Текст книги "Флёр"

Автор книги: Синтия Хэррод-Иглз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

Совершая второй круг, они миновали Марию Васильевну, сидевшую на кресле с высокой спинкой. Она о чем-то беседовала с собравшимися вокруг нее дамами, но, когда они вихрем пронеслись мимо, улыбнулась Флер и Кареву.

– Открыть бал должна была ваша сестра, не правда ли? – спросила Флер.

– Роза не танцует. Она – калека.

Эти жестокие слова заставили ее вздрогнуть.

– Ах, простите, я не знала.

– Нечего жалеть Розу, – сказал граф, продолжая чуть заметно улыбаться. – Она сама себя не жалеет. Она – такой сильный человек, каких я просто не встречал. И вполне довольна собой.

– Вы называете ее Роза?

– Так ее назвали родители. Когда сестра родилась, она была такой розовенькой, такой беленькой и красивой. Но в детстве заболела. Все думали, что Роза умрет, но она оказалась крепким ребенком и выжила. Однако одна нога у нее отнялась. Она может делать все что угодно. Даже станцевать, если захочет. Но ей не нравится, когда на нее смотрят незнакомые люди. Это довольно неуклюжее зрелище.

– Ах, – вздохнула Флер. Кажется, им не о чем было особенно говорить. Он пристально смотрел ей в глаза, пытаясь прочитать в них ее мысли.

– Роза действительно хочет с вами поближе познакомиться. Она сказала это не для красного словца. Мне Петя сообщил, что вы намерены остаться у нас до осени, верно?

Флер объяснила ему ситуацию.

– Никогда не думал, что снова вас увижу, – резко сказал он.

Она никак не могла определить, что это – сожаление или же оправдание своего прежнего проступка.

– Я тоже не знала, что когда-нибудь появится возможность приехать сюда.

– Почему же вы приехали?

Он, казалось, искал ответ на свой вопрос у нее на лице, но, разумеется, не мог рассчитывать, что это так просто у него получится, – подумала Флер с горечью.

– Мне всегда нравилось путешествовать, – объяснила она. – Было бы грешно не воспользоваться предоставившейся возможностью.

– В самом деле? – Ее ответ, судя по его реакции, ему понравился. Он промурлыкал несколько музыкальных тактов. – Это старинная русская мелодия, – сказал он. – В этой песенке говорится о том, как они полюбили друг друга, катаясь на льду замерзшего пруда. В России приход зимы обычно вызывает такой ажиотаж. Как жаль, что вам не придется этого увидеть. К тому же русские пишут самые красивые вальсы на свете. Это у нас в крови. Разве вы не чувствуете?

Граф закружил ее еще больше. Когда они делали поворот в конце зала, у Флер перехватило дыхание. Через открывшееся между расступившимися танцующими парами пространство она увидела Ричарда. Он стоял возле стены, свесив голову, вероятно, от разочарования и охватившего его гнева. Флер не могла понять, в чем причина. Но через несколько секунд увидела, как вихрем кружится Людмила в объятиях графа Петра. Как же ему это удалось?

– Мой младший брат – ужасно надоедливый человек, – сказал Карев, догадываясь по ее лицу, о чем она в эту минуту думала.

– Мне кажется, он бесцеремонно познакомился с вами на борту судна еще до вашего приезда в Россию. Он шел напролом, как бык.

Флер перехватила его взгляд.

– Мы с ним встретились совершенно случайно. Он понятия не имел, кто я такая, а я не знала, кто он. Надеюсь, вы ничего ему не говорили обо мне?

Он стушевался.

– Нет, я… – он осекся. Потом начал снова: – Разве я плохо поступил, ничего ему не сообщив о вас, мой дорогой друг? Мы были хорошими друзьями, разве не так? Но, не надеясь на встречу с вами, я долго колебался, стоит ли вообще говорить о вас, боялся, что он превратно все истолкует. Мне не хотелось портить приятные воспоминания.

Только друзья – вот как он характеризует их отношения. Мы были друзьями, и только. Но все в нем говорило о другом. Его взгляд, его прикосновение, тон голоса. Граф рассчитывал либо на ее мудрость, либо на глупость, чтобы убедить в том, что это была только дружба, но она-то знала, что это не так.

Флер была смущена, счастлива, обеспокоена, рада и одновременно насторожена. Но больше всего она чувствовала благословенное облегчение облегчение оттого, что снова вальсирует в его объятиях и он ее крепко прижимал к себе. Ей было с ним так уютно, будто в родном доме. Наслаждайся танцем, – убеждала она себя, чувствуя, как кружится у нее голова. Это не запрещается. Танец… только танец.

Он, к сожалению, очень быстро кончился. Музыка, еще раз вспыхнув, замерла, и наступила тишина. Без музыки нельзя продолжать полет. Грешная земля снова притягивала их, и они остановились, глядя друг на друга, посередине зала. Они снова стали обыкновенными смертными и были вынуждены подчиниться силе тяготения.

– Мне надо идти, к сожалению, придется вас оставить, – сказал он, держа ее за руки. – Мы с вашего позволения еще потанцуем? Позже, договорились?

– Да, – ответила Флер, убирая за спину руки. Он, улыбнувшись ей, отошел в сторону.

Тут же перед ней возник Максим Фрязин.

– До того как вами завладеет кто-то другой, кого вы, несомненно, найдете более неотразимым, не могли бы вы подарить следующий танец мне?

– Вы окажете мне честь, – проговорила она.

У нее на самом деле сильно кружилась голова. Ступни ног горели, они, казалось, просто прилипли к полу, а голова покачивалась из стороны в сторону, словно хилый саженец на ветру.

– Нет, – с серьезным видом возразил Фрязин, – это вы мне окажете честь.

Она не стала спорить. Как и Пэджет, Фрязин был неразговорчивым, и это сулило ей облегчение. Они молча стояли, ожидая, когда заиграет оркестр, поглядывая на других гостей, ищущих себе новых партнеров. Толпа, будто камушки в калейдоскопе, принимала все новые и новые конфигурации.

Бросив взгляд через образовавшийся просвет между танцующими в дальний конец зала, она увидела там Карева с Петром. Они, судя по всему, еле сдерживаясь, горячо спорили. Оба стояли, напружинившись, чуть подавшись вперед друг к другу. Вокруг них образовался необычный круг, радиус которого отражал смущение, охватившее гостей, стремившихся не замечать их дурного поведения. Петр, по-видимому, обличал в чем-то старшего брата, который молча выслушивал его с улыбкой, носившей явно провокационный характер.

Вероятно, их заметил и Фрязин.

– Как же они ненавидят друг друга, эти братья Каревы, – задумчиво заметил он.

Флер вздрогнула.

– В самом деле? Но почему?

– Бог знает, – пожал он плечами. – Может быть оттого, что они абсолютно невыносимы, каждый по-своему. У рыбы с сыром больше сходства, чем у них. Мне доводилось видеть, как они ссорились на балах. Это производит тягостное впечатление. Очень дурное поведение.

– Но почему на балах?

– Не только, разумеется. Просто эта сценка мне многое напомнила. На балах ссоры возникают, как правило, из-за женщин. Но в других местах – по любому поводу. Карев-старший – человек императора, патриотически настроен, если хотите, а Петру наплевать на все это. Он вступил в полк хорошенько поразвлечься, а это вызывает у Карева ярость. Сергей считает его лентяем и абсолютно никчемным человеком, что в общем-то верно. Но почему бы ему и не быть таким?

Заиграла музыка, и Фрязин замолчал. Флер задумалась. Ей хотелось узнать, о чем спорили между собой братья. Через несколько минут она подумала, что у нее в руках оказался ключ. Она увидела графа Карева танцующим с Людмилой, а Петра нигде не было видно. Обычно ссорятся из-за женщин? Может, предметом обожания Петра на самом деле была Милочка? И Карев-старший сейчас танцевал с ней, чтобы досадить своему брату? Это, конечно, было неблагородно, но, вспоминая его провокационную, оскорбительную улыбку, Флер допускала, что такое вполне возможно. В любом случае, Милочка была еще слишком юной, чтобы всерьез заинтересовать его. Ее подозрения окрепли, когда она снова увидела их танцующими вместе. Милочка, как и мадам Бруннова, завороженно смотрела на своего партнера, считая его неотразимым.

Вечер доставлял Флер удовольствие, она не пропустила ни одного танца, и ей приходилось делать выбор между несколькими претендентами. Но странное чувство не покидало Флер, будто ее голова отделена от ног. Так как с ее лица не сходила приятная улыбка, а мысленно она витала где-то далеко-далеко, окружающие могли подумать, что она очень внимательная слушательница.

Было уже поздно, когда. Карев-старший пригласил ее на второй танец. Он сделал это с какой-то приятной бесцеремонностью, которая указывала на их старинную дружбу, даже интимные отношения.

– Простите, но я не имел возможности подойти раньше, – извинился он, – мне как хозяину надлежит развлекать своих гостей. Если бы не такой большой бал, я не отходил бы от вас весь вечер.

«Неужели вы говорите это искренне?» – Нет, она не спросила его вслух.

– Долг – прежде всего, – подтвердила Флер.

Она, конечно, вложила в свой ответ немного иронии, но он воспринял ее слова всерьез.

– Очень хочется, чтобы это понимал мой брат, но, похоже, он – человек безнадежный.

– Он мне нравится таким, как есть, – призналась Флер. – Но я не хотела бы попасть в зависимость от него.

– Мудро поступите, – ответил он. – У нас мало времени, не будем же тратить его на разговоры о Петре. Я хотел спросить у вас, не хотите ли вы провести лето у меня на даче в Шварцентурме?

Флер удивилась.

– Не знаю, право. И думаю, что это не понравится Полоцким – покинуть их, людей, оказавших мне гостеприимство…

– Разумеется, я их тоже приглашу к себе. Или лучше это сделает Роза. Она завтра заедет к вам и официально вручит приглашение. В этом нет ничего особенного. Никто в Петербурге не остается на лето, здесь становится просто невыносимо.

– Но у них могут быть другие планы, возможно, они уже приняли чье-то приглашение. Скорее всего такое им и в голову не приходило, вдруг им это не понравится… – Ей трудно было себе представить, как Полоцкие проведут несколько недель в другом месте. Быть может, мадам не захочет уезжать из дома.

Карев ласково улыбнулся.

– Не беспокойтесь. Роза переубедит их, сумеет переубедить, если хотите знать. Вот почему я прежде спрашиваю ваше мнение. Я должен знать, приедете ли вы ко мне. Если вы согласны, то остальное Роза уладит. Она прекрасно умеет добиваться своего.

«Все вы, Каревы, одинаковы», – подумала она. Конечно, Флер очень хотелось поехать в Шварцентурм, побыть рядом с ним, но как он мог для этой цели использовать сестру? Просто отвратительно! Не будет ли противно Розе оттого, что Флер примет приглашение, которое ее заставят силой ей привезти?

– Она в самом деле очень хочет познакомиться с вами поближе, – уговаривал он, легко читая все ее мысли на лице, как делал в свою бытность в Англии. – И мне будет приятно, что у нее появится достойная компания. Она так одинока.

Флер колебалась.

– Итак, приглашения получат все?

– Да, конечно. В таком случае вы приедете?

Она, конечно, поступала неразумно. Для чего опять рисковать, для чего?

Здравый смысл, инстинкт самосохранения подсказывали ей, требовали отказаться.

– Да, если все можно будет так устроить.

– Да, – только и произнес он в ответ. Его улыбка сказала об остальном.

По дороге домой все в карете молчали, каждый думал о своем. Флер была довольна, что ее не принуждали к беседе. Она устала, чувствовала себя разбитой, измученной и несчастной. Она боялась того, что могло с ней в будущем произойти. Возможность снова видеться с ним, если они поедут в Шварцентурм, радовала ее. Но как все это осуществить? Что бы он ни говорил, она не верила в способность Розы переубедить Полоцких.

«Какая же ты глупая, – ругала она себя. – Кто-то предлагает тебе яду в чашке, а ты пьешь его, словно вино. Кто-то протягивает тебе острую шпагу, а ты бросаешься на нее, словно на мягкую кровать».

Катя ожидала Флер и, увидев, как она устала, молча принялась за ее крючочки и кружева. В ночной рубашке она сидела перед туалетным столиком, наклонив голову вперед, а Катя вынимала из волос шпильки. Ноги у нее горели огнем, она прижала их к прохладному деревянному полу, чтобы немного остудить. Спать, поскорее спать, – думала она. Кровать сейчас манила ее к себе гораздо больше, чем приятные разговоры всех красивых смуглых любовников на свете.

Катя вышла, и Флер хотела было уже задуть лампу, как дверь отворилась, и раздалось знакомое шлепанце босых ног по полу.

«Нет, нет, только не сейчас, – подумала она. – Не сегодня, Милочка!»

Вероятно, девушку привело сюда что-то весьма серьезное – Милочка даже не поцарапала ногтями ширму и не приставала к ней со своими обычными расспросами. Когда она подошла к Флер, на лице ее играла восторженная улыбка.

– Ах, как хорошо, что вы еще не спите, Флерушка, – воскликнула она. – Какой же чудесный был этот бал! Самый, самый лучший в мире!

Флер собрала все оставшиеся в ней силы.

– Да, там было очень мило.

– Вы устали? Ну ладно, не стану мешать вам спать. Мне кажется, что теперь я вообще не засну! Я могла бы танцевать теперь все время до Нового года! – Флер в отчаянии смотрела на нее, но Милочка, не мешкая, сразу подошла к сути дела. – Помните, вчера вы говорили, что мне нужно дождаться человека, которого я полюблю. Я не надеялась, что такое произойдет, но это все же случилось. Я влюбилась в самого удивительного, самого замечательного мужчину в мире! Ах, Флер, как я счастлива!

– Да, вижу, – улыбнулась она. – И как зовут ваш образец всех добродетелей?

Милочка широко раскрыла глаза.

– Неужели вы не догадываетесь? Ведь он так отличается от всех других мужчин, он похож на бога, разгуливающего среди простых смертных! Он – самый красивый, самый волнующий, самый романтичный…

– Очевидно, он не догадывается о своей славе, – сказала Флер, подавляя зевоту. – Но это тоже можно отнести к его добродетелям, не так ли?

Милочка добродушно рассмеялась.

– Да, и я вам его никогда не отдам! Это граф Карев, глупая вы женщина! Граф Сергей Николаевич Карев, и я буду любить его до самой смерти!

«Если прислушаться, – подумала Флер, – то можно услышать, как смеется надо всем этим Бог».

 13

Лето, проведенное в Шварцентурме, пронеслось для Флер словно неясный сон, оно стало идиллической прелюдией к тому, что наступило после ее повседневной жизни. Прежде всего, она приехала на дачу одна, без четы Полоцких, – так как глава семьи не мог оставить дела, а мадам не соглашалась ехать без него. Из-за этого приглашения Флер и мадам чувствовали некоторую неловкость. Флер понимала, что не очень хорошо с ее стороны покидать своих гостеприимных хозяев, а мадам не хотелось отпускать Милочку одну без компаньонки.

Но сам Полоцкий был очень рад, что Флер наконец увидит большое деревенское поместье, и он весело утверждал, что графиня Чайковская вполне способна заменить любого чичероне для его дочери.

– В конце концов, Софи, душка, они едут на дачу, а не в Москву или Киев. Что там плохого, в деревне, скажи на милость? Через несколько недель и мы к ним присоединимся.

Флер только удивлялась его самодовольству, что невольно наводило ее на мысль о его желании воспользоваться предоставившейся ему возможностью, чтобы укрепить свое положение в высшем свете.

Флер нравился Полоцкий, и она бы предпочла, если бы он был лишен таких амбиций, но ведь они находились в России, а не в Англии, здесь же для достижения своих целей нужно либо прибегнуть к взятке, либо воспользоваться собственным влиянием. Полоцкий был достаточно разумный человек, чтобы не упустить подвернувшегося шанса, тем более, что Карев был особой, приближенной к императору.

Все опасения мадам сразу же рассеялись, когда выяснилось, что Петра Карева на даче не будет – дела задерживали его на несколько недель в Петербурге. Не беспокоились родители и по поводу старшего Карева: законы гостеприимства не позволяли ему воспользоваться привязанностью гостьи, живущей под его крышей, даже если он и проявлял определенный интерес к такому ребенку, как Милочка.

Никто, само собой разумеется, не бил никакой тревоги по поводу Флер, и это ее слегка забавляло. Такое положение дел лишний раз только подтверждало, что история ее конфуза в Англии не долетела до петербургских кругов, и она была исполнена решимости не раздувать ее. Для Флер оставалось тайной, почему Карев вознамерился держать ее возле себя на даче. Она решила быть все время настороже, хотя толком и не понимала, для чего, как можно наслаждаться его обществом и одновременно держаться на расстоянии?

Как примирить две конфликтующие цели, она не знала, и старалась об этом не думать.

Шварцентурм находился всего в двадцати пяти милях от Петербурга. Трое молодых людей добрались туда в одной открытой карете. За ними следовала кибитка со слугами и багажом. Флер никогда не забыть первого впечатления от летнего поместья Каревых. Это было удивительное здание, просторное, похожее на палладиум в Древней Греции, соединенное с двумя флигелями, один из них напоминал замысловатый рейнский замок, другой – «Черная башня» – ничем не отличался от старинного шотландского замка. Вспомнив слова Петра об архитекторе, Флер улыбнулась про себя.

Он, словно эзотерическое посмешище, притаился в дальнем конце чисто английской, посыпанной гравием дорожки, окруженной с обеих сторон аккуратными газонами. Дорожка вела к переднему дворику, на котором доминировал громадный фонтан из белого мрамора с извивавшимися русалками, дельфинами, выбрасывающими изо рта струями воду, что напоминало ей Гарвардский замок.

Госпожа Чайковская уже ждала гостей, чтобы оказать им горячий прием, на лице ее светилось бесхитростное удовольствие.

Она их всех обняла по очереди, извинившись за отсутствие брата, попросила называть ее просто Роза, поскольку именно так ее все называли, и поблагодарила их за доброту, за желание приехать, чтобы развеять ее скуку и одиночество.

– У нас в конюшне много лошадей, есть река, где мы плаваем, а по вечерам у нас собираются гости, – сказала она, словно извиняясь. – Не думаю, что вам здесь будет скучно.

– Клянусь Юпитером, нам здесь понравится, – вежливо отозвался Ричард. – Разве можно скучать в доме, где столько лошадей. В Англии после зимы, проведенной в городе, испытываешь удовольствие, когда оказываешься в деревне!

– Надеюсь, ваш брат скоро вернется? – спросила Людмила, пытаясь получить ответ на терзающий ее душу вопрос.

– Да, он отлучился по делам на пару дней. Думаю, он вернется в начале следующей недели.

Флер улыбнулась в ответ на такое уверенное заявление.

– Все так и будет, как вы сказали. Нам хотелось бы быть настолько же уверенными в своем отце, правда, Дик?

– Вы не получили от него никаких известий? – поинтересовалась Роза.

– Нет, да мы и не ждали. Однако у нас все же есть надежда, что он вернется вовремя, так как в паспорте у отца проставлена дата возвращения, а мистер Полоцкий говорит, что даже в Сибири паспорта постоянно проверяют.

– Да, это на самом деле так, – подтвердила Роза. – К тому же у него русские слуги и проводники. Они-то уж позаботятся, чтобы он вернулся в срок. Мне так не хочется с вами расставаться, но вы, конечно, соскучились по родине, я понимаю.

Хотя Флер до этого встречалась с Розой только два раза, она чувствовала, что госпожа Чайковская говорит искренне. Самое странное, что Флер испытывала к ней какую-то теплую привязанность, чего она никогда не испытывала ни к одной другой женщине даже в своей стране.

– Может быть, вы приедете к нам, в Англию, – сказала Флер. – Я была бы в восторге!

Роза засмеялась.

– Благодарю вас! Я польщена вашим приглашением. Но, знаете ли, мне никогда не выдадут заграничный паспорт. В нашей стране поездки за рубеж не поощряются, тем более в Англию.

– Почему же? – спросил Ричард, нахохлившись. – Что же такого плохого в Англии, смею спросить?

– Англия считается раем для всевозможных революционеров, – пояснила Роза с обезоруживающей улыбкой. – Нам не разрешают вступать с ними в контакт, опасаясь, как бы мы не привезли с собой эту заразу в Россию.

– Но ведь ничего подобного у нас нет, – возразила Флер.

– Готова вам поверить, – ответила Роза, – но когда сталкиваются истина и догма, то догма, несомненно, одержит победу.

Позже Роза провела их по комнатам. К большому удовольствию Флер, в доме, в доброй английской традиции, на верхнем этаже находились отдельные спальни. Ее спальня оказалась весьма просторной комнатой, и в ней свободно кроме кровати помещался еще диван и два кресла, стоявшие возле камина, письменный стол и небольшой столик для чтения. В каждой комнате в углу висела икона, а под ней на столике маленькая лампадка. На иконе в спальне Флер был изображен Святой Севостьян – ей придется проводить ночи с этим беспокойным персонажем.

Как она и ожидала, в доме не оказалось ни ватерклозетов, ни ванных комнат. Если бы за границей было все как дома, то какой прок тогда путешествовать по свету? – обреченно размышляла она.

– У нас есть баня, – объяснила Роза. – Вы когда-нибудь бывали в русской парилке? – Флер отрицательно покачала головой. – Ну тогда я сама обучу вас этой восхитительной процедуре. Боже, как я рада, что вы приехали! – вдруг воскликнула госпожа Чайковская. – У нас будет время, чтобы наговориться вволю.

– Да, – согласилась с ней Флер, – я мечтаю об этом. И мне хотелось бы как следует осмотреть весь дом, у него, должно быть, весьма интересная история.

– Ну, это я уступаю Сереже, если вы не имеете ничего против. Но я с удовольствием покажу вам окрестности. Я езжу верхом куда лучше, чем хожу.

Флер застыдилась своей безрассудности. Конечно, Роза не испытывала никакого особого удовольствия от хождения по дому, от подъема по лестницам, в чем Флер уже имела возможность убедиться. Это требовало от Розы больших усилий. Она вдруг почувствовала, как ее захлестывает волна симпатии и нежности к этой, хотя и старой, но с молодой душой женщине. Глаза Розы были всегда печальны от испытываемых мук, но она до сих пор не отказалась от девичьих нарядов, бросающих вызов окружающим. Сегодня, например, на ней было белое муслиновое платье, украшенное узелками розовых ленточек, а волосы она собрала в два пучка локонов прямо над ушами. Когда Роза сидела, то выглядела такой стройной, такой грациозной, что, казалось, могла, взмахнув руками, пуститься в пляс, как Милочка в хорошем настроении.

Но Роза никогда не танцевала, она никогда не узнает теперь, что за удовольствие пробежаться босыми ногами по росистому лугу, никогда не взлетит по лестнице за забытым в спальне носовым платком, а будет нудно ожидать, когда его наконец принесет неповоротливый слуга. Как бы она чувствовала себя на ее месте? – удивлялась Флер. Любила ли она когда-нибудь, хотела ли выйти замуж? К чему стремилась, какие желания томили ее грудь?

Но, как выразился сам Карев, нельзя жалеть Розу, если она себя не жалеет. Несмотря на ограничения в жизни, она обладала такой открытостью, такой уверенностью в себе, что этим качествам Флер могла только позавидовать. «Частично это можно объяснить национальностью, – размышляла Флер. – Русские женщины, судя по всему, пользовались такой свободой, о которой им в Англии приходилось только тайно мечтать. Дамы из высшего света были хорошо воспитаны, говорили все, что хотели, свободно перемещались, выезжали из дома с небольшим числом сопровождающих, смело высказывали свою точку зрения и, сидя за столом, опорожняли рюмку за рюмкой наравне с мужчинами и не были вынуждены, как англичанки, пить лимонад или ячменный отвар».

Роза могла многому научить ее, Флер, особенно в том, что касается личной смелости и умению полагаться только на саму себя. Больше всего на свете ей хотелось найти женщину с таким же, как у нее, интеллектом, которой она могла бы доверять. Флер и сейчас была вполне довольна их, пусть недолгому, знакомству, ей очень хотелось надеяться, что Роза окажется ей ровней по уму.

Первые дни прошли тихо, без происшествий. Роза выделила им лошадей и показала окрестности.

– Как только вы получше узнаете лошадей, можете совершать прогулки где вздумается, не обращая на меня никакого внимания, – говорила она. Ее слова, главным образом, касались Милочки и Ричарда. Глубокое чувство порядочности, заложенное в ней годами воспитания, заставляло Флер все время размышлять над тем, считает ли Роза щеголя Ричарда достойным чичероне для такой красивой молодой девушки, как Милочка. Но Роза, в первый же день вызвав их к себе, сразу поставила молодых людей на свое место, отведя им роль брата и сестры, не больше.

Флер хотелось знать, насколько ее слова уязвили гордость Ричарда. Наблюдая за ними во время первой продолжительной прогулки верхом, она убедилась, что их отношения с Милочкой сильно изменились, и в этом Роза была права. Телячий восторг пропал с лица Ричарда. Теперь он смотрел на Милочку не как на богиню, а как на обыкновенную, весьма привлекательную девушку во плоти. Они болтали друг с другом свободно на все темы, и только иногда между ними вспыхивали ссоры, как это бывает между братом и сестрой. Очень хорошо, – думала Флер, – пока Ричард с Милочкой не надоели друг другу, они освобождали Розу, с которой она могла проводить большую часть своего времени.

Все так и произошло. На третий день молодая пара уже выезжала на прогулку одна, а Флер с Розой отправлялись верхом в другом направлении, наслаждаясь откровенной беседой. Она сидела в седле, к громадному удивлению Флер, по-мужски. На ней были галифе и кожаные казацкие сапоги. Флер считала такую позу не только ужасно неприличной, но еще совершенно неудобной. Роза попыталась переубедить ее и даже вызвалась научить свою гостью такой посадке, но Флер отказалась, считая, что существуют вещи, которые не следует делать порядочной леди, даже если она находится в другой стране.

– В России пытаюсь привыкнуть к широте во всем, – призналась однажды Флер, когда они ехали верхом по меже, разделявшей надвое волнующееся море молодых высоких стеблей кукурузы. – Ваше небо такое необъятное, я просто никогда в жизни не видела ничего подобного. Оно такое большое, что совсем не похоже на небо, это бесконечное пустое пространство над головой. А земля такая неохватная, что даже не ограничивается горизонтом. Это подернутая дымкой даль, за которой уже нельзя ничего увидеть. Теперь я понимаю вашего брата, который жаловался, что в Англии он чувствовал себя в ужасной тесноте, все вещи, казалось, давили на него со всех сторон.

Земля здесь тоже была пустынна. Даже на таком близком расстоянии от Санкт-Петербурга деревень встречалось мало, и они были похожи одна на другую, до монотонности, – широкий грязный тракт между одинаковыми деревянными избами, возле каждой – сарай для скотины и вспаханный участок земли с капустой. Флер теперь хорошо понимала, почему в такой стране процветало рабство. Даже если крепостной вздумал бы убежать, куда он мог податься? Некуда. Везде он найдет точно такое же место, как и то, которое оставил.

– Закон гласит, – объясняла ей Роза, – что если крепостной убегает от хозяина и его не могут поймать в течение десяти лет, он получает свободу, поэтому среди них всегда будут такие, которые пойдут на риск, даже если шансы на успех ничтожны. Конечно, они не думают о той ужасной жизни, которая их ожидает в течение десяти лет, и что они будут делать с полученной свободой.

– Разве это не доказывает лишний раз, что свобода – цель в себе, и поэтому она обладает такой ценностью для людей? – робко спросила Флер.

– Крепостные крестьяне – это не люди. Они вообще не умеют думать. Они ведут себя, как скот, и всегда следуют заведенному раз и навсегда порядку: от поля – в амбар и обратно. Вот и все. Уберите ворота, и крестьяне выстроятся на том месте, где они прежде стояли.

Флер была потрясена такими признаниями, особенно со стороны женщины, которую она считала очень умной. Но ей не хотелось вступать с нею в спор, и она просто сказала:

– Но все же человек, каким бы глупым он ни был, – не скотина. Наша обязанность – заставить его понимать многие вещи, обучать его…

Роза рассмеялась.

– Послушайте, я кое-что расскажу вам. У моей матери, которая, как вам известно, была англичанкой, тоже была такая идея. Она решила на свои собственные деньги построить школу, пригласить учителя для деревенских ребятишек. В начале крепостные вообще наотрез отказались посылать своих детей в школу, так как хотели заставить их работать в поле рядом с ними. Тогда мать сделала посещение школы обязательным и с этой целью снизила для них оброк на своих полях. И что они сделали, как вы думаете? Поблагодарили ее? Нет, ничего подобного, – они сожгли школу, избили до полусмерти школьного учителя, а потом отправились в усадьбу, чтобы и ее заодно предать огню. Моему отчиму пришлось вызвать войска, чтобы восстановить порядок.

Флер выслушала рассказ Розы с ужасом, она с трудом верила в возможность такого поведения.

– Но почему они так дико вели себя?

– Потому что они насильники и дикари, невежественные существа, не умеющие сдержать своей ярости. Они с подозрением относятся ко всему новому, и у них моментально появляется желание уничтожить все нововведения, чтобы перемены не коснулись их жизни. Они понимают только одно – грубую силу, поэтому ими нужно управлять жестокой рукой и пороть строптивых. Сережа слишком мягок с ними, как и его отец. Вот почему они этим пользуются. – Флер невольно грустно покачала головой. Роза продолжала: – Вы – англичанка, и вам этого не понять, даже моей матери пришлось приложить немало усилий, чтобы постигнуть природу мужика. Русские крестьяне уважают твердого хозяина, если считают, что он справедлив. Но как только они понимают, что получили слишком легкое наказание за свой проступок, он вызывает в них презрение к себе. Мужики не ожидают от него никакой доброты, они ее не понимают. Они усматривают в этом проявление слабости.

Флер уже слышала подобные аргументы. В ее стране они высказывались в отношении простых солдат. Солдат – это грубое животное, и к нему нужно относиться только так, как он того заслуживает. Подобной точки зрения придерживались почти все – причем даже многие солдаты. К жестокой дисциплине нужно относиться с уважением, если только при этом поступают по-справедливости, а милосердие достойно всяческого презрения.

Но Флер на собственном опыте убедилась, как суровое обращение ожесточало людей. Она инстинктивно чувствовала, что должен быть какой-то выход из такого порочного круга, а поскольку инициатива не могла в таком случае исходить от «скотов», то дело оставалось за хозяевами. Но как все это осуществить, Флер не знала. Она лишь понимала, что на этом пути всех ожидают серьезные трудности. Она отрицала только одно – что это невозможно или, как считали некоторые русские, просто нежелательно.

Стояла прекрасная погода, и их небольшая компания проводила почти все дни на открытом воздухе. Во время знаменитых белых ночей, когда темнота так и не наступает и вечерние сумерки постепенно растворяются в предрассветной заре, они сидели в восьмиугольной гостиной, высокие французские окна которой выходили на террасу, а с нее открывался чудный вид на сад.