куда-нибудь поедем?

Я вставил ключ в замок зажигания, но не повернул его. Из темного салона «мерседеса» мы наблюдали за парой средних лет, вышедшей из ресторана. Мужчина и женщина шли к автостоянке, рядом, но с таким видом, будто не знают друг друга.

– Готов спорить, они женаты, – нарушил я тишину.

Женщина села за руль, мужчина – рядом с ней.

– А почему она ведет машину? – спросила Франсина.

– У него отобрали водительское удостоверение. Авария. Управление автомобилем в нетрезвом состоянии.

– Может, она просто лучше водит машину.

– Будь у него удостоверение, за руль все равно сел бы он.

– Может, он так и не научился водить машину.

– Если он американец, научился.

– Вы очень уверены в себе.

– В некоторых вопросах, да.

– А в чем нет?

– В вас.

Я включил радио, из приемника полилась классическая музыка.

– Бранденбургская симфония, – определила Франсина.

– Какая?

– Точно не скажу.

– Я тоже не знаю.

– Вы очень вкусно накормили меня, благодарю.

– Майкл – милый человек. Спасибо вам за чудесный вечер.

Сидя в машине, мы слушали Баха. И свои мысли. Хотелось бы мне знать, о чем думает она.

– Странно это, – не выдержала она. – Сидишь привязанный и никуда не едешь.

– Отвезти вас к вашей машине?

– За ночь с ней ничего не случится. Глупо давать такой крюк. Я ночую у родителей. Утром мама отвезет меня туда, после того как посадит отца на поезд.

– То есть вы хотите, чтобы я отвез вас к дому ваших родителей?

– Я бы осталась в своей квартире, если б у меня был вооруженный охранник.

– Оружия у меня нет.

– Неправда.

– Вы любите играть словами.

– Да. Как и вы.

– Похоже на церемонию бракосочетания.

– Видите, вы тоже любите эту игру. Вы никогда не подумывали о женитьбе?

– Однажды, в молодости, когда сделать аборт было трудно и опасно.

– И чем все закончилось?

– Она встретила другого парня, они куда-то уехали и поженились.

– То есть у вас где-то есть ребенок?

– В этом я совсем не уверен.

– Разве вам это безразлично?

Я завел двигатель.

– Вы нарастили себе толстую кожу.

– Зато я не мерзну холодными вечерами.

Она подняла руку, словно хотела коснуться меня.

– За личиной адвоката, которую вы носите, возможно, прячется хороший человек.

– Я в этом сомневаюсь, – и я выключил радио.

– Пожалуйста, оставьте музыку.

Вновь зазвучала музыка, только куда громче. Наверное, я вел себя глупо.

– Вы знаете, где живут мои родители?

– Вам придется показывать дорогу.

– Когда мы приедем, вы зайдете со мной в дом? – на этот раз она-таки коснулась меня, на какое-то мгновение.

– Едва ли это будет уместно. А может, сначала заедем ко мне? Выпить по рюмочке?

– Я не ханжа, – ответила Франсина, – но я еще от этого не отошла.

– От чего?

Внезапно она рассердилась.

– От того, что послужило причиной нашего знакомства.

– Козлак, – кивнул я.

– Да.

– И теперь вы злы на всех мужчин?

– В некотором роде.

– Справедливо ли это?

– Дело не в справедливости.

– Вы хотите сказать, что, если бы не случившееся, вы могли бы поехать ко мне сегодня?

– Могла.

Победно гремели звуки симфонии Баха.

– Никогда не знаешь, чего от вас ждать, Франсина. Иногда вы очень самоуверенная, а иной раз…

– Что?

– Такая ранимая.

– Совершенно верно. Это я. Самоуверенная и ранимая. Вы думаете, эти качества не сочетаются?

– Я знаю, что сочетаются.

– Вы тоже бываете ранимы, адвокат?

– Когда?

– Сейчас.

Я рванул «мерседес» с места излишне быстро, в визге шин выехал с автостоянки на дорогу.

– С чего это вы так торопитесь?

Я не ответил.

– Вы боитесь своих чувств? – после паузы спросила она.

– А вы нет?

– У вас злость в голосе.

– Я не хотел, чтобы она слышалась.

Я чуть снизил скорость. В точности выполнял ее указания. Когда мы свернули на подъездную дорожку к дому ее родителей, я почувствовал, как навалилась усталость. В холле горел свет.

– Вы хотите поскорее уехать? – спросила она.

Руки мои вцепились в руль.

Она вышла из машины. Я развернулся до того, как ей открыли дверь.

Умчался я, как после любовной ссоры, а ведь мы даже не были любовниками.

Глава 13
Кох

Я думал о фамилии Томасси. Никогда такой не слышал. Джорджем мог быть кто угодно. Георг, Джорджио, Жорж, Георгий, Джорджес. В Англии королей звали Георгами. Джорджи встречались во всех континентах. В тридцатые годы, будь Томасси актером, как бы назвали его киношники? Джордж Томас? Это теперь они сохраняют настоящие фамилии. Джордж Сигал. Украшают бамперы наклейками с иностранными флагами. Мои предки приехали из других стран, чем и гордятся, бросая вызов миру англосаксов, чьи дочери шныряют меж греков, итальянцев, евреев, кем угодно, в поисках необычных генов. Великий Боже, Ты манипулируешь нами, исходя из какого-то плана, цель которого дать нам нового еврейского Младенца, спрятанного в просе шиксой [14]14
  Шикса – нееврейка (идиш, разг.).


[Закрыть]высокого происхождения. В Сикстинской капелле всегда толчея. Ученые приводят детей посмотреть на Бога и Адама. Они смеются? Они говорят, что это период расцвета живописи? Не говорят? Они объяты благоговейным трепетом.

Гюнтер, сказала бы Марта, будь она жива, ты готов объявить себя неудачником. Ты все еще меряешь себя критериями своей матери: иди в мир и прославься в нем, если тебе в голову пришли интересные мысли, запиши их, опубликуй статью, даже книгу, поделись ими с людьми. Она требовала успеха, дабы имя, которое она дала своему сыну, узнавали. Гюнтер, сказала бы Марта, допустимо быть дилетантом, если тебя это устраивает, нет беды в том, что ты покинешь мир, не оставив взамен ни внуков, ни книг. Достаточно просто жить. Марта, сердце мое плачет, мне так хочется верить тебе! Не моя мать подзуживает меня сейчас, я сам говорю себе, что мне шестьдесят и в моем распоряжении не так уж много времени, чтобы оставить после себя след.

Таким вот я предавался размышлениям, когда в дверь позвонили, и я пошел встречать Томасси. Я не хочу принимать его в кабинете, где беседую со своими пациентами. Поэтому предлагаю ему сесть в удобное кресло в гостиной. Он смотрит на меня, я – на него, два представителя одного животного вида, но разных пород, живущих в одном лесу, но встретившихся впервые.

Ему, я вижу, чуть больше сорока. Полное отсутствие акцента, то есть он или родился в Америке, или приехал до того, как ему исполнилось двенадцать. Похож на грека, но гораздо выше ростом, в движениях его чувствуется сила, такому лицу я могу только позавидовать, это человек, который знает, как постоять за себя.

– Сколько у нас времени? – спрашивает он.

– У вас – лет двадцать пять, у меня – десять.

Лишь секунда требуется ему, чтобы понять, что я веду отсчет от сорока лет, и он смеется.

– У вас хороший смех, – говорю я.

– По сравнению с каким?

– С плохим смехом, призванным показать, что смеющийся презирает вас или сказанное вами. Хороший смех – быстрая, естественная реакция, внешнее проявление радости, веселья. У вас хороший смех.

– Благодарю, – кивнул Томасси. – Мы привыкли к тому, что прием у психоаналитика длится пятьдесят минут. Мне этого времени может не хватить. У меня к вам много вопросов.

– Я в полном вашем распоряжении. Вы сами никогда не обращались к психоаналитику?

– Нет.

– Извините, я не собирался вторгаться в вашу личную жизнь. Просто хотел узнать, допустимо ли использовать в нашем разговоре наши специальные термины. Вы с ними знакомы?

– Да. Даже необразованный свидетель, дающий показания, знает, что его подсознательные обмолвки и оговорки имеют значение.

Я кивнул.

– Прежде чем мы начнем, вас не затруднит ответить на один вопрос? Меня гложет любопытство. Томасси. Я никогда не слыхал такой фамилии.

– Она армянская. Томассян. Я лишь сократил ее.

– Почему?

– Чтобы люди гадали, кто я такой. Кох – немецкая фамилия.

– Я еврей.

– Один мой знакомый много месяцев искал психоаналитика-нееврея.

– Антисемит?

– Полагаю, он рассчитывал, что христианин окажется более снисходительным.

Я не мог не рассмеяться.

– Полагаю, это тоже хороший смех, – прокомментировал Томасси.

Что удивительно, он мне понравился. Я-то полагал, что адвокаты все одинаковые, как человек, никогда не встречавшийся с евреями, думает, что они на одно лицо.

– На долю армян выпало много страданий.

– Большинство людей даже не знает о существовании такой нации.

– Они были первыми христианами. И внесли этот крест в двадцатое столетие.

Я вздохнул.

– Турки были ничем не лучше нацистов.

– Отнюдь, – покачал головой Томасси. – Они не были лицемерами. Никаких Бетховенов, Кантов, претензий на высшую цивилизацию. Они ненавидели нас, а потому хотели убить всех. Просто и без затей. Но, так или иначе, доктор, я пришел не для того, чтобы обсуждать беды нашего мира. Я хочу понять, как помочь…

– Разумеется, мисс Уидмер.

– Франсине.

– Да, давайте называть ее Франсина. Она попросила вас добиться наказания насильника, вторгшегося в единственное отверстие, чувствительность которого пробуждается лишь с разрешения хозяйки.

Мои слова вызвали у Томасси недоумение.

– Уши слышат, как только их достигает звук, – объяснил я. – Глаза, когда открыты, видят. Нос постоянно чувствует запахи. Влагалище требует входного билета.

– Доктор Кох, если это ваша обычная манера разговора, я никогда не попрошу вас выступить свидетелем в зале суда.

– Великолепно. Я уже чего-то добился.

– Франсина полагает, что стала жертвой серьезного преступления, но многие мужчины не могут этого осознать.

Я вновь вздохнул. Франсина с ним поработала.

– Мы насилуем друг друга тысячью способами, причем многие заканчиваются смертельным исходом, но лишь одна категория изнасилования квалифицируется как тяжкое уголовное преступление. Женщины недооценивают свое влияние на закон.

– Вы думаете, доктор, что она из мухи раздувает слона?

– Нет. Но надо знать женщину, чтобы понять, что означает для нее это происшествие. Сварить вам кофе?

Томасси ответил, что предпочел бы виски с содовой.

– Я составлю вам компанию, хотя и не любитель спиртного, – налив нам по бокалу, я продолжил: – Франсина – фанатик, то есть будет бороться за идею до конца. Решимости у нее хватит. И мужества.

– Если можно, объясните поподробнее.

– Объяснения – это по моей части. Ими я грею свою душу. Она интересуется политикой в широком смысле этого слова, как и многие молодые женщины в наши дни. И где она находит работу? В самом заметном учреждении, где власть бессильна. Во вражеском лагере, в Организации Объединенных Наций. Там она, наверное, подрывной элемент, или может им стать. Вы не находите, что она подрывной элемент?

– Согласен. Я также нахожу ее привлекательной женщиной.

Он тоже?

– Для адвоката, как и для врача, это недостаток.

– Это точно.

– Что привлекает вас в ней?

– Я бы не хотел отнимать у вас время.

– Ничего, ничего, говорите.

– Решительность. И, как вы и сказали, мужество.

– Агрессивные качества обычно ассоциируются с мужчинами, – я помолчал. – Так чем, вы думаете, я могу посодействовать в ее деле?

Томасси раскурил трубку, дабы выиграть время на раздумье. Едва ли он мог позволить себе такую роскошь в зале суда. Там в ход шли другие приемы. Он мог прогуляться к своему столику за блокнотом. Или просто пройтись взад-вперед перед присяжными.

– Позвольте мне очертить круг стоящих передо мною проблем. Мне будет нелегко убедить окружного прокурора просто заняться этим делом, не говоря уж о том, чтобы вынести его на Большое жюри.

– Почему?

– Из-за отсутствия убедительных улик. Так много дел об изнасиловании заканчивается ничем, потому что доказать, что изнасилование имело место, практически невозможно.

– Как и любовь. Вы когда-нибудь влюблялись?

Кох, Кох, хватит играть с опасными вопросами.

– Продолжайте, – быстро добавил я. – Напрасно я вас перебил.

– Если вам принадлежит какая-то вещь и кто-то берет ее у вас, а вы можете доказать, что она ваша, что больше ее у вас нет, так как находится она у обвиняемого, а вы говорите, даже если тому нет свидетелей, что не давали разрешения взять ее, с присяжными не возникнет никаких трудностей.

– Я понимаю. В случае изнасилования все обстоит иначе.

– Я не могу представлять это дело перед Большим жюри. Я должен подвигнуть на это окружного прокурора. Но убедить Большое жюри в том, что преступление совершено, всего лишь первый этап. После которого предстоит отбор двенадцати граждан: они и вынесут решение. Прокурор захочет ввести в состав присяжных побольше женщин, потому что им знаком страх перед изнасилованием, а потому он может рассчитывать на их сочувствие в отношении Франсины. Но адвокат защиты предпочтет мужчин, большинство которых в той или иной степени принуждали женщин, пусть своих жен, к совокуплению. Прокурор в конце концов сдастся и согласится на мужчин, у которых есть дочери возраста Франсины. Адвокат защиты будет проталкивать мужчин постарше, консервативных взглядов, лучше бы не имеющих дочерей, которые автоматически полагают, что любая симпатичная женщина по натуре кокетка. Тот факт, что она не носит бюстгальтера, будет расценен как провокация. А узнав, что ей двадцать семь и она не замужем, такие присяжные уж точно решат для себя, что она гулящая. По новому закону адвокат защиты не имеет права задавать вопросы, касающиеся ее сексуальной жизни, но что это меняет? Ее образ жизни и так будет предельно ясен для всех, и это не повышает наши шансы на успех. Но самое трудное для меня другое. Я смогу лишь суфлировать из-за кулис. А на сцене будут соперничать прокурор и адвокат защиты, народ против обвиняемого. В качестве ее адвоката я обречен на пассивную роль. И могу лишь подносить снаряды прокурору. Вы понимаете, в каком я трудном положении?

Я кивнул.

– И вот какой я вижу раскладку сил. Меньшей части мужчин, – Томасси посмотрел на меня, – нравятся умные, даже агрессивно умные женщины.

– Равные соперники на поле жизни, – вставил я.

Томасси это понравилось.

– Однако шансы на то, что среди присяжных окажется больше одного-двух таких мужчин, невелики. Наоборот, преобладать будут другие мужчины, адвокат защиты будет бороться за них как лев, представители рабочего класса или среднего, вышедшие из рабочих. Мужчины, уверенные в том, что место женщины на кухне и они – существа второго сорта. Подмять женщину под себя для них дело естественное, и не только в постели.

– Да, – кивнул я, – но эти мужчины отнюдь не психопаты-насильники. И поведение Козлака достаточно ясно. Он защищает свое мужское «я», насилуя женщину, которая вроде поднялась выше, чем он. Если я вставляю свой пенис в королеву, она мне уже не королева, а ровня. Я возвысился сам, принизив ее.