Текст книги "Иллюстрированная история религий"

Автор книги: Шантепи де ла Сосей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 63 страниц)

Вессобрунская молитва. Рукопись IX века. Мюнхенская придворная и государственная библиотека

Обращаясь теперь к северной литературе, мы прежде всего замечаем, что письменность там, за ничтожными исключениями, появилась после перехода к христианству. Из языческого времени произошли некоторые стихотворения древних скальдов, которые сохранились до нас или целиком, или в отрывках, будучи включены в позднейшие исторические сказания. Эти скальды не были ни жрецами-друидами или бардами, ни цеховыми мастерами пения. Они были придворными поэтами времени викингов (около 800-1000 гг.) и в палатах вождей и знати прославляли их геройские подвиги. Их поэзия была, следовательно, обращена к интересам настоящего; вожди заботились о том, чтобы сопровождающий их скальд мог хорошо видеть их военные походы, и ожидали от него песни (драпа), за которую они богато награждали. Таким образом, скальды были истинными сынами времени, когда слава и золото представляли блага, которых добивались с наибольшим усердием. Их поэзия была ученой и искусственной; она состояла из ряда перифраз и метафор, причем самые простые вещи говорились иносказательно. Этот поэтический язык теперь кажется нам наивным и варварским; но это была настоящая "охота за образами", при которой для обозначения одного и того же употреблялся ряд часто очень натянутых перифраз. Эти поэтические метафоры назывались kenningar; они были разнообразны, и многие из них заключали в себе мифическое содержание. Для познания мифологии эта поэзия скальдов важна именно потому, что она с несомненностью доказывает древность и подлинность многих главных мифов, так как то, на что с ясностью намекают песни скальдов IX в., не могло, конечно, быть составлено искусственно на христианской основе в позднейший период Средних веков.

В близком родстве с поэзией скальдов стоят те песни, которые мы имеем в эддах. Только эти песни – анонимные, между тем как имена и отношения придворных поэтов мы знаем с точностью. В 1625 и 1641 гг. в Исландии на одном пергаменте были впервые найдены прозаическая и поэтическая Эдды. Епископ Бриниольф, сделавший последнюю находку, был так поражен ею, что высказывал о ней самые странные суждения, будто это только тысячная часть чудесной Эдды, которая, в свою очередь, составляет лишь часть "ingenies thesauri totius humanae sapientiae conscripti a Saemundo sapienti" (великого сокровища всей человеческой мудрости, записанного мудрым Семундом). Оба собрания доныне удержали за собою название Эдд (бабка, теперь чаще переводится словом "поэтика"); поэтическую Эдду приписывали мудрому Семунду, что и сохранено условно, хотя само по себе в высшей степени невероятно; творцом прозаической Эдды с большей достоверностью считается Снорри.

В высшей степени запутанными являются главным образом вопросы о поэтической Эдде. При этом следует различать содержание от составления; даже там, где удалось столковаться относительно последнего, относительно происхождения материала еще ничего не решено. Самый сборник не имеет никакого определенного размера, и число и порядок песен не везде одинаковы. Понятно, что собрание песен, в которых мифический и героический материал изложен не в официальной форме, но в произвольной версии и которые притом не претендуют на канонический авторитет и не служат богослужебным целям, не является строго определенным. Кроме того, они, как известно, были впервые собраны в христианское время; следовательно, никакие религиозные соображения при этом не имели значения. Относительно их отечества (Норвегия, Исландия, Западные острова, некоторые песни в Гренландии) и времени составления мнения сильно расходятся. Если мы вместе с Финнуром Ионсоном отнесем не только важнейшие из этих песен, но и наибольшее их число к IX в. в Норвегии, то тогда они должны принадлежать к переходному периоду между язычеством и христианством, что, конечно, всего вероятнее. Во всяком случае, ни одна из песен не выходит из пределов времени викингов.

Когда поэтическая Эдда называется более древней, то это верно постольку, поскольку в прозаической Эдде цитируются песни поэтической или предполагается существование этих песен; но это не относится ко всем песням и к собранию как таковому. С этой оговоркой можно придерживаться обычных обозначений.

Поэтическая Эдда содержит песни о богах и героях. Первых песен насчитывают около пятнадцати. Они очень разнообразны по тону, ценности и характеру, и с некоторыми из них связаны трудные вопросы. Многие содержат главным образом кеннингары – ученую поэзию скальдов: мы разумеем Альвисмаль, Гримнисмаль, Вафтруднисмаль, где мы встречаем более или менее важный мифологический материал в смеси с номенклатурой скальдов. Более непосредственно мифологическими являются Скирнисфёр и Тримсквида, которые выделяются среди песен о богах также своим поэтическим достоинством. Первая рассказывает миф о Фрее и Герде, вторая – миф о Торе, который возвращает свой молот из Иотунгейма; обе обработаны уже несколько на сказочный манер. Еще в другом роде – Волюспа, изречения Валы (пророчицы): это в некотором отношении важнейшая, а по мнению некоторых, и старейшая из песен Эдды; последнее, впрочем, невероятно. В ней говорится о происхождении вещей, о мировой драме и о конце ее; и содержание, и критика текста, даже после мастерского изложения Мюлленгоффа, представляют еще некоторые трудности. Не менее трудна песнь, называемая Локазенна и изображающая спор, в котором Локи на пиру у Эгира бранит остальных богов: в этой песни усматривали и трагическое настроение, и фривольную насмешку. Но стихотворение заканчивается победой Тора над клеветником Локи. Эта песнь важна также по намекам на некоторые мифы, неизвестные из других источников. К числу наиболее интересных во всех отношениях песен принадлежит Гавамаль; она состоит из нескольких отдельных частей – этических и магических изречений с мифическими эпизодами; она представляет сама по себе маленький сборник, который более всего приближает нас к действительной жизни с ее нравственными воззрениями и руническим волшебством. Из названных примеров уже достаточно видно значительное разнообразие характера этих песен, если даже и не приводить остальных.

О героических песнях, числом около двадцати, мы можем сказать еще короче. Большинство из них излагает материал, относящийся к циклу сказания о Нибелунгах, но здесь этот материал не переработан в одно эпическое целое, а рассказывается по отдельным частям. Эти песни Эдды, материал которых, вероятно, был привезен на север два раза, представляют в некоторых своих чертах более древнюю форму саги, чем песнь о Нибелунгах; тем не менее они во многих случаях не согласны и одна с другой и указывают на несколько форм сказания. Среди героических песен Эдды Волюндарквида (сказание о кузнеце Виланде), вероятно одна из древнейших частей сборника, также принадлежит к общему немецкому и северному циклу саг. Но действительно богатый запас сказаний собственно севера представлен здесь только песнями о Гельге.

Название "Эдда" (поэтика) принадлежит собственно прозаическим сочинениям. Важнейшее между ними – Гильфагиннинг, или, по первоначальному заглавию, "Fra asum ok ymi"; в нем излагается космогония и рассказываются преимущественно мифы о Торе и Локи; оно представляет для нас значение хорошего мифографа. Оно имеет форму беседы, в которой Г ильфи получает сведения о происхождении мира, о стихиях, богах, богинях и эсхатологии. В качестве источников употреблены шесть эддических песен о богах, потом ученая поэзия скальдов и краткие мифологические рассказы (frasagnir). Составителем, как ясно указывает введение (formali), был христианин, для которого древняя религия представляла уже пройденную ступень, но все-таки была национальным достоянием. Ем целью было исторически приблизить древнюю веру к христианскому сознанию, но главным образом сохранить рассказы, знакомство с которыми было, безусловно, необходимо для понимания поэтического языка. Этот трактат довольно единогласно приписывается исландцу Снорри, так же как и другая статья под заглавием "беседы Браги". Еще единогласное приписывают Снорри главную роль в приведении "Скальды" в ее теперешний вид. "Скальда" содержит объяснение мифологического, поэтического языка Гейти и Кеннингар и искусственное стихотворение (hattatal) с большим числом метров.

Страница древней рукописи Старшей Эдды (Codex regius). Королевская библиотека в Копенгагене

Таким образом, мы видим, что составлением Эдды занимались преимущественно в Исландии. Этому острову принадлежали историки: Ари (1067-1148), который написал отчасти потерянную историю норвежских королей и колонизации Исландии; Семунд Сигфуссон (1056-1133), основавший в Одде школу, где при его внуке воспитался великий Снорри. Этот Снорри Стурлуссон (1178– 1241), поэт, историк (он составитель главного исторического сочинения Геймскрингла) и государственный человек, был несколько раз законодателем в Исландии; он посещал Норвегию и наконец пал жертвой мести норвежского короля. Рядом с этими тремя именами можно поставить только еще имя Стурлы (1214-1284), который написал историю рода Стурлунгов. Рядом с этими сочинениями, в Исландии и позднее в Норвегии, появилось много анонимных исторических рассказов – саг, большей частью перемешанных со стихами скальдов. Из саг мы узнаем о христианской проповеди в Исландии (Торвальд-сага), о судьбах Оркнейских и Фаррерских островов, о приключениях морских королей (викингов), которые основали в земле Вендов Иомсбург, о деяниях датских и норвежских королей. Древнейшие и важнейшие из них – это исландские саги, которые рассказывают об отдельных лицах и фамилиях. В этом отношении ни одна сага не равняется с прекрасной сагой о Ньяле, в которой подчеркивается святость права и закона. Важны для знакомства с древними нравами и воззрениями также и другие, более значительные исландские саги, которые большей частью появились в конце XIII в.: таковы саги о Эйрбиггии, Лаксаделе, Эгиле и Греттире, таковы также более мелкие саги, сохранившиеся в довольно значительном количестве. Еще к другой категории относятся мифические и героические сказания: таковы Вольсунга-сага, Вилькина-сага и проч. Наконец, в позднейшее время, главным образом в XIV в., появилась поддельная сага, лжесага, искусственное произведение, явно указывающее на упадок этой литературы. Кроме того, в северную литературу проник из чужих краев любимый в Средние века романтический материал: истории Александра, Карла Великого и т.п. При исчезновении саг на первый план выступили летописи, которые, черпая из древних источников, подробно пересказывали историю; между ними скучная Flateyarbook XIV в. сохраняет свое важное значение для науки благодаря содержащемуся в ней материалу. Хотя вся эта литература появилась в христианское время, тем не менее она важна для знакомства с язычеством, о котором в ней отчасти говорится и нравы которого проникли далеко в Средние века. Это в столь же сильной степени относится и к собраниям древних законов, как к исландским Gragas (серый гусь), так и к норвежским; с ними следует также сравнить то, что известно о правовых отношениях в древнем германском мире.

Исторические отношения

Изложенное показывает нам, что о развитии древнегерманской религии не может быть и речи. Если бы источники были изобильнее, то можно было бы попытаться изобразить в ряде отдельных картин религию различных племен и периодов; но и достижение этой цели еще далеко от нас. Однако в некоторых частях мы уже можем различить более старое и более новое, иностранное и германское. Такие попытки уже делались, но часто на основании предвзятых исходных позиций. Не вдаваясь в критику этих опытов, мы приведем только некоторые из главнейших положений.

Как повсюду, так и здесь самое начало ускользает от нашего взора. С известиями Цезаря и Тацита германцы вступают на историческую сцену в качестве полукочевых племен; но их политическое состояние и религиозный культ имеют уже известную определенность и устойчивость. Происхождение их религии из первобытного монотеизма так же мало может быть доказано, как и происхождение ее из дуализма или анимизма; и то, и другое представляет теорию, которая навязана фактам, но не выведена из них. Известно, что и германской мифологии досталась часть первобытного индогерманского наследