Текст книги "Флёр"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)
В эту ночь Флер спала урывками, не досматривая до конца сны. Она просыпалась через каждые пятнадцать минут, опасаясь, как бы не проспать. Когда часы на церкви Святого Георгия пробили семь, Флер облегченно вздохнув, встала. Подойдя к окну спальни, она отдернула шторы и посмотрела на улицу.
Стояло чудесное, ясное, росистое утро, высокое бледное небо обещало полуденную жару. Она до конца подняла окно и, не отрывая рук от холодного подоконника, выглянула наружу. Воздух был недвижим, он уже почти нагрелся. До Флер доносилось пение пробуждающихся птиц и приглушенные звуки первых экипажей на Оксфорд-стрит. На углу Харвуд-плейс какой-то грязный мальчуган неохотно мел перекресток. Он часто останавливался, наклонялся к метле и, стоя на солнечном квадратике, довольно жмурился. Из дверей дома леди Мелроуз вышла с кислой физиономией пожилая служанка, ведя перед собой на поводке двух собак серой масти. Они осторожно ступали на подушечки лап, как танцоры на кончики пуантов, а она брезгливо держала пальцами поводок, словно боялась заразиться.
Под своим окном Флер увидела фигуру их младшего привратника Филипа, который надраивал бронзу на входной двери. Он ловко работал локтями и напевал одну и ту же фразу из популярной песни:
Она – моя голубка, мой маленький жаворонок,
Она моя любовь, она моя любо-о-вь.
Улыбнувшись, Флер вполголоса повторила эти вздорные слова – «Она моя любовь…» В такой прекрасный день грех рано не встать. Утро представлялось ей какой-то изысканной акварелью в золоченой рамке, и у нее возникло непреодолимое желание прокатиться верхом перед всем миром, пока не стерлась позолота и не поблекли восхитительные краски нового дня. Разве может вызвать подозрения девушка, совершающая верховую прогулку в такое дивное утро в Гайд-парке, ну а если она нечаянно встретит там знакомого – тем лучше!
Флер надела темно-синюю амазонку и быстро сбежала по лестнице вниз. В доме было тихо, и первого слугу она встретила только в прихожей. Молодой привратник удивленно уставился на нее и тут же начал беспокойно озираться в поисках старшего, чтобы спросить у того, как ему следует в такой ситуации поступить.
– Закрой рот, Филип, – тихо проговорила Флер, – и отложи в сторону свою тряпку. Отправляйся бегом в конюшню и скажи там, чтобы немедленно оседлали мою лошадь, и подведи ее к крыльцу. Понимаешь?
Да, мисс, – сказал Филип, хотя в голосе его чувствовалось сильное сомнение. Прежде он не получал таких приказов, и у него, как у всех слуг, была скрытая неприязнь к незнакомой работе и всем связанным с ней подводным камням.
– Да поскорее, – поторопила его Флер. – Чего стоишь, как вкопанный?
Он бросился прочь, странно выгибая спину, что свидетельствовало о внутреннем конфликте между желанием повиноваться и нарушением установленного в доме порядка.
Флер показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она услыхала цоканье копыт. Она бросилась к двери.
На крыльце стоял Бакли, одетый в костюм для верховой езды, и держал за поводья двух лошадей. Она сразу заметила у него на лице подозрительность и нежелание уступать.
– Благодарю тебя, Бакли, – твердо произнесла она. – Но сегодня я в твоих услугах не нуждаюсь.
– Прошу прощения, мисс Флора, – начал Бакли, даже не пошевелившись. – Если вы собираетесь в Гайд-парк, то вам лучше поехать вместе со мной. Зачем искать неприятностей, как в прошлый раз.
Этот кучер – самый противный из всех старых слуг в доме, – со злостью подумала Флер, – они всегда настаивают на своем.
– Ты мне сегодня не нужен, Бакли, – повторила она, – и на этом закончим разговор.
– Нет, мисс, не закончим, – упорствовал он, начиная сердиться. – Ее милости это не понравится, и вы это прекрасно знаете. И куда это вы собрались в столь ранний час? Никто в доме еще не встал. Вам неймется накликать на себя беду, могу в этом поклясться.
