Текст книги "Кирилл и Мефодий"

Автор книги: Слав Караславов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 62 страниц)

12

Прошел и большой диспут. Он продолжался целых два дня. Сначала спорили о старшинстве законов, данных богом: надо ли следовать законам Моисея или Новому завету. Спор этот накалил страсти. Иудеи отказались считаться с явлением Иисуса и с Новым заветом, утверждая, что время помазанника божьего еще не пришло. Ссылаясь на пророков, Константин доказал, что чтить только свод законов Моисея – великое заблуждение, ибо задолго до Моисея бог дал закон Ною, наказав: «Вот, Я поставлю завет Мой с вами с потомством вашим после вас...». Иудеи на это ответили, что они, мол, считают заветом, но не законом божье повеление Ною. Спор затянулся, и философу пришлось обратиться к примерам из священных книг, чтобы убедить и опровергнуть их. Самый большой вес имели слова божьи к Иеремии: «Так говорит Господь Бог Израилев: Я заключил завет с отцами вашими, когда вывел их из земли египетской». Худощавый иудейский мудрец, помолчав немного, заметил:

– Можно согласиться с тем, что закон – это и завет, но те, кто соблюдал скрижали Моисея, были угодны богу. Мы тоже так поступаем и надеемся, что бог возлюбит нас. А вы, провозглашая новый закон, тем самым попираете божий!

Философ торжествующе посмотрел на него. Сделан первый прорыв в пользу Нового завета! Каган тоже заметил это. Друзья и ученики Константина радостно переглянулись: противники молчали, уставившись в пестрый ковер на полу.

– Нет, мы поступили хорошо! – возразил Константин и, сославшись на завет Ноя и на законы Моисея, тут же привел свидетельства их отмены. Он процитировал высказывание Иезекииля: «Заменю этот и дам вам другой!» Философ поднял руку: – Это сказал ему бог, а вот слова Иеремии: «Наступают дни, говорит Господь, когда Я заключу с домом Израиля и с домом Иуды новый завет, не такой завет, какой Я заключил с отцами их в тот день, когда взял их за руку, чтобы вывести их из земли Египетской; тот завет Мой они нарушили, хотя Я оставался в союзе с ними, говорит Господь. Но вот завет, который Я заключу с домом Израилевым после тех дней, говорит Господь: вложу закон Мой во внутренность их, и на сердцах их напишу его, и буду им Богом, а они будут Моим народом...» И далее: «Остановитесь на путях ваших, и рассмотрите, и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему, и найдете покой душам вашим. Но они сказали: «Не пойдем». И поставил стражей над нами, сказав: «Слушайте звука трубы». Но они сказали: «Не будем слушать». Итак, слушайте, народы, и знай, собрание, что с ними будет. Слушай, земля: вот Я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их, ибо они слов Моих не слушали и закон Мой отвергли».

Философ осмотрел притихший зал.

– Разве надо еще говорить вам устами пророков, чтобы вы удостоверились в прекращении действия скрижалей Моисея? Зачем в таком случае вы убеждаете этот народ принять вашу веру, хотя она не является истинной?

Худощавый мудрец, однако, не сдавался. Он все листал старый список Талмуда и хотел было прочесть что-то еще, но сидящий слева от него человек положил руку на книгу и сказал:

– Каждый еврей знает, что так и будет. Но не пришло еще время помазанника...

– Зачем обманывать себя? – вскипел философ. – Разве не сбылись предсказания пророков и слова бога? И Иерусалим погиб, и жертвоприношений нет, и все сбылось. Малахия ясно говорит; «Нет Моего благоволения к вам, говорит Господь Саваоф, и приношение на рук ваших не благоугодно Мне. Ибо от востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву». А Даниил, послушав ангела, сказал так: «...до Христа Владыки семь седмин и шестьдесят две седмицы»... А как вы думаете, что это за железное царствие, о котором говорит Даниил в сновидении?

– Римское! – хором ответили все.

– А камень, что сорвался с горы без прикосновения рук человеческих?

– Помазанник!.. Но если признать, основываясь на предсказаниях пророков и других доводах, что он уже пришел, то как ты тогда объяснишь, почему все еще удерживает власть римское царствие?

– Оно уже не властвует, – ответил философ, – оно отошло в прошлое, как всё из видения. Ибо не римское наше царствие, а Христово, как пророк и сказал…

Много анергии потребовалось Константину в первый день диспута. На следующий день спрашивал главным образом каган, желая уточнить некоторые вопросы религии. Философ отвечал ясно, приводил примеры, чтоб всем непосвященным было легче понять. В конце спора потребовала к себе внимания отвергнутая магометанская вера. Сарацинский мудрец, хорошо знающий Константина со времени диспута в столице халифов, долго и чинно молчал, опасаясь его острой мысли. Но так как он рисковал потерять благоволение своих верующих в земле хазарской, которых и без того можно было перечесть по пальцам, то решил выступить. Погладив седую бороду и постучав по золоченой оправе Корана, старец попросил слова, но его опередил один из советников кагана:

– Скажи, философ, почему вы не чтите Магомета? он ведь очень хвалил Христа в своих книгах, написав, что от девицы, Моисеевой сестры, родился великий пророк, который и мертвых воскрешал, и любые болезни вылечивал?

Константин встал и, повернувшись к кагану, ответил:

– Пусть властелин рассудит, а ты ответь мне: если Магомет – пророк, то как нам верить Даниилу, сказавшему, что после Христа кончатся все видения и пророчества? И может ли Магомет быть пророком, если он явился после Иисуса? Что же, нам отказаться от Даниила?

Тут вмешались иудеи:

– Даниил говорит по вдохновению божьему!

– Магомет – лжец и враг нашего набавления!

– Все, что он изрек, – зло и срамота!

Тогда советник обратился к сарацинскому мудрецу:

– С божьей помощью наш гость положил на лопатки гордых иудеев, а вашу веру и вовсе отбросил, как скверну... – И, обратившись к присутствующим, сказал: – Бог дал христианскому царю власть над всеми народами и истинную мудрость, дал и истинную веру, без которой никому не суждено жить вечной жизнью! Слава богу во веки веков!

Нестройный хор мужских голосов торжественно провозгласил;

– Аминь!

Это вызвало слезы на глазах Константина. Взволнованно, подняв руку, призвал он всех принять христианство.

На следующий день свыше двухсот знатных людей ступило на путь Христовой веры и мудрости. Когда братья выходили в город, люди, которых они встречали по пути, кланялись им до земли, а кое-кто целовал руку и просил благословения. Из тех, кто приняли христианство раньше, братья рукоположили нескольких священников, чтоб они не давали угаснуть пламени веры.

Почти месяц провели братья и их ученики в городе кагана, обучая новых последователей Христа. Но сердце уже тянулось к родным местам, к тишине Полихрона. В сущности, Константин тосковал не столько по покою, сколько по оставленной славянской письменности – истинному делу их жизни. Хазарское государство было как вихрь, кто ведает, куда пойдет оно завтра. Народ – разноплеменный, и у каждого племени – свои законы. Так много верований, столько глупости и невежества – нет, не здесь светлая божья пива, о которой мечтают братья. Она ожидает их там, где живут люди одной с ними крови, и они торопились выполнить все поручения, чтобы поскорее двинуться обратно.

Кагану не хотелось расставаться с учеными людьми. Ему было приятно беседовать с ними и постепенно узнавать новую веру. Сам он не торопился с крещением. Он хотел властвовать над всеми верованиями. Принять христианство означало бы пренебречь теми, кто давно исповедовал иудейскую религию. Это могло бы усложнить его жизнь, а он хотел плыть по течению.

Братья прекрасно понимали его хитрые намерения и решили, несмотря на жаркое лето, отправиться в город Климента Римского. Каган послал им в подарок золото и драгоценные камни, но братья не приняли их. Они ваяли только подарки для василевса и патриарха, а для себя попросили освободить византийских пленников.

В день отъезда за ними поплелись почти две сотни бывших пленников, оборванных, обессиленных от изнурительного труда и недоедания. Советник, приведший миссию в город кагана, проводил ее обратно в крепость Саркел. Каган простился с миссией у крепостных ворот и вручил свиток для василевса, в котором благодарил его за то, что он послал в Хазарию таких знатных и ученых мужей.

То ли от озлобления, то ли от незнания дороги, но проводник повел их безводными степями, под палящим солнцем. Изможденные пленные начали отставать, Константин велел ожидать их. Пока ждали, слуги и ученики искали в болотистой местности воду, но ее, горькую и соленую, нельзя было пить. Философ позвал брата, и они сели рядом. Недалеко от них блестел родник. Ленивые водяные жуки скользили по его поверхности, как по стеклу. Раскаленное небо отражалось в нем, губы трескались от жажды. И тогда философ оказал:

– Зачерпни этой воды. Тот, кто для израильтян превратил горькую воду в пресную, утешит и нас.

И они пили. И вода была холодной и пресной...

13

Они уже готовились к отъезду в Константинополь, и философ непрестанно выезжал в соседние города, проповедуя слово божье. В городе Фуллы он убедил людей срубить священный дуб, скрещенный с черешней и названный именем Александра, покорителя мира. Стратиг Никифор пригласил миссию на прощальный ужин. Пришел и архиепископ Георгий. Философ все еще пытался убедить его не злословить, не выступать против Фотия, ибо люди – как трава: каждый уходит в землю, остается только добро. Но Георгий, находившийся под сильным влиянием сосланного Митрофана, упорствовал. Ужин близился к концу, чтобы уступить место веселию, и тут Константин увидел бокал вина, который Георгий только что выпил. Принесший его слуга как-то слишком торопливо и виновато удалялся. Тогда Константин жестом прервал шум и сказал:

– Благослови меня, отче, так, как сделал бы это мой отец...

А когда кое-кто втайне от архиепископа спросил его, почему он так сделал, философ ответил:

– Ибо утром покинет он нас, отправляясь к господу нашему...

Наутро колокола зазвонили по усопшему. Георгий скончался. Никто не понял силы пророчества, кроме слуги, заменившего бокал по приказу асинрита Феодора... Никогда не позволил бы Константин такой мерзости, да слишком поздно увидел – увы, он уже испил свою чашу. На следующий день Павел пожелал отправиться вместе с ними, чтоб участвовать в Константинопольском соборе, который второй раз должен был утвердить Фотия патриархом. Константин сказался больным, чтобы не ехать сейчас и прибыть в столицу после окончания собора. Приближалось рождество, которое застало их в пути. Царьград утопал в мерзком тумане. И все-таки население и духовенство торжественно встретили мощи святого Климента Римского, так как Павел, новый архиепископ Херсона, уже разгласил новость. Фотий торжествовал. Кроме папы, уже никто не мог оспаривать законность его избрания. Фотий изменился, куда-то испарились его сердечность и доброта. Он был властным и суровым, разговаривал глубокомысленно и важно. Братьев он встретил несколько сдержанно. Их слава начинала беспокоить его. Расспросив подробно о пребывании у хазар, патриарх, повеселев, сказал:

– Выбирайте что хотите в церковной иерархии!.. Ваше желание – повеление божье, и я исполню его.

Предложение смутило братьев, не привыкших к подобному распоряжению церковными делами. Раздражало умение Фотия покупать людей, назначая их на выгодные церковные посты. Константин опустил усталые глаза и сказал:

– Нам нужны отдых и покой, владыка... И одно у нас желание – отправиться в болгарскую землю. Там служба наша и нива господин.

– Хорошо. – ответил удивленный Фотий, – хорошо, обещаю, но сейчас они – наши враги, и люди Христа не растут свободно на сей ниве. И все же не хочу оставить вас так... Отныне Мефодий будет игуменом монастыря Полихрона, а ты – служителем при храме Святых апостолов!

– Я предпочитаю спокойствие и возможность самому распоряжаться своим временем! – возразил философ.

Никто ничем не будет тебя обязывать, кроме меня, покровительственным тоном заметил патриарх. – И у тебя будет время, будет... Насколько я понял, ты много писал в Херсоне и хазарских землях. А василевс интересовался тем, что было сделано.., он хочет, чтобы ты посетил его в эти дни. Зайди ко мне в среду.

Братья вышли из патриаршего дворца. Туман поднялся. Бледное солнце осветило стены и лица людей. Все куда-то торопились, одни побирушки сидели на перекрестках, ловя милостыню и робкое тепло. Море в гавани было мутным, свинцовым, достаточно надоевшим братьям за длинную поездку. Они свернули в переулочек, чтобы посетить мощи святого Климента. Предстояла вечерня, на которой Константин скажет слово-молитву о святом, и так будет потом в течение сорока дней, ибо Климента уже записали в число сорока мучеников.

У церкви их ждал приятный сюрприз: Климент и Марин пришли повидаться с ними. Они долго держали и целовали их руки, будто встретились с долгожданными небесными ангелами. На вечерне были все, кто ездил в землю хазар. Слушая философа, Климент чуть не прослезился. Святые братья снова здесь, вернулись их защитники, чтоб прекратить страдания его и Марина. Климент не хотел тревожить их с самого начала, но нельзя было и не сказать им... Многое изменилось в монастыре после отъезда братьев в Хазарию. Сначала игумен и братия вели себя хорошо. Потом приехал какой-то монах, который подолгу не выходил от игумена. По вечерам в его келье собиралась монастырская братия и о чем-то шепталась. Монах оказался посланцем свергнутого патриарха. Он заверил игумена и остальных, что Фотию приходит конец, что папа прислал легатов, которые будут настаивать на его свержении, а Игнатия позвали на собор, чтоб вернуть ему место патриарха. Поверив болтовне посланца, братия чего только не делала, лишь бы изгнать Климента и Марина как сторонников Фотия. Для травли достаточно было того, что Климент и Марин пользовались защитой Константина и Мефодия и делали тайную работу в мастерской. Не будь прибыли от икон, игумен давно выгнал бы их. После второго утверждения Фотия братия перепугалась. Монахи стали избегать обоих послушников, лишь Пахомий продолжал их ругать ни за что ни про что, надеясь прогнать их, пока Константин и Мефодий не вернулись. Но молодые люди упрямо не покидали свою крепость под крышей, довольствуясь хлебом я водой и не показываясь монахам на глаза. В последнее время многие стали искать их дружбы, пытаясь загладить свою вину. Игумен начал угождать им. Так Клименту и Марину стало ясно; их защитники либо вернулись, либо скоро вернутся. И ученики заторопились в Царьград.

Константин и Мефодий молча выслушали их рассказ.

– А как книги?

– Целы...

– Слава тебе господи, – вздохнул философ.

А Мефодий с мрачной решительностью сказал:

– С сегодняшнего дня я игумен Полихрона!

И Константин понял, что брат только сейчас решил согласиться на предложение Фотия. В его словах слышались боль, вызванная принятием одолжения, и гнев сурового человека, который всегда ненавидел несправедливость.

Оба послушника, просияв, поцеловали руку нового игумена. Они решили, что вернутся в монастырь после приема Константина василевсом.

Михаил принял Константина и Фотия в конце недели. С обеих сторон стояли его возлюбленные Варда и Василий. Годы наложили свою печать на внешность кесаря, Василий же был строен, как Аполлон, силен и уверен в себе. Приняв дары и свиток от кагана, василевс по привычке протянул свиток Василию. Бывший конюх не умел читать и фамильярно отклонил царственную руку к Фотию, но патриарх знал только греческий язык и с легким поклоном передал свиток Константину.

Михаил улыбнулся этому странному путешествию свитка и заметил:

– Круг замкнулся на тебе, философ... Ясно, что в моей стране нет более ученого человека. Читай!

Развернув пергамент, Константин прочел послание кагана, написанное на самаритянском языке. Титулы и обращения были выдержаны в духе восточных поэтов; в каждой строке встречались пышные слова и красочные сравнения. Дойдя до места, касающегося братьев. Константин понизил голос. Каган писал следующее: «Ты, государь, прислал такого человека, который объяснил нам святость христианской веры. Так как мы убедились, что это вера истинная, мы велели всем добровольно принять крещение и надеемся, что вскоре и сами сделаем то же самое. Все мы Друзья твоего царства и готовы служить тебе, чем хочешь!»

Золотая печать кагана солнечном каплей искрилась на пурпурной ленте.

Михаил обвел взглядом своих приближенных: мол, каково? Подняв руку, он трижды перекрестил философа со словами:

– Бог одарил тебя мудростью, я дарю тебе свою дружб у!

Поцеловав руку василевса, Константин поблагодарил его за прекрасные, бесценные слова. Если эта дружба искрения, она может открыть ему путь к болгарской земле... Но Константин знал жития царей и святых и не особенно верил в дружбу сильных мира сего. Она как зимнее солнце: сегодня есть, завтра нет...

От слов Михаила лицо Варды потемнело, а Василий оставался таким, каким был, – не веселым и не мрачным, от его лица исходило холодное спокойствие, присущее глубоко равнодушным людям.

Пока они сходили по ступенькам вниз, Фотий непрерывно говорил. Константин подумал, что патриарх хочет подчеркнуть свою личную заслугу в том, что василевс оказал ему столь большое благоволение.

Расстались у ворот патриаршего дворца. Фотий исчез в темноте за воротами, а философ вернулся на постоялый двор, где его ждал Мефодий. Они решили вместе провести ночь, а утром каждый должен был заняться своими делами.

Мефодий думал взять с собой в монастырь Савву, но тот хотел остаться с философом. Ведь Константин когда-то выпросил его у купца, так что он обязан посвятить ему свою жизнь. Искренние слова Саввы – грубоватого, подчас бесцеремонного – тронули братьев, и Мефодий, опередив Константина, сказал:

– Оставайся! – и похлопал Савву по плечу. – Люблю прямых людей.

14

Фотию была объявлена война. Папа открыто угрожал ему. Свергнутый Игнатий не перестал собирать единомышленников, хотя многие и поняли, что он тешит себя камерой. В письме папе Игнатий обвинял не только Фотия, но и легатов, которые-де получили взятки и не выполнили панских наказов. Очевидно, его люди пронюхали причину молчания Захария и Радоальда.

Папа не мог объяснить себе их поведение. Они не расследовали, как был свергнут Игнатий, не прочли папского послания и даже слова не попросили, чтоб выразить свое возмущение решением собора! Николай задумывался над всем этим, хотя сначала они убедили его, объяснив свою бездеятельность угрозами и изоляцией... После письма Игнатия папа стал смотреть на вещи иначе. Легаты не молчали бы, если б не взятки. Им угрожали смертью – возможно, но вряд ли они поверили, что византийцы рискнут обезглавить послов самого папы. Этого не бывает даже в самом варварском государстве. Выходит, здесь действительно попахивает подкупом. Гробовое молчание сковывает только уста, забитые золотом, оттого-то их и боятся раскрыть – как бы золотишко не высыпалось. Папа приказал проследить за послами: какими деньгами они располагают, как живут – на широкую ногу или скромно. Соглядатая скоро донесли ему, что Захарий купил красивый дом недалеко от епископства и торгуется с каким-то гражданином Анани о продаже его земли у подножия горы. Мало того, они принесли Николаю несколько номисм, которыми Захарий расплачивался.

Против епископа Порто улик пока не было. Но папа послал его с миссией к франкскому королю Карлу Лысому и оттуда – к Людовику Немецкому. По-видимому. Радоальд был поскрытнее, а может, просто еще не развязал мошны? Может, не успевает из-за поездок заняться собственными делами? Его молчание тоже было подозрительным. Если Захария отказался осудить решение собора, то это должен был сделать Радоальд. Никто не спрашивал у папы разрешения созвать собор, и папа не позволит взяточникам благоденствовать за счет божьего дела, папского слова и авторитета.

Если не в этом, то в следующем году он созовет свой собор и заклеймит постыдную фотиаду. Эта мысль несколько успокоила Николая, и он стал прикидывать, кого привлечь к ответственности. Если история со взятками окажется правдой и Захарий признается – его! Епископа Порто – также! Григория Асбеста... До чего коварен этот человек! Не так давно просил защиты у папы, а теперь полностью поддерживает Фотия. Что ж, Сиракузы недалеко. Константинопольский самозванец не имеет права утверждать епископа Сиракуз. Это дело папы, и он позовет Григория в Рим, а если тот не явится – предаст анафеме и отлучит. Наконец придет очередь и нового врага – Фотия. Хитрое письмо направил этот новоявленный пастырь, хоть и краткое. Ему захотелось быть рядом с папой. «Никакая церковь не имеет права вмешиваться в дела другой церкви». Нашелся умник! Вприпрыжку добрался до патриаршего престола и уже зубки показывает. Будто не знает, на каком камне стоит римская церковь и по какому праву является она первой в христианском мире... Перед римским папой короли снимают шляпы, водят его коня под уздцы, стоят в ожидании перед его воротами, а тут какой-то асикритишка из канцелярии византийского недоумка позволяет себе поучать его, с детства воспитанного на посланиях святых апостолов Петра и Павла... Нет, бог создал незыблемые законы мироздания: на небе нет двух солнц! Есть луна, но она светит заемным светом, она тень солнца. В этом мире он, Николай, и день, и солнце – так предопределено всевышним. И он, Николай, будет вмешиваться в дела всех церквей, ибо имеет на это священное право. Не зря Игнатий обращается к нему с просьбой о помощи. Не зря! И что же?.. За пренебрежительное отношение к правам папы не будет никому прощения! Одному простишь – других поощришь. Человек испокон века привык подчиняться крепкой деснице, так ему и жить легче.

Николай позвонил в медный колокольчик. Нежный звон разнесся по коридору. В дверях появился слуга с суровым лицом. Папа вспомнил, что хотел заменить его, но вдруг этот аскет с ледяным голосом, почти внушающим страх, понравился ему.

– Брата Себастьяна!

Брат Себастьян руководил внутренней охраной. Он крепко держал в своей руке все тайные нити. Папа познакомился с ним, еще когда поднимался по ступенькам к верховной власти. Проверив его преданность, он поручил ему теперь заняться охраной и секретными делами канцелярии. Этот брат был и книжником, и инквизитором, и умным собеседником – весьма редко встречающееся сочетание.

Себастьян бесшумно вошел и встал у двери. В черном одеянии, перепоясанный простой веревкой, он был похож на беспомощного слепого крота, очутившегося на поверхности земли. Николай приподнял руку, брат Себастьян быстро подошел и запечатлел на ней преданным поцелуи: эта рука освободила его от всех грехов и стала верной защитой. – Что-нибудь новое о епископе из Анании

– Купил тот земельный участок...

– Опять номисмами?

– Опять, святой владыка.

– А епископ из Порто?

– Прибыл ко двору Карла.

– Улики есть?

– Напился в гостинице «Потерянный конь» и платил номисмой, святой владыка.

– Как вернется, подвергнуть допросу.

– Только словесному?

– Если понадобится, будет и божий суд, но потом...

– Понял, святой владыка.

Николай не заметил, как брат Себастьян вышел. У них был условный знак. Когда папа закроет глаза, чтобы перейти к размышлениям, надо уходить. На сей раз брат чуточку поторопился. Николай хотел спросить его о Григории Сиракузском и о Льве, посланце василевса, привезшем протоколы собора и письма от Михаила и Фотия. Эти послания были любезнее, чем первое послание Фотия. Но папу не обманула их льстивая любезность. Из содержания протоколов стало ясно, что Радоальд и Захарий никогда не будут больше представлять папу на каком бы то ни было соборе.

Николай снова позвонил.

– Пусть придет Анастасий!

Анастасий, библиотекарь, как он сам себя называл, тут же явился. Он служил в одном монастыре, но в последнее время часто находился в Латеране. Теперь он принес ответ Фотию. Письмо было спокойное, но непоколебимое: возврата назад не будет. Папа не требовал наказания, но рассматривал положение вещей с высоты своего первого места в мире, принимал во внимание только свою точку зрения, так как только он имел право объединять. Письмо василевсу было в том же духе. Оценив события в империи, папа подчеркивал, что его несогласие с выбором Фотия продиктовано не человеческой мелочностью, а только желанием сохранить чистоту и святость византийской церкви. Николай одобрил письма и велел Анастасию переписать их, как и полагалось в подобном случае. Завтра Николай созовет Святой Синод, чтобы высказать мысли, которые его волнуют, императорскому посланцу. Он должен понять, что папский престол не направлял и не будет направлять духовных лиц для одобрения действий Фотия. Папа не намерен поощрять насильственное устранение законного патриарха.

Николай принял эти решения после того, как многое услышал и понял от беженцев из Константинополя.

Его решение подкреплялось также тем, что говорил игумен Феогност, принесший послание Игнатия.

От слов папа переходил к делу..

Виновных необходимо наказать.