355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Слав Караславов » Кирилл и Мефодий » Текст книги (страница 41)
Кирилл и Мефодий
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 04:07

Текст книги "Кирилл и Мефодий"


Автор книги: Слав Караславов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 62 страниц)

4

Болгария вернулась в лоно Восточной церкви, и патриарх Игнатий чувствовал, что он возвысился в собственных глазах. Целую неделю после собора он ничего не делал. Сидел, опершись на патриарший посох, с расчесанной длинной бородой, и изумлялся самому себе. Он, кто больше всех был обязан римскому апостолику, отнял у него огромное завоевание. Впрочем, это легко объяснить. Люди патриарха неплохо потрудились... Потрудились? Пустое! Хорошо, что болгарский князь поспешил послать на собор своих испытанных хитрецов, иначе все прошло бы гладко, а собор закончился бы лишь анафемой Фотию и пожеланиями долгих лет жизни василевсу и императрице. Пришло время отблагодарить болгар и послать им церковного главу. Если б не болгары, папа римский и по сей день господствовал бы в соседних странах, а теперь и Фотия заклеймили, и вернули то, что он упустил из рук, следуя глубоко-мудрому принципу «ничего не уступать!». А ты уступи, дай им главу, а потом пошли своих священников, чтобы они осуществляли это главенство, проводя твоим языком твои идеи... Кому в итоге польза? Опять-таки Восточной церкви. Ты ведешь себя скромно, словно гость в чужом доме, и все же ты будешь там – не совсем в центре богатого стола, но все же за столом... Вот так понимает дело Игнатий, а не как глубокомудрый предшественник, который ссорился с Римом, писал послания, и на него писали, отлучал от церкви, и его отлучали, а каков результат? Должен был он, Игнатий, вернуться из ссылки, чтобы болгарские церковные дела стали решаться в пользу Константинополя…

Патриарх Игнатий начал верить в свою прозорливость и мудрость. Все вышло так, что и самый близкий друг подумал бы, что Игнатий значит больше, чем на самом деле. Он вжился в роль всемогущего божьего пастыря, и гневные послания папы Адриана с трудом вернули его на землю. Жизнь снова втягивала его в распри, и тут патриарх понял, что, увы, он уже не годится для борьбы. Силы постепенно покидали его, ум просил отдыха, и он уподоблялся престарелому игумену, который мечтает единственно о трехлетнем винце из бочонка, что хранится в холодном подвале...

И Игнатий выпустил из рук бразды правления, а стремительная река времени повлекла церковные дела за собой. Но любую победу, которая имела хоть малейшее отношение к церкви, Игнатий спешил приписать себе. Так было с битвой под Тефрикой, где войска императора Василия сумели наконец разгромить гнездо павликианской ереси. Долгие годы этот пограничный город служил прибежищем лжепророков, которые разносили по всей империи свое богоненавистное учение, отравляя людские души. Взятие Тефрики было отпраздновано в Царьграде. Оборванных, изнуренных пленных водили по улицам, и горожане издевались над ними. В глазах павликиан горел фанатичный огонь. Это были люди, которые не останавливались ни перед чем. Патриарх, слывший строгим аскетом, прочитал в соборном храме долгую, утомительную проповедь против нарушителей святых догм и впервые открыто выступил с восхвалением непобедимой, всекарающей десницы императора.

Этой поддержкой узурпатора Игнатий сразу навлек на себя ненависть низвергнутой знати, всех пострадавших от преследований и их родственников. Те, кто плакал, встречая его на пристани, теперь возненавидели его, потому что почувствовали себя обманутыми человеком, у которого они так надеялись найти утешение. Для них Игнатий стал выжившим ив ума стариком, который не знает, что говорит. Но никто не смел высказать это вслух.

Знать достаточно натерпелась от людей Василия, неграмотного и жестокого узурпатора. Да и его жена, Евдокия, пыталась подражать прежним императрицам. Вечерами во дворце допоздна была слышна музыка и в освещенных окнах виднелись пышно разодетые люди. И те же самые люди – честолюбивые и неблагодарные, как все творцы изящного, – рассказывали в темных тавернах на берегу Босфора небылицы о своей благодетельнице, хотя в одном не могли ей отказать – что она красива. Несмотря на возраст, Евдокия выглядела так, словно время прошло мимо нее, словно оно лишь видело, но не касалось ее. Она все так же звонко и приятно смеялась, может, чуть громче, чем пристало императрице. Василий запрещал ей смеяться в его присутствии, но она не слушалась, и поэтому придворные говорили, что Евдокия – единственный человек в империи, который позволяет себе перечить властелину.

Однажды она вспомнила о своей подружке Анастаси и, как всякая суетная женщина, велела разыскать ее и привести во дворец. Императрице хотелось похвастаться перед ней своим высоким положением, нарядами и драгоценностями, хотелось просто, как некогда, поболтать с подружкой, потому что она чувствовала: потомственная знать следит за нею, зло прищурив глаза, и ждет, когда она скажет неуместное слово, чтобы потом судачить об этом где придется.

Они с Анастаси дружили с детских лет, вместе мечтали о достойных и богатых мужьях, делились и плохим, и хорошим. Теперь Евдокия могла гордиться своим положением императрицы, в то время как у Анастаси была лишь незаконная любовь бывшего патриарха Фотия. Евдокия знала, что возлюбленный Анастаси не нравится Василию, но разве император спрашивает ее, с кем ему дружить? Пусть Василий не сует нос в ее дела. Если она лишится подруги, ей придется молча, словно преданной собачонке, ходить за мужем, вилять хвостом и благодарно, но со страхом поскуливать... А было чего бояться! Они поднялись так высоко, что все стали им завидовать. Вначале, когда они поселились во дворце, Евдокия ночами не спала и все ждала, что кто-то придет и сварливым голосом спросит, с какой стати она живет здесь. Чувство, что она, будто воровка, проникла в чужой дом, не давало ей покоя, но, видя, как Василий повелевает людьми, как именитые, знатные персоны исчезают по одному его слову, Евдокия постепенно освободилась от страхов. Первыми освободились руки. Еще вчера они привычно исполняли чужие приказания, теперь все чаще лежали на ее коленях, словно пара белых голубей. Она смотрела на них и не верила, ее ли эти холеные руки. Затем освободился слух: забылся голос бывшей хозяйки, которая любила на высоких нотах бранить Евдокию за пустяки. С тех пор как императрица узнала, что патрикий Феофил убит, а его жена постриглась в монахини, ее голос перестал преследовать Евдокию. Но труднее всего освобождалось сердце. Оно продолжало робко трепетать, учащенно биться и все просилось на волю. Евдокия чувствовала себя как в клетке в этих просторных роскошных покоях. Ей не хватало воздуха. Глаза уставали смотреть на пестрые мозаики и мраморные статуя в коридорах и углах большого богатого дворца, ранее принадлежавшего Михаилу. Если бы кто-нибудь вдруг открыл дверь и сердито спросил ее, почему грязно в коридоре, Евдокия не задумываясь пошла бы за веником... Ее дети быстрее привыкли к роскоши, к мысли, что они – сыновья василевса. Особенно младший, Стефан, родившийся в год воцарения Василия... И ведь гораздо приятнее, если ты можешь пригласить давнюю подружку и похвастаться перед ней тем, чего у нее нет, чем сидеть одной во дворце, как в чужом доме.

Анастаси пришла, когда Василий с войсками отправился к Тефрике. Будь он во дворце, она вряд ли осмелилась бы появиться. Ей казалось, что он прикажет слугам не пускать ее на порог. Кто она такая, чтобы приходить в гости к самой императрице? Когда она говорила «императрица», то как бы забывала, что этот высокий титул носит ее Евдокия; Анастаси все казалось, что императрица – это кто-то, кого она не знает. И все то время, что она была у подруги, это чувство не покидало Анастаси. Она ловила себя на мысли, что вот-вот спросит:

– А где же императрица?..

Евдокия осталась той же улыбчивой и веселой, какой была в детстве. Правда, вначале она напустила на себя важный вид и ходила как-то неестественно прямо, но вскоре забыла, что она императрица, и долго водила подругу по дворцу, показывая его красоты. Анастаси все не удавалось найти верный тон, пока она не избавилась от мысли о различии между ними. И тогда завязался непринужденный разговор о пяльцах и вязанье, о тех временах, когда обе они впервые оказались в городе царей с надеждой найти тут свое счастье. Даже о том, что Василий вначале обратил внимание на Анастаси, но она не ответила ему взаимностью – Фотий появился раньше него. Это воспоминание могло быть для Евдокии неприятным, но Анастаси нарочно остановилась на нем, чтобы проверить искренность подруги. Евдокия залилась звонким смехом, и Анастаси подумала, что ее развеселило это воспоминание, но, вернувшись домой, поняла причину радости Евдокии; она торжествовала, что оказалась умнее, согласившись тогда на брак с Василием... Кто такой Фотий? Бывший императорский асикрит, свергнутый патриарх! А Василии – император, с которым хочет породниться даже Людовик II. Анастаси хотела спросить, чем кончилось сватовство Ирменгарды за сына Василия и Евдокии. Ходили слухи, будто помолвка расстроена и... Но так и не посмела задать этот вопрос. Мало ли о чем судачат люди. Все-таки прошло уже два года, а свадьбой и не пахнет... Нет уж, лучше помалкивать, если видишь, что это противоречит твоему тайному желанию. Анастаси хотела, чтобы Евдокия заступилась за Фотия. Разве бывший патриарх сделал что-либо плохое ее мужу? Он ревностно занимался делами церкви и не совал нос в дела государственные... Если бы спросить Анастаси, она желала бы, чтоб Фотий был неотлучно с нею, но мужчине не пристало целый день крутиться около жены, он должен делать что-нибудь на пользу народу и государству. Анастаси хотелось прощупать почву, ибо она предчувствовала близкую кончину Игнатия. Он очень стар, и ему уже не под силу вести борьбу с Римом, а Фотий считает, что борьба эта еще не скоро кончится, ведь папа не откажется от притязаний на болгарские земли. Что Адриан, что Иоанн – все папы римские занимают престол с мечтой безраздельно владеть христианским миром. Но обо всем этом Анастаси не рискнула сказать подруге. Прежде надо было понять, насколько Василий прислушивается к ее мнению, и лишь тогда просить о помощи, чтобы зря не унижаться. Анастаси слышала, что Евдокия – единственный человек в империи, который позволяет себе не выполнять приказы Василия, и сейчас она готова рыла поверить этому: император вряд ли обрадовался бы, узнав, что жена Фотия пришла во дворец. А Евдокия пригласила ее. Значит, подруга осталась прежней своевольницей. Если бы она такой не была, Василий, пожалуй, не женился бы на ней. Когда Анастаси отказала ему, он начал крутиться около Евдокии, и та долгое время не допускала его до себя. Ее лукавый смех держал Василия на привязи, пока он не предложил ей руку и сердце...