Она вся покраснела, и это ее еще больше разозлило.
– Я собираюсь покататься верхом в парке, пока там тихо, нет народа и не жарко. Что в этом странного? И вообще, это не твое дело. Боже, я давно не ребенок!
– Нет, мисс, но вы молодая леди, вот в чем загвоздка, – огрызнулся он. – Молодые леди обычно не слишком осторожны. – Заметив, как она сжала зубы, он все равно продолжал: – Оставьте, мисс Флора, вы знаете, что я прав. Я не позволю вам поехать в Гайд-парк одной, и это мое последнее слово. Во-первых, это небезопасно, а во-вторых, неприлично!
Флер чувствовала, как внутри у нее закипает гнев.
– Я буду не одна, – начала было она, но Бакли перебил ее с торжествующей улыбкой.
– Тем более, мисс! – сказал он, а затем вкрадчиво добавил: – Да вы не беспокойтесь. Я буду ехать сзади, тихо, как мышь, вы меня и не заметите. Ведь я присматривал за вами с тех пор, как вы сели на своего первого пони. Разве вы не доверяете старику Бакли?
– Ах, ну да ладно, – проворчала Флер, понимая, что ей не отделаться от старика, – поезжай, если хочешь. – Она с вызовом посмотрела на него, когда он помог ей взобраться в седло. Бакли с заговорщицким видом слегка улыбнулся ей, но она высокомерно его проигнорировала. Взяв в руки поводья, Флер пришпорила Оберона и поскакала прочь – пусть догоняет! Хотя, конечно, это было небольшим утешением.
Но когда она, проезжая через ворота Стэнхоуп, увидела немного поодаль сидевшего на лошади под деревьями графа, сердце у нее забилось, и она тут же забыла о стычке с Бакли. В любом случае у него совершенно иное отношение к слугам, чем у нас. Ничего не случится, если граф даже увидит ее кучера. Во-первых, он не обратит на него никакого внимания, а во-вторых, он, вероятно, ожидает, что она приедет в сопровождении грума, как истинная леди, – думала она.
– Наконец вы приехали! – радостно воскликнул он, когда Флер подъехала к нему. – Я уже думал, что вы меня обманули.
– Какое чудесное утро, вы не находите?
– Удивительное. Надеюсь, вы не устали, ведь вам пришлось так рано встать.
– Совсем нет, что вы, – ответила Флер. – Я всегда встаю рано.
– Не думаю, что вы поздно ложитесь у себя дома. – Он развернул лошадь, и они поехали рядом по аллее.
– У вас сегодня другая лошадь, – заметила Флер.
– Да, я ее взял напрокат. Берг не дает свою серую дьяволицу для обычных прогулок. К тому же с удовольствием сегодня проедусь не спеша, чтобы уделить вам все свое внимание.
Граф говорил такие слова, от которых у Флер учащенно начинало биться сердце. Она потупила взор, но из-за опущенных век все же видела, что он внимательно изучает ее смущенное лицо.
– Вам очень идут раскрасневшиеся щечки, – сказал он. – Такой естественный цвет. Я очень рад, что вы отказались от женских ухищрений, но даже если они вам известны, вы к ним не прибегаете в моем присутствии. Мне кажется, вам скучно реагировать на меня, подчиняясь условностям, когда я говорю что-то, идущее вразрез с ними.
Флер рассмеялась.
– Могу заверить вас, что я знаю все, что положено знать хорошо воспитанной девушке о достойном поведении.
– Но вы не применяете этого на практике. Как, впрочем, и я сам. Во внешне благопристойном обществе так много лжи и фальши. Особенно утомительно, когда молодые леди стараются напускать на себя томный вид, хихикать и даже падать в обморок, как тому их специально обучают. Куда лучше дать им солидное образование и научить поддерживать серьезный разговор.
– Конечно лучше, – согласилась она. – Но до тех пор, пока мужчины не начнут рассуждать так, как вы, с кем этим несчастным созданиям вести разумную беседу? Все джентльмены, которые ухаживали за мной последние шесть лет, решительно все считали меня абсолютной дурой. Они крайне удивлялись, обнаружив, что у меня тоже есть мозги, остроумие. Вы же знаете, это им не нравится. Они предпочитают сюсюкать со мной, как с ребенком, и делать мне идиотские комплименты.
– Моя бедная девочка, как же вам все это наскучило!
– Да, вы правы, но мне кажется, везде одно и то же. Скучать – участь любой женщины.
– Мужчины тоже. Найти приятную компанию в Петербурге решительно невозможно. Если кто-то имел несчастье получить образование, он обо всем позабудет, как только станет вхож в высшее общество.
– В таком случае Россия очень похожа на Англию, – сказала Флер, думая о Ричарде, Тедди и лорде Джеймсе Пэджете. Джером, правда, отличался от них, он умел вести интеллигентный разговор. Но ведь он ей совсем не нравился, – спохватилась она.
– Нет, – возразил граф. – Россия сильно отличается от Англии.
– Чем же?
Он на мгновение задумался.
– Прежде всего, мне кажется, размером территории. Когда я впервые приехал в Англию, мне здесь было так тесно, небо, казалось, вот-вот расплющит меня, а деревья и дома обступали плотным кольцом, грозя раздавить в любой момент.
– Боже, как неприятно.
– Но это только вначале. – Граф помолчал. Оглядевшись по сторонам, он продолжал: – Когда мне было всего шесть лет, мой отец подарил мне на день рождения кукольный театр. В нем была маленькая крохотная сцена, по которой мы водили кукол, удерживая их снизу. Мы с Розой разыгрывали пьески для слуг. Сами делали миниатюрные декорации – сады, замки, леса, все-все, с мельчайшими деталями, раскрашивали яркими красками, и они сияли, как драгоценные камешки. Но стоило стать на колени и заглянуть за занавес, как, словно по мановению волшебной палочки, декорации оживали, превращаясь в настоящие сады, замки, леса, и нам казалось, что можно даже там побывать. – Граф улыбнулся. – Точно такое же впечатление на меня произвела и Англия. Здесь на самом деле повсюду царит настоящее волшебство.
Флер была очарована его рассказом.
– Как красиво вы описываете! Я вижу все перед собой так ясно, словно наяву!..
– Но не я это придумал. Мать давно говорила мне, что у меня возникнут именно такие чувства, когда я сюда приеду. И отец тоже. Он бывал в Англии в молодости, и его отец тоже, по поручению императора.
– И вы тоже здесь – по императорским делам?
– Все дела русских – это исключительно императорские дела, – серьезно ответил он.
– Не смейтесь надо мной. Вы знаете, что я имею в виду. Мистер Полоцкий сказал мне, что вы один из адъютантов императора по особым поручениям.
– И что в этом удивительного?
– Прошу прощения. Я и не удивляюсь. Просто… я хочу сказать… после всего того, что произошло с вашим братом…
– То есть, вы считаете, что наша семья должна оказаться в опале.
– Все говорят, что ваш царь человек жестокий и мстительный, и я подумала…
– Нет, нет. Он вовсе не такой. – Граф помолчал. Флер терпеливо ждала. Наконец он снова заговорил: – Да, на нас пала тень, это правда. Император находился в подавленном состоянии. Его предали, и кто! Члены самых знатных фамилий. Некоторые из заговорщиков даже учились вместе с ним в кадетском корпусе. Он знал их всю жизнь. Долгое время он был в растерянности – кому доверять?
– А вам он доверял?
– Вначале, разумеется, нет. Мы утратили кое-какие привилегии. А после смерти отца и все его пенсии. Мы, конечно, не обеднели, но какое-то время жили довольно скромно. Но император никогда не отличался мстительностью. Он отказался восстановить в правах виновных, но не преследовал членов их семей, как могли поступить другие на, его месте. В большинстве случаев он проявил заботу об их женах и детях, многим позволил сохранить поместья. И он никогда не упрекал ни меня, ни Петю за вину брата.
– Выходит, он не такой жестокий тиран, каким его рисуют?
– Я видел от него только добро. Император гордится своим положением и ревностно следит за ним, к тому же он поклонник жесткой дисциплины. На людях у него, вероятно, на самом деле холодное лицо. Но жесток ли он? Нет, он никогда не был таким.
– А он тиран?
– Он – император, – прямо ответил Карев, – и требует, чтобы все его приказы исполнялись неукоснительно. Николай всегда проявлял любовь к порядку и симметрии, мне кажется, это объясняется его военным воспитанием. Он уверен, что твердая дисциплина непременно приведет к порядку в стране, а этого он желает всей душой.
– Но ведь он один отдает приказы всей армии! – возмутилась Флер. Для англичанки это звучало отвратительно.
Карев нахмурился.
– Он не отдает приказы произвольно. Он хочет только добра для России. А так как он помазанник Божий и отец народа, то судить ему, и только ему, что хорошо для нее. К несчастью, знать – это одно, а постичь – совершенно другое.
– Но почему? Почему все должны слушаться его приказов?
– Потому что, если бы он мог одновременно присутствовать в каждом уголке России, то все там делалось бы так, как он велит. В Петербурге, например, где император имеет возможность лично проследить за деятельностью чиновничества, в меньшей степени процветает взяточничество… – Он пожал плечами.
– А разве закон за это не карает?
– Ну вот, в вас говорит Англия! Послушайте, что я вам скажу. Россия – громадная страна, она протянулась на тысячи миль с запада на восток. В ней нет железных дорог, всего одна, связывающая Петербург с Москвой, и то еще пока не закончена. Нет таких хороших грунтовых дорог, как у вас, искусственных каналов. Нет почтовых дилижансов, нет телеграфа. Чтобы доставить какой-нибудь документ или послание в Петербург с окраины, понадобится несколько месяцев. Поэтому наши губернаторы правят у себя, как маленькие князьки. На своей территории власть их почти безгранична.
– Почему почти?
– Потому что реальной абсолютной властью обладает только император. Он может отменить любое принятое в губерниях решение. Поэтому губернаторы очень часто увиливают от серьезных вопросов. С самого низкого уровня они передаются на рассмотрение более высокого начальства и таким образом доходят до самого императора, ибо каждый боится взять на себя ответственность, чтобы, не дай Бог, не ошибиться. Но государь и без того завален работой, поэтому ответ на запрос может вернуться назад через несколько лет, а может и вообще застрять где-нибудь по дороге.
– Как это разорительно!
– Конечно, можете себе представить, какие возможности открываются для всякого рода злоупотреблений, личного обогащения.
Флер нахмурилась.
– Боюсь, мне не понять, что такое коррупция.
– Думаю, вам не часто приходилось с ней сталкиваться в вашей хорошо отрегулированной жизни.
– Но император обязан что-то предпринять, если он обладает абсолютной властью.
– Теоретически – да, но во многом это всего лишь иллюзия.
– Что вы имеете в виду?
– Моя мать объяснила мне и это. Русский человек, говорила она, уже сам по себе противоречие. Русские большие анархисты, им не нравятся законы, они не выносят, когда им указывают, что делать. Для них Бог – высшая власть, высший авторитет, они поклоняются Ему, но, само собой разумеется, Он не так часто вмешивается в их повседневную жизнь. Царь для них – символ абсолютной земной власти, и поэтому ему тоже поклоняются чуть ли не так же. Крестьяне величают его Малым, отцом. Царь – источник всех благодеяний, изобилия, всех привилегий, но ведь он находится очень далеко, в Санкт-Петербурге. А их делами заправляет местный правительственный чиновник. Ему не нужно поклоняться, установленный закон можно обойти, а то и просто не обращать на него внимания, его можно подкупить, дать взятку, или же с помощью шантажа привлечь на свою сторону. Это – игра, и в ней у каждого есть неплохой шанс выиграть.
Флер в ужасе представила себе весь этот хаос, ведь она была воспитана в традициях упорядоченного правления на протяжении столетий.
– Разве вам все это не противно? Неужели вы, и такие, как вы, мне хотите изменить существующий порядок?
Граф пожал плечами.
– Такая система живуча, она довольно прочна. Но если изменить одну ее часть, то вся она тут же рухнет. Ни у одного из нас нет сил для таких перемен, они есть только у императора. Но император меньше всего желает перемен, так как возникший оползень сметет и его самого. Все это похоже на камень Сизифа, который он дотащил до середины склона горы. Самое лучшее решение – удерживать его на месте.
– Вероятно, царь должен от этого страдать, если он на самом деле печется о своей стране.
– Да, ему трудно. У него тоже есть нервы, как и у всех смертных. Понимаете?
– Очень плохо для человека, занимающего такое высокое положение, как он, иметь нервы, как вы считаете? Если бы он был человеком холодным и жестоким, ему было бы легче, править.
Флер очень хотелось спросить графа, повлияла ли в какой-то мере на его мнение о царе благодарность за то, что ему лично сделал государь, но она тут же отбросила от себя эту мысль, считая ее недостойным предрассудком.
– Он должен быть счастлив, что у него есть такой защитник, как вы, – сказала она.
Карев улыбнулся.
– Я ему не нужен в роли защитника. Он – император, и я ему служу.
– Да, конечно, но вы пока не рассказали мне, какое особое его поручение вы здесь выполняете. Надеюсь, не только шпионите за мистером Полоцким?
– Не волнуйтесь. Я ничего дурного не скажу о вашем друге. Нет, в мою миссию входит изучение работы правительства, особенно на местном уровне. Мне нужно выяснить, нельзя ли что-нибудь перенять у вас, что бы его величество мог внедрить у себя в стране для улучшения состояния дел. Вы здесь справляетесь со всем по-другому, у вас есть эсквайры, судьи.
Лицо у Флер просветлело.
– Понимаю! Дядя Фредерик должен вам здесь по-мочь, он очень много знает о таких вещах. И мистер Скотт, отец Тедди, он был мировым судьей долгие годы.
– Да, я знаю, – сказал Карев. – Мистер Скотт пригласил меня пообедать с ним в кругу его семьи на следующей неделе, чтобы обсудить с ним этот вопрос.
Флер засмеялась. – Вы всегда меня опережаете! Как вижу, вам моя помощь не нужна!
– Нет, в отличие от вашего общества. Может быть, перейдем на легкую рысцу? Только так, для вида, я не забыл существующих законов!
В первом антракте оперы, как только упал занавес, у семейной ложи Хоаров сразу же возник капитан Джером, намного опередив своих соперников.
– Могу ли я попросить вашу племянницу прогуляться со мной по фойе? – вежливо обратился он к тетушке Венерье. – Спектакль будет идти долго, и сейчас неплохо немного размяться.
– Неужели вы опасаетесь, как бы я не уснула? – спросила его Флер, вскинув брови. Но Джером нравился тетушке, и она сочла, что его проворность должна быть вознаграждена.
– Да, любовь моя, иди, иди! Нам еще придется долго сидеть, – проговорила она.
Флер приняла предложение с явным умыслом. Во-первых, ей на самом деле хотелось немного размять ноги, а во-вторых, так как фойе кольцом окружало весь театр на уровне гардероба, она там все как следует осмотрит и, может, даже встретится там с Каревым – весьма вероятно! Она его так и не высмотрела, до того как погасили огни. Стены фойе украшали обои в красно-золотую полоску, красивые большие зеркала в золоченых рамах были расставлены на равном расстоянии одно от другого, а между ними находились неглубокие альковы с обвитыми бархатом скамеечками, рассчитанные только на двоих.
Пол устилал толстый красный ковер, а над головой висели роскошные люстры с газовыми горелками. Это было излюбленное место зрителей, где в антрактах можно себя показать и на других посмотреть, сравнить наряды и прически.
Джером, судя по всему, что-то задумал. Обменявшись с ней несколькими вежливыми фразами о спектакле, он вдруг погрузился в беспокойное молчание. Но Флер этого даже не заметила, ее мысли бродили в совершенно другом месте.
После первой утренней прогулки с Каревым они теперь часто встречались в парке в тот же час. Он много рассказывал ей о России. Флер была так очарована этой страной, что даже взяла несколько книг из передвижной библиотеки и в настоящее время уже наполовину прочитала Мемуары Д. Б. Коля. У нее накопилось множество вопросов, которые она хотела задать графу.
Их встречи для Флер были наслаждением. Никогда прежде ей не доводилось получать столько удовольствия от такого всепоглощающего умственного общения с мужчиной. Теперь она не чувствовала себя такой одинокой, как раньше. Они беседовали обо всем на свете, и Флер испытывала какой-то изумительный полет свободы благодаря тому, что не было такой темы, которую она опасалась бы затронуть в разговоре с ним.
Когда сегодня утром они расстались у Стэнхоуп-гейт, Флер забыла спросить графа, приедет ли он вечером в оперу, но так как это был гала-спектакль, она решила, что он непременно будет. Она скользила взглядом по лицам в толпе, когда наконец Джером очнулся.
– Кажется, вашего отца нет в Лондоне?
– Нет, – ответила Флер, не глядя на него. – Он уехал в Эдинбург, где выступит на заседании Ботанического института.
– Он долго там пробудет?
– Понятия не имею. Несколько дней. Кто может поручиться за моего отца, – с полным безразличием отозвалась она. – Он перемещается по миру, как ему вздумается.
– Да, я об этом уже слышал, – с серьезным видом сказал Джером. – Но когда сэр Ранульф дома, он все время, по-видимому, тоже занят?
Посмотрев на Джерома, Флер начала понимать, что он завел этот разговор неспроста.
– А я и не знала, что мой отец вызывает у вас такой пристальный интерес.
– Не ваш отец, мисс Гамильтон, а вы сами, – неловко признался Джером. – Ваше спокойствие и благополучие.
В какой-то момент она подумала, что сейчас он сделает ей предложение. Но выражение его лица опровергало ее догадку. Джером был мрачен и зол. Она пыталась определить, чем это все закончится.
– Благодарю вас, но меня ничто не беспокоит, и я себя вполне сносно чувствую.
Но Джером не унимался.
– А мне показалось, что у вас несколько усталый вид, мадемуазель. Мне показалось, что ваши утренние прогулки верхом вас слишком изматывают, если принять во внимание еще и светские вечерние обязательства.
– Сэр, вы переступаете рамки приличия. – Ее настолько удивила его прямота, что она не могла даже на него толком разозлиться.
– Прошу прощения, мадемуазель, я этого не делаю! Но мне известно, что вы встречаетесь с графом Каревым наедине, и меня интересует реакция на это вашего отца, когда он обо всем узнает…
– Это не ваше дело, – возмутилась Флер. – Вы с ума сошли!
Джером закусил губу.
– Я отлично понимаю, что вмешиваюсь не в свое дело, и это еще больше затрудняет мой разговор с вами. Но ваши встречи с ним мне показались настолько странными, что я подумал…
– Лучше не говорите, что вы подумали, – вспыхнула Флер. – Я не желаю слушать вашу непереносимую дерзость! – Она выдернула руку, чтобы уйти. Значит, Джером не сумел убедить Пэджета сделать ей внушение и решил попробовать сам! Да как он посмел! Ей хотелось сказать ему, что она невольно подслушала их разговор с Пэджетом, но воздержалась от опрометчивого шага.
– Прошу вас, мисс Гамильтон, – поверьте, у меня нет никакого желания быть дерзким с вами, – тихо произнес он с такой искренностью, что Флер против воли задержалась, чтобы выслушать его до конца. – Я знаком с Каревым некоторое время и видел графа в привычной для него обстановке, там, в России. Я знаю о нем то, чего не знаете вы, и боюсь, он вас в это не посвятил.
– Я уже не ребенок, мистер Джером, не зеленая девчонка.
– Я знаю это, мадемуазель. И я ваш большой поклонник. Я знаю также, что по уму и прозорливости вы не уступите ни одному мужчине. Но Карев пользуется дурной репутацией в Санкт-Петербурге, и это, в основном, связано с женщинами. Мне известно, каким очаровательным может быть граф, и как ему удается делать вид, что он представляет из себя гораздо больше, чем есть на самом деле. Прошу вас, ответьте мне только на один вопрос: он сделал вам предложение?
– Нет, и я этого не допущу, – резко возразила Флер. – А теперь отпустите меня в ложу к тетушке.
Он пошел с ней, то и дело поглядывая, на ее профиль, и его озабоченность Флер совсем не понравилась.
– Значит, не сделал. Я очень этого боялся.
Она резко повернулась к Джерому.
– Мы с ним встречаемся в парке, сэр, чтобы побеседовать, и вас это совершенно не касается. Понятно?
– Но почему нужно встречаться в парке, а не в другом месте?
– Потому что нельзя вести частную беседу на светском рауте.
Джером был по-прежнему мрачен.
– Мне не хотелось бы вас еще больше огорчать, мадемуазель. Но спросите себя сами, почему он вовлекает вас в эти заговорщицкие встречи? Если бы граф понимал, что такие беседы невинны и вполне приличны, то почему бы ему не избрать для этого другие места, например дом вашей тетушки, любое общественное собрание, вечер?
Флер, остановившись, смотрела на Джерома, пытаясь по выражению его лица догадаться, куда он клонит.
– Как вы узнали об этом? – резко спросила она. – Я вас ни разу не видела в парке в такой ранний час.
– Грумы обычно выгуливают лошадей своих хозяев рано утром, – объяснил он. – Об этом вскоре узнают все.
Флер лихорадочно думала, стараясь подавить в себе вспышку гнева, чтобы во всеоружии встретить еще один его колкий вопрос.
– Наши беседы носят невинный характер, любой может их подслушать.
– Почему, в таком случае, – еще мягче спросил Джером, – он позаботился о том, чтобы этого не произошло?
– Потому что… – Она осеклась.
– Потому что, если бы их увидели на светском рауте за продолжительной беседой или если бы он явился в дом к тетушке, на Ганновер-сквер, всем стало бы ясно, к кому он приехал, и в результате поползли бы сплетни. Все стали бы говорить, что граф влюблен и хочет сделать ей предложение. Вот почему! Вот где собака зарыта, разве не так?
Флер уклонилась от ответа, но ее прирожденная честность помогла ей посмотреть правде в глаза. Он проявлял заботу о ней, стараясь не дать пищу для пересудов.
Нет, сердце подсказывало Флер, что граф поступил неосмотрительно. Оберегая ее от досужих домыслов света, Карев вселил в нее надежду. Она никогда прежде об этом так не думала, но условности, связанные с воспитанием, постепенно таяли в ее сознании в последнее время. Флер все яснее понимала, понимала без лишних слов, инстинктивно, что он не стал бы разговаривать с ней так свободно, так откровенно, не наслаждался бы так ее обществом, если бы… если бы не был в нее влюблен.
Вдруг у нее перед глазами возникло лицо Карева, и Флер сразу же почувствовала отвращение в этой красивой, молодой, такой абсолютно английской физиономии Джерома. Он ничего не понимал. Он не знал Карева, во всяком случае так, как это может женщина, так, как знала его она. Разве не рассказывал он сам, как жеманные молодые дамы из петербургского высшего света утомляли графа, доводили до тошноты своим непониманием и неискренностью? То, что существует между ней и Каревым, отличается от всех прочих отношений, и об этом нельзя судить по старым меркам. Может быть, Джером поступает искренне, но он просто не способен всего понять. И все равно он был дерзок и достоин порицания.
– Я отказываюсь продолжать этот разговор. Сложившаяся ситуация понятна мне лучше, чем вам, и уверяю вас, что способна сама позаботиться о себе. А теперь, с вашего позволения, вернемся в ложу.
Джером не мог не повиноваться Флер, но по виду молодого человека нельзя было сказать, что ее слова рассеяли его опасения.
Весь второй акт оперы мысли Флер витали где-то далеко, за пределами стен театра. Во втором антракте она обрадовалась появлению в их ложе лорда Джеймса Пэджета, который принес ей мороженое и попотчевал историей, связанной с генеалогией только что купленной им лошади. Для этого Флер не нужно было напрягать внимание. Ей нравился Пэджет, в какой-то мере еще и потому, что он несомненно забыл о том, что наговорил ему Джером о ней и Кареве.
Наконец появился и сам граф перед началом третьего акта. Флер видела, как он вошел в ложу напротив, где сидели барон Бруннов и господин Лабушер с женами. Он помог мадам Брунновой поудобнее устроиться в кресле, заботливо склонившись над ней, а мадам, подняв к нему голову, улыбалась, словно он сказал ей какой-то особенно тонкий комплимент. Она засмеялась, и большие бриллианты у нее на груди засверкали, словно лучи от маяка.
Флер выпрямилась в кресле, чувствуя, как запылали у нее щеки, она сцепила руки на коленях. Ей очень хотелось, чтобы граф ее заметил. Он наконец лениво огляделся. Фонари, поморгав, начали тускнеть. Подойдя к краю ложи, чтобы пододвинуть к себе поближе свой стул, он, наклонившись над ним, вдруг бросил прямой взгляд на нее. Улыбнувшись, он наклонил голову в вежливом поклоне.
Флер тут же почувствовала облегчение. Карев знал, что она в театре. Значит, он ее искал. Вероятно, его задержали дела, и он не смог приехать до начала спектакля. Русский представитель и президент Торгового совета могли оторвать графа от удовольствия побыть рядом с ней! У него, по-видимому, было много работы, и то, что он, не скупясь, уделял ей столько времени, по ее мнению, лишний раз доказывало, как она была ему дорога.
Может быть, если завтра утром они встретятся в парке, она спросит его об этом. Нет, ни за что на свете! Она не станет ничего спрашивать у графа о его поведении и намерениях. Флер ему доверяла. Он ведь сказал ей в самом начале: доверяйте мне! И она последовала его совету. Она доверила ему свою честь, свое сердце и свою жизнь.
– Извините меня, но я не смог вчера поговорить с вами, – начал Карев. – Мне хотелось доставить себе удовольствие зайти в ложу вашей тетушки, но мы засиделись за обедом и чуть было вообще не раздумали ехать в оперу. Только по настоянию мадам Брунновой мы оказались в театре, сам барон уверен, что лучше русской оперы нигде в мире нет.
– По-моему, она находит вас забавным.
– Просто ее легко рассмешить, – ответил Карев, не замечая намека Флер. – Я так рад, что вы правильно поняли мой жест и приехали сюда покататься со мной, мой дорогой друг, потому что завтра я уезжаю…
– Уезжаете?
– Не нужно трагических ноток в голосе. Это не надолго. Меня пригласил лорд Кардиган провести несколько дней у него в Дин-парк, а лорд Гранвиль организовал мне посещение нескольких фабрик в Бирмингеме и Манчестере. Я получу там много ценной информации. Его величество проявляет большой интерес к фабрикам, особенно к условиям труда и жизни фабричных рабочих. Он считает, что им приходится хуже, чем самым забитым нашим крестьянам.
– Зато они свободны, – подчеркнула Флер, чувствуя, как разгорается ее патриотизм перед лицом такой критики. – В отличие от ваших крепостных.
– В этом все и дело, только безумец может так грубо обращаться со своей собственностью.
– Собственностью? – переспросила она. – Как можно считать человека своей собственностью? Разве у вас не вызывает отвращения рабство?
– Я, конечно, за отмену крепостного права, – беззаботно откликнулся он, лишь усиливая тем самым ее негодование. – Любой разумный человек этого хочет. Егор, – он указал пальцем через плечо в сторону своего слуги, который неплохо скакал у них за спиной рядом с Бакли, – свободный человек, поэтому он хорошо мне служит. Но крепостные трудятся из рук вон плохо, ведь у них нет никакого стимула для усердия. Попробуйте попросить крепостного принести вам стакан воды. Он немедленно передаст ваш приказ другому, а тот следующему, и так далее, пока ваше распоряжение не поступит к такому забитому слуге, который не посмеет ослушаться. К тому времени, когда вам принесут воду, либо жажда перестанет вас мучить, либо вы уже напьетесь из цветочного горшка.