Текст книги "Другие люди"

Автор книги: Сол Стейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

Глава 37
Уидмер

Молодым человеком я бы посчитал неподходящей для дискуссии саму тему о существовании предвидения. Лазерные лучи казались лишь атрибутами комиксов. Люди летали, но не в космосе. Видите сами, та самая наука, в которую я верил, теперь превратила меня в Алису, сидящую за столом Сумасшедшего Шляпника. Нынешние молодые люди, вроде Франсины, воспринимают предвидение как само собой разумеющееся, аналогично древним грекам. Период торжества рационализма в масштабах истории длился недолго. То было благодатное время для хорошо воспитанных людей. Потом ковер выдернули у них из-под ног.

С такими вот мыслями пришел я на встречу в кабинет Лефковича, предвидя ясно и четко, что встреча эта будет иметь решающее значение. Кроме меня, Лефкович пригласил Франсину и, естественно, ее адвоката.

Прошли времена, когда невесту приводил отец, поэтому я прождал в приемной несколько минут, прежде чем появились Франсина и Томасси. Я подумал, что прибыли они, оторвавшись от разделенной на двоих подушки. Потом эту мысль сменила другая: подушка, скорее всего, лежала под ее задницей.

Мы поздоровались, но, к счастью, поговорить секретарь нам не дала, сразу перепроводив в кабинет. Лефкович, полный молодой человек, пытался скрыть пухлый животик жилеткой, но ключ «Фи Бета Каппа» [34]34
  Привилегированное общество студентов и выпускников колледжей.


[Закрыть]и цепочка, наоборот, привлекали к нему повышенное внимание. Разумеется, я отнесся к нему с предубеждением. Молодой заместитель окружного прокурора, несомненно, с политическими амбициями, скорее всего, из семьи не так уж давно прибывшей в Америку и зажившей в достатке, еврей как по внешности, так и по фамилии. С Томасси он держался подчеркнуто уважительно. Ко мне обратился «сэр», но небрежно указал на стул. Томасси, подумал я, он бы с готовностью усадил сам. Франсину он полагал в нашей иерархии последней, а потому ей достался самый крайний стул. Моей дочери, судя по всему, отводилась роль безмолвного слушателя.

Лефкович распорядился принести кофе. Я сказал, что столь серьезные совещания никогда не начинались с кофе. Томасси и Франсина тоже отказались. На этом гостеприимство Лефковича иссякло, и он ретировался за стол.

– Я собираюсь представлять обвинение в деле Козлака, – возвестил он, – и решил, что есть смысл обсудить общую стратегию. О деталях я переговорю с мисс Уидмер отдельно.

Курсант объявил себя новым капитаном авианосца.

Томасси выразил удовлетворенность тем, что Лефкович решил лично участвовать в этом важном процессе, и полюбопытствовал, на что намерено делать упор обвинение.

Лефкович обращался только ко мне и Томасси, напрочь игнорируя Франсину. Ответы его звучали хрестоматийно, словно сошли со страниц учебника. Констатация фактов, объявление состава преступления, подтвержденного показаниями жертвы и другими доказательствами, пусть косвенными, но усиливающими вышеуказанные показания. В конце он собирался потребовать наказания преступника, дабы другим было неповадно бросаться на женщин. В другой ситуации я бы позволил себе улыбнуться, но заметил, как дергается щека Томасси.

– Что ж, – он встал, – в таком случае мы можем закрыть это дело.

– Пожалуйста, сядьте, – в тревоге поднялся и Лефкович.

Они сели одновременно.

– Хорошо, – первым заговорил Томасси, – давайте смотреть правде в глаза. Если вы используете стандартный подход, какие приведены в учебниках, процесс сведется к ее слову, его слову, разумному сомнению. Мы не можем положиться на записочки, которые будем передавать друг другу в зале суда. Стратегию следует разработать здесь, использовав весь наш опыт и знания.

– Разумеется, – пальцы Лефковича теребили ключ. – Я собираюсь обсудить предполагаемый ход процесса с другими прокурорами и с мистером Канхэмом, и мое выступление будет базироваться на опыте и знаниях всей окружной прокуратуры.

– Не будем забывать о жизненных реалиях, – покачал головой Томасси. – Из всех процессов по изнасилованию обвинительным приговором заканчивается… – он замолчал, давая возможность Лефковичу назвать точную цифру.

– Ничтожная часть, – вставил я.

– Совершенно верно, мистер Уидмер, – к моему изумлению, легко согласился Лефкович. – Но, я уверен, вы понимаете, с какими серьезными трудностями сталкивается обвинение.

– Джордж, – подала голос Франсина.

Я видел, что Томасси это не понравилось. Он не хотел, чтобы его называли Джорджем в моем присутствии.

– Джордж, – продолжила Франсина, – а как бы вы вели это дело?

– Да, да, – покивал Лефкович. – Я как раз хотел задать этот вопрос.

– Вы не хотите пригласить стенографистку? – спросил Томасси Лефковича.

– Все, что мне потребуется, я запишу сам.

У меня создалось впечатление, что Лефковича злит не превосходство Томасси, но присутствие в кабинете женщины его возраста.

– Так вот, – начал Томасси, – этот процесс во многом зависит от вашей вступительной речи. Я уверен, что вы сможете перевести его на свою половину поля до того, как это сделает Брейди. Мистер Лефкович, у меня нет сомнений, что вы пришли к тем же выводам, что и я. Основной ваш тезис – насилие. В этом суть проблемы. Но прежде чем вы раскроете ее, присяжные, не без вашей помощи, должны осознать, что секс в данном процессе далеко не самое главное. Иначе мы окажемся на территории Брейди, жертва не девственница, связи с мужчинами для нее обычное дело, у нее сексуальная внешность, возможно, секс доставляет ей удовольствие, ей достаточно лишь намека, чтобы спустить трусики, короче, он сможет посеять в умах присяжных мысль о том, что она могла соблазнить Козлака, а уж после этого победа Брейди – дело техники. Мы должны с самого начала создать в зале суда атмосферу, не допускающую разговоров о сексе, вызывающих похотливые мыслишки у каждого из нас, твердо заявить о том, что главное в случившемся не секс. И судим мы насилие, а не моральные нормы.

Томасси глубоко вдохнул. Посмотрел на меня, Франсину, Лефковича. Аудитория внимала.

– А как мы этого добьемся? – продолжил Томасси. – Как мы сможем растолковать присяжным, о чем они думают на самом деле, когда им кажется, что они думают о сексе? Мистер Лефкович, у каждого адвоката есть для этого свои приемы, но, допустим, вы можете подойти к присяжным вплотную и попросить их, каждого в отдельности, вспомнить, о каком самом непристойном сексуальном извращении они слышали, какие мысли о сексе находили отвратительными. Допустим, вы заставите их прокрутить в своем сознании эти образы, вызовите те сексуальные фантазии, что отягощают их совесть. И тут же вы снимете их с крючка. Напомните им, что время от времени о таком же думает любой из нас. И никто не вправе давать оценку чьей-либо сексуальной жизни, за исключением одного случая: когда этот человек насилием навязывает свои сексуальные пристрастия другим.

На мгновение мне показалось, что сейчас Франсина возьмет Томасси за руку. Лучше б, подумал я, ей этого не делать. Не из-за меня, но ради Лефковича. Ему и так хватает впечатлений, не стоит выставлять перед ним напоказ личные отношения между жертвой и адвокатом.

Лефкович записал в блокнот одно слово. Я молил Бога, чтобы это было «насилие».

А Томасси все говорил.

– Из вашей вступительной речи присяжные должны четко уяснить, что искушение не играет здесь никакой роли. Разумеется, жертве двадцать семь лет и она не девственница. Ее моральные принципы полностью соответствуют взглядам большинства молодых людей ее возраста, что подтверждается соответствующими статистическими выкладками, и сильно отличаются от взглядов более старшего поколения, к которому относятся присяжные. Вам сильно повезет, Лефкович, если в составе присяжных окажется хоть один тридцатилетний. Она деловая женщина. Образованная. Живет одна по собственному выбору. У нее не было оснований подозревать, что сосед, которого она неоднократно встречала на лестнице, обманом проникнет в ее квартиру, далее это будет доказано показаниями свидетелей, а затем силой навяжет свои сексуальные желания женщине, которая не хотела иметь с ним ничего общего. Я убежден, если вам удастся донести эти положения до присяжных, они, слушая Брейди, будут воспринимать его слова с учетом того, что услышали от вас.

Жаль, что Лефкович почти ничего не записывал. Такой, как Брейди, мог сожрать его с потрохами.

– Я не сомневаюсь, что большую часть сказанного мною вы и так намеревались включить во вступительную речь.

– Да, но, пожалуйста, продолжайте, – откликнулся Лефкович. – Всегда полезно послушать другого человека, пусть он и говорит близкое к тому, что хочешь сказать ты сам.

Я с трудом скрыл улыбку. Этот молокосос уже успел кое-чему научиться.

– Отлично, – кивнул Томасси. – Не стоит нам забывать о том, что обыкновенные мужчины и женщины не очень-то понимают глубину тех переживаний, что приносит с собой изнасилование.

Допустим, вы попытаетесь донести до присяжных мысль, которую каждый постоянно слышит, но как-то пропускает мимо ушей. По закону два преступления относятся к разряду тяжких: убийство и изнасилование, но почему-то все полагают, что убийство – это ужасно, а изнасилование – предмет для дискуссии с движением за права женщин.

Почему так разнится отношение к убийству и изнасилованию? Вы должны дать ответ и на этот вопрос. Мы привыкли к убийствам. Вся литература, которую мы читаем с детства, напичкана убийствами. Начните с Библии, Каин убивает Авеля. Если надо, перескажите присяжным всего Микки Спиллейна. В нашем воображении убийство обыденно. В десяти заповедях прямо сказано: не убий. Когда же дело доходит до сексуального насилия, заповеди молчат. Ты не должен возжелать жены ближнего своего. Однако время от времени каждый желает жену соседа. Суть проблемы – насилие. Заповеди, возможно, обходят этот момент стороной, закон – нет. Изнасилование и убийство остаются равными по тяжести преступлениями. Вы должны вдолбить эту мысль в головы, присяжных.

Некоторые судьи позволяют прокурору или адвокату защиты порассуждать. Давайте этим воспользуемся. Предположим, на земле не осталось никого, кроме жертвы, но убийство все же возможно в форме самоуничтожения, самоубийства, которое по закону тоже является преступлением. Но изнасилование, если исчезнут все люди, невозможно в принципе. Остается лишь мастурбация, а это не преступление. В случае изнасилования мы должны сфокусировать всеобщее внимание на другом человеке. В нашем случае ясно, кто это. Козлак. Он твердит, что не насиловал. Поэтому мы максимально развиваем тему насилия.

Я подумал, что, слушай я такую лекцию на юридическом факультете, у меня возможно, возникло бы желание предложить несколько иной подход. Закон, как букет идей на форуме власти? Но учеба для меня давно закончилась. Томасси продолжал излагать свою точку зрения. Я не мог позволить себе пропустить хоть слово.

– Вы еврей, не так ли? – обратился он к Лефковичу. – Что ж, давайте попробуем обыграть и это.

Многое мы не можем высказать присяжным напрямую. Каждый адвокат имеет свой набор приемов. Тут и язык жестов, интонации, намеки, внушение. Я уверен, что вы изыщете возможность вспомнить историю человечества. Адвокат жертвы армянин по происхождению. Возможно, этот адвокат особенно предубежден против изнасилования, потому что армяне, первая христианская нация на свете, в начале столетия подверглась форменному геноциду со стороны турок, когда счет изнасилованиям и убийствам шел на десятки и сотни тысяч. Необходимо упомянуть и о том, вы найдете способ сделать это, не вызывая возражений судьи, что вы, представляя интересы народа в этом зале, не можете забыть, что в этом столетии, когда было уничтожено шесть миллионов евреев, многим женщинам, особенно, симпатичным, предлагался выбор – многократное изнасилование в эсесовских борделях или смерть. И, познав на себе, что такое изнасилование, большинство выбрало смерть. Таким образом вы затронете и христиан, и евреев, если вам удастся обойти протесты Брейди, то есть всех присутствующих в зале суда, включая и присяжных. И достигнете поставленной цели: присяжные поймут, что изнасилование далеко не пустяк, а в исторической перспективе еще ужаснее, чем смерть. После того как вам это удастся, Брейди уже не сможет низвести случившееся до бытового уровня. Я убежден, что вы с этим справитесь.

Лефкович налил себе воды из кувшина.

– Мистер Томасси, я уважаю ваш опыт, но неужели вы думаете, что судья позволит мне все это изложить?

– Все зависит от того, как вы к этому подойдете. Послушайте, во-первых, можно гарантировать, что среди присяжных не будет ни жертв изнасилования, ни тех, у кого насиловали близких родственников. Брейди наверняка заявит им отвод. Таким образом, вы обязаны, думаю, вы сможете убедить в этом судью, проинформировать присяжных о преступлении, зовущемся изнасилованием, поскольку они практически ничего об этом не знают.

– Я намеревался избежать эмоциональности в своей вступительной речи, – заметил Лефкович.

– Эмоциональность просто противопоказана, – кивнул Томасси. – У вас достаточно опыта, чтобы скрыть чувства от слушателей. Ваша задача – изложить исторические факты. Предельно хладнокровно. Эмоции вы должны вызвать у присяжных.

Похоже, старания Томасси не пропадали даром. С каждой фразой молодой человек чувствовал себя все увереннее. Наконец он повернулся ко мне и спросил, как мне показалось, несколько снисходительно:

– Мистер Уидмер, вы стали адвокатом намного раньше нас. На чем еще я должен заострить свое внимание?

Я мог бы предложить ему постоянно помнить о своей молодости и о том, что он тоже смертен.

– Мистер Лефкович, как вам хорошо известно, моя практика не имеет ничего общего с тем, чем занимается мистер Томасси. В зале суда я не произнес и слова. Я лишь нахожу, что прокурору на этом процессе придется нелегко.

– Мистер Уидмер, за два года я приобрел немалый опыт по части криминальных процессов, и процент обвинительных приговоров, как по тем делам, что я представлял в суде, так и по тем, что я помогал готовить, достаточно велик.

Я видел, что Франсина не питает больших надежд в отношении Лефковича, но Томасси взглядом запрещал ей произнести хоть слово. Я не сомневался, что свое поведение на совещании они обговорили заранее.

– Я думаю, что во вступительной речи целесообразно обговорить еще два момента. Убийство – это разовое действие. Человек умирает, и на этом все кончается. Жертвы изнасилования, если их оставляют в живых или если они уступают насильнику, чтобы остаться в живых, до конца своих дней сохраняют в памяти ужас и отвращение от случившегося с ними. Изнасилование – преступление, растянутое во времени, потому что оно сохраняется в голове жертвы.

– Дельная мысль, – вставил я.

– Превосходная, – поддакнул Лефкович.

Хотелось бы мне знать, что он записал в блокнот.

– И последнее, – продолжил Томасси. – Необходимо подчеркнуть важность данного процесса. Время от времени нашему округу приходится сталкиваться с насильником, жертвой которого становятся подростки десяти, двенадцати, четырнадцати лет. Когда его ловят, мать не разрешает ребенку давать показания. Она ведет его к психиатру, а тот выносит заключение, что публичные показания могут еще более травмировать ребенка. Его не волнуют те показания, что дает ребенок лично ему, потому что называется сие психотерапией и он получает за это деньги. Так вот, мы все ненавидим насильников и в ярости от того, что виновник избегает наказания, потому что жертве не разрешают дать показания. Но беда в том, что большинство изнасилованных женщин ведут себя точно так же, как матери детей, подвергшихся насилию, они не хотят публичных слушаний, не хотят, чтобы их личная жизнь становилась достоянием гласности, не хотят унижения, всей грязи, что связана с таким процессом. Они не поднимают шума. А в нашем случае присяжным выпадает возможность услышать все от самой жертвы, удивительной женщины, нашедшей в себе мужество дать показания, не желающей перекладывать ответственность на все человечество. Не надо выставлять ее Жанной д’Арк. Донесите до присяжных мысль о том, что она прежде всего заслуживает уважения. Вот слово, которое надо записать: уважение.

– Я уже записал, – кивнул Лефкович.

– У меня все, – подвел черту Томасси.

– Тогда, полагаю, совещание можно считать законченным. Мне только нужно выяснить некоторые подробности у мисс Уидмер, если вы, господа, не возражаете.

Я сказал, что мы с Томасси подождем в приемной, а потом поедем с Франсиной на ленч.

Потом мы прошествовали в мужской туалет, жених и отец невесты, встали у соседних писсуаров, прислушиваясь, как журчат струйки. Я бы предпочел, чтобы нас разделил один пустой писсуар, но выглядело бы это очень уж нарочито.

– Что ж, я думаю, с Лефковичем она в полной безопасности, – нарушил молчание Томасси.

Мне пришлось рассмеяться.

– Я имею в виду его кабинет. В зале суда он может все испортить.

Я придерживался того же мнения.

– Каковы, по-вашему, наши шансы?

Томасси не ответил. Похоже, думал он совсем о другом.

– Объективно.

Мы еще постояли у писсуаров, дабы убедиться, что последняя капля упала, куда следует, застегнули молнии и вышли в коридор, когда он-таки ответил.

– Лефкович не соперник Брейди.

– Но у нас веские аргументы.

Почему у нас? И с чего я решил, что аргументы веские?

– Нед, веские аргументы – ничто, если ваш адвокат уступает в мастерстве своему оппоненту или не знает, куда надо бить в следующий момент. У нас есть только один шанс.

– Какой же?

– Надавить на Брейди, чтобы он понял, что противостою ему я, а не этот мальчишка.

Мы приближались к приемной.

– Джордж, – спросил я, – когда вы учились в школе, вы воспринимали правосудие как даму с весами и прочими атрибутами?

– Улицы Осуэго, Нед, не слишком отличались от улиц Манхэттена. Слова роли не играли. Все решал кулак. Не закон, – он посмотрел на меня. – А в Кротоне было иначе?

– Нет. Разумеется, нет. Родители конечно притворялись. И учителя. Но не ученики. Вы платили пайперу?

– Пайперу?

– Так называли у нас вожака школьной банды. У вас, наверное, в ходу был другой термин.

– Я старался этого избегать.

– Наверное, задача куда менее сложная, чем вразумить Лефковича.

– Это точно.

– По-моему, опасаться нечего. Я не специалист по уголовным процессам, но мне представляется, что вы предложили блестящую стратегию. Если бы мы могли найти хорошего актера.

– Спасибо, Нед, – чувствовалось, что мой комплимент пришелся Томасси по душе. – Вы довольны, что направили Франсину ко мне?

– Не совсем.

В приемной мы сели раздельно. Я пролистывал «Ю-эс ньюс энд уорлд рипот». Когда появилась Франсина, Томасси, который ничего не читал, первый поспешил ей навстречу. Они что-то сказали другу другу, слов я не разобрал, потом на мгновение он взял ее за руки. Я подумал, неужели мы мешаем наши гены с генами варваров? Или просто нашли способ защитить себя?

Мы поехали на ленч. Чувствовалось, что я лишний.

Глава 38
Томасси

Я прислонил брифкейс к ножке стула с тем, чтобы он упал, когда я поднимусь из-за стола. Мне не хотелось забыть его в ресторане. Не могу сказать, что я заказал, что ел или слышал из разговора Франсины и ее отца, а смотрел я только на Франсину, отмечая, как двигаются ее губы, когда она говорила, как она вытирает их салфеткой, как колышутся ее волосы, когда она вскидывает голову. Выпил я всего лишь бокал кампари с содовой, но буквально парил в вышине. Сказывалось, разумеется, действие не спиртного, но самого сильного галлюциногена на свете – влюбленности.

Время от времени Уидмер поворачивался ко мне и что-то говорил. Я кивал или качал головой, захваченный одним чувством, не зная, с чем я соглашаюсь. Франсина, вызвавшая это безумное чувство, изо всех сил помогала мне, взяв бремя общения с Уидмером на себя, поддерживая разговор средь шума ресторана. Я же физически ощущал, что есть только я и она, она и я, мы сбросили с себя все наносное, не оставив друг другу ничего, кроме себя самих. И осознание этого сопровождалось невероятным приливом энергии. Сидя за столом, я словно подпрыгивал до потолка, кружился, танцевал, будто Нижинский, хотя понятия не имел, что есть балетное па. Всемогущество, вот что испытывал я, влюбившись.

Наконец отец и дочь выговорились. Мы встали, дабы попрощаться. Он чмокнул Франсину в щеку, щеку, которую я хотел вылизать, как кошка, языком. Я пожал Уидмеру руку, надеясь, что моя, наэлектризованная возбужденными нервными окончаниями, не покажется ему столь же горячей, как его рука показалась мне. Лицо мое тоже пылало. Нервные окончания на руке, да и везде, жаждали прикосновения сами знаете кого.

– До свидания, – попрощался он.

Тра-ля-ля, хотелось ответить мне.

– Полагаю, вам двоим есть что обсудить, – добавил он.

Я полагаю, ты полагаешь, он полагает. Мы полагаем, они полагают.

Он растворился в толпе, помахав рукой дочери и коротко глянув на меня, и мы остались в этом мире вдвоем. Я положил руки на стол, и она накрыла их своими.

– Это невыносимо, – пробормотал я.

– Я знаю.

Может другой человек чувствовать бушующую в тебе, ищущую выхода энергию, переполняющее, переполняющее, переполняющее тебя счастье?

– Естественно, может, – сказала она.

Она читала мои мысли или я, сам того не замечая, мыслил вслух?

– Я должна вернуться в Нью-Йорк, – добавила она. – Мой стол завален бумагами, требующими моего внимания.

– Я жду твоего внимания, – на этот раз я точно произнес эти слова, потому что услышал их сам. – Послушай, это срочное дело.

– Какое?

– То самое, – я высвободил руки. – Я стану опасен в зале суда. Опасен для моего клиента. Для себя, – через стол я наклонился к ней, она – ко мне. Наши губы разделяли лишь четыре дюйма. – Я сошел с ума.

Франсина рассмеялась, встала.

– Давай выветрим твое безумие свежим воздухом.

– Потрясающая идея, – я поднялся, брифкейс упал на пол, напоминая о себе.

Я не шагал, а летел над землей, держа ее за руку, махал своей, словно солдат, марширующий на плацу, вперед, потом назад, снова вперед.

– Мы, должно быть, выглядим, как чокнутые, – заметил я.

– Чокнутые мы и есть, – согласилась она.

– Вот то, что нам нужно, – я указал на «Холидей инн».

– Это безумие.

Я взмахнул брифкейсом.

– А чего ждать от безумных?

Я записал нас как мистера и миссис Арчибальд Гайк, в честь наших многоуважаемых отцов. Заглянув мне через плечо, Франсина рассмеялась. Улыбнулся и портье.

– Я покажу вам ваш номер, – и он подхватил мой брифкейс.

Только театром абсурда можно назвать ситуацию, когда человек идет впереди вас с одним-единственным брифкейсом, открывает дверь номера, зажигает везде свет, показывает, где ванная, стенной шкаф (зачем он нам?), телевизор, все, кроме кровати. Я отблагодарил его двумя долларами и закрыл дверь на оба замка.

Мои руки обхватили ее, прижали с силой, достаточной для того, чтобы соединить воедино два куска металла. Она оттолкнула меня, и, пожалуй, никогда еще в истории человечества мужчина и женщина не раздевались так быстро, как это сделали мы, и вот я уже застыл с гулко бьющимся сердцем, с вытянувшимся в струнку концом, и она коснулась его легонько, кончиками пальцев, только головки, потом упала на колени, взяла его в рот, так как его никто никогда не брал, словно он принадлежал ей.

– Нет, нет, – попытался я остановить ее, указывая на кровать, но она покачала головой, не желая выпускать мой орган, который уже двигался в такт с ее ртом. Конечно, в прошлом я десятки раз проходил через это с другими. Джейн обхватывала член у самой головки, словно боялась, что я засуну его слишком глубоко, но Франсина лизала, покусывала, целовала его так, что возбуждался он весь, до самого основания, и я застонал, первый раз в жизни, первый раз в жизни застонал от несказанного удовольствия, а затем член мой запульсировал в ожидании самого сладостного, не меняя ритма, рукой она обхватила мою мошонку, кротко посмотрела мне в глаза и, давая выход переполнявшей меня энергии, я начал кончать, кончать, кончать и, наконец, обессиленный, опустился на пол рядом с ней и нежно обнял ее, а она – меня.

Я запомнил ту удовлетворенность, которой светились ее глаза. Она знала, что ранее я не испытывал доставленного ею наслаждения.

– Что есть во рту, чего недостает влагалищу? – прошептал я в ее ушко.

– Язык, – смеясь ответила она, и я помню, как мы слились в долгом поцелуе, столь долгом, будто он был последним, и так оно и было, пока мы не оторвались друг от друга, жадно ловя ртами воздух.

– Возбуждая тебя, я возбуждаюсь сама, – прошептала она мне.

– Я в это не верю.

– Вот доказательство, – она указала на свои груди. С твердыми, набухшими сосками. Я лизнул один. Она чуть повернулась, чтобы я проделал то же самое с другим.

Я помню, как она взялась за мою голову руками и наклонила ее вниз, к треугольнику когда-то белокурых волос, потом еще ниже, туда, ее губы медленно раскрылись, открывая розовизну, также жаждавшую прикосновения моего языка. И тут же ее бедра заелозили по полу в бешеном ритме. Внезапно она замерла, потянула меня на себя. Я и не заметил, что член мой снова налился кровью, но она заметила, обхватила его пальцами и направила туда, где только что был мой язык. Мы слились в неистовой гонке и мчались, пока она не выдохнула: «Вот, вот, вот», – и мы снова и снова кончали и целовались, целовались и кончали.

Мы, должно быть, задремали. А проснувшись, я напоминал выжатый лимон. Я поцеловал ее в кончик носа. Мы с трудом расплели наши конечности, потянулись, встали. Я едва не упал. Она, похоже, тоже. Мы вновь обнялись, чтобы поддержать друг друга.

Мы оделись. Я знаю, что мы одевались, но не помню этого. Я лишь помню, как мы оглядывали комнату мотеля, дабы убедиться, что взяли с собой все, включая и мой брифкейс. И только тут мы заметили, что посередине стоит застеленная двуспальная кровать, которой не дала нам воспользоваться сжигающая нас страсть.

Мы рассмеялись, как дети, и закрыли за собой дверь.