5

Одряхлевший папа Адриан ушел в лучший из миров, и его место 27 октября 872 года занял папа Иоанн VIII. Новый папа нашел, что духовная нива густо заросла плевелами низких страстей и интриг священнослужителей разных стран и народов. И заперся Иоанн, обрек себя на пост и молитву, на общение с самим собой и с богом, чтобы понять свой путь на земле. Несмотря на то, что он был уже в летах, он носил в себе не прожитую до конца молодость, очищенную и обогащенную мудростью, которую дают время и жизненный опыт. И когда вышел он из храма святого ключника Петра, то уже знал, что и как делать. Ему были нужны люди, которых его предшественник притеснял. Первым он позвал к себе Анастасия Библиотекаря. Старость обращается к старости, мудрость – к мудрости во имя спасения папской славы и чести, приниженных во времена Адриана. Плохое наследие оставил его предшественник: немецкое духовенство заполонило Латеран и втихомолку всем распоряжалось. Брат Себастьян упорно стоял на своем посту, и папа Адриан сначала советовался с ним, но после того, как от постигшего его горя утратил равновесие, совсем забыл о нем, и все, что надо было сделать, указывали папе немецкие священники, плотной стеной отгородившие святого апостолика от мира и никого к нему не допускавшие. Теперь, при новом папе, они снова попытались играть ту же роль, но Себастьян выжидал, он знал, что новый хозяин Латерана скоро позовет его. Хорошо получилось, что Анастасия позвали первым: он и расскажет Иоанну VIII о безрадостном положении, в каком оказался Себастьян. Брат Себастьян уже много лет не получал отпущения грехов. Как же в таком случае он будет совершать и накапливать новые? А что, если всевышний завтра призовет его к себе... Трудно будет предстать перед господом с непрощенными грехами, совершенными во имя божьего престола. Нет, если и новый папа не вспомнит о нем, придется удалиться в монастырь и там очистить душу от грехов... Две из тайн тяжелее других: тайна смерти Константина-Кирилла и тайна похищения его брата Мефодия. Правда, он не причастен ни к одной, но все о них знает. Ведь немецкие священники давно перестали бояться его, и все, что они вершили за спиной папы Адриана, не было тайной. Что они только не делали, лишь бы не передать гроб с телом Кирилла его брату! Себастьян прекрасно понимал их страх: то, что они дали Философу выпить, могло уже проявиться на теле. По той же причине они не позволили открыть гроб, хотя об этом просил Мефодий. А похороны с невиданными почестями должны были прикрыть их мерзкое злодейство. У самого Себастьяна за душой есть и более страшные дела, но все они были совершены по божьей воле, а в этом случае божьей волей пренебрегли. Брат Себастьян, уже не раз думавший покинуть Латеран, теперь понимал, что снова приходит его время занять достойное место в делах людских и божьих... Анастасий Библиотекарь не забудет его. Если он хороший человек, то отплатит Себастьяну добром. Ведь в то время, когда ему пришлось бежать из Рима по вине племянника, именно Себастьян первым предупредил его и посоветовал бежать, пока он еще не получил от папы распоряжения об аресте. Себастьян поступил так не только из дружеских чувств к Анастасию, но и из-за ненависти к немецким священникам, которые передали ему распоряжение об аресте. Себастьян тогда впервые заупрямился; нет, мол, сделаю, лишь когда сам услышу из уст святого отца. И тут немцы засуетились, а он тем временем успел предупредить Анастасия. Брат Себастьян очень хорошо понимал, почему был поднят такой шум вокруг Анастасия Библиотекаря. Немцы давно хотели его уничтожить, так как помнили его симпатии к франкам, к Карлу Лысому. Брат Себастьян впервые раскрыл себя перед ними, но не жалеет об этом. Ведь им ничего не стоило схватить Анастасия и предать божьему суду, результаты которого всегда в пользу обвинителей...

Анастасий привык видеть своего друга Николая I сидящим у камина, его голова опиралась на высокую спинку стула, взгляд был устремлен на пламя, ноги укутаны медвежьей дохой. Светский вид кабинета Иоанна VIII удивил Анастасия. Стул с высокой спинкой все так же стоял у камина, но сбоку, возле мягкой тахты, красовался изящный столик на гнутых ножках с тарелкой греческих сладких орехов и двумя стаканами воды. Очевидно, папа хотел вознаградить себя после того, как закончился не очень долгий пост. Они знали друг друга с давних времен, но если Анастасий некогда неразумно выказал симпатии к франкским священникам, то Иоанн, несмотря на сочувствие им, предпочел сохранять трезвое, разумное равновесие, и это вывело его на верх иерархической лестницы. И теперь он имел право судить с высоты своего положения. То, что он пригласил Анастасия, яростного и заклейменного защитника франков, было хорошим признаком, и Анастасий решил воспользоваться случаем. Ясно, что Иоанн VIII нуждался в советах, но не спешил вмешиваться в столь сложную сферу, как отношения в самом Латеране. Церковные распри были ему известны, но он не знал, с чего начать. И Библиотекарь должен был помочь ему. Вот уже месяц, как два ученика покойного Константина-Кирилла Философа пытались пробиться к папе, но им мешали. В конце концов они обратились за содействием к Анастасию. Савва и Лазарь, так звали учеников, хотели рассказать святому отцу о заточении Мефодия, архиепископа Моравии, баварскими священниками и открыть место заточения. Несколько дней назад Лазарь исчез, а сегодня утром Савва сообщил, что немцы похитили его. Теперь только Савва мог указать папским слугам, где томится Мефодий.

Известие произвело очень сильное впечатление на Иоанна VIII, и он тут же позвонил в колокольчик. Появился худой монах с длинным лицом.

– Позовите брата...

– Себастьяна. – подсказал Анастасий.

Брат Себастьян почтительно подошел и с благоговением поцеловал руку папы; мир снова понял, что брат Себастьян ему нужен. Он поднял на папу ясный взгляд, и Иоанн VIII невольно улыбнулся. В этих глазах отражалась чистота весеннего неба. Это были глаза невинного младенца. Папа на мгновение усомнился, что с такой чистотой могут быть связаны темные человеческие дела, но, преодолев неверие, спросил:

– Может, твои люди слышали об исчезновении юноши по имени Лазарь?

