Текст книги "Другие люди"

Автор книги: Сол Стейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

– Нет, – отрезала я.

Он тут же убрал руки.

– Ты мне нравишься. Но не в этом смысле.

Он так напоминал побитую собаку, что мне хотелось погладить его по головке и поцеловать в лоб.

И «косячок» я ему не передала.

– Хватит, если тебе садиться за руль.

– Тогда я, пожалуй, поеду, – вздохнул добрый Билл.

– Пожалуй. Я прекрасно провела с тобой время.

– Спасибо за вино. И за… – он указал на «косяк», который я все еще держала в руке. И смылся.

Я чувствовала себя таким дерьмом. Что было бы ужасного, пусти я его в свою постель, француз истолковал бы все однозначно. Секс есть секс. А Билл? Наверное, нет.

На следующий день я лежала на кушетке доктора Коха, описывая в мельчайших подробностях вечер с Биллом. Слушая свой же рассказ, я казалась себе христианской мученицей. Я чувствовала, что еще чуть-чуть, и я открою в себе нечто важное. Доктор Кох прервал мое молчание вопросом: «О чем вы думаете?» – и я ответила, что рассказываю о вечере с Биллом, чтобы вызвать у Коха ревность.

Я слышала, как тикают часы в его кабинете.

Долго он молчал. Затем тяжело вздохнул.

– Вы чувствуете вину из-за только что сказанного вами?

Я не ответила.

– Вы не сделали ничего ужасного.

Я пришла сюда, чтобы разобраться в себе, а не за отпущением грехов.Говорить с ним мне не хотелось.

– О чем вы думаете? – настаивал он.

– Ни о чем, – солгала я. – Ни о чем, ни о чем.

До смерти Марты, почти все тридцать четыре года нашей совместной жизни, по субботам, если позволяла погода, мы вместе шли за покупками. В первые годы лишь смотрели на витрины, обсуждая со всей серьезностью, какое из двух кресел больше подойдет к моему кабинету, полностью осознавая при этом, что покупать придется какое-то третье, ибо у нас не было денег на покупку мебели, предназначенной лишь для того, чтобы я мог с удобствами посидеть после рабочего дня. Но после того как я расплатился с долгами за экзамены, дающие мне право заниматься врачебной практикой и связанными с переездом в новую страну, мои заработки, за вычетом расходов на еду и квартиру, мы тратили полностью, до последнего цента. Лишенные стольких радостей в прошлом, как мы могли откладывать деньги на будущее? Мы словно доказывали судьбе, что выдержали ее удары.

И, входя в магазин, чтобы купить не предмет первой необходимости, а то, что хочется, мы радовались как дети. Я помню день, когда я и Марта разошлись вовсю, мы чувствовали себя королями, купив наш первый, от стены до стены, ковер в гостиную и коридор, чтобы заменить прежние, протертые до дыр ногами нашего сына, Курта, и его друзей, наших друзей, нами и потоком уходящих и приходящих пациентов.

Я помню, какую мы испытали радость, приобретя электрическую соковыжималку, тогда еще не придумали замораживать сок. Апельсиновый сок я пил, как американцы пьют «кока-колу», и не мог без боли смотреть на Марту, разрезающую апельсин пополам, чтобы вручную отжать сок на стеклянной соковыжималке, купленной нами за двадцать пять центов в одном из магазинов Вулворта. И Курт, ему тогда было восемь, получил от нас роскошный подарок. Мы купили ему новое пальто и костюм для игры в хоккей, зная, что он сможет носить и первое, и второе лишь один сезон.

В те дни я не знал лучшего отдыха, чем эти субботние набеги на универмаги. Когда мы ходили по магазинам, я полностью забывал о пациентах. И лишь вернувшись домой, уставший и довольный, плюхнувшись в кресло, положив ноги на оттоманку, я начинал думать о Пациенте номер один, Хиггинсе, единственном, кто мог совершить убийство в жизни, а не в мыслях. Три раза в неделю, когда он укладывался на кушетку, я с содроганием ждал его первых слов, гадая, неужели свершилось, неужели он не смог сдержать безумного желания забить до смерти другое человеческое существо? Хиггинс. Мужчина крепкий, вспыльчивый, с кулаками-кувалдами, руководил фирмой грузовых перевозок. Слава Богу, он нашел проститутку с железной задницей, которая позволяла ему лупцевать себя. Я говорил Хиггинсу, что ему следует сэкономить деньги, которые он платил мне, и почаще видеться с этой проституткой. Когда задумываешься о миллионах людей, одиноких, с отклонениями в психике, за долгие сотни лет истории человечества стравливающих переполняющий их пар в обществе проституток, этих великих актрис, понявших суть этих отклонений задолго до Захер-Мазоха или Краффта-Эбинга, мы должны склонить перед ними голову. Возможно, проституция помогла человечеству куда больше, чем медицина, здесь, во всяком случае, малые ошибки гораздо реже приводили к смерти клиента, по сравнению с хирургией или неправильно назначенным лечением.

Я понимаю, что говорю бессвязно. После смерти Марты ритуал субботних хождений по магазинам остался, но прежняя радость ушла. Что мне покупать, новый ковер, если и старый переживет меня? А потому я покупаю лампочки, пачки салфеток, туалетную бумагу, мыло, убеждая себя, что негоже остаться без столь необходимых вещей, но что скажет другой психоаналитик по поводу моих покупок? О моей тяге к хождению по магазинам, когда на самом деле покупать мне ничего не нужно. Почему я не езжу по уик-эндам навестить своих внуков? Потому что наш сын Курт женился на молодой женщине, которой без всякой на то нужды удалили матку, и я спросил, ты это сделал специально, чтобы лишить нас внуков?

Правда заключается в том, что я волнуюсь из-за Пациента номер два, о котором я думаю по уик-эндам, не потенциальный убийца, не человек, балансирующий между жизнью и смертью, обуреваемый жаждой покончить с собой, но Франсина Уидмер, причину затруднений которой я теперь понимаю, но ничего ей не говорю, вроде бы стремясь, чтобы она до всего дошла сама, а на самом деле оттягивая последнюю нашу встречу. Я не хочу, чтобы она перестала ходить ко мне, потому что влюбился в этого двадцатисемилетнего ребенка. Пожалуйста, поймите меня правильно. После смерти Марты, поддаваясь уговорам друзей, я приходил на обеды, где меня знакомили с симпатичными вдовушками, но ничего путного не выходило, я не стремился заполучить экономку, я постоянно сравнивал их с Мартой, по-прежнему живущей в каждом уголке моего сознания. Но эта молодая женщина, Франсина, абсолютно не такая, как Марта, и напрасно я старался не поддаться волнам возбуждения, накатываемым от нее, словно прибой. Мысленным взором я видел, как целую ее ладонь, в моем возрасте неприлично даже думать об этом, я должен контролировать свои желания, должен передать ее другому психоаналитику, хотя мы уже близки к успеху, но не могу заставить себя расстаться с ней. Известно ли ей о моих чувствах, спрашиваю я себя. Конечно, пациент всегда все знает. И мне куда проще жениться на одной из вдовушек, чем потакать фантазиям, навеянным этой молодой женщиной.

И вот что я вам скажу. Не так давно (к чему это, я же помню точную дату) я сидел на таком вот обеде-знакомстве у моего друга Германа, когда его неожиданно вызвали в больницу (жена Германа говорит, что такое случается постоянно), чтобы принять роды, а когда Герман перестает говорить, остается только есть. Я пытался поддержать разговор, но вдова заявила, что ей пора откланяться. Я, естественно, вызвался проводить ее, так что мы прошли несколько кварталов до ее дома, она пригласила меня к себе, я согласился, а когда мы поднялись в квартиру, она без лишних слов уложила меня в свою постель. Вдова – обычная женщина, выглядит на свой возраст, пятьдесят с небольшим, симпатичная, правда, могла бы быть и пополнее, меня переполняло желание, так что я сделал все, что от меня требовалось. Но все это время я думал о Франсине, видел перед собой ее лицо, представлял себе шелковистость ее волос, тепло кожи, ее ощущения, когда мы делали бы то-то и то-то. Вдова спросила, приду ли я к ней снова, как любовник, я ей понравился, лицо ее сияло, наши кульбиты под одеялом доставили мне облегчение, а ей – удовольствие, и я обещал позвонить, зная, что, скорее всего, не позвоню, потому что вдова наскучила мне, а я плохой актер, который не может долго играть одну роль.

А на следующей неделе, когда я бесцельно слонялся по дому, отпустив последнего пациента, зазвенел телефон. Ага, решил я, это вдова, но звонила Франсина. И с рыданиями рассказала мне, что некий мужчина надругался над отверстием, которое я боготворил. Конечно, она сказала мне другое, но в своих мыслях я именно так воспринял ее слова. Я попытался подбодрить ее, но сердце мое билось так гулко, будто преступление совершили по отношению по мне, а не к ней. Я спросил ее, была ли она в больнице, посоветовал съездить туда. Спросил, звонила ли она в полицию, велел побывать там после больницы, а потом позвонить мне, я буду ждать ее звонка (что еще мог я сделать?). Она попросила меня поехать с ней в больницу и в полицию, она хотела сразу приехать ко мне, но я отказал ей, такой уж я трус, спросил, сообщила ли она отцу, она ответила, что нет, и тут я напомнил ей о молодом человеке, с которым она встречалась, которого я презирал, наверное, из ревности. Она со злостью воскликнула, да, так она и поступит, и швырнула трубку на рычаг.

Давным-давно я нашел отличный способ снимать напряжение. На моем столе лежат три хорошо отбалансированных дротика для игры в дартс. А в стенном шкафу в кабинете висит мишень, которой я пользуюсь с незапамятных времен. Когда я беру в руки дротик и прицеливаюсь, я не думаю ни о чем другом, кроме как о движении руки, которая должна послать его точно в центр мишени. За первым дротиком следуют второй и третий. Результат сразу виден, а потому, выдергивая дротики, всегда можно убедить себя, что в следующий раз его можно превысить. Игра в дартс затягивает. Никогда не удается обойтись лишь тремя бросками. И, прежде чем успеваешь подумать об этом, напряжение спадает. Есть и другие способы восстановления душевного равновесия, но лишь этот дает возможность сразу же вернуться к работе: закрыл дверь стенного шкафа, положил дротики в коробку на столе, и ты уже в боевой форме.

В тот вечер дротики не слишком помогли мне, потому что, бросая их, я не смог полностью забыть о Франсине. В голове у меня крутились слова, с которыми я хотел обратиться к ней. Не злись, пожалуйста, не злись на меня. Я уже давно убрал дротики, когда телефон зазвонил вновь. Кавалер Франсины спрашивал, смогу ли я принять ее, несмотря на поздний час. Отказать я не смог. И в момент кризиса в памяти ее всплыла причина бессонницы. Я так обрадовался, хотя ей пришлось заплатить слишком высокую цену, чтобы понять, что же с ней происходит.

И что мне оставалось делать, раз она получила то, ради чего обратилась ко мне? Я прочитал ей лекцию, вместо того, чтобы успокоить. Таким способом я мстил ей за измену мне с юным Биллом и насильником?

После ее ухода я долго сидел в кресле, стараясь-таки понять, почему в этот вечер я не принес ей никакой пользы. Я ей не отец, не любовник, я – ее врач, я должен ей помогать, я надеялся, что не влюбился в нее, что испытывал к ней лишь сексуальное влечение и, возможно, переступил черту допустимого. Мне надо отказаться от нее как от пациента, я не мог заставить себя пойти на это, так что оставалось лишь просить в этом содействия богов в обмен на обещания, получив которые, они сделают так, чтобы пути наши больше не пересекались.

Глава 7
Франсина

Столько бестолку потраченных часов Трусливый Кох просидел, слушая, у моей головы, а в час беды, вместо того чтобы помочь мне, он отваливает в сторону, словно толстая курица, не желая ударить пальцем о палец!

О, я знаю, что сказала бы моя мать. Тебе нужна близкая подруга, чтобы поделиться с ней своими печалями. Как будто мне десять лет!

Моей близкой подругой оказался парень, очень милый человек, возможно, не понимающий, что такое изнасилование, но примчавшийся по первому зову. Я набирала номер Билла, а перед моим мысленным взором стояла толстая физиономия Коха, которую мне так и хотелось разодрать ногтями в кровь. А когда Билл взял трубку, я не смогла изгнать из голоса дрожь.

– Что случилось? – спросил он.

Я сказала Биллу. Без подробностей, одной фразой: «Меня изнасиловали».

– О, не-е-е-т, – звучало это так, будто я сообщила ему о смерти моих родителей в автомобильной аварии.

– С тобой все в порядке?

Что он хочет этим сказать?

– У тебя ничего не болит?

Какого ответа он ждет?

– Пожалуйста, Франсина, скажи хоть что-нибудь!

Тут до меня дошло, что я молчу. Я не могла связать мою ярость с моим голосом.

– Ты у телефона?

– Да, – с трудом выдавила я из себя.

– Я сейчас приеду.

Я положила трубку на рычаг, но не успела разжать пальцы, как раздался звонок. Я вновь поднесла трубку к уху, чтобы услышать голос Билла: «На дорогу у меня уйдет не меньше часа».

– Не гони. Тебя оштрафуют.

Не хватало только, чтобы он разбился по дороге ко мне.

Войдя, Билл пристально оглядел меня, словно хотел увидеть, сильно ли я изменилась.

Не смотри на меня, я подверглась насилию.

– Тебе больно?

Он не смотрит на меня.

– У тебя красная щека.

Я коснулась рукой щеки, по которой Козлак ударил меня. Щека болела.

Я показала Биллу следы от веревки на запястьях.

Он, похоже, гадал, нет ли других травм.

– И внутри все болит.

Он взглянул на меня, словно желая знать, что я подразумеваю под словом «внутри».

– В голове и везде. Пожалуйста, отвези меня в больницу.

Когда мы подъехали к больнице, Билл поставил машину во втором ряду (я сказала ему: «Тебя оштрафуют») и вместе со мной вошел в дверь с табличкой «Экстренная помощь». Мы направились к столику дежурной медицинской сестры.

– Кто из вас больной? – спросила она, прежде чем я успела открыть рот.

В горле у меня пересохло. Я потеряла дар речи. И лишь ткнула пальцем себе в грудь.

– Вы ее муж? – спросила дежурная у Билла.

Тот покачал головой.

– Тогда отойдите за белую линию.

Билл покраснел и отошел на пятнадцать футов, за белую черту, которую мы не заметили. Я чувствовала на себе его взгляд.

– Как вас зовут?

– Франсина Уидмер.

– По буквам, пожалуйста. В обморок не упадете?

– Нет, – я произнесла по буквам мои имя, фамилию, адрес, вид медицинского страхования, название фирмы, выдавшей мне страховой полис, подписала бланк, который дала мне дежурная.

– На что жалуетесь?

– Внутренние органы.

Билл пристально смотрел на мои губы, стараясь по их движению разобрать слова.

– Какие именно?

За спиной Билла уже стояли двое, нетерпеливо ожидающие, когда же освободится дежурная.

– Я не знаю.

– Мы не можем принять вас без разрешения врача и конкретной жалобы.

– Вы хотите сказать, что мне придется уйти?

– Если вы не сможете сказать, что у вас болит.

– Тогда я пошла.

Но в ту же секунду Билл оказался рядом со мной.

– У нее язык не поворачивается сказать правду. Ее изнасиловали.

Дежурная посмотрела на Билла, потом на меня.

– Это не я, – развеял ее сомнения Билл.

– Отойдите за белую линию, – распорядилась дежурная.

Повернулась ко мне.

– Почему вы сразу не сказали об этом?

– Не знаю.

– Жалоба на изнасилование, – громко произнесла дежурная, выводя те же слова на бланке.

– Поднимитесь на второй этаж, в восточную смотровую. Передадите бланк медсестре. Следующий.

Я взяла Билла за руку.

– Спасибо.

– Ему придется подождать здесь, – крикнула нам дежурная.

Бесстрастное лицо медсестры таковым и осталось, когда она прочитала запись дежурной.

– Когда это произошло?

– Этим вечером.

– Сядьте. У меня через минуту заканчивается смена. Вами займется другая сестра.

Ожидание затягивалось. Наконец меня провели в кабинет, велели снять юбку, колготки, трусики, сесть на гинекологическое кресло, вставить ноги в ременные скобы. Я делала все, что мне говорили.

Пришел врач. Мужчина моего возраста. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Он глянул мне между ног. Безо всяких эмоций. Потом на мое лицо. Наконец, на бланк, лежащий на его столе.

– Что случилось? – по голосу чувствовалось, что он куда-то торопится.

Я показала ему запястья. Красные перетяжки от веревок побледнели.

– Вам связывали руки?

– За спиной.

Я показала ему отметину на левой щеке.

– Оплеуха. Крепкая оплеуха.

Доктор повернулся к медсестре.

– Проведем обследование.

– Я приняла ванну.

– Что?

– Я ужасно себя чувствовала. Не могла не помыться. И несколько раз проспринцевалась.

– О боже! – вздохнул врач. – Мы не сможем взять образцы спермы, которые устроят полицию.

– Что вы делаете? – спросила я.

– Вычесываю ваши лобковые волосы, чтобы посмотреть, нет ли тут его.

Добычу составили три или четыре волоска.

– Похожи на ваши.

– Если вы их выдрали, то они мои.

– Я не собирался их выдирать, – он положил волоски на листок, свернул его, отдал медсестре. – Извините, но один мне придется вырвать. Для сравнения.

Он вырвал волосок и положил его на другой листок, который в сложенном виде тоже перекочевал к медсестре.

– Внутри ощущаются боли?

– Есть немного.

– Посмотрим, что у вас там.

Его манипуляции не доставили мне удовольствия.

– Разрывов и кровотечения нет.

Медсестра все записала.

– Вы не сопротивлялись? – спросил он меня.

– Я этого не хотела.

– Значит, не сопротивлялись?

– Я пыталась убежать, но он догнал меня у двери. Я пыталась отговорить его. И всякое другое.

– Что другое?

Я посмотрела на сестру, готовую записать мои слова.

– Ничего, – я вытащила ноги из скоб и слезла с кресла.

– Куда вы? – спросил врач.

– Одеваться.

– Возьмите, – он протянул мне листок, на котором что-то записал. – Это номер вашей медицинской карты. Полиция попросит его у вас.

– Врач был твоего возраста, – сказала я Биллу, садясь в машину. – Кошмар.

– Мне очень тебя жаль, – Билл обнял меня.

Рука словно и не принадлежала ему, а на моих плечах оказалась лишь потому, что того требовала ситуация.

– Думаю, он не нашел, что искал.

– А что он искал?

– Сперму и лобковые волосы. У тебя это не вызывает отвращения?

– Что ты хочешь этим сказать? – Билл убрал руку.

– Не меняет твоего отношения?

– Насчет чего?

– Ко мне.

Билл пожал плечами, не находя нужных слов.

– Меняет, не так ли?

– Пожалуй. С этим надо свыкнуться, не правда ли?

– Я ничего не делала. Сделали со мной.

– Я знаю.

– Я не легла с кем-то в постель, тут другое, ты это понимаешь?

Билл, руки его бессильно лежали на коленях, опять не знал, что и сказать. На него было больно смотреть.

– Куда теперь? – наконец спросил он.

– В полицейский участок на Уикер-авеню.

Билл вместе со мной прошел в дежурную часть. Я попросила сержанта пригласить полицейского-женщину.

– Зачем?

– Я хочу сообщить о совершенном преступлении.

– Каком преступлении?

– Изнасиловании.

Допустимо ли использовать этот термин, если речь идет о тебе самой?

– Второй этаж, от лестницы налево, дверь с табличкой «Детективы».

Билетер в театре, объясняющий, как пройти на бельэтаж.

– Я останусь здесь, – Билл не стал подниматься по ступенькам.

– Ты не уедешь?

– Я тебя дождусь, – пообещал Билл.

В комнате, что находилась за дверью с табличкой «Детективы», веснушчатый мужчина лет сорока, детектив, стоило мне произнести ключевое слово, достал из ящика стола чистый бланк, предложил мне сесть и ушел за женщиной, сотрудницей полиции. Возрастом она оказалась постарше детектива.

Почему,подумала я, в полицейском участке никто не здоровается, не пожимает руки?

Дама что-то сказала детективу, я не расслышала слов, и тот кивнул. Они провели меня в маленький кабинет и закрыли дверь. Детектив предложил мне сигарету. Я покачала головой. Полицейская дама примостилась у стола.

– Итак, – начал детектив, – когда произошло предполагаемое преступление?

Я ответила.

– Где?

Я ответила.

– Опишите предполагаемого преступника.

– Я его знаю.

Детектив посмотрел на меня, потом на даму.

– Должен предупредить, прежде чем вы назовете нам его фамилию, что за ложное обвинение на вас могут подать в суд.

– Даже если он виновен?

– Видите ли, мисс, не так уж часто обвиненного в предполагаемом изнасиловании удается посадить в тюрьму.

Зеленые стены кабинета давно не красили. На них остались черные отметины от спинок стульев. На одной из стен висел календарь двухгодичной давности. У потолка кое-где облупилась краска.

– Разве изнасилование не относится к категории тяжких преступлений?

Детектив коротко взглянул на даму.

– О, да, мисс, вы, разумеется, правы. Дело, однако, в том, что никто не сообщает в полицию о вооруженном ограблении, которого не было. Или убийстве. Но во многих случаях предполагаемого изнасилования на поверку выясняется, что в их основе или чистая фантазия, или добровольное согласие, а в суде дело обычно рассыпается, потому что нет свидетелей, нет улик и зацепиться не за что.

– Я не случай изнасилования, – ответила я. – Я – женщина, пришедшая сообщить о совершенном преступлении.

Детектив заерзал на стуле. Чувствовалось, что ему недостает уверенности в общении с незнакомыми женщинами.

– Пожалуйста, продиктуйте по буквам его имя и фамилию.

Я продиктовала: Г-А-Р-Р-И К-О-З-Л-А-К.

– Он живет надо мной. Кажется, ему принадлежит бензоколонка «Эссо», которая расположена неподалеку от моего дома. Во всяком случае, он там командует.

– Он вломился в вашу квартиру?

Может, мне следует говорить с ними в присутствии адвоката,подумала я. Но меня ни в чем не обвиняют, не так ли? Я пришла с жалобой, почему у меня такое чувство, будто меня загнали в ловушку?

Детектив ждал ответа.

– Я его впустила.

Вновь детектив глянул на даму. Все ясно,читалось в его взгляде.

– Он пришел занять чашку сахара.

Детектив было заулыбался, но тут же вновь стал серьезным.

– Соседи по дому часто заходят к вам, чтобы что-нибудь занять?

Мои ответы он уже не записывал.

– Такое случилось впервые.

– Вам не показалось странным, что мужчина пришел за чашкой сахара?

– Нет. Он сказал, его жена что-то готовит и вдруг обнаружилось, что кончился сахар.

– Понятно. Расскажите мне, что произошло. Придерживайтесь фактов. Что вы видели. Что вы говорили, что говорил он, что делал каждый из вас. Предположений не надо.

Я рассказала, опустив мелкие детали.

– Вы съездили в больницу?

– Да.

– Что они сделали?

– Могу я поговорить об этом с женщиной?

– Вы говорите с нами обоими.

– Но я могу поговорить с ней об этом наедине?

Веснушчатый детектив поднялся, вышел в коридор, закрыл за собой дверь. Дама села на его место напротив меня. Взяла шариковую ручку, которой он писал.

– Они искали лобковые волосы.

– Взяли образец спермы?

– Нет. Я проспринцевалась. Сначала приняла ванну, потом четырежды проспринцевалась.

– Никогда этого не делайте!

– Я же не знала. Такого со мной не случалось. Никто меня не предупреждал.

– Давайте позовем его. Он заполняет все эти бланки куда лучше меня. Он все равно увидит, что я записала. Согласны?

Я кивнула.

– Отлично, – детектив занял свое место, посмотрел на написанные дамой строчки. – Вы можете опознать предполагаемого преступника?

– Я неоднократно видела его. На лестнице. На бензоколонке.

– У вас дружественные отношения?

– С ним? Нет, мы впервые заговорили, когда он пришел за сахаром.

– Можете вы назвать какую-нибудь особую примету, которую обычно не увидишь?

– У него есть татуировка.

– Какая татуировка?

– Слово «Мэри». На плече.

– Ее может увидеть кто угодно.

– Он идет на работу и возвращается домой в комбинезоне.

– Вы могли увидеть его летом в майке.

– Летом я еще не жила в этом доме.

– Что-нибудь еще?

Я подумала о его необычно загнутом члене, о чем он сам мне сказал.

– Нет.

– Если бы вам показали фотографии шестерых мужчин, только торс, от пояса до шеи, смогли бы вы опознать его?

– Не знаю.

– Вы видели его голым, не так ли?

– Я на него не смотрела. Я перепугалась.

– Конечно, конечно. Мне просто хочется знать, найдется ли какая зацепка для О-пи. [8]8
  О. П. – окружной прокурор (сокр.).


[Закрыть]

– А пока не нашлось?

– Откровенно говоря, нет.

– Но вы обязаны что-то сделать!

– Спокойнее, мисс. Мы можем навестить мистера Козлака. Послушать, что он нам скажет. Он, разумеется, будет все отрицать. Почему бы и нет?

– Он будет знать, что я заявила в полицию. Он меня убьет, если вы не предпримите никаких мер.

– А что, по вашему, мы должны предпринять?

– Полагаю, вы можете его арестовать.

– Мне представляется, что для этого у нас недостаточно улик.

– Так что же мне делать?

– Вы уже все сделали, мисс. Обратились в полицию. Если это повторится… я смотрю на ваши показания… не принимайте ванну и не спринцуйтесь. Сразу поезжайте в больницу.

– Это единственная улика, которая здесь признается?

– Поцарапайте его, чтобы под ногтями остались частицы его кожи.

– Силы ему не занимать, он может…

– Разумеется, не делайте ничего такого, что может поставить под угрозу вашу жизнь.

– Вы хотите сказать, не мешайте ему.

Детектив промолчал.

– Я знаю, к чему вы клоните. Если я не сопротивляюсь, значит, это не изнасилование, так? Так можете вы что-нибудь сделать?!

Дама встала и положила руку мне на плечо. Тяжелую руку. Не сестры, но сотрудницы полиции.

Билла я нашла в дежурной части. Он пролистывал затертый до дыр журнал.

– Закончила? – спросил он.

– Пойдем отсюда.

Я села в машину Билла, меня била дрожь.

– Тебе холодно? – спросил Билл.

– Нет.

– Ты похожа на машину, которая сейчас развалится, – похоже, он пытался шутить.

Я не отреагировала. Несколько минут мы молчали. Первой заговорила я. Шепотом. Биллу пришлось напрягать слух, чтобы разобрать мои слова.

– Кошмар какой-то. Идешь в одно место, в другое, пытаешься что-то растолковать, а тебя просто не хотят слышать. Неужели надо орать благим матом, чтобы тебе поверили?

– Что прикажешь делать?

– Речь не о тебе. Я про полицию, врачей, прокурора.

– Ты все еще дрожишь.

– Могу я попросить тебя об услуге?

– Только скажи, я все сделаю.

– Позвони доктору Коху. Вот телефон, – я записала номер на счете бакалейщика, который достала из сумочки. – Скажи ему, что я сейчас приеду. Тебе не обязательно отвозить меня. Я возьму такси.

– Я тебя отвезу, – Билл вылез из машины и позвонил из телефонной будки на углу.

– Доктора Коха не порадовал мой звонок.

– Да нет, пациентов он любит. Просто я хочу приехать в неурочный час. Он согласился?

Билл кивнул и повернул ключ зажигания. Только потом он сказал мне, что поначалу в голосе Коха звучала искренняя тревога, которая сменилась холодностью, как только он узнал, кто звонит ему по моей просьбе.

Когда мы подъехали к дому Коха, я не сразу вышла из машины. Взяла Билла за руку.

– Спасибо тебе.

– Я тебя подожду.

– Но я могу пробыть там очень долго.

– До Уэстчестера ты на такси не доберешься. Слишком дорого. Да и не ездят здесь такси в такое время. Я тебя подожду. Хватит тебе приключений на сегодня.

Кох открыл дверь не в привычном костюме, но в сером, толстой вязки, джемпере.

– Заходите, заходите, – он вглядывался в мое лицо в поисках признаков отчаяния.

Я последовала за ним в кабинет. По привычке направилась к кушетке, но меня остановил его голос:

– Нет-нет, пожалуйста, присядьте, чтобы мы могли поговорить.

Он указал не на стул перед его заваленным книгами столом, а на два кресла у противоположной стены. Они стояли буквально впритык друг другу. Я бы предпочла, чтобы их разделял кофейный столик.

– Извините, что так поздно. Не даю вам лечь спать.

– Все нормально.

– Мне необходимо поговорить с вами, – я привыкла обращаться к невидимому Коху, а тут он сидел ко мне лицом, как любой другой человек.

Я разглядывала свои ногти, не зная, с чего начать.

– Наверное, все думают, что изнасиловать могут кого угодно, но только не тебя.

– Да, – кивнул Кох. – Точно так же воспринимают и смерть.

Я уже сожалела, что приехала к нему.

– Соберитесь с мыслями, – подбодрил он меня.

Я продолжала молчать.

– А может, вы хотите лечь на кушетку? Чтобы все было как обычно?

Да, как хорошо лежать на кушетке, вдыхая знакомый запах кожи.

– Я могу заснуть.

– Поспите, если вам того хочется.

Я думала, что не смогу уснуть под взглядом старика. Тем более, заставляя бодрствовать его самого. И все же, безмерно уставшая, я старалась ни о чем не думать, очистить свой мозг от людей и зданий, представить себе горизонт, то место, где небо смыкается с океаном, бездонную спокойную голубизну. Но внезапно голубой океан потемнел и погнал на меня огромные, в белой пене, волны.

Должно быть, я закричала.

Я сидела на кушетке, тяжело дыша, вся в поту.

– Расскажите мне, – спокойный голос Коха. – Прилягте.

– Я не могу.

– Вы боитесь?

Да, да.

– Боитесь чего?

Я купалась в поту, но во рту пересохло, а в горло словно насыпали песку.

– Что разбудило вас?

– Вода, – я бессильно откинулась на кушетку.

– Какая вода?

– Вода, в которой тонешь.

Он помолчал. Я слышала его дыхание. Нет, то было мое дыхание. Учащенное, как после бега.

– Расскажите мне об этой воде.

И я рассказала ему.

– Совсем маленькой, в три или четыре года, родители повезли меня вместе со старшими сестрами в Техас, к дяде Джиму. Я помню, как мы долго ехали на поезде до Сент-Луиса, а потом пересели на другой поезд. Техас показался мне пустыней. Иссушенная, потрескавшаяся земля. Когда мы гуляли, я всегда держалась за руку отца. Я помню очень громкие раскаты грома и ливень, обрушившийся на землю. Мы ушли довольно далеко от дома дяди и промокли насквозь. Дядя Джим что-то кричал моему отцу, отец велел маме нести меня, а сам взял за руки моих сестер, они были старше, а вода уже заполнила пересохшие русла ручейков, в мгновение ока превратившихся в бурные реки. Мама споткнулась, уронила меня, тут же подхватила вновь, а я хотела быть с отцом, но он ушел вперед с сестрами, и вдруг стало так темно, что я уже их не видела, я боялась, что мои родители на найдут друг друга, и ревущей воды. Я не сомневалась, что кто-то умрет, и мне не хотелось, чтобы умирал папа, мама или я сама. А потом ливень прекратился так же внезапно, как и начался, остались лишь потоки быстро бегущей воды, и, слава Богу, мы увидели впереди дядю Джима, который успел сбегать домой и вернуться на пикапе-вездеходе. Мои сестры уже сидели в кабине, а отец бежал ко мне и маме. Под тем ливнем погибли четыре человека, трое из одной семьи, но мы все остались живы и добрались до дому промокшие и перепуганные. Но у меня до сих пор не укладывается в голове земля, превращающаяся в бурную реку.

Доктор Кох молчал. Я слышала как тикают часы.

– О чем вы сейчас думаете? – спросил-таки он.

– Пока я не сплю…

– Да?

– Пока я не сплю, я не утону.

– Сон опасен для жизни.

– Да.

– Отсюда бессонница.

Я вспомнила, как в доме дяди Джима моя мать пела мне колыбельные в первую ночь после потопа. Я помнила, как отчаянно боролась со сном.

– Для ребенка то было ужасным потрясением, – заметил доктор Кох.

– Для всех, – поправила я его. – Моя мать долгие годы с ужасом вспоминала о том дне.

– Речь сейчас не о том. Давайте вспомним, когда бессонница проявилась особенно сильно?

– Когда я впервые надолго уехала из дома.

– То есть когда мама и папа уже не могли вытащить вас из воды.

– Звучит нелепо.