Текст книги "Флёр"
Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 35 страниц)
Флер, поглядев туда, куда указал ей Полоцкий, вздрогнула.
– Неужели весь тот дом его?
– Да, это дворец Карева. Его построил Растрелли. Мне кажется, он всем очень нравится. К тому же там прекрасный сад. Я, правда, внутри не был ни разу. А вон то здание со шпилем – Адмиралтейство…
Флер уже его не слушала. Она смотрела на громадный фасад дворца, выкрашенного светло-голубой краской, с колоннами, многочисленными портиками и белыми – для контраста – фронтонами над каждым из бесчисленных окон. Ей не стоило убеждать себя, что размеры здесь – не самоцель, другие дома были еще больше. Она вдруг вспомнила рассказ Карева о том, как он смотрел на своего брата из окна своего дома, и картина, которая тогда возникла у нее перед глазами, никак не соответствовала этой гигантской барской резиденции.
Какая глупость, как ей в голову только пришло, что она, мисс Флер Гамильтон из Чизвика, могла заинтересовать такого человека, владельца такого роскошного дворца, а возможно и другого в деревне и еще Бог ведает чего? Разве мог граф Карев даже подумать о женитьбе на ней? Это, конечно, была шутка, шутка дурного тона! Флер почувствовала себя униженной оттого, что в прошлом так глупо себя вела, а ее размышления об уязвленной гордости и падении так и не позволили ей услыхать большую часть того, что объяснял им Полоцкий.
Они свернули с Невского проспекта на другую улицу, чуть-чуть уже и не такую оживленную, но все равно раза в два шире Риджент-стрит. Наконец ландо подъехало к большому красивому дому из красного кирпича, отделанному карнизным камнем. Ступени из белого камня с чугунной фигурной балюстрадой с обеих сторон вели к парадной двери. Сбоку от дома они мельком увидели просторный двор, на котором, вероятно, находились конюшня и флигель для прислуги. Этот особняк, конечно, уступал по размерам дворцу Карева, но был раза в четыре больше их дома на Гроув-парк.
«Вот тебе еще пара уроков, чтобы не носилась со своей гордостью и предрассудками», – увещевала себя Флер. Мистер Полоцкий широко улыбался гостям с таким откровенным, с таким неподдельным удовольствием, что ей стало стыдно за свой снобизм.
– А вот и наш маленький домик! Надеюсь, вам здесь будет удобно!
Слуга, открыв дверцу, вытащил лесенку. Полоцкий, ловко спустившись по ней первым, протянул Флер руку. Двери дома распахнулись, и оттуда вышли четверо слуг, которые начали помогать гостям выходить из кареты, – по двое с каждой стороны. Полоцкий улыбался все шире.
– Моя дорогая Софи! Как она будет довольна, что вы наконец приехали!
Домашние слуги чопорно сходили с крыльца. Но вдруг их смел в сторону свирепый ураган, за которым устремились две маленькие визжащие собачки. Ураган в юбках, с развевающимися локонами, минуя карету, ударился о широкую грудь Полоцкого. Девочка закричала:
– Папа, папа! Наконец ты вернулся! А это они? Как я рада, что вы приехали! Я думала, что вы никогда не доберетесь до дома.
Крепко обняв дочь, Полоцкий отстранил ее и представил своим гостям:
– Моя дочь, Людмила Ивановна. А это – мисс Гамильтон. Милочка, умерь свой пыл, дорогая. Что подумают о тебе наши гости?
Милочка лучезарно улыбнулась Флер.
– Боже мой! Но ведь она все равно узнает обо мне – рано или поздно. Так пусть начинает с худшего. Здравствуйте, мисс Гамильтон! От меня в отчаянии стонали все наставницы в Смольном. Они говорили, что я похожа на чудовищную маленькую цыганку. Но мне ужасно хочется, чтобы вы меня полюбили, к тому же… – поднеся кончики пальцев к груди, наклонив голову и выкинув руку в грациозном жесте, она чуть не опустилась на землю, сделав очень низкий реверанс, который умеют делать только балерины.
«Маленькая дочурка» Полоцкого оказалась восемнадцатилетней девушкой. Флер казалось, что ей не больше десяти-двенадцати. Изменив свое мнение к тому моменту, когда Милочка выпрямилась, Флер сказала:
– Здравствуйте. Как великолепно у вас это получается! Мне хотелось бы иметь хоть каплю вашей грациозности.
– Нас ведь обучали танцам в Смольном. – Она замолчала, не сводя широко раскрытых глаз с Флер.
– Но вы так красивы! Папа говорил мне, но вы превзошли все мои ожидания. Ах, как я надеюсь, что вы полюбите меня.
– Я в этом абсолютно уверена, – ответила Флер, очарованная ее безыскусностью. – И вы очень красивы, очень.
Милочка и в самом деле была хорошенькой – грациозная, стройная девушка со здоровым румяным лицом, мягкими каштановыми с медным отливом волосами, широко расставленными карими глазами, прямым маленьким носиком, аккуратным остреньким подбородком и с таким невинным и чарующим видом, словно у нежного лисенка. Да, трудно устоять перед ее чарами, – подумала Флер. А когда Ричард, выйдя из ландо, подошел к ней, чтобы, в свою очередь, представиться, она поняла сразу, что он и не пытался оказать ей сопротивление. Самообладание лихого гусара тут же улетучилось, стоило Милочке обратить к нему свое невинное розовое личико. Он весь покраснел, что-то заикаясь произнес и склонился над ее рукой в немом восхищении. Рядом с ней Ричарду казалось, что ему тоже всего восемнадцать.
Вежливость сэра Ранульфа носила чисто официальный характер. Он проявлял гораздо больше интереса к повозке со своими книгами и снаряжением, которая в эту минуту сворачивала во двор за домом. Правила приличия, однако, помешали ему броситься немедленно за ней, так как хозяйка дома уже выходила на крыльцо, протягивая к ним руки. Это была женщина маленького роста, бледная и озабоченная, но со следами былой красоты.
– Ах, несчастные вы мои, как вам пришлось помучиться во время такого продолжительного путешествия. Вам нужно поскорее раздеться и немного отдохнуть. И выпить чая, непременно горячего чая! Ваня, дорогой, нельзя же заставлять их так долго стоять на холоде.
– Нет, любовь моя, мы этого не допустим. Мисс Гамильтон, моя дорогая жена Софи. Сэр Ранульф Гамильтон, мистер Гамильтон. Ну, я всех представил, как того требует этикет? Слава Богу! Теперь прошу в дом! Не то дождь может пойти в любую минуту. Ах, сэр Ранульф, да не беспокойтесь вы из-за багажа. Они ничего не сломают, обещаю вам. Я послал своих лучших слуг. Ну вот и дождик начал накрапывать. Что я вам говорил? Милочка, любовь моя, укажи гостям дорогу – да поскорее!
Флер удивительно быстро почувствовала себя здесь как дома, если принять во внимание различие в укладе жизни. Но в этом скорее всего были повинны Полоцкие с их искренним радушием. Мистер Полоцкий оставался таким же добродушным, забавным человеком, которого она так полюбила в Лондоне. Мадам была мягкосердечной и доброй, а когда она была занята делами, то ей на помощь всегда приходила Милочка с ее болтовней, наставлениями и гостеприимством. Она полюбила Флер и восхищалась в ней буквально всем с такой неподдельной искренностью, которая могла бы стать навязчивой, если бы не шла из глубины ее сердца.
Им приходилось привыкать к дому. Прежде всего, все комнаты в нем, довольно большие и просторные, соединялись одна с другой и располагались вокруг главной лестницы в прихожей. Внутренние комнаты отделялись одна от другой задвижными дверями. В каждой из них стояла постоянно подтапливаемая березовыми дровами большая голландская печь. Двойные окна не пропускали ни струйки холодного воздуха, и в доме было так же жарко, как в Италии.
Как и рассказывал ей в Лондоне Полоцкий, женщины здесь носили легкие платья круглый год, но когда выходили на улицу, то очень тепло одевались. Всю верхнюю одежду хранили в вестибюле, прямо у двери, и слуга сидел там целый день, чтобы помогать членам семьи и гостям натягивать на себя теплые пальто и шубы. Это была его единственная обязанность. Мадам Полоцкая заявила, что все плащи Флер с капюшонами не годятся для русского климата, и, по-матерински покачав головой, снабдила ее теплой стеганой безрукавкой на случай особенно холодных дней, тяжелым шерстяным пальто и даже шубой, если снова вдруг пойдет снег и затрещат морозы.
– Все это вам просто необходимо, ведь только начался май, – объясняла она ей.
Выделенная Флер комната казалась ей громадной. На паркетном полу лежал бело-голубой ковер. Она была битком набита мебелью самых разных стилей – одни предметы были современными, другие старинными, большинство из них, вероятно, были трофеями, доставшимися от французской революции. Повсюду сиял итальянский мрамор, голландская керамика, турецкие изделия из железа, стояла широкая английская софа, обитая голубым бархатом, – все это были свидетели многочисленных путешествий хозяина дома по белу свету, но собраны они были здесь в кучу без всякого различия.
У нее, как и у остальных комнат, был вид гостиной, так как все спальные принадлежности хранились сложенными за высокой китайской ширмой. Флер несколько удивило, что в доме не было отдельных спален, но ей объяснили, что в Петербурге это совершенно нормальное явление.
Кроме ваз с цветами, цветочек с листьями и ягодами, которые с такой заботой Милочка меняла каждый день, по обе стороны окна стояли два небольших бочонка с высокими растениями. Одно из них оказалось обыкновенным английским плющом, который высоко ценился в России, а второе называлось «голландской лозой», и у него были глянцевые, темно-зеленые зубчатые листья. Их роскошные побеги, казалось, заполонили всю комнату – они вились по маленьким колоннам, по рамам картин, украшали двери и окна и даже свешивались с балдахина над кроватью. Флер очень понравилось такое живое украшение. Мадам Полоцкая рассказывала ей, что летом они приносят сюда горшочки с жасмином, гелиотропом и розами, чтобы они еще больше разнообразили интерьер своим цветом и наполняли комнату особым ароматом.
Но наиболее неприятным было отсутствие в доме канализации и водопровода. Воду носили из Невы в больших ведрах, и никаких ватерклозетов. Флер выросла в комфорте современной жизни, использование ночных горшков казалось ей пережитком прошлого. Этим занималось множество слуг, и на них грех было жаловаться, но все равно Флер еще долго не могла привыкнуть к покушению на эту сторону ее интимной жизни.
В доме жило бесчисленное множество слуг. Постепенно она начала узнавать их по лицам, но запомнить имена все равно не могла. Так как у Полоцких не существовало звонков, то повсюду стояли слуги в ожидании распоряжений. Кроме того, они бродили с этой целью из одной комнаты в другую, и Флер долго не могла смириться с еще одним вторжением в ее частную жизнь.
Мадам Полоцкая выделила швейцарскую девушку по имени Катрин – или просто Катя – ей в услужение, и Флер постепенно привыкла к ее постоянному присутствию у себя в комнате. К тому же она повсюду следовала за ней по пятам. Довольно часто, встав со своей постели за ширмой, Флер, к своему великому удивлению, лицезрела перед собой с полдюжины слуг. Все они были дружелюбными, веселыми, любопытными, порой здравомыслящими, но никогда не проявляли застенчивости или безразличия, и что ей иногда хочется побыть одной, не приходило никому из них в голову.
Первые дни прошли в вихре приобретения нового опыта, и мадам Полоцкая, проявляя удивительную доброту и терпение, объясняла своим гостям, как им лучше и быстрее ко всему привыкнуть на новом месте. Она то и дело извинялась за недостаток развлечений и уверяла их, что все коренным образом изменится после Пасхи. Но Флер была только рада тому, что пока ей приходится привыкать только к дому и русской семье. Большую часть дня они проводили осматривая достопримечательности города, а вечерами после обеда читали, беседовали, слушали музыку. Милочка недурно играла на фортепьяно и пела, уделяя больше внимания внешним эффектам, чем музыкальной точности, Флер пообещала познакомить ее с упражнениями по развитию техники.
Мадам Полоцкая все время извинялась за простую пищу, но Флер находила ее довольно вкусной и питательной. Им подавали самые разные супы, из капусты, грибов, свеклы и картофеля, – все они были просто превосходны, потом пирожки с овощами – с луком, грибами, картофелем. Рыбу обычно жарили на углях и подавали на стол с лимонным соком или ароматическим уксусом, лососину – с зеленым горошком, а еще потчевали волжской осетриной. Для приготовления пудинга они использовали крупу из крахмала, сваренную в красном вине, фруктовые соки сбивались в кремы с добавлением аррорута, сухофруктов и моченых яблок. На Флер произвела большое впечатление та строгость, с которой соблюдался Великий пост на всем его протяжении. Русские, решила она, серьезнее относятся к соблюдению религиозных обрядов, чем англичане.
Сэр Ранульф проводил все дни в лихорадочной подготовке к предстоящей экспедиции в Сибирь.
Ради этого Полоцкий даже временно отложил свои дела. Теперь они вдвоем пропадали на целый день. Поэтому Ричарду приходилось довольствоваться женским обществом. Ему повезло, – думала Флер, – что он сразу же был очарован Людмилой. В противном случае Ричард смертельно заскучал бы, а она знала по собственному опыту, что ее брат никогда не скрывал от окружающих своей тоски.
– Какая замечательная девушка! – восторженно говорил он Флер, когда они оказались однажды вдвоем в первую неделю их пребывания в этом гостеприимном доме. – Как красива! Каков цвет лица, какие глазки, какая она живая, бойкая. Всегда весело смеется. Она заткнет любую английскую жеманную красавицу за пояс!
– Да, она очень мила, – согласилась с ним Флер, радуясь в душе.
– Мила? – удивленно переспросил Ричард. – Что ты, она самая замечательная девушка из всех, которые попадались мне на пути. Она… она…
– Конечно, она красива. Но скажи, Дик, как вам удается понимать друг друга? Ведь она не говорит по-английски?
– Мы говорим по-французски, – с достоинством ответил Ричард, стараясь не смотреть в сверкающие иронией глаза сестры. Насколько ей было известно, он не произнес ни слова по-французски с того времени, как закончил Итон, но даже там он старался как мог избегать всякого общения на нем. Тетушка Эрси, в отличие от Венеры, совершенно англизировалась, поэтому в детстве он не испытал на себе французского влияния в той же мере, как она, Флер.
– Любовь всегда отыщет способ, не сомневаюсь, – прошептала она. – К тому же, большую часть времени ты только смотришь на нее, не отрывая глаз, как лунатик, с широко открытым ртом. К чему тогда слова?
Ричард не любил, когда его поддразнивали.
– Вот что я скажу тебе, Фло Гамильтон: если ты не укоротишь язычок, то у тебя никогда не будет мужа, – огрызнулся он. – Мужчинам не нравится надевать брачные кандалы ради прозорливой строптивицы.
Флер в ответ рассмеялась.
– Не злись, я не хотела тебя обидеть. Нет, ты неотразим и не похож на лунатика. Милочка тебя, несомненно, по достоинству оценила.
Ричард сразу подобрел и решил, несмотря на риск, довериться сестре.
– Ладно, забудем. Как ты думаешь, когда удобно подкатиться к отцу, чтобы поговорить с ним. Ведь он со дня на день может уехать, а потом жди его целых полгода…
– Поговорить с ним? О чем?
Ричард густо покраснел.
– О Милочке, само собой. Она – самая удивительная девушка в мире, и я…
– Погоди, погоди, остановись, – перебила его Флер, всплеснув руками. – Вы знакомы всего три дня.
– Какое это имеет значение, если тебе попадается не человек, а само совершенство?! – с серьезным видом ответил Ричард.
– Обычно нужно познакомиться с девушкой поближе, а потом уже заводить разговор о женитьбе.
– Мне кажется, что я знаю ее уже целую вечность. Мне ни с кем не будет так хорошо, я в этом уверен.
Флер сдержала улыбку – в конце концов, разве она не говорила то же самое о Кареве? Вполне естественно, она считала себя более опытной, чем брат. Она пережила серьезное глубокое чувство, а у ее младшего брата это всего лишь блажь, которая быстро пройдет. Поэтому ей нужно проявлять особое терпение к нему и доброту.
– Вряд ли папа посмотрит на все твоими глазами, дорогой, – мягко возразила она. – К тому же, он сейчас ни о чем, кроме своей экспедиции, не думает.
Он только разозлится из-за того, что ему помешали, надоедая с какими-то незначительными, на его взгляд, проблемами.
– Незначительными? Но она…
– Ангел, я верю, но ты прекрасно знаешь нашего отца. И для чего такая спешка? Тебе предстоит прожить здесь, в одном доме с ней, целых шесть месяцев. У тебя столько времени впереди.
Ричард загрустил.
– Ты можешь думать, что угодно, но такую красотку, как она, могут запросто увести прямо из-под носа. Если я не потороплюсь с предложением, ее могут обручить с кем-нибудь другим, и пиши пропало!
Флер многое могла сказать брату в эту минуту – сказать, что у него очень мало шансов, что отец не согласится на такой брак даже после продолжительного ухаживания, что прекрасная Людмила может иметь и собственное мнение на сей счет, о чем он пока ее не спрашивал, что, если она встретит другого за эти полгода, значит, у нее нет сильных и глубоких чувств к нему.
Но Флер ничего не сказала. Любовь слепа, – убеждала она себя. И как только они начнут выезжать в свет, Ричард влюбится в кого-нибудь еще, в такую же красивую девушку, и позабудет о своей замечательной Людмиле.
– Не переживай, все образуется к лучшему.
– Да, ты только говоришь, – недовольно пробурчал он. – Где тебе понять, что такое любовь.
Флер сидела в своей комнате с мадам Полоцкой. Обе они что-то шили. Наконец они остались одни. Милочка, на правах старшей дочери, занималась вместе с поваром Борей ежедневным осмотром кладовых, чтобы выяснить, какие припасы следует пополнить, Ричард, как предполагала Флер, несомненно, слонялся где-то неподалеку, надеясь нечаянно столкнуться с ней. Она боялась, как бы ее братец не впал в тоску. Это могло произойти в любой день. Отец уехал в экспедицию три дня назад. Они прожили в Санкт-Петербурге уже целую неделю, и Флер сильно сомневалась, что его влюбленность в Милочку протянет еще столько же.
Она попыталась пока выбросить из головы эти мысли, сосредоточив внимание на пришивании мелкими стежками кружев к новой ночной рубашке, которую сшила для нее умелая Катя. Одновременно она болтала с мадам. Полоцкая не знала английского, поэтому они разговаривали по-французски, и это обстоятельство, а также добрый, почти материнский взгляд Софи наполняли Флер чувством полной безопасности – она верила, что может безоглядно довериться ей, что она ее поймет и утешит. Ведь у нее не было матери в строгом смысле этого слова, и ее скрываемая до сих пор дочерняя любовь требовала выхода и, вполне естественно, могла излиться на эту добрую женщину с усталым лицом.
О чем обычно разговаривают дочери с матерями? – хотелось ей знать. А о чем говорят между собой муж с женой, возлюбленные. У Флер не было никого, чтобы полюбить по-настоящему, и она понимала это. Душевная пустота порождала в ней чувство собственной ущербности, словно она лишь набросок портрета, так и не законченного художником.
Мадам рассказывала ей об ухаживании за ней Полоцкого.
– Как только он меня увидел, то сразу же захотел на мне жениться и тут же сделал мне предложение. Глядя на него сейчас, трудно поверить в это. Но тогда он был страстным, импульсивным мужчиной и влюбился в меня с первого взгляда.
– Ну а вы? Тоже? – спросила Флер. Она еще никогда не получала такого удовольствия от разговора о любви с другой женщиной. Просто ей не доводилось беседовать на подобные темы.
Мадам, закончив стежок, оборвала нитку.
– Это было так странно, – ответила она задумчиво. – Рассудком я его любила, но чувство пришло позднее. Когда я его увидела, то сразу поняла, что мы нужны друг другу. Но что до сердечных чувств, которые должны испытывать влюбленные… Конечно, мужчины куда более ветрены, чем женщины. Мне кажется, мы более серьезно подходим к своим чувствам и больше их лелеем – так это и должно быть. Мы не можем ко всему относиться с легкомыслием мужчин. – Бросив взгляд на Флер, Полоцкая снова углубилась в работу. – Но Ваня не давал мне повода для опасений. Он все делал так, как нужно. У нас, в России, если мужчина имеет серьезные намерения, прежде должен попросить у девушки разрешения на ухаживание. Хорошо воспитанный, порядочный человек не позволит никаких кривотолков и не станет обращать усиленное внимание на молодую женщину без согласия на то ее отца.
Как это было понятно Флер. Она очень хотела узнать, говорил ли что-нибудь мадам Полоцкой ее муж о тех знаках внимания, которые оказывал ей граф Карев. Флер больше всего мечтала обсудить его с Софи, но никак не могла перевести их беседу в нужное русло. А если она этого не одобряла? Подумав, Флер заговорила совершенно о другом.
– Ваш муж рассказывал мне, что пел вам, чтобы вы в него влюбились.
Глаза у мадам потеплели при этом воспоминании.
– Да, действительно. У него был очень приятный голос.
– Он сохранил его до сих пор. В Лондоне господин Полоцкий вызвал целую бурю, когда запел в Гайд-парке.
Мадам улыбнулась.
– Неужели? Как неприлично! Надеюсь, вы его строго отчитали за это? Конечно, я уже приняла решение выйти за него замуж до того, как он мне спел, но я не стала его разубеждать – пусть думает, что покорил меня своим пением. Мужчины – простодушные создания, даже самые лучшие из них. Они любят, чтобы все было понятно, и стремятся логически объяснить такие вещи, которые не поддаются разумному объяснению. Почему обязательно я должна любить его, а не кого-нибудь другого? Но я его полюбила и люблю до сих пор. Здесь не существует твердых правил.
«Нет, – подумала Флер, – никаких правил нет, кроме одного: стоит только начать, и уже не остановишься». Мадам снова бросила на нее как будто случайный взгляд, в котором было все.
– Ваня очень увлекся вами, когда был в Лондоне. Он много рассказывал мне о вас.
Флер твердо встретила ее взгляд.
– Мне он тоже очень понравился, – произнесла она, как можно естественнее.
Мадам сделала еще стежок.
– Муж сказал, что с вами легко разговаривать, и я теперь вижу, что он был прав, – продолжала она, не отрывая глаз от рукоделья. – Он говорит, что в этом вы очень похожи на русскую. Но Ваня был не единственным русским, с кем вы поддерживали знакомство в Лондоне, не так ли? Кажется, вы встречались еще и с графом Каревым?
– Да, вы правы. – Никогда еще в свей жизни ей не приходилось с таким удовольствием давать утвердительный ответ.
– Судя по всему, он довольно странный человек. Я никогда с ним не встречалась, но люди его круга всегда на виду. Он неудачно женился, и, говорят, этот трагично закончившийся брак сильно испортил его характер. Мужчины с трудом переносят постигшее их разочарование. Они стараются выместит его на других, а то и на самих себе. Но в его случае наблюдается и то, и другое.
Флер промолчала.
– Мне его очень жаль, – продолжала ровным тоном мадам. – У них с женой не было детей, и мне кажется, это его сильно огорчало. Я знаю, что он мог при этом чувствовать. Нам с Ваней хотелось иметь больше детей, но этому не суждено было сбыться. Жаль, что Бог не дал нам сына, чтобы было кому унаследовать дело отца. Даже нескольких сыновей. Однако графу Кареву еще труднее – у него нет даже дочери.
– Почему же он не женится во второй раз? – спросила Флер, удивляясь спокойствию своего тона. – Может быть, он так сильно любил свою первую жену, что не в силах ее забыть?
– Да, все говорят, что он похоронил вместе с ней свое сердце, но я этому не верю. – Она подняла на нее глаза. – На собственном опыте я знаю, что тот мужчина, который умел любить и любил, несомненно полюбит еще раз. Аппетит приходит во время еды. Однако, судя по тому, что я слышала о графе Кареве, он никогда не умел любить по-настоящему. Конечно, я с ним не встречалась, не мне судить. Вы его знаете лучше. Я права, как по-вашему?
Полоцкая так смотрела на нее, а голос у нее был такой вкрадчивый, такой располагающий, что Флер просто подмывало довериться ей, чтобы облегчить душевную боль и разобраться в своих чувствах. Но она не выработала в себе привычку вести откровенные разговоры, и пока шла борьба с преградой, возведенной ее сдержанной жизнью, их беседа была прервана. Вошел дворецкий и объявил, что к ним прибыл визитер.
– Граф Карев, барыня, – бесстрастным тоном объявил он, к счастью, не предполагая, какой удар он тем самым наносит по крайней мере оной из двух присутствовавших дам.
– Граф Карев? – переспросила мадам, не скрывая своего искреннего изумления. Она старалась не смотреть в эту минуту на Флер, проявляя величайший акт героизма добропорядочности. – Ты уверен, Егор? Ко мне приехал граф? Но я с ним не знакома.
– Их сиятельство приехали к барышне, с вашего позволения, барыня, – уточнил Егор. – А с ними еще один молодой господин.
Теперь мадам бросила взгляд на Флер, чтобы понять, придется ли ей по сердцу такой визит, но ей так и не удалось ничего выяснить. Было ясно, что она не испытывает никаких иных чувств, кроме смущения. Пожав слегка плечами, Полоцкая произнесла:
– Хорошо, Егор. Проси.
Наступила продолжительная, пульсирующая тишина. Ни мадам, ни Флер не знали, что сказать друг другу. Но вот дверь отворилась, и на пороге появился граф Петр в сопровождении высокого худого гвардейца с пышными бакенбардами и громадным, словно клюв, носом.
– Мадам Полоцкая, – воскликнул граф Петр, отвесив ей низкий поклон, – прошу простить меня за то, что нанес вам столь бесцеремонный визит, но я полагаюсь на свое знакомство с вашими почтенными гостями. Мисс Гамильтон, ее брат и я – все познакомились на корабле, но вы знаете, что происходит с дружбой, завязанной на борту, – она бродит как вино в мехах! К тому времени когда мы вошли в порт, мы уже не были просто старыми друзьями, мы практически породнились, мисс Гамильтон – моя кузина, вам об этом известно?
Мадам все еще не могла прийти в себя. Наконец она заверила графа, что ему не нужно извиняться и что она всегда рада видеть его у себя дома.
– Мадам, граф пытается навязать вам свое знакомство, – сурово проговорила Флер. – Позвольте вам представить графа Петра Николаевича Карева и…
– Моего близкого друга, князя Макисма Фрязина, мы служим в одном полку, – добавил Карев.
– Счастлив познакомиться с вами, сударыни, – произнес с поклоном Фрязин.
– Отчего такая суровость, мисс Гамильтон? Чем я провинился? Разве я не пообещал навестить вас? Вот я приехал, – сказал граф обиженным тоном.
– Спустя десять дней! Мой бедный брат все это время в тщетной надежде ожидал, когда вы выполните обещание. Он бьет здесь баклуши, считая, что о нем все забыли. Разве так поступают друзья?
Петр засмеялся.
– Конечно, смею вас в этом заверить, мадам. Правда, Макс?
– Думаю, что граф прав, мадемуазель, – печально подтвердил Фрязин. – Чем ближе друг, тем с большим правом он считает, что может подвести вас, не давая никаких объяснений своему поведению, и тем более он надеется на прощения с вашей стороны. Могу заверить вас, что когда Петр Николаевич проявляет к вам такое небрежение, это лишь доказательство его самой крепкой, самой искренней дружбы.
– Какая отвратительная ахинея, – воскликнула Флер. – Не думайте, что вы сможете навязать свое общество мадам Полоцкой. Она обладает слишком изысканными манерами, не считаться с которыми просто нельзя. Вам, граф Петр Николаевич, лучше рассказать всю правду и немедленно просить прощения у мадам.
Мадам, бросив внимательный взгляд на Флер, перевела его на графа.
– Да, в самом деле! Правда, ничего, кроме правды, граф.
Петр, скорчив комическую гримасу, упал перед Полоцкой на одно колено, сцепив руки прижав их к груди.
– Каюсь! Каюсь! Дорогая мадам Полоцкая, неужели вы при виде моего искреннего раскаяния по-прежнему будете неумолимы, как это нам демонстрирует мисс Гамильтон? Вы ведь мать, не забывайте, а где же ваша материнская нежность? Неужели вы за меня не заступитесь? Конечно, я должен был прийти раньше, признаю. Что еще вам сказать?
Мадам улыбалась.
– Я не стану защищать вас, пока вы не придумаете ловкий предлог.
– У меня самый убедительный предлог в мире: я просто забыл! В жизни столько происходит всего, согласитесь. Хочется все сделать как лучше, но это не всегда получается. – Он вскочил на ноги и, повернувшись к Флер, протянул к ней руки. – Видите, с какой обезоруживающей искренностью я говорю вам правду. Я на самом деле хотел сразу же нанести вам визит. Неужели вы меня не простите?
– Да, я так и предполагаю сделать, – суровым тоном продолжала Флер. – Так как вы никчемный, беспечный молодой человек и на вас никак нельзя положиться и так как нет никакого средства на земле, чтобы искоренить ваш порок, я вам охотно прощаю.
– Теперь ясно как день, что вы его самый старинный друг, мадемуазель, – одобрительно сказал Фрязин. – Как хорошо вы знаете Петра!
Петр, озираясь, улыбался.
– Ну, если мы снова друзья, то мне придется вручить вам приглашение, с которым я пришел сюда. Я, как известно, обещал вашему брату, что приглашу его в наш офицерский клуб. Но еще остается невыполненное обещание вам. Разве вы не говорили, что хотели бы пойти на балет?
Флер наклонила голову в знак согласия.
– На следующей неделе дают спектакль, который вам несомненно понравится, – продолжал Петр. – Вы мне окажете честь, мадам Полоцкая и мисс Гамильтон, если соблаговолите принять мое приглашение. Я буду рад приветствовать там вашего супруга и мистера Гамильтона…
Неожиданно дверь отворилась, и в комнату вбежала Милочка. За ней влетели две ее собачонки, и с достоинством вошел Ричард.
– Ах, маменька, Стенька сказал, что к нам пришли…
Прекрасно сыграно, – подумала Флер. Милочка остановилась в смущении, этакое дивное видение в розовом платьице с мягкими развевающимися локонами.
– Да, любовь моя, – у нас визитеры, – ответила мадам как ни в чем не бывало. – Граф Петр Карев и князь Максим Фрязин. Господа, позвольте представить вам мою дочь Людмилу Ивановну.
Милочка с невероятной грациозностью сделала реверанс, а два молодых гвардейца низко поклонились ей в ответ. Флер увидела в глазах Петра обожание, которое стало его немедленной ответной реакцией на чудесное видение. По лицу Ричарда она догадалась, что восторг брата от встречи с Каревым был омрачен многозначительным взглядом, который бросил граф на Милочку.
Он передал Ричарду приглашение посетить клуб гвардейцев, и они обо всем мигом договорились. Милочка, разумеется, тоже получила приглашение на балет. Она пришла в восторг и демонстрировала своим поведением смесь невинного, почти детского возбуждения с начатками едва заметного кокетства по отношению к графу Петру Кареву. Она, вероятно, нашла его весьма привлекательным, и Флер было очень жаль Ричарда, который пытался преодолеть первые острые приступы ревности.
Беседа оживилась, и молодые люди приступили к обсуждению планов на будущее. Всем было ясно, что их знакомство не закончится после просмотра балета.
