Текст книги "Иллюстрированная история религий"

Автор книги: Шантепи де ла Сосей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 63 страниц)

Парфенон в Древних Афинах

Почти во всех греческих областях были особенно многочисленны праздники Аполлона; часто встречались дафнефории – процессии, во время которых несли лавровые ветви. Даже в Спарте, где было немного праздников нам известных, в честь Аполлона праздновались Гиакинфи и Карнеи. В Дельфах представлялось его путешествие к гипербореям и радостно торжествовалось его возвращение. В празднике, ежегодно совершавшемся на Делосе, участвовала торжественная депутация афинян; с этим праздником предание связывало счастливое возвращение Тезея с Крита. Обычай не исполнять ни одного смертного приговора до возвращения корабля из Делоса известен из истории Сократа. В праздновании Аполлону не отставали и малоазиатские колонии. В Афинах не менее пяти месяцев получили свои названия от праздников Аполлона, причем ему же были посвящены первый и седьмой день каждого месяца. Гекатомбеи праздновались Аполлону как к богу лета, Метагейтнии – как к богу союза между соседями, Боэдромии – как к помогающему богу. Во время Пианепсий ему приносили первые плоды: вареные стручковые плоды и эйресиону – масличную ветвь со смоквами, хлебами, маслом, медом, чашечкой с вином; эту ветвь в качестве священного приношения в торжественной процессии нес в храм бога мальчик. В Мунихии при открытии навигации праздновались Дельфиний в честь Аполлона, успокаивающего море, взволнованное зимними бурями. При этом афиняне имели в виду также путешествие на Крит Тезея, между тем как другие греки вспоминали о путешествии под руководством Аполлона критских моряков в Дельфы. Главным праздником Аполлона в Афинах были Фаргелии, совершавшиеся в мае и совпадавшие по времени с делосским праздником. Богу приносили первые плоды, устраивали процессии и заставляли выступать хоры. Но вместе с тем совершались и искупительные обряды для бога, который мог действовать и губительно посредством палящего солнечного зноя и заразы; поэтому в качестве козлов отпущения, очистительной жертвы водили мужчину и женщину и низвергали их в море.

Очень многочисленны были праздники Диониса. Прежде всего мы упомянем Осхофории – праздник, в котором хотя и не все обряды ясны, но сущность его заключалась в том, что во время созревания винограда в храм Афины носили дары бога вина. Зимою, приблизительно в декабре, в сельских местностях праздновались Малые Дионисии. Здесь наслаждались вновь выжатым вином, совершали процессии с фаллосом, давали богу в дар вино и приносили в жертву ему козла; из серьезных и веселых хоров этого праздника развились трагедия и комедия. При этом происходили также всякого рода шутки и игры; пляска на скользком бурдюке с вином (Асколиасмос), качание на деревьях – последнее в память о легендарном начале виноделия. По преданию, вино и дар его изготовления получил от Диониса Икарий, но когда он угостил вином пастухов, те, решив, что отравлены, в опьянении убили Икария и зарыли его в горах. Несчастная дочь Икария Эригона, найдя тело отца, в отчаянии повесилась. В память ее и устраивались на деревьях качели.

В январе справлялись Леней – празднование выжимки винограда, сопровождавшееся торжественными процессиями. Еще важнее были Анфестерии (в феврале), на которых сливались друг с другом различные воззрения и культы. Теперь уже пили зрелое вино из бочек, но в то же время праздновали появление растительности при наступлении весны и, кроме того, совершали обряды в честь умерших, почему дни этого праздника считались также несчастными или нечистыми днями и в них воспрещались народные собрания и заседания суда. В течение трех дней, в которые продолжались Анфестерии, храмы небесных богов были закрыты, а Дионис ставился в связь с Корой и хтоническим Гермесом. В первый день "вскрытие сосудов" люди увенчивали себя венками из свежих цветов, открывали бочки и пробовали вино. В день кувшинов совершались сопровождавшиеся живыми шутками попойки, в которых принимали участие и рабы; приносились также и дары на могилы мертвым. На этот второй день приходилась также важная церемония, для которой открывался древний храм Диониса (Ленеон) – весь остальной год он был закрыт; это было бракосочетание с богом басилиссы (жены архонта басилевса), причем ее сопровождали четырнадцать "почтенных" матрон. На третий день ставились горшки с вареными плодами для хтонийского Гермеса. Но самым большим праздником были городские Дионисии в марте, когда праздновали в честь бога весны как освободителя. В цветущее время Афин Великие Дионисии были самым блестящим моментом целого года; в это время город наполнялся союзниками и чужеземцами; бога прославляли дифирамбами и новыми театральными пьесами. Многие прекраснейшие творения греческого театра были сочинены для этого праздника.

В праздниках Деметры различают троякое значение культа этой богини. Прежде всего по всей Греции, а также и в аттических демах и в Афинах праздновалось несколько земледельческих праздников: предпахота осенью при перепахивании поля и праздник жатвы и молотьбы зимою; эти праздники относились часто не только к Деметре, но и к Дионису. О мистических таинствах в Элевсине мы скоро будем говорить обстоятельнее. От этого мистического культа мы отличаем служение Деметре Фесмофорос в Афинах, хотя оба эти культа и имели несколько общих символов. Во время Фесмофорий, в месяце Пианэпсионе, афинские женщины праздновали Деметре как богине закона и порядка. Праздник продолжался пять дней: сначала собирались в святилище Деметры и Коры в деме Галимос; в последующие дни празднование происходило в самых Афинах и сопровождалось всякого рода шутками и взаимными насмешками.

Олимпийские игры. Метатель диска

В честь Зевса совершались праздники и игры в разных местах Греции; таковы были игры в Олимпии и священный брак, представлявшийся на Самосе, в Платее и других местах. В Афинах хотя и было несколько праздников Зевса, они отчасти уступали праздникам других главных богов. Зимою совершались очистительные и искупительные обряды, сопровождаемые ношением Диоскодиона в честь Зевса Мемакта ("бурного"). В месяце Анфестерионе бескровными жертвами праздновали Диазии в честь Зевса Мейлихия – Милостивого. В Скирофорионе был праздник в честь Зевса Полиевса, покровителя городов; празднество это совершалось у его алтаря в акрополе и называлось Диполии или Буфонии, последнее по приносимому в жертву быку; при этом тот, кто закалывал животное, убегал, а топор подвергался суду.

Олимпийские игры. С картины О. Книлле

Некоторые из греческих праздников достигли всеобщего и в высшей степени важного значения для всей культуры – это большие игры: олимпийские, пифийские, истмийские и немейские. От других состязаний, как, например, от военных игр феаков и от погребального торжества в честь Патрокла у Гомера, они отличались так же, как главные оракулы отличались от местных оракулов или от прорицаний индивидуального характера; именно тем, что в них принимали участие все греческие племена и что они вошли в состав культа главных богов; впрочем, первоначально они принадлежали главным образом к культу героев. Как центр греческой жизни Олимпия имела даже большее значение, чем Дельфы, уже потому, что в Олимпийских играх могли участвовать только греки, а иностранцы и рабы допускались лишь в качестве зрителей. Сведения об Олимпии, которые раньше почерпывались только из случайных указаний в греческой литературе, особенно из описания Павзания, значительно пополнились благодаря раскопкам последних двадцати лет. Предание относило происхождение Олимпийских игр к Пелопсу, Гераклу или Ликургу. Они праздновались каждый пятый год летом, и на это время устанавливался божий мир, который, без сомнения, часто трудно бывало сохранять вследствие вражды между Элидой и Пизой. Счет Олимпиад начинается с 776 года. Греческие государства на общественный счет отправляли на игры своих представителей; в них принимало участие много и частных лиц. Хотя все греки в Олимпии были равноправны, тем не менее праздник носил преимущественно дорийский характер и стоял в близкой связи со Спартой. Особенно много было всегда представителей итальянских колоний: Олимпия была обращена к западу. Здесь почиталось несколько богов; древний храм был в честь Геры; было шесть алтарей, по одному на два божества; один алтарь для всех богов; кроме того, был и культ героев. Но главным богом в Олимпии был Зевс; ему в V в. был построен великолепный храм, для которого Фидий сделал знаменитую статую. Первоначально главную цель праздника представляли, конечно, жертвоприношения этим богам; но в историческое время они совершенно затмеваются состязаниями. Состязание первоначально состояло только в беге взапуски на расстояние стадия; позднее появилось пятиборье – пентатлон (прыганье, бег, метание диска, метание дротика, борьба); еще позднее к этому присоединились кулачный бой и бега на колесницах. Награда, которую присуждали судьи-элланодики, состояла из венка со священного масличного дерева.

Эти игры имели большое значение для религиозного и нравственного образования греческого народа, и в то же время в них отражается весь греческий характер. Грек ставил славу выше материальной выгоды; он боролся за один венок. Он не ухаживал за телом, чтобы иметь возможность жить спокойно и в наслаждении, – он упражнял его, чтобы быть ловким, сильным, способным ко всякому делу. Притом ловкость в его глазах стояла еще выше, чем сила; самым древним и в течение долгого времени первым призом в Олимпии был приз победителя в беге; только потом стали увенчивать богатство, выказывавшее свою роскошь в дорогом беге на колесницах. Победитель пользовался почетом в глазах всего своего народа; в этом почете участвовал и его родной город, который всячески чествовал своих сынов. Дело это было приятно и богам. Греческие боги не требовали никакого аскетизма, никакого удаления от мира; развитие гимнастической ловкости и телесные упражнения входили в область их служения; им было приятно физическое совершенство и здоровье юношества.

Духовная уравновешенность и ясность, которых они являлись представителями, были тесно связаны с этим телесным здоровьем. К этому присоединилось еще то содействие, которое Олимпийские игры оказывали пластике. Здесь показывалось обнаженное тело, формы которого изображались скульпторами. Нигде так сильно, как в Олимпии, не высказывалось прославление физической жизни, которое составляло одну из сторон греческой религии. Что и сюда вторгались злоупотребления, что победа доставалась корысти или обесславливалась грубостью, – это, конечно, нам известно из многих примеров; но это обстоятельство не наносит ущерба высокому нравственному значению самых Олимпийских игр.

Трое других больших игр значительно уступали олимпийским. Они возникли независимо от Олимпийских, но с течением времени усвоили кое-что от них. Пифийские игры в Дельфах первоначально состояли из состязания кифаредов в пении в честь Аполлона. Это пение сохранило за собою первенство даже и тогда, когда после священной войны против крисеян были введены состязания по образцу Олимпийских. Немейские игры праздновались каждые два года, один раз зимою, другой раз летом, первоначально в честь героя Архемора, позднее в честь самого Зевса. Игры состояли в гимнастических упражнениях, конских бегах и художественных состязаниях. Подобный же характер носили игры на Истме в Коринфе; хотя они имели место на дорийской земле, но выдающееся участие в них принимали афиняне. Раньше здесь праздновали Меликерту, в историческое время – Посейдону.

Орфизма и мистерия

Среди святынь Греции особое место занимал Элевсин. Маленькое греческое государство уже в очень древние времена было знаменито своими таинствами, и когда Элевсин в VII столетии вошел в состав могущественного соседнего Афинского государства, то афиняне поспешили превратить в свой государственный культ важную святыню, которая до тех пор была связана с родом Эвмолпидов. Элевсин сохранял свое положение в течение всего времени существования классической греческой культуры до конца древнеисторического периода: другие таинства, существовавшие в Фенее в Аркадии, в Мессенской Андане и др., ни в коем случае не могли равняться известностью с Элевсинскими, а мистерии, совершавшиеся в Афинах, считались только приготовлением к большому Элевсинскому торжеству. Этот праздник, отдельные частности которого во многих случаях остаются погруженными в непроницаемый мрак вследствие того, что их держали в тайне, может быть рассматриваем как остаток первобытных греческих культов; и священный характер его обрядов в гораздо большей мере может быть объяснен именно их древностью, чем особой возвышенностью выражаемых ими мыслей. В прежнее время в науке господствовали всякого рода предположения относительно скрытого содержания этих обрядов; так, англичанин Варбуртон и прежний исследователь Крейцер думали, что в этих обрядах сохранялась греческая мудрость самых древних времен; поэтому в мистерии каждым легко вкладывались те религиозные идеи, которые он сам считал за начало религии. Основательные изыскания Лобека положили конец этим фантазиям; он доказал, и это является теперь главным пунктом нашего знания о мистериях, что вообще не существовало никакой элевсинской «мудрости» и что таинства не имели в виду никакого догматического учения; уже Аристотель говорил, что посвященные просто воспринимали известные впечатления и приводились в некоторое особое состояние духа. Этим мистерии отличаются от простых, имевших внешнее значение обрядов культа. Участие в таинствах было добровольное, и право на него достигалось только посвящением, а не было соединено с рождением в среде известной политической группы, как это было относительно государственного или родового культа.

Посвященный находил в таинствах духовную пищу и чувствовал себя сроднившимся с богами, чего тоже не было при государственном служении богам. Уже в древности ходили очень преувеличенные рассказы о сильных драматических средствах, употреблявшихся для приведения участников мистерий в религиозное настроение: говорили, что они должны были бродить по темным ходам, среди всяческих ужасов, пока на них внезапно не падал чудесный свет, в котором они видели райские поля и священные пляски, причем навстречу им неслись небесные звуки.

Общий вид театра Диониса в Афинах

Герднер справедливо заметил, что такие приемы, при скудных драматических средствах древности, были совершенно невозможны, а раскопки показали, что ни о каких подземных ходах не могло быть и речи и что сцена, на которой происходили мистерии, отличается от обыкновенных греческих сцен только своими большими размерами.

Чем же в таком случае были Элевсинские мистерии и как они происходили? Очевидно, это был древний культ Деметры, цель которого состояла в прославлении посредством торжественных, но совершенно примитивных драматических представлений много знаменательного события, совершавшегося в области, подведомственной богине земли, именно введения земледельческой культуры.

Следовательно, содержание мистерий состояло не в представлении явлений природы и не в изображении ежегодного их хода. Во всяком случае в мифе о Деметре, в том виде как он нам известен из гимна, а также и в других его формах, речь идет о богине земли, которая в гневе лишила людей земного плодородия; едва ли может быть сомнение, что похищение Персефоны и последовавший за примирением договор с Аидом должны изображать собою умирание растительности и восстановление ежегодного порядка явлений природы. Но эти природные процессы составляли только второстепенную сторону мистерий; главная же, очевидно, заключалась в изображении победы над природой, проявившейся в земледельческой культуре, представлявшей как бы ручательство за плодородие земли. Триптолем, который является в конце гимна Деметре, есть представитель этой культуры. Он уже с древних времен был известен в качестве бога троекратного вспахиванья, в мистерии же он введен был в качестве ученика Деметры; от нее он научился пахать, и поэтому он с торжеством помещается на ее колеснице и посылается по земле, чтобы научить людей земледелию. Это посланничество Триптолема постепенно превращается в победное шествие по земле всех благ культуры и ставится наряду с путешествием Диониса; связь с богом вина, игравшая столь важную роль в позднейших мистериях, получает здесь естественную точку опоры.

Впрочем, Триптолем не единственный бог, введенный в этот цикл Деметры; гораздо знаменитее был в Элевсине фракийский Якх; к сожалению, о нем мы можем сказать лишь то, что он представляет явление, близкое к Вакху, и что в качестве мужа или сына Персефоны он играл значительную роль в мистической драме и до такой степени обусловил характер всей церемонии, что его имя беспрестанно призывалось участниками мистерий и вся священная процессия в Элевсине носила название шествия Якха. Но если Якх был похож на Диониса, то он, вероятно, был и богом сельской культуры; только служение ему, в отличие от служения Триптолему, имело бурный, оргиастический характер.

Такой взгляд на мистерии как на древний сельский праздник казался, однако, недостаточным; в Элевсиниях находили более глубокий смысл. Утверждали, что похищение Персефоны и лежащая в его основе история произрастания хлеба представляют только аллегорическое выражение идеи духовного характера; что здесь изображена судьба человека и человеческой души; подобно тому как семя должно истлеть, чтобы произвести новое растение, так тленное тело должно быть взято землею, тогда как душа достигает бессмертия. Но Роде с успехом доказал, что такого смысла здесь не было. Представление о бессмертии, или, правильнее, о продолжении жизни человека после смерти, у первобытных греков было, конечно, вполне обычным и даже столь естественным, что едва ли нуждалось в особом изображении; бессмертие же в позднейшем смысле слова, т.е. возрождение души из уничтоженного тела, было совершенно чуждо их образу мыслей. Возникновение идеи о том, что за мистериями скрывается обещание будущей жизни, понятно, потому что многие изречения древности имеют такую тенденцию. Однако единственное несомненно элевсинское из этих изречений говорит только о том, что в царстве мертвых будет существовать различие между посвященными и непосвященными. "Блажен человек, который увидел (посвящение); но кто не посвящен и не принимает участия в таинствах, участь того после смерти будет другая в глухом мраке Аида". Следовательно, для посвященных приготовлена на том свете лучшая участь, а не бессмертие.

Таинства, дающие такую надежду на более блаженную жизнь в Аиде, являются средством для получения более счастливой судьбы при исполнении таких условий, как посты, очищение, незапятнанность кровью; но условия эти имеют чисто внешний характер; Диоген справедливо высмеивал систему, на основании которой вор Патайкион только потому, что он получил посвящение, будет после смерти пользоваться лучшей участью, чем какой-нибудь Эпаминонд.

К мистериям, которые за такую ничтожную цену обещали так много благ, стекалось чрезвычайно много народу. "Как будто от толпы в тридцать тысяч человек поднималось облако пыли и раздавалось призывание Якха из уст стремящихся в Элевзин, – говорит Геродот, – и со всех сторон греческого мира стремились люди, чтобы принять участие в этих таинствах". Они были открыты всякому греку, если он только не был запятнан кровью; раньше, напротив, они были привилегией афинских граждан; следовательно, таинства никоим образом не были связаны с определенными аристократическими или жреческими фамилиями, как это было со многими другими из замкнутых культов Греции.

Стоглазый Аргус

Впрочем, такие ограничения существовали по отношению к должностным лицам самих таинств.

Гиерофант – представитель культа, который должен был показывать и объяснять святыни и обряды – должен был происходить из рода основателя таинств, Эвмолпа (это относилось и к гиерофантам женского пола); следующий за ним жрец – дадух – происходил из рода Кериков. Этим священнослужителям или вообще членам этих жреческих фамилий принадлежало право в качестве мистагогов, посвящающих в таинства, совершать действие посвящения. Понятие об этой церемонии дает нам ряд изображений на вазах. С обнаженными ногами покрытый львиной шкурой посвящяемый стоит перед жрецом; в правой руке он держит жертвенного поросенка, в левой жертвенный хлеб; далее он садится окутанный в длинную одежду; в левую руку он берет факел, в то время как женщина-гиерофант держит над его головой веялку, символ очищения. Третье изображение представляет сидящую Деметру, держащую в левой руке факел и обвитую змеею, голову которой ласкает участник таинства.

В Элевзинских мистериях мы можем различить четыре акта. Два первых приготовительные: очищение и вводные обряды и жертвы еще не были тайными; оба остальных, относящиеся собственно к таинствам, были доступны только для посвященных.

Верховный надзор над мистериями, со времени принятия его на себя государством, был поручен афинскому архонту басилевсу. Он уведомлял о начале празднеств (они должны были начинаться не позднее двенадцатого дня боедромиона, т.е. в сентябре); и когда 15-го числа того же месяца участники таинств собирались в Расписном портике в Афинах, то он должен был удалять из собрания недостойных. Следующий день был знаменитый "день посвященных морю"; в этот день участники мистерий должны были выкупаться в море или, по крайней мере, ночи и в торжественной тишине участники мистерий занимали свои места. Тогда на сцене появлялся в роскошной жреческой одежде гиерофант. Под его руководством и сопровождаемые его пояснительными словами священного учения, в качестве литургического текста разыгрывались священные сцены, относящиеся преимущественно к истории Коры и Деметры; они-то и составляли, собственно, посвящение в таинство. Априори можно допустить, что при этом пользовались всеми сценическими средствами, которые только имелись в распоряжении, чтобы с эффектом вызывать требуемые этим рассказом контрасты настроения: не было недостатка, как мы знаем, ни в музыке, ни в плясках, ни в ярком свете факелов; зрители в достаточной мере приводились в напряженное и взволнованное состояние, для того чтобы быть в высшей степени восприимчивыми ко всякому эффекту. Вероятно, при входе в Аид наглядно были представлены всякого рода муки, которые должны были испытывать в царстве мертвых злодеи и непосвященные, и вид их, конечно, производил впечатление на присутствующих. Вообще можно думать, что таинства во времена своего наибольшего значения оказывали действительное влияние на религиозное воспитание их участников. Само собою разумеется, что с увеличением числа посвященных это влияние становилось все слабее. Хотя в заключительный момент древности мистерии еще сохранили за собою почетное положение, так что такой человек, как Марк Аврелий, пожелал быть посвященным в них, а христианин Валентиан, запретивший все ночные жертвоприношения, сделал исключение только для Элевсиний, – тем не менее заметно, что это учреждение утратило свое действительное могущество и что пытливые умы, подобно Сократу в древности, держались вдали от народного наплыва в Элевсин.

Уже в позднейшее время, не ранее времени Александра, в элевсинские таинства стали проникать новые идеи, сообщившие им более глубокий смысл и отчасти совершенно другой характер. Это были идеи орфизма, оригинального тайного учения, которое еще ранее цветущего времени Афин образовало в Греции религиозные общества, причем всюду, куда оно проникало, характер греческого духа, можно сказать, совершенно изменялся. Связь между служением Дионису и орфизмом дает себя заметить и в мистериях: Загрей, представитель орфических идей в элевсинских зрелищах, – фигура, совершенно сходная с Вакхом, и отождествляется с последним.

К наиболее посещаемым местам принадлежал также остров Самофракия, где преимущественно моряки принимали участие в мистериях кабиров. Эти кабиры, несмотря на всякие ученые исследования, все еще остаются несколько неясными; итифаллические изображения двух из них делают вероятным, что мы и здесь имеем дело с богами плодовитости. Их имена во время мистерий сохранялись в строгой тайне; впрочем, мы случайно знаем имена трех кабиров: Аксиерос, Аксиокерсос, Аксиокерса – и четвертого – Кадмил. В их храме (Анакторон) жрец (Коес) после предварительного покаяния совершал очищения и посвящения.

Орфизм первоначально был, вероятно, движением не греческим; его связь с вакхизмом и с оргиями, так же как и название, происходящее от имени Орфея, указывает на фракийское его происхождение. Но к необузданности служения Дионису орфики были совсем не причастны; они повсюду образовывали правильные гражданские общества и поэтому могут быть сравниваемы со свободными культовыми обществами. Как и у последних, принцип, лежавший в основании их соединения, был исключительно религиозный; основанием его служила не принадлежность к какой-нибудь определенной фамилии или классу, как в большинстве религиозных союзов у греков; руководящим мотивом здесь была личная потребность в более искреннем богопочитании, более глубоком мировоззрении и более чистом образе жизни. Затем для орфиков характерно то, что они имели определенное учение. Последнее отличает их от обществ, связанных с мистериями; элевсинии состояли в повторении и дальнейшем развитии праздников древнего культа; орфизм же основывается на определенном воззрении на жизнь. Поэтому он образует догматическую теорию и даже целую теологию, которая со всеми своими мифами, гимнами и правилами учения сохранялась в обширной литературе и оказала явное влияние на позднейшую литературу, как на философскую, так и на поэтическую. Но орфические союзы не довольствовались развитием своего учения: их миросозерцание требовало практического применения и по своему существу приводило к установлению нравственных обязанностей. "Очищения и искупления играют здесь самую важную роль, и настойчивее всего подчеркивается их необходимость даже в том случае, если раньше не было определенного прегрешения, так как человек грешен уже с самого рождения и уже поэтому нуждается в раскаянии, искуплении и религиозном освящении" (Штенгель).

Аполлон, убивающий ящерицу

Существовала обширная орфическая литература, но она, к сожалению, мало известна нам, и то только из случайных упоминаний и цитат. Климент Александрийский называет несколько заглавий: "Прорицания", "Чаша", "Нисхождение во ад",

"Священное учение", "Природа". Свида упоминает даже двадцать одно сочинение. Нам передано также несколько имен авторов: прежде всего имя Ономакрита, собирателя старых прорицаний, как его называет Геродот, жившего в Афинах при Писистратидах и, по-видимому, игравшего главную роль как в деле установления текста Гомера, так и в основании орфической литературы. Замечательно, что между деятелями орфической литературы являются несколько пифагорейцев: таков Керкопс, которому приписывали теогонию в двадцати четырех рапсодиях; это главное орфическое сочинение, упоминаемое у Цицерона как канонический авторитет. Определение времени этих сочинений чрезвычайно трудно. Они цитируются преимущественно у очень поздних писателей; особенно неоплатоники пользовались как основным текстом для мистических умозрений. Многие думают, что и в содержании этих сочинений можно открыть явные следы более поздних влияний: так, учение о четырех элементах во всяком случае должно признаваться за указание на послестоическое происхождение. Такие соображения побудили Шустера и др. относить некоторые из главных орфических сочинений, особенно так называемую рапсодическую Теогонию, даже к христианскому времени. Но важным возражением против этого является то, что уже в начале Александрийского периода Эпиген написал оригинальное сочинение об орфической поэзии и пытался определить ее основателя. Следовательно, тогда уже существовала значительная орфическая литература, и хотя возможно, что она пополнялась и позже, тем не менее мы можем, вместе с Бергком, отнести составление главных орфических сочинений ко времени от Ономакрита до Аристотеля. Некоторые новые исследователи, как Группе и Керн, по примеру Лобека склонны восходить к еще более древним временам. Конечно, орфические сочинения должны были существовать и до Ономакрита, но те из них, отрывки которых дошли до нас, не заходят так далеко, а доходят приблизительно только до времени Гераклита.

Однако и здесь следует делать различие между составлением сочинений и их содержанием. Последнее, вероятно, относится к гораздо более глубокой древности. Между орфическими учениями и мифами, с одной стороны, и космогоническими и философскими системами Ферекида, Г ераклита, Эмпедокла, Пифагора – с другой, есть столь существенные точки соприкосновения, что мы, вероятно, должны их рассматривать как продукты одного и того же периода. Не одни орфики составляли теологические поэмы, давали мистические обеты, предписывали аскетические правила для жизни. То же делали критский Эпименид, руководивший искуплением за Килонову скверну<sup>[12]12
  Килонова скверна – проклятие, которое род Алкмеонидов навлек на себя и город убийством у алтаря Афины на Акрополе укрывавшихся там участников неудавшегося заговора, главой которого был Килон (621 г. до н.э.). Эпименид, полумифический поэт-прорицатель, прозван «Очистителем» как очистивший Афины от этого проклятия в 596 г. до н.э.


[Закрыть]</sup> в Афинах, Эмпедокл, пифагорейцы и многие другие.

Новейшие исследования внимательно относятся к этим соотношениям, и это представляет значительный шаг вперед. Благодаря этому становится ясным, с одной стороны, что древнейшая греческая философия была возбуждена религиозными течениями того времени и находилась в зависимости от них, с другой стороны, что орфизм играл важную роль в духовном развитии и уже в VI в. оказывал влияние на лучшие умы.

Здесь открывается взгляд на самые далекие горизонты, так как невозможно отрицать существования важных пунктов сравнения между космогоническими принципами орфиков и семитическими космогониями. Группе хотел разрешить эту задачу путем реконструкции орфического теогонического стихотворения, переложением которого является "Обольщение Зевса" в Илиаде XIV и которое в свою очередь должно было быть переводом финикийского подлинника. Конечно, трудно ожидать общего признания этой смелой гипотезы; но чужеземные элементы в орфических воззрениях настолько очевидны, что даже Петерсен, относящийся столь недоверчиво к допущению чужеземных влияний в других случаях, здесь их все-таки признает – правда, по его мнению, они должны исходить не от финикиян, а от египтян и фригийцев. С несомненностью, однако, доказано только фракийское влияние.

Правильное понимание орфизма затрудняется для нас совокупностью многих обстоятельств; сюда относятся, наряду с поздней формой преданий, неясность и краткость упоминаний в более древней литературе. Платон говорит об Орфее только случайно, и притом с уважением, между тем как к орфеотелестам (посвящающим в орфические таинства) он относится с пренебрежением. Проследить в частностях следы орфических мыслей и соотношений представляет трудную задачу, которая далеко еще не получила удачного решения. То обстоятельство, что орфизм в сильной степени был слит с пифагореизмом и элевсинскими таинствами, делает эту работу еще затруднительнее. Тем не менее мы хотим попытаться выяснить некоторые главные пункты орфизма.