Текст книги "Флёр"

Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 35 страниц)

В гостиной стояли рояль и арфа, и Роза с Флер часто музицировали. В доме имелась богатая библиотека, в которой хранились, в основном, книги на французском и немецком языках, несколько на английском и русском. Людмила с Ричардом увлеченно проглатывали один за другим средневековые романы ужасов, не пытаясь даже подойти к ним критически.

В результате Людмила решила, что непременно нужно посетить одну из башен, и довольно часто они с Ричардом легкой рысцой удалялись на поиски скелетов и тайных подземных ходов. Молодые люди возвращались в пыли, с растрепанными волосами, но всегда разочарованные. Они также пытались разгадать большую картину-загадку, которую где-то раскопала Роза. Она была такой большой, что ее пришлось расстелить на полу. Картина в самом деле выглядела зловеще. Это была копия с полотна Давида, на которой император Наполеон надевал корону на голову своей жены Жозефины, на них были роскошные красно-золотые мантии, и у всех розовые лица.

В субботу вечером Флер познакомили с прелестями русской бани. Это было деревянное строение в углу двора с раскаленной печкой, на которой, как по неведению предположила Флер, будут кипятить воду. В первый раз они с Розой отправились туда одни, так как Милочка с Ричардом в это время прогуливали собак.

– Ей я все покажу позже, Милочке не нужны особые указания, как вам, – сказала Роза.

Они вошли в баню. Пол внутри был вымощен камнем, с деревянной перегородкой посередине.

– С той стороны – отделение для мужчин, – объяснила Роза.

Во всю длину помещения стоял деревянный стол, а вокруг него была вырыта в полу канава. У стены разместились шкафчики для вещей.

Роза начала раздеваться, а Флер колебалась от смущения, поскольку никогда в своей взрослой жизни ни перед кем не обнажалась. Роза помедлила, вопросительно глядя на гостью, и вдруг лицо ее покраснело.

– Ах, понимаю, понимаю. Не беспокойтесь, я оставлю вас одну. – В ее голосе чувствовалась обида, что озадачило Флер. Она еще раз искренне удивилась, когда поняла, что Роза думала совершенно о другом. Она считала, что Флер смутит ее усохшая нога.

– Нет, что вы, я не имела этого в виду, вы меня неправильно поняли! Просто я никогда еще ни перед кем не раздевалась!

Теперь они обе густо покраснели.

– Извините, – проговорила Роза, – я должна была подумать об этом. Сейчас я научу вас, что делать, а потом вы будете мыться одна. Дело в том, что парилка – удивительное место для бесед. Мы в России ужасно это любим и всегда ходим в парилку все вместе.

– Прошу вас, останьтесь, останьтесь. Я веду себя глупо и жеманно. Со своими правилами не ходят в чужой монастырь – так, кажется, говорится в поговорке.

– Ну, если вы уверены в себе, – с сомнением в голосе произнесла Роза. Но Флер настаивала на своем. Ни за что на свете она не хотела обидеть это милое создание.

Как только она немного привыкла к необычной ситуации, ей вдруг, к большому удивлению, показалось, что нагота каким-то образом укрепляет взаимное доверие. По сигналу Розы служанки принесли раскаленные докрасна камни на железных противнях и свалили их в канаву возле стола. Потом плеснули водой на камни, и тотчас пар заполнил все помещение. Этот процесс повторялся время от времени по желанию парящихся, а женщины тем временем отдыхали и болтали между собой. Пот катился с них градом.

– Позже нам сделают массаж и сполоснут водой. Вы сразу почувствуете себя такой чистой, такой счастливой, как никогда в жизни, – пообещала Роза.

Обстановка русской бани вызывала на откровенность, которая была бы невозможна в другом месте.

Флер, осмелев, спросила у Розы, была ли та когда-нибудь влюблена.

– Да, – с готовностью отозвалась она. – Много раз. Но первая любовь, по-моему, самая сильная. Я влюбилась в солдата, денщика своего отца, венгерского наемника. Он напоминал бочонок, у него через все лицо шел ужасный шрам, он был одноглазым, но я его просто обожала! – Флер рассмеялась. – В самом деле! Он научил меня ездить верхом, в то время как все вокруг считали, что я больше никогда не смогу ходить. Именно он показал мне, как сидеть в мужском седле, приговаривая при этом: «Вот теперь у тебя целых шесть ног, а не одна. Теперь ты можешь доехать до края света». Та лошадка стала моей второй любовью. Венгр был умным, добрым человеком, он заботился обо мне, как бабушка. Его все звали Медок – ласковое название меда, – с тех пор мои лошади носят эту кличку, даже если она им не подходит, как, например, нынешнему дьяволу.

– Ну а что вы скажете о настоящей любви? – спросила Флер.

– Так это и была настоящая любовь, – не уступала Роза.

– Не шутите, я знаю, что имею в виду. Вам приходилось когда-нибудь влюбляться в мужчину?

– Разумеется, – призналась Роза. – Это был молодой человек, и его звали Феликс, а было мне в ту пору восемнадцать лет. Он был такой красивый. Танцевал, как ангел, но, конечно, не со мной. Он хотел на мне жениться, но отец ему не позволил. Это случилось тогда, когда наша семья попала в опалу, после истории с Сашкой. Сережа вам об этом рассказывал?

– Да, – ответила Флер. – А что же произошло?

– Да ничего. Вы имеете в виду Феликса? Он отправился на Кавказ, в Грузию, и его там убили. Во время набега чеченцев.

– Ах, Роза, простите меня, ради Бога!

– Это произошло давным-давно, – спокойно сказала она. – После него у меня были и другие, но я не хотела выходить за них замуж. Я легко влюбляюсь, но и быстро охладеваю. И мне больше нравится собственная компания. Ведь к другим людям нужно уметь приноровиться, как вы считаете? Если же остаешься сама с собой, все становится куда легче.

– Да, мне часто приходилось испытывать то же самое. Дома я большей частью нахожусь одна. Но я всегда считала, что можно встретить человека, с которым будешь чувствовать себя так же спокойно. Вы понимаете, что я имею в виду. Но, возможно, все мои рассуждения далеки от реальности.

Роза, подперев подбородок рукой, серьезно посмотрела на Флер.

– Вы на самом деле считаете, что когда-нибудь встретите такого человека?

– Да, – ответила нехотя Флер. – Я уже встретила однажды.

– Ну и что случилось?

Наступил удобный момент, чтобы открыться ей, но Флер вдруг осознала, что пока еще не готова к этому.

– Я ошиблась. Как выяснилось, он не разделял моих чувств.

Роза долго смотрела на нее, потом, вздохнув, снова легла.

– Не грустите. Вы еще так молоды. У вас будут другие мужчины. Вы слишком красивы, чтобы затеряться на полке.

Чистые душой и телом, в воскресенье утром они пошли в церковь. Маленькая приземистая церквушка с голубым куполом и рассыпанными по нему серебряными звездочками стояла на главной улице, прямо напротив въезда в имение. За ней теснился целый ряд деревянных строений, а еще дальше в небо поднимались струйки дыма из невидимых изб далекой деревни.

Внутри церкви для английских глаз было слишком темно, так как никаких окон в ней не имелось. Помещение храма освещалось лишь множеством горящих свечей, поставленных под висящими на стенах иконами. Их было здесь так много, что они почти закрывали все стены. Пламя свечей отражалось в золотых венцах и высвечивало богатство риз, создавая впечатление скрытых наполовину от глаз человека драгоценных камней, рассыпанных в тени пещеры пиратов.

Флер была очень удивлена, когда она впервые с Полоцкими посетила церковь. Там не было ни стульев, ни лавок, но, как ей объяснили, русские никогда не сидят в присутствии Царя царей, и даже сам император перед ним становится на колени. Это показалось Флер еще одним доказательством искренней, глубокой веры у русских, и ей становилось стыдно, когда она думала о полном безразличии к религии, с которым сталкивалась на каждом шагу дома, и о глубоких раздорах в лоне английской церкви.

Служба понравилась ей, хотя она не поняла ни слова. Литургия звучала такой величественной, звонкой, раскатистой, а хор пел прекрасно, но удивительно печально. В нем чувствовалась такая же печаль, которая пронизывала и лики византийских святых. В песнопениях не было той средневековой веселости и беззаботности, свойственных английским религиозным гимнам и ранней церковной живописи. Православное христианство, судя по всему, обладало глубокой меланхолией, своими корнями уходившей в мрачную тайну церкви и лиловые облака ладана, пропитавшего весь воздух.

После окончания службы Роза повела их к нахлебникам своей семьи, которые жили в деревянных постройках за церковью. Весь остальной день они провели дома. Милочка с Ричардом занимались разгадыванием картины-загадки, а Роза с Флер болтали. Потом Роза читала, а Флер занялась своим дневником. Молодые в это время играли в карты с различными картинками, перешептываясь друг с другом и хихикая.

На следующий день, в понедельник, в полдень в усадьбу приехал граф Карев.

– Да, вот что я хотел показать вам прежде всего, – сказал граф, когда они остановились перед громадным портретом, который, казалось, занял все пространство на лестничной площадке на первом этаже. – Это моя мать, Анна Петровна.

Он уже несколько дней, занимаясь своими делами, выкраивал время, чтобы провести Флер по громадному дому.

– Если бы я показал вам все сразу, то это вас утомило бы, – объяснял он ей свою тактику. Это было еще одним проявлением доброты и заботы о ней после его возвращения. Карев относился к Флер как к своему старому другу, которого высоко ценил. Он неизменно заботился о ее удобствах и удовольствиях. Постоянно искал встреч с ней, предпочитая ее общество любому другому.

Все это не было похоже на их прежние близкие отношения. Между ними чувствовалась некоторая напряженность, которая говорила о том, что они не безразличны друг другу. Иногда, бросив на него случайный взгляд, она замечала на лице графа выражение, которое никак не могла до конца понять, и это постоянно угнетало ее воображение. Флер знала, что это не ускользнуло от внимания Розы. Она неоднократно замечала, как та внимательно наблюдала за ними обоими, и видела на ее лице озабоченность и недопонимание. Пару раз ей показалось, что Роза хотела с ней поговорить об этом, но так ничего и не произошло.

Флер с болью в душе наблюдала за реакцией Людмилы, особенно после того страстного признания в любви в ее спальне, когда они вернулись с бала. Ей казалось, что все подтверждается. Она считала, что Людмила до сих пор привязана к Кареву, но вела себя с удивительным достоинством в его присутствии и даже казалась несколько подавленной, словно немного боялась его. Карев относился к Милочке с самым серьезным почтением, которое может проявлять бездетный мужчина по отношению к милому подростку, – в этом не таилось для него никакой опасности. Флер видела, что Милочке теперь нравилось больше времени проводить с Ричардом. Ведь с ним она могла забыть обо всем и затеять настоящую возню. Флер чувствовала, что если уже сейчас наступило охлаждение, то через несколько недель она совсем позабудет о своем страстном увлечении.

Сегодня, когда Милочка с Ричардом поехали кататься на лошадях, Карев предложил ей посмотреть картины.

– У нас в доме их целая коллекция, но лишь несколько по-настоящему ценны. Одна или две принадлежат кисти старых мастеров, а остальное – семейные портреты. Они почти поровну разделены на две части – изображения лошадей и портреты их хозяев. Семья Каревых всегда любила своих лошадей!

Когда они обошли все главные комнаты на первом этаже, Флер поняла, что граф был прав. Большинство картин не имели художественной ценности, хотя одна или две из них выделялись оригинальным сюжетом. Та, перед которой они сейчас стояли, была весьма заурядной, разностильной, но она заинтересовала Флер, потому что на заднем плане художник изобразил английский ландшафт с крошечными земельными участками, похожий на лоскутное одеяло, украшенный лесами и уютными фермами. Этот, пейзаж так отличался от того, который сейчас окружал ее, что на какое-то мгновение она заскучала по дому.

– Это скорее похоже на Беркшир или Уилтшир, – заметила Флер, – но не на Россию.

– Предполагается, что это Хэмпшир, откуда родом моя мать, – сказал, улыбнувшись ей, Карев. – Но она не была великим живописцем. Задний план она нарисовала сама, правда, с помощью отца, чтобы постоянно вспоминать о родном доме. Остальное было дописано крепостным художником. Вы увидите здесь множество его работ. Ему очень хорошо удавались лошади, поэтому его и держали в усадьбе.

– Понятно, – отозвалась Флер.

На переднем плане была изображена женщина в амазонке красного цвета, сидевшая верхом на прекрасной лошади черной масти. Лошадь была великолепно написана, а женская фигура получилась неестественно скованной и непропорциональной, хотя лицо ее ему удалось лучше.

– Она здесь похожа на себя? – спросила Флер. Женщину на портрете нельзя было назвать ни красивой, ни безобразной. У нее скорее была обычная внешность, за исключением, может быть, решительного мрачноватого выражения на лице, словно в жизни ей пришлось немало пережить.

– Я, право, не знаю. Портрет был написан, когда я был еще ребенком. После смерти отца она так изменилась. Мать постарела за одну ночь. Но мне кажется, кое-что сохранилось здесь от ее прежнего облика – может быть, глаза и овал лица.

Флер посмотрела на графа.

– Мне кажется, вы больше похожи на отца.

– Да, мне часто говорят об этом. Петя, напротив, многое взял у матери.

Флер снова вглядывалась в портрет.

– Вероятно, она очень любила вашего отца.

– Да. Он был для нее всем на свете. Во время вторжения Наполеона она следовала за ним, презирая опасность. И после этого они никогда не расставались. С его кончиной для нее иссякла вся радость жизни. Она пережила его на десять лет, а когда умирала, призналась мне, что это были самые длинные, самые тоскливые ее годы.

Почувствовав горечь в его голосе, Флер поторопилась сказать:

– Я уверена, что она не хотела вас обидеть.

– Нет, это не так, – тихо ответил он. – Извините, но откуда вам это знать? Для меня в ее сердце не осталось места. Сашка всегда был ее любимчиком, хотя и не был ее родным сыном. Когда умер он, а после него и отец, у нее никого не осталось. – Он криво усмехнулся. – Я никогда ни в чем не винил Сашку, поверьте мне. Я его тоже любил. Но я никогда так и не смог занять его место в отношениях с мамой.

Флер затихла. Она сама прекрасно знала, что такое недостаток родительской любви, родительской заботы. Но сейчас перед ней стоял Карев, мужчина, старше ее на тринадцать лет, который до сих пор остро переживал то, что мать его не любила. Он женился, но и брак не затянул его ран. Даже вспоминая о безразличном отношении к ней со стороны отца, Флер не могла понять всего до конца. Быть может, мужчины чувствуют по-другому, – в отчаянии подумала она.

Флер снова бросила взгляд на мрачное лицо женщины на портрете. Потом они направились дальше по коридору. Вероятно, это и в самом деле была необычная женщина, если она согласилась «отозваться на барабанный бой» – как говорится в поговорке – в такой стране, как Россия, и против такой армии, как у Наполеона. Флер встречалась с одной или двумя солдатскими вдовами – это были крепкие, с неукротимым духом маленькие женщины, которые переносили невероятные тяготы, но ни за что не хотели оставить своих мужей. В такой жизни абсолютно не было места для любовных утех, и хотя эта мрачная молодая дама жила в совершенно другом мире, чем эти курящие трубку, побитые жизнью маленькие дикарки, все же между ними существовало сходство в темпераменте. Возможно, поэтому Карев иногда казался ей каким-то странным. Она, конечно, не могла быть ласковой и заботливой матерью – это вам не мадам Полоцкая.

Они подошли к лестничной площадке в конце коридора, освещенной большим окном. Флер, остановившись возле него, увидела Ричарда с Милочкой. Сидя на лошадях, они легкой рысцой удалялись от них через парк.

– Вот они и поехали, – ласково сказала она, – навстречу новым приключениям.

Карев остановился около нее и тоже выглянул в окно. Милочка ехала впереди, то и дело оборачиваясь к Ричарду, и что-то ему кричала. Несмотря на большое расстояние, летний ветерок донес до них ее молодой звонкий голос. Правда, они не разобрали слов.

– Кажется, им очень хорошо вдвоем, – заметил Карев.

В его голосе Флер почувствовала необычные нотки. Бросив на него вопросительный взгляд, она увидела, что он, задумчиво нахмурившись, наблюдал за уменьшавшимися вдали фигурками. Может быть, он это порицал? – подумала она.

– Да, – осторожно согласилась Флер. – Как брату с сестрой. Мне так кажется.

Граф, посмотрев на нее, улыбнулся. Морщины на лбу у него разгладились.

– Во всяком случае мне не нужно развлекать их целый день, и я вполне этим доволен. Не хотите ли посетить Черную башню?

– Мне бы очень хотелось, – ответила она. – Милочка просто мечтает об этом. Они с Диком считают, что ее непременно посещают привидения. Они уверены, что однажды ночью услышат грохот цепей, крики, от которых стынет кровь в жилах. Им ужасно хочется провести там ночь, чтобы застать призрака на месте преступления и схватить его.

Шутка ее не развеселила графа.

– Не думаю, что в башне появляются привидения. Но с ней связана одна настоящая трагедия. Ее построила одна стареющая принцесса, которая жила в ней в полной изоляции от внешнего мира. Она никого не принимала, никого не видела, кроме служанки, приносившей ей пищу.

– Но это ведь просто история, отнюдь не трагедия, – возразила Флер.

– Не совсем так. Мама заверяла нас, что она там чувствует себя такой счастливой, когда глядит с высоты на весь мир. Оттуда открывается чудесный вид.

Массивная Черная башня казалась мрачной и хмурой даже на ярком солнцепеке, а внутри было ужасно холодно. Винтовая лестница вела к анфиладе комнат на самом верху. Потом другая лестница, поменьше, поднималась на крышу. В комнатах она не увидела никакой мебели, солнечные лучи проникали сюда через грязные запыленные окна, и Флер сразу убедилась, что здесь нет ничего таинственного, дурного, никаких привидений.

– Сначала я хочу вам здесь кое-что показать, а потом мы поднимемся на крышу, – сказал Карев, подводя Флер к одиноко висевшему на стене портрету. – Это моя покойная жена, Елизавета Федоровна. Этот портрет гораздо лучше всех остальных семейных портретов. Можете сами убедиться. Он был заказан одному из лучших придворных художников, и здесь она вышла очень похожей на себя.

Флер с удивлением, с каким-то болезненным интересом разглядывала портрет. На нем была изображена очень молодая, почти ребенок, женщина с милой кошачьей мордочкой, с мечтательным выражением на лице и с мягкими каштановыми волосами. На ней было белое, все в кружевах, платье с собранной в складки юбкой и громадными рукавами по моде тридцатых годов. В руке на коленях она держала кружевной веер и букетик не распустившихся до конца роз.

– Какая очаровательная, – сказала она. – Но она здесь так молода. Сколько ей было?

– Это свадебный портрет. Ей тогда было пятнадцать, а мне двадцать. На Кавказе браки заключаются очень рано. Жизнь там трудна, неопределенна, поэтому они не могут себе позволить даром терять время.

– На Кавказе? – переспросила Флер.

– Это дикий горный район на юге. Там-то я и встретил Лизу, когда служил в армии. Мы усмиряли дикие племена. Я влюбился в нее с первого взгляда и женился на ней. Привез сюда, домой. Мы прожили с ней всего шесть лет, и она умерла.

– Как жаль, – произнесла Флер. Она смотрела на ее нежный ротик, задумчивое лицо, на робкие стыдливые глаза, стараясь представить себе, как выглядел граф Карев, когда ему было двадцать лет. Он влюбился в нее, женился на ней, потерял ее. Вероятно, эта утрата сильно сказалась на нем. Бросив на него украдкой взгляд, Флер увидела, что он задумчиво разглядывает портрет. – Благодарю вас за то, что вы его мне показали. Вам, по-видимому, тяжело смотреть на него.

Он вдруг быстро пришел в себя.

– Что вы сказали? Нет, нет, теперь это на меня не действует. Все было так давно.

– Простите меня, но мне показалось, – смущенно продолжала она. – Вы спрятали ее портрет здесь…

Карев улыбнулся.

– Нет, нет, вы ошибаетесь. В вас говорит ваше доброе сердце. Просто я храню его на том месте, которое нравилось Лизе. Она обожала эту башню и проводила здесь долгие часы, глядя из окна. А теперь повнимательнее присмотритесь к портрету и скажите, не заметили ли вы, что-нибудь особенное?

Это был портрет, написанный в старинной парадной манере. На заднем плане были видны бархатные занавеси, за которыми открывался традиционный «аркадский» пейзаж с волнистыми итальянскими горами, засаженными маленькими деревцами. Но на полотне Флер заметила одну особенность. Где-то посередине на склонах этих гор художник нарисовал дом, эксцентричный вид которого не мог вызывать никаких сомнений.

– Вон тот домик, это Шварцентурм! – воскликнула Флер. – Какая замечательная идея. Ваша жена очень любила эту усадьбу, не так ли?

– Нет, – ответил он. – Не думаю, что она безумно ее любила, но здесь, в этом доме, прошла большая часть нашей семейной жизни. В последний год, когда она болела и постепенно угасала, я отвез ее в свое поместье в Крыму, но было уже поздно. Это мама решила поместить здесь ее портрет, чтобы, так сказать, ввести Лизу в нашу семью. Но, как выяснилось, она так и не стала ее членом.

– Почему?

Он колебался, не зная, что ответить.

– Она не родила мне сына. И мама за это на нее злилась – ей хотелось продолжения нашего рода. В любом случае, Лиза всегда держалась стороной. Она очень скучала по своему дому, по родной земле. Ей не хватало гор. Она так и не свыклась с нашим ровным северным ландшафтом. Мне кажется, поэтому она поднималась сюда, в башню. Только отсюда, с высоты, она могла насладиться окрестностями.

Флер терпеливо ждала – она знала, что он пока еще не высказал ей всего. Карев долго, задумчиво смотрел на портрет, а потом, словно стряхнув с себя оцепенение, весело произнес:

– А какой вид открывается с крыши! Пойдемте посмотрим.

Флер с интересом поднялась по лестнице за ним на крышу. Воздух был теплым и прозрачным, солнечные лучи перпендикулярно падали с неба им на голову, мягко дул ветерок, играя с их волосами, и раздувая рукава и посвистывая в ушах.

Вокруг до самого горизонта расстилались большие и маленькие поля, на которых созревал урожай. То тут, то там мелькала маленькая согнувшаяся фигурка крестьянина. А дальше на западе стояла плотная стена темно-зеленого, почти черного леса.

– Как чудесно! – воскликнула она.

Они, подойдя к парапету, остановились рядом. Положив руки на горячий камень, Флер устремила взор вдаль, остро чувствуя его близость. Неужели он привел ее сюда, – размышляла она, – только для того, чтобы рассказать о смерти своей жены или о суровости матери? А если так, то для чего это ему? У Флер не было большого опыта общения с мужчинами, и она не знала, чем можно объяснить их поступки. Она чувствовала, что должна гордиться, ведь он оказал ей такое доверие.

– Когда я был ребенком, – тихо произнес он, – мне казалось, что с этой башни можно увидеть все, весь мир, до самого моря. Наши крестьяне верили, что земля окружена океаном. Мне об этом рассказывала старая нянька. Ну, может быть, они и правы, кто знает?

Флер посмотрела на графа, словно тот над ней подшучивал, а он улыбнулся ей такой улыбкой, той прежней, от которой ее всю начинало трясти. Ее всегда поражала легкость, с которой он проникал в ее сознание, словно человек, открывающий дверь в свою гостиную.

Карев взял ее руку с парапета и крепко сжал ее, поглаживая большим пальцем. Для него это был привычный жест, а для нее он стал настоящей катастрофой.

– Насколько мне кажется, существуют два понятия о жизни, – проговорил он, – то, что нам известно на собственном опыте, и то, что нам об этом говорят другие. На чем должны мы строить свои суждения и принимать решения, цветочек мой? Может быть, если бы во всем руководствоваться знаниями, полученными от других, мы совершали бы меньше ошибок.

– Нужно поменьше принимать решений, – ответила она, пытаясь понять, куда граф клонит.

– Да, возможно, вы и правы. – Он долго смотрел на нее, и хотя улыбка не исчезла с его лица, она становилась все печальнее, открывая ей ту грустную ноту, которая чувствовалась в любом произведении искусства в России. – Мне кажется, после того как я привез сюда Лизу, она не прожила ни одного счастливого дня. По-моему, я не умею приносить людям счастье, как вы считаете?

– Это не так, – начала было Флер, но вдруг почувствовала, что не сумеет сказать то, что хотела. Она даже не поняла, что это – извинение с его стороны? Но последующие слова прояснили все.

– Благодарю вас, мой дорогой друг. Не могу сказать, как мне приятно, что вы по-прежнему хорошо относитесь ко мне, несмотря на недоразумения. Это было нелегко, не правда ли? Но я никогда не хотел обидеть вас.

– Я вам верю, – с трудом произнесла Флер.

Поднеся ее руку к губам, он поцеловал ей кончики пальцев.

– Цветочек мой! Прекрасная английская роза! Как мне хотелось бы прожить до конца дней своих с вами на крыше вот этой башни, вдали от всего мира, как та стареющая принцесса, – только мы вдвоем, больше никого! Но это невозможно. Нужно принимать во внимание и другие соображения.

Граф, положив ее руку снова на парапет, отнял свою, словно человек, выполнивший деликатную задачу. Флер чувствовала легкое беспокойство из-за того, что Карев сказал нечто важное, определяющее их дальнейшие отношения, а она так ничего и не поняла. Он принял какое-то решение, но оно прошло мимо нее. И теперь было уже поздно. Он повернулся и пошел назад к лестнице.

– Боюсь, нам пора идти. Мне сегодня утром еще нужно встретиться со своим управляющим, – пояснил он.

Почему его последние слова, – удивлялась она, – прозвучали как извинение?