Текст книги "Флёр"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)
– Куда ты меня везешь?
– Туда, где я стою на постое. У меня есть дом – простая крестьянская изба, скорее хижина, но в ней все же можно укрыться от непогоды. Там можно согреться и обсушиться. – Она, по-видимому, хотела его еще о чем-то спросить, но он торопливо ее перебил: – Выпьем горячего чая, не возражаешь?
– Ах, чай, – проговорила она, словно это был какой-то редкий для нее, посланный небесами сон, и замолчала.
Майор, не говоря ни слова, тут же исчез вместе со своими пожитками, хотя он уже снял сапоги в предвкушении спокойной ночи. Огонь в крошечной печке ярко пылал. Флер промокла до нитки и дрожала всем телом. Свое мнение по поводу сложившейся ситуации майор оставил при себе, ну а Петр не снизошел до объяснений.
Для него важным было совершенно другое – через полчаса он, сняв с Флер верхнюю одежду и ботинки, положил ее ноги на полено перед жарким огнем, чтобы высушить чулки.
Вынув из волос шпильки, он энергично растер ей голову полотенцем, потом чуть ли не насильно влил в нее первую чашку горячего чая. Теперь она держала в руках вторую чашку, от ее одежды шел легкий пар, лицо чуть порозовело, но на нем появилось выражение искреннего удивления.
– Для чего ты привез меня сюда? – спросила она наконец. В эту минуту Петр решил, что самое лучшее сейчас – это ложь во спасение.
– Сюда ближе. Шел дождь, уже темнело, и мне не хотелось, чтобы мы утонули с тобой в большой луже.
Судя по реакции Флер, ее удовлетворило его объяснение, но он подозревал, что это произошло совершенно по иной причине. Просто она думала о другом. Помедлив, Флер сказала:
– Вот бы такой уют там, в английском лагере. Какие у них чудовищные условия, Петр. Парусиновые палатки настолько ветхие, некоторые изношены до дыр, а у солдат нет зимнего обмундирования – его просто еще не доставили. Лошади стоят под открытым небом, они так все исхудали, что на них жалко смотреть. А что же будет, когда ударят морозы? Их ждет гибель, если срочно не исправить положение.
Петр, конечно, промолчал.
– А как мало их осталось! Брук рассказывал мне о той кавалерийской атаке на русские орудия, мы, разумеется, слышали об этой ужасной кровавой бойне, но само по себе число потерь не доходит до сознания. Все отчетливо начинаешь понимать только тогда, когда видишь, что осталось от армии. Бригады легкой кавалерии, по сути дела, больше не существует. Ричарду просто повезло. Из его части вернулись только двое.
– Как он выглядит? – спросил Петр после краткого молчания.
Флер вдруг посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
– У него вши, можешь себе представить? – воскликнула она надрывным голосом. – Когда я кинулась его обнимать, он предупредил меня об этом. Эти насекомые буквально донимают всех – их приходится уничтожать каждое утро. Но Милочка не обращает на это внимания. «Существуют такие вещи, – объяснила она мне, – с которыми нужно мириться». – Она покачала головой. – Не понимаю ее. Стоят холода, идут постоянно дожди, в некоторых местах жидкая грязь доходит чуть ли не до колен. В нужниках нет хорошего дренажа, и им негде сушить одежду. У них ничего нет, ни малейших удобств, ничего. И все же Милочка хочет остаться с ним. Она говорит, что поможет ему выжить. Она собирается научить его, как нужно строить укрытие из камней и грязи. Откуда ей это известно?
Петр мрачно улыбнулся.
– Так строят свои глинобитные домики татары. Вероятно, какой-то деревенский житель рассказал ей об этом. Я ведь говорил тебе – она женщина с характером.
– Да, это правда, – задумчиво согласилась Флер. – Прежде я сильно заблуждалась в отношении Людмилы. Мне казалось, что она не выдержит душераздирающих сцен там, в лазарете, но она приходила на работу каждый день, не увиливала. А теперь собирается позаботиться о Ричарде, хотя это означает, что ей придется жить как нищенке. И терпеть вши, Петр! Что бы на это сказал ее отец?
– И твой брат ей в этом не препятствует?
Флер тяжело вздохнула.
– Он просто счастлив, что Милочка с ним. В этом я тоже была не права. Их связывают очень сильные чувства. Ричарду наложили на руку шину – он вывихнул плечо во время атаки, когда разорвавшееся ядро выбило его из седла. Теперь брат вынужден обходиться одной рукой, но Людмила все делает для него, чтобы он не испытывал неудобств.
Петр принес ей еще одну чашку горячего чая, влив в нее изрядную порцию коньяка. Помолчав с минуту, Флер продолжала:
– Но если Ричард ее любит, то как он может заставлять Милочку жить в таких ужасных условиях?
– А какой у них выход? Что, она должна вернуться к мужу? Даже если Сережа ее любит, все равно – будет только хуже. К тому же, насколько я знаю их обоих, принимает решения Милочка, вовсе не Ричард.
– Наверное, ты прав. По сути дела, весь лагерь на ее руках. Она проявляет потрясающую энергию, все просто поражаются ее умению находить выход из любого положения. Она уже заставили всех внести свои пайки в объединенный продовольственный фонд и установила на кухне дежурства, чтобы сэкономить на дровах. Никому и в голову такая идея не приходила. До этого и солдаты и офицеры готовили пищу каждый для себя в котелках, что было непростым делом, и все равно после своих неуклюжих трудов им приходилось есть недоваренную свинину.
– Да, поразительная женщина, – произнес Петр, чуть улыбнувшись. Он мог себе представить, как действует Людмиле на нервы беспорядок и отсутствие комфорта. – Она многое взяла от отца.
– Ну а что мы скажем твоему брату? – спросила Флер, переходя к существу возникшей проблемы. – Ведь он скоро возвращается из Симферополя, не сомневаясь, что увидит ее дома. Как мы сообщим Сергею, что она убежала к Ричарду, как только муж вышел за порог?
– Так и скажем, – ответил Петр, не спуская с нее внимательных глаз. «Ничего подобного не должно произойти с ней», – сохранял он в душе такую надежду. – Ну а как он выберется из этого положения, нас не касается.
Флер размышляла над его жесткими словами.
– Может быть, мы сумеем переубедить ее? Вдруг через несколько дней, когда Милочка будет сыта по горло заморозками, дождями и отвратительной пищей, ей все же захочется вернуться домой? Возможно, сам Ричард отправит ее в Севастополь, не позволит и дальше жить в таких чудовищных условиях. Ах, Петр, как все ужасно! Как же они могут заставлять наших людей жить в скотских условиях? У них даже нет воды, чтобы умыться. Ричард ложится спать в той же рубашке, которую носил весь день и которая была на нем накануне! Я надеюсь, Милочка в конце концов поймет, что в этом нет ничего привлекательного. К тому же…
– К тому же что?
– Никак не могу понять – что заставило ее пойти на такой шаг? У нее было все, что только можно пожелать: мужчина, за которого она вышла по своей воле, здоровье, положение в обществе, высокий титул, – любая женщина отдала бы все на свете, лишь бы оказаться на ее месте. – Петр слушал Флер с кривой усмешкой. – И если Милочка не вернется, она всего этого лишится. Разве можно платить столь высокую цену за такой пустяк?
– Откуда нам знать, как смотрят на подобные вещи другие люди? Я никогда не считал, что ее отношения с Сережей были особенно счастливыми. – Помолчав, Петр продолжил, тщательно подбирая слова: – С таким человеком, как он, жить непросто.
Флер поразили его слова.
– Напротив! Сергей такой добрый, такой умный, такой чуткий… – Она осеклась, чувствуя, что ее потаенные мысли отражаются на лице. На глазах у нее навернулись слезы – почему она должна жалеть всех на свете, кроме себя самой, ведь ее, Флер, больше всех одурачивали и эксплуатировали. – Как плохо, – наконец произнесла она. – Не знаю, что и делать.
– В данный момент – ничего, – ответил он. – Сейчас тебе нужно снять мокрое платье и лечь в постель, а я приготовлю для тебя горячий пунш, от которого ты сразу заснешь. – Заметив недоверие в ее глазах, он улыбнулся. – Не беспокойся, я не оскорблю твоей благопристойности. Я посижу здесь, возле огня, повернувшись к тебе спиной, и не стану менять своего положения. Как только ты спрячешься под одеялом, дай мне знать.
Флер все еще колебалась, не зная, как поступить. Потом сказала:
– Ладно, хорошо. Спасибо тебе большое, Петр. Ты очень добр ко мне.
– Вовсе нет, – твердо возразил он. – Давай, стаскивай с себя мокрые вещи.
Поставив чайник на печку, Петр сильнее раздул огонь. Как только вода закипела, он приготовил обещанный пунш. Он все время прислушивался к сводящим его с ума, почти неразличимым звукам, доносившимся до него от этой женщины, – приливам и отливам ее едва различимого дыхания, мягкому шороху падающей на пол одежды. Каждый нерв его тела болезненно напрягся, кровь стучала в висках, в голове кружились образы этого цветка. Петр слышал, как мягко оторвалась ее обнаженная ступня от пола, как она опустилась на матрац, как зашуршала под ней солома, как натянула она на себя одеяло. Когда Флер чуть слышно позвала его, он так стремительно вскочил, что даже прикусил язык.
Он с трудом повернулся, чувствуя, как ноет все его тело. Она лежала на кровати, натянув до подбородка одеяло, выпростав обнаженную руку. На подушке разметались ее волосы, спутанные и влажные, похожие на коричнево-золотистые морские водоросли. Бросив наметанный взгляд на ворох одежды, Петр понял, что она лежит в одной сорочке, и от мысли о ее почти полной обнаженности его бросало то в жар, то в холод.
На лице Флер появилось не тревожное, а скорее извиняющееся выражение.
– Только теперь я поняла, что промокла насквозь.
– Да, – с трудом отозвался он. – Сейчас я что-нибудь устрою, разложу вещи на поленьях перед печкой. К утру все высохнет. А теперь выпей вот это, пока пунш не остыл.
– А ты?
– Я? Не беспокойся! Мне преотлично и на стуле!
Петр подошел к ней с чайным стаканом в руках.
Флер, приподнявшись на локте, взяла его, по-прежнему прикрывая одеялом плечи. Он улыбнулся.
– Сейчас ты похожа на двенадцатилетнюю девчушку. С взъерошенными волосами.
– Я не захватила с собой расческу для волос! – робко ответила Флер. Пригубив горячего пунша, она закашлялась, что вызвало у него ласковую улыбку.
– Как в первый раз, когда ты попробовала водку, помнишь? Гордость не позволила тебе признаться, что она тебе не понравилась. Но ты настояла на своем – выпила все до дна!
– Да, помню.
– У меня есть гребень в мешочке для починки обмундирования. Позволь, я расчешу твои волосы? Ты будешь лучше спать, я уверен.
Флер ничего не ответила, но в ее глазах он прочитал согласие. Петр принес гребень и сел на край кровати. Чуть ниже обнаженных плеч виднелась белая сорочка, скрывающая под одеялом. Почувствовав, как у него задрожали руки, он немного помедлил, чтобы унять дрожь. Затем положил ей руку на затылок, и она послушно наклонила к нему голову. Мокрые волосы рассыпались, обнажив мягкую, нежную шею.
«Боже мой!» – подумал он, сглатывая слюну.
– Если будет больно, скажи!
Взяв в руки влажную прядь, Петр начал осторожно ее расчесывать, стараясь сильно не тянуть, чтобы не причинить боль. Постепенно сердце умерило свой ритм, и этот процесс даже показался ему умиротворяющим. Лежа спиной к нему, Флер нашла в себе смелость немного сбросить одеяло, чтобы было удобнее держать в руках стакан с пуншем. Закончив пить, она подтянула к себе колени и обняла их руками. Теперь в маленькой избе было тепло, отблески от яркого огня превращали ее в какую-то розоватую пещеру. Тишину нарушали потрескивание и шипение дров в печке, да время от времени в окошко стучали капли дождя. Петр почти физически ощущал полную безопасность их убежища, интимная обстановка которого сильно волновала его. Чувствует ли она то же самое? – хотелось ему знать в эту минуту.
– Можно тебя спросить? – раздался голос, легкий и раскованный.
– Конечно.
– О том казаке, который нашел Жемчужину.
– Я слушаю.
– У меня не выходит из головы этот случай… я пытаюсь понять. Мне хочется знать…
– Да, я слушаю.
– Как ты считаешь, была ли доля истины в подозрениях Людмилы? Ведь она сказала, что нисколько не удивится, если Сергей все это выдумал.
– Ничего не может быть более правдоподобного, – спокойно отозвался Петр.
Флер удивленно повела головой, но Петр мягким жестом остановил ее.
– Прошу тебя, не двигайся, а то будет больно.
– Нет, на самом деле? Но для чего ему это было нужно?
– Чтобы подразнить ее. Посмотреть, как она к этому отнесется. И мне кажется, Людмила поступила так, как он рассчитывал.
– Нет, не может быть, – с мольбой в глазах проговорила она.
– Как ты думаешь, почему он позволял ей общаться с этими офицерами? Не для того ли, чтобы поставить ее в щекотливое положение?
– Как ты узнал об этом?
– Когда я несколько дней назад пришел к вам, это был не первый мой визит в Севастополь. Во-первых, я это видел собственными глазами, а во-вторых, в лагере постоянно ходили различные слухи.
«Какие все же грубые скоты, эти солдаты», – размышлял про себя он. Как гнусно они говорили о молодой жене графа Карева, открыто обсуждали, почему она общалась с молодыми офицерами.
– И поверь мне. Если все это слышал я, то почему не мог слышать он? Почему он так внезапно уехал? Он гнул ее, гнул, как палку, ожидая, когда она треснет. А ведь если гнуть палку, даже не сухую, а всю пропитанную соком, то рано или поздно она обязательно треснет.
– Но для чего ему это было нужно? – настойчиво повторяла Флер.
Боже, как же объяснить этой невинной женщине природу ревности на сексуальной почве? Разумеется, причина крылась не только в ней.
– Сколько раз я тебе говорил, что мой брат странный, несчастный человек. Ему всегда не хватало любви, привязанности, преданности. Кто бы ни попался ему на пути, он всегда устраивал для него испытание, а если его жертва, мужчина или женщина, успешно с ним справлялась, он придумывал что-нибудь посложнее, позаковыристее. Потом еще труднее. И так продолжалось до тех пор, пока они не допускали ошибку, либо вообще отказывались подвергаться его дальнейшим опытам. Тогда Сергей печально покачивая головой, говорил им: «Ну вот, я так и знал. Я знал, что вы меня предадите».
Флер долго молчала.
– Не могу в это поверить. Это неправда.
А как он поступал с тобой с того момента, когда впервые встретил тебя? Но Петр не осмелился вслух произнести эту фразу. Взяв в руку последнюю прядь волос на затылке, он сказал:
– Вот, теперь все в порядке. Маленькие прядки возле уха даже высохли и начинают завиваться.
Намотав на пальцы прядь волос, он отпустил ее. Она стала похожа на приятный на вид, пружинистый штопор. Флер лежала тихо-тихо. Ее обнаженное плечо порозовело в отблеске огня. Петр чувствовал ее дыхание, быстрое, легкое. Наклонившись к ней, он прикоснулся губами к ее ушку, скользнул ими по щеке, потом опустился к теплой пульсирующей точке под подбородком. Он почувствовал, как под его ладонями она вся напряглась, но ее плоть его не отвергала. Скорее всего она подчинялась любопытству, словно прислушиваясь к незнакомому языку и пытаясь его понять.
Петр поцеловал ее в шею, в плечо. Приподняв влажные волосы, снова прильнул губами к шее – Флер вздрогнула. Взяв у нее пустой стакан, который она все еще держала в руке, снова Петр легким движением откинул ее на спину. Теперь Флер смотрела на него с тревогой, но вместе с тем доверчиво. Она изучала его лицо, как это делает новичок, нетерпеливо ожидая от своего инструктора объяснений по поводу чего-то неизвестного и весьма опасного.
– Флер? – произнес он, не думая, что ее имя прозвучит вопросительно.
– Да, – отозвалась она, и этот ответ был похож на согласие, на желание.
Петр пробежал пальцами по ее шее. Она, слегка приоткрыв губы и легко дыша, наблюдала за его движениями. Наклонившись, он поцеловал впадину ключицы, потом щеку. Увидев в ее глазах немой вопрос, он улыбнулся.
– Флер, – снова сказал он.
– Что? – прошептала она.
Он очень нежно поцеловал ее, смакуя удивление, нерешительность, которые чувствовал в ней. Казалось, ее губы не знали, что им делать сейчас. Петр поцеловал Флер еще раз, потом еще, еще, очень ласково, стараясь приучить к своим поцелуям. Неужели никто ее раньше не целовал? – звучал в глубине его сознания навязчивый вопрос. Такая красивая, и еще не целованная женщина? Ах, Сережа, за сколько же проступков тебе придется отвечать!
Петр почувствовал, что его ласки начинают ей нравиться, что она становится все увереннее. Он коснулся, словно случайно, рукой края ее груди, потом осторожно накрыл мягкий бугорок. Флер тяжело задышала, не отрывая губ от его рта. Ее сосок затвердел под его ладонью, и Петру приходилось прилагать огромные усилия, чтобы сохранять спокойствие. Когда он оторвался от ее губ, ему показалось, что на них застыло сожаление. Он поднял голову. Флер смотрела на него пытливыми глазами.
– Что с тобой, любовь моя? – Его рука по-прежнему лежала у нее на груди. Он медленно провел рукой чуть дальше, и у нее вырвалось легкое возбужденное дыхание, как у ребенка, который только что кончил плакать. Петр видел, что Флер его не боится, она только сомневается, но страстное желание обладать ею придало ему смелости.
– Как здесь холодно, – обронил он, с улыбкой, стараясь превратить свое замечание в ничего не значащую шутку: что, мол, еще сказать двум старым друзьям, которым очень хорошо вместе. – Можно забраться к тебе, под одеяло? Чтобы мне стало еще лучше?
Флер бросила на него испытующий взгляд, и он увидел в ее глазах почти согласие. Этот вопрос был ему просто необходим. Теперь Петр убедился, что она доверяет ему. Она хотела получить от него ответы на все вопросы и знала, что они у него давно заготовлены.
Быстро-быстро, чуть ли не в панике, чтобы не дай Бог не пропустить такой момент, он сбросил мундир и жилет, снял панталоны с чулками. Как хорошо, что он до этого освободился от тяжелых сапог! В одной рубашке нырнув к ней под одеяло, он улегся рядом. Флер напряглась, напружинилась, но Петру казалось, что это происходит скорее от удивления, чем от желания оказать сопротивление. Но его тело напряглось совершенно по другим причинам. Он тратил все силы, чтобы тихо, спокойно держать ее в своих объятиях, пока от тепла она вся не расслабится.
Петр поцеловал ее в щеку, и, к его облегчению, она, повернув к нему голову, подставила ему губы с явным удовольствием. В таком случае все в порядке, – подумал он, слабея от охватившего его восторга, – все в порядке.
Он целовал ее, а свободной рукой ласкал плечико и грудь, на сей раз она сильнее прильнула к нему, пытаясь понять это чувство, столь новое, столь необычное для нее. Петр почувствовал, что ей хочется говорить, и был этому рад, так как никогда не занимался любовью в гробовой тишине.
– Что с тобой Флер? Скажи. Тебе хорошо? Ты чувствуешь, как это приятно?
– Да, – прошептала она. Нет, она этого не стыдилась, только робела. Сосок ее был таким же твердым, как и вначале, но ее не привычный к таким ощущениям мозг не знал, что же думать об этом. – Это…
– Что, дорогая? – предвосхитил он ее вопрос. – Все в порядке? Об этом ты хочешь меня спросить? Я чувствую, что тело твое говорит – все хорошо! Ты ведь тоже это чувствуешь, разве нет?
– Да, – повторила она, и в голосе ее звучало только сомнение, но не сопротивление. Флер было так приятно, что она не имела ничего против таких ощущений. Когда же он отнял от груди руку, ее охватило разочарование.
Теперь его рука оказалась у нее на талии.
– Ты так красива, – шептал ей Петр судорожно, словно в агонии. Он ласкал Флер неторопливо, и кожа ее, казалось, вся трепетала под его твердой, теплой рукой. Она подумала: вот почему кошка выгибает спинку, когда ее ласкаешь и гладишь. Но как только его тонкие пальцы подползли к самому заветному, запретному месту, она почувствовала себя вправе выразить, хотя и неохотно, протест.
– Петр! Не смей!
– Нет, нет, успокойся! – ответил он, закрывая ей рот поцелуем, а тем временем пальцы его медленно продолжали свое движение к цели. – Ну позволь.
– Я не могу, прошу тебя, не могу.
Но в ее словах Петр услышал вопрос. Он с самым невинным видом накрыл ладонью ее мягкий треугольник, на котором рука его замерла.
– Ты вполне можешь. Только позволь. Позволь мне. Я доставлю тебе удовольствие, такое удовольствие, моя любовь.
Но об этом заветном месте было всегда запрещено даже думать, не то что говорить. Оно было настолько запретным, что для его обозначения в лексиконе Флер не было слова, – нечто невидимое глазу, скрытое в темноте, нечто рожденное в темнице, которое никогда не увидит дневной свет. Она ничего об этом не знала. Ей хотелось возразить, она чувствовала, что должна это сделать. Но Петр снова прильнул губами к ее рту, и Флер стало ясно, что ей никогда не насытиться этим теплым поразительным удовольствием, которое она получала, целуя его. И когда его рука продолжила движение в темноте, она уступила.
Оторвав от него губы, Флер глубоко вздохнула. Она хотела понять, что же с ней такое происходит. Подняв над ней голову, Петр смотрел на нее. И она искала его лицо. Мой учитель, – беззаботно думала она про себя.
– Тебе приятно? – нежно спросил он.
Она кивнула, хотя слово «приятно» казалось ей абсолютно не к месту и никак не отражало того, что с ней происходило. Это было что-то необычное, безумное, изысканное. Это было удовольствие, растворяющее ее всю, огнем прожигающее до костей. Но в то же время внутри нее что-то затвердевало, требовало, чтобы ее желали, чтобы ей говорили о желании, и этот живительный источник заставлял ее крепче прижиматься к Петру, так как сладостный родник был прелюдией к тому, что должно было свершиться после. Обязательно свершиться. Все ее дрожащее тело, набирая движение вперед, требовало продолжения.
Но его слова удерживали ее пока, как опытный наездник удерживает беспокойную лошадь, стремящуюся поскорее перейти на галоп.
– Что скажешь, мой цветочек? Я доставляю тебе удовольствие?
– Да, конечно!
– Значит, все хорошо. Да, пусть это произойдет, произойдет сейчас. Это очень приятно. Моя дорогая, любовь моя.
– Петр, – произнесла она. Неужели это он доставляет ей такое восхитительное удовольствие? Она смотрела в знакомое лицо, и оно казалось ей таким любимым, таким надежным и уверенным. Теперь оно стало частью еще чего-то чудесного, иного, непостижимого. Флер вдруг почувствовала громадную, заливающую ее всю с головы до ног благодарность к нему. И он прочитал это в ее глазах.
– Не хочешь ли доставить удовольствие и мне?
– Да!
– Тогда дай руку.
Перестав ее ласкать, Петр взял ее за руку и убрал вниз под одеяло. Флер почувствовала, как ее пальцы обхватили что-то гладкое, теплое и твердое. Ей еще никогда прежде не приходилось ощущать такой гладкости, такой теплоты, может быть только тогда, когда она прикасалась рукой к тому месту за ухом лошади, где большая вена несет свой поток. Он, держа Флер за руку своей, направлял ее движения, и вдруг все его тело ответило на них. Ах, значит, это была та запретная его часть! Она обжигала, жалила ее жаром будущей жизни.
– Это ты? – спросила она с сомнением в голосе.
– Да, я, – ответил он. Его рука снова начала ее ласкать.
Терзающее удовольствие возобновилось с новой силой, с новым, неизведанным приливом. Дыхание у нее участилось, и она слышала, как тяжело дышал и он, будто оба они неслись в неведомое по беговой дорожке. Из груди ее вырывались стоны, как от острой боли.
– Ну, что? – зашептал он ей на ухо. – Скажи, не бойся. Тебе чего-то хочется? Чего же ты хочешь, дорогая?
– Я хочу еще! – только и удалось ей произнести.
– Чего еще?
– Не знаю.
– Ты хочешь меня? Так и скажи. Скажи: я хочу тебя. Ну-ка скажи, мой цветочек. Скажи!
– Я хочу тебя, – прошептала она, и не солгала. Флер, правда, не знала, чего она от него хотела, но она хотела его, по крайней мере это ей было ясно.
– В таком случае я буду твой.
Петр убрал свою руку, и Флер тотчас же охватило острое чувство утраты. Но он, повернувшись, опустился на нее, прижался к ней всем телом. Когда она поняла, что он делает, у нее от удивления расширились глаза. Это ее потрясло, но этого она хотела, именно этого требовало ее тело. Вот, значит, как это происходит. Почему же она прежде не догадывалась? Петр приподнялся над ней на руках, а она, прикасаясь к нему, чувствовала, как напрягся у него каждый мускул. «Стало быть, такое же происходит и с ним, не только со мной, – подумала она. – Он чувствует то же, что и я».
В это мгновение Петр резким, мощным толчком вошел в нее. Внезапно жгучая боль пронзила ее, и она тяжело задышала, широко раскрыв рот. Но когда он, наклонившись к ее груди, начал зубами покусывать ей сосок, все внутри нее сжалось, как пальцы в кулак, но она уже не чувствовала боли, лишь потрясающее, невероятное наслаждение.
– Ах, как хорошо! – стонала она.
– Да, конечно, – ответил он, говоря ей о своем удовольствии.
Петр двигался взад и вперед, и Флер вдруг поняла, что тоже может двигаться в ритм с ним и от этого ей становилось еще приятнее. Она припадала к нему, как тычется ягненок в свою мать, чтобы она дала ему больше молока, еще больше. Да, это было продолжением того восхитительного удовольствия вначале. Что-то должно было вот-вот произойти. Сдерживая дыхание, она чувствовала в темноте, внутри себя, размеренные острые уколы, доставлявшие ей невероятное наслаждение, приводившие ее в неистовый восторг.
– Ах, Петр!
– Что с тобой, дорогая?
Она не могла разобраться в своих ощущениях, да это сейчас и не имело никакого значения. Он все прекрасно понимал. И вот это произошло – беззвучный взрыв в ее темно-красной плоти, который отозвался у нее в голове. Флер изо всех сил прижалась к нему, словно сейчас ее могли вырвать из его объятий. Когда все закончилось, они оба лежали, тяжело дыша, словно выброшенные на берег две рыбины. Каждое нервное окончание в ее теле, казалось, дрожит, звенит от удовольствия и радостного удивления.
Вдруг откуда-то издалека ей пришла на память неясная мысль: так вот что рассказала Нюшка Милочке.
Рядом с ней лежал Петр, и запах его тела, это последнее доказательство их интимных отношений, вызывал в ней прилив любви, нежности и благодарности. Ей хотелось еще крепче прижаться к нему, чтобы закрыть его, своим телом. Теперь этот запах никогда не покинет ее. «Если бы я сейчас внезапно ослепла, – думала Флер, – то все равно отыскала бы его по этому дивному, восхитительному, желанному запаху».
Вдруг в глубине сознания выплыл другой вопрос: как же Сергей мог называть все это пустяком? Да ведь это величайшая радость в мире!
Петр продолжал целовать ее, теперь это были другие поцелуи, поцелуи, свидетельствующие об их близости, поцелуи, которые ответили на все ее вопросы.
– Ты окунулась в это с головой, как утка в воду, – пошутил он, заливаясь счастливым смехом. С небрежной ловкостью Петр изменил положение. Теперь голова Флер лежала у него на изгибе локтя. «Божественно!» – пронеслось в ее голове. – Подумать только, ты никогда этим не занималась! Какая напрасная трата таланта за столько лет!
Флер все никак не могла преодолеть робости.
– Я была… тебе было со мной хорошо?
– А ты сама как считаешь?
– Мне было приятно, но я не знаю, как тебе. Ты вероятно занимался этим довольно часто?
Петр поцеловал ее в наступившей тишине.
– Какие могут быть сравнения? – строго ответил он. – Кроме того, каждая новая близость с тобой сохранит для меня свежесть нашей первой встречи.
Флер приняла этот милый комплимент.
– Как было хорошо! – задумчиво проговорила она. Удивительно, как же все так замечательно вышло, если прежде они никогда этого не делали? Как же могли их тела так прекрасно слиться? – Очень хорошо.
Петру показалось, что она хотела о чем-то спросить, но передумала.
– Так и должно быть, – сказал он, – потому что я люблю тебя.
И я люблю тебя. Эти слова родились у нее в голове неожиданно. Сейчас, лежа в его объятиях, Флер испытывала такие нежные чувства, которые были тому подтверждением. Но разве это возможно? – подумала она. Нет. Ведь она любила Сергея, она была влюблена в него вот уже три или четыре года. Но если она любит Сергея, как можно любить еще и Петра? Неужели такое возможно? Очаровательный Сергей и такой простоватый Петр. Петр, который знал ответ на ее самый сокровенный вопрос. От смущения Флер затихла, и Петр, в этой тишине, прижал ее крепче к себе, словно она собиралась сейчас встать и уйти.