– Он убит, святой владыка.

– Кем? – удивился папа.

– Лучше всего знает это епископ Германрик Пассавский, святой владыка.

– А это точно?

– Если распорядишься, мы подвергнем его божьему суду, святой владыка.

– Я не хочу начинать судом, – нахмурился Иоанн VIII. – Ну, а о ссылке моравского архиепископа ты что-нибудь знаешь?

– Да, святой владыка.

– От кого? – удивленно спросил папа.

– От своих людей и от Саввы, сподвижника Философа, святой владыка.

– А есть ли что, о чем ты не знаешь? – улыбнулся божий наместник.

Это странное признание способностей Себастьяна заставило его сердце дрогнуть от радости, но лицо его осталось все таким же кротким, а глаза – спокойными и ясными, как летнее небо

– Служу святой церкви, святой владыка...

– Ты мне нужен! – удовлетворенно сказал папа и, сунув руку для поцелуя, дал понять, что разговор окончен. Себастьян поклонился и бесшумно исчез, словно растворился в воздухе.

– Ну, что ты скажешь о брате...

– Себастьяне, – опять подсказал Анастасий.

– Да, о брате Себастьяне, – повторил Иоанн.

– Только то, святой владыка, что папа Адриан ошибался, доверяя не ему, а священникам с сомнительной репутацией.

– Понимаю, – кивнул головой папа. И, помолчав, добавил: – А что ты думаешь о наших отношениях с Константинополем? Ты ведь был на соборе, лучше всех знаешь, как бессовестно они обманули нас.

– Знаю, святой владыка. К сожалению, Игнатий оказался не лучше... Фотия. С ними надо снова бороться. Но мне кажется, лучше сначала обратиться к болгарскому князю.

– Ты прав! Все зависит от него. Нелишне будет припугнуть его гневом божьим.

Анастасий хотел было возразить насчет припугивания, но воздержался. Опасно начинать с оспаривания папских решений. Он боялся, что послание в резком тоне может разозлить князя. Ведь Рим сам виноват в печальном исходе, так как вопреки обещанию не послал ему главу церкви – все откладывал. Борис-Михаил был согласен видеть на этом посту Формозу Портуенского, но Николай тогда отказался рукоположить его. И сейчас Иоанн не совершает ли той же ошибки, начиная с запугивания? Время показало, что болгарский князь не робкого десятка. Он хитро играл на противоречиях между двумя великими церквами и пока выигрывал... Анастасий поднял голову, чтобы возразить, но, увидев сосредоточенное, сердитое лицо папы, опять отказался от своего намерения.

Иоанн VIII был роста чуть выше среднего, с упрямым лицом аскета, суховатым, но хорошо сложенным телом воина. Прямой римский нос над маленьким ртом с четко очерченными губами создавал впечатление вечной напряженности. С такими людьми лучше не спорить. Анастасий хорошо знал их. Они не откажутся от задуманного, пока жизнь сама не докажет их ошибку.

Библиотекарь встал. Ему показалось, что молчание папы означает завершение разговора, но он ошибся. Иоанн кивком велел ему сесть.

– Итак, побыстрее напиши послание. И порезче. Пусть этот болгарский князь поймет, что с Римом шутки плохи. – Он потянулся за сладостями. – Угощайся! Надо разыскать и освободить моравского архиепископа. Пора вернуть в лоно Рима то, что испокон века было его, хватит Людовику Немецкому и его священникам присваивать чужие земли. Подготовь письма немецким епископам, и пусть Павел Анконский займется освобождением Мефодия.

6

Горазд скорбел о Ростиславе: князь сделал для него немало доброго. В свое время он один из всех священников мог входить к Ростиславу, когда хотел. Разумеется. Горазд не пользовался этой добротой, старался не надоедать просьбами и вопросами. Ростислав был человек открытый и хотел, чтобы его окружали такие же люди. Усомнившись в ком-нибудь, он не ждал, пока поймает его на месте преступления, но, стремясь предотвратить худшее, приглашал на откровенный разговор, без угроз и последующих наказаний. Может, это прямодушие и погубило его. Святополк был полной противоположностью Ростислава, и Горазд не любил его. Но была и другая причина – доброе отношение Ростислава к его роду. Князь знал всех и хорошо отзывался об отце и братьях Горазда... В смутное время непрерывной борьбы со своими и чужими, в отсутствие Мефодия, которого похитили и бросили в темницы Швабии, Горазд как-то незаметно стал во главе учеников, и они признали его главенство. Помимо того, что он здесь был у себя дома и делал все, чтобы уберечь их от немецких священников, он первым находил правильные решения. Когда начался большой мятеж и Славомир укрепился в Воле под Микульчице, Горазд собрал своих друзей и тайными тропами отвел их к восставшим. И хорошо сделал, потому что месть чужакам усеяла дороги трупами. Горазд настоял на том, чтобы Савва и Лазарь под видом бродяг отправились на розыски Мефодия и сделали все, чтобы освободить его. Ученики святых братьев, оставшиеся в Воле, часто – под свист стрел и боевые кличи – откладывали перья в сторону и брались за оружие. Они поняли простую истину: на бога надейся, а сам не плошай.

Когда начались тайные переговоры о присоединении Святополка к восставшим. Горазд первым усомнился в его искренности. Разве не он предал Карломану родного дядю и благодетеля – Ростислава?.. Долго совещались военачальники при тусклом свете свечей, прежде чем Славомир решил объединиться с войском Святополка. Но поставил ему условие: пусть Святополк внезапно ударит армии Карломана в спину. Нельзя было доверять Святополку, пока он не покроет трупами вчерашних союзников поле вокруг Воли и Микульчице. Святополк сделал это, ибо глубоко в душе чувствовал вину перед своим народом.

Горазд присутствовал на встрече двух князей. Угрюмое лицо Святополка уже тогда не понравилось ему. Он пытался объяснить это его усталостью и душевными терзаниями, но, сколько раз ни видел он Святополка потом, его лицо не менялось – оно было похоже на крепко запертый дом с тесными окошками, куда никто не в состоянии проникнуть и понять идущую там жизнь. Горазд был человек прямой, вспыльчивый и откровенный и чувствовал, что не сможет ладить с новым князем Великой Моравии. Да и Святополк не часто приглашал Горазда к себе, хотя знал, что пока миссия ему полезна. Если бы у миссии были какие-то пожелания, он не поколебался бы все исполнить, лишь бы Горазд со сподвижниками делали свое дело. Страна воевала, одерживала победы и, будто разъяренный медведь, стряхивала с себя все, что на нее налипло. Однако чем больше Горазд узнавал князя, тем отчетливее понимал, что есть и другие причины, по которым князь держит его в стороне. В свое время весь род Горазда стоял за Ростислава, и теперь Святополк сомневался в его преданности. Князю все казалось, что сторонники и друзья Ростислава не простят вероломства новому правителю.

Но истинная причина была в другом: князь не доверял людям. Если он не любил Горазда, ничто не мешало ему любить Климента, Наума или Ангелария, он мог бы опереться на Марина, Савву или, например, на молодого Константина, которого Мефодий, вернувшись из немецкого плена, рукоположил в сан дьякона. Он мог бы приблизить к себе и Лаврентия, одного из самых усердных учеников, которого в свое время, перед путешествием в Моравию, Савва привел к Философу вместе с Лазарем, Стефаном, Марко, Парфением, Игнатием и Петром. Из них только Лазарь погиб. Все остальные были живы, заслуживали уважения и похвал, но князь не искал их общества. Даже Мефодия он принял весьма сдержанно. Правда, после заутрени Святополк пригласил Мефодия и Горазда во дворец, но намного больше внимания уделил папскому послу. Иоанну Венетийскому. Всего лишь раз спросил князь Мефодия о немецких крепостях, в которых тот был заточен, и больше не обращался к нему. Похоже, разговор о тюрьмах не пробуждал в душе Святополка приятных воспоминаний. Мефодий также не любил вспоминать о своих злоключениях. Он стал говорить о духовном возвеличении славянства и высказал просьбу, чтобы Климент возглавил все школы в стране, а его первым помощником стал Горазд. Святополк не возразил. Он только пожелал, чтобы в ближайшие дни Климент был ему представлен и получил напутствия и дарения для монастырей и школ. За столом почти все время молчали, каждый был занят своими мыслями. Горазд ел медленно и про себя сравнивал Святополка с Ростиславом. Прежний князь уже при первой встрече принял их, как родных братьев: радушно угощал, просил чувствовать себя как дома. Вместе начали они полезное для всех дело. И Ростислав в разговоре не упускал случая высказаться против их общих врагов. А у этого будто и нет врагов. Молчит, и только глаза поблескивают из-под густых бровей. Может, Моравия нуждалась ныне именно в таком молчуне, может быть, но Горазд с трудом принимал его. Все казалось, что Святополк не желает им добра.

А может, он молчит от страха перед немцами? Их угрозы не были пустыми словами. Вот Коцела уже нет, а его княжество стерто с лица земли. Он был слабее. А если б они могли, разве не сделали бы то же самое и с Моравией? Хватает князю забот! Всюду враги. Лишь папа может помочь ему, приютив под своим духовным крылом, пока государство окрепнет, а дальше – время покажет...

874 год стал для Мефодия и его сподвижников плодотворным и благоприятным. Кармином расцвели сотни страниц переведенных ими церковных книг, в поте лица трудились усердные создатели книг и сеятели веры. В этом году сбылось пророчество Мефодия: смерть увела в могилу еще двоих его мучителей – Германрика Пассавского и Ландфридта Сабионского. Весть эта пронеслась, словно свежий ветерок в пустыне, и заполнила их души. Есть небесный судия! Есть справедливость в мире! Злейшие гонители навеки закрыли глаза. Гонимые могут перекреститься и возблагодарить всевышнего, что избавил их от врагов, покарал нечестивых за земные грехи. Весть побудила Мефодия встать из-за грубо сколоченного стола, заваленного списками, и выйти на лестницу, во двор. Захотелось увидеть небо, почувствовать, как наливается жизнью каждая почка, вдохнуть зеленый аромат лугов вокруг монастыря. Келья внезапно напомнила ему о сырых подземельях немецких крепостей, где угасала жизнь многих людей, осужденных за недоказанные преступления. Может, кто-нибудь на них и провинился в чем-нибудь и даже совершил злое дело, но Мефодий, ни за что отсидевший в темницах два с половиной года, не мог поверить, что узники грешны и что те, кто их осудил, справедливые судьи. Он на самом себе испытал их справедливость! Но разве кто-нибудь сумел избежать смерти? Никто. Вот и его «судьям» пришлось войти в ее вечные врата, чтобы предстать перед истинным судом! Там каждый отвечает за себя. Что посеяли они на земле, то и пожнут на небе.

Мефодий пересек тесный монастырский двор, нагнулся, чтобы не удариться головой о перекладину ворот, и ступил на зеленую траву. Красивые цветы, синие, желтые, красные, белые и розовые, наполнили душу радостной песней об обновляющей силе земли. Оглянувшись, Мефодий заметил Горазда. Он сидел у веселого ручейка с травинкой в зубах и с открытой книгой на коленях. Архиепископ узнал ее. Псалтырь. Подошел к ручейку. Его тень пересекла низкий берег и дотянулась до ног Горазда. Ученик, хотя был уже немолод, почтительно встал навстречу учителю.

– Отдыхаешь? – спросил Мефодий.

– Восхищаюсь, святой владыка, – ответил Горазд и указал рукой на живописный луг.

Оба умолкли, и только их взгляды, как заботливые пчелы, перемещались с цветка на цветок. Далеко за холмами лаяла собака и скрипели колеса, но скрип, приглушенный и смягченный расстоянием, был приятен для уха, звуки сливались с еле слышным журчанием ручейка и располагали к тихой беседе.

Они присели на поляне. Солнце задержалось на вершинах холмов, устав от дневного путешествия, и, казалось, тоже было склонно к беседе.

Горазд прикрыл глаза ладонью и долго вглядывался в запыленную дорогу. Из крепостных ворот выехала карета с двумя конями в упряжке, за ней – группа воинов из княжеской охраны.

– Иоанн Венетийский едет в Фарханн, – заметил он.

– Пусть добро одолеет зло... – сказал будто про себя Мефодий.

– До сих пор мы не видели добра от Людовика Немецкого, но если Святополк решил заверить его в своей преданности, нам остается только молчать. Разве мы можем что-нибудь сделать, святой владыка?

– Поживем – увидим... Святополк знает характер немцев и не дастся им так просто.

– Может быть, – пожал плечами Горазд, и взгляд его потух.

Мефодий молчал, ибо разделял его опасения. Еще до того, как солнце зашло за холмы, потянуло предвечерним холодом. Мефодий встал.

– Пора на вечерню.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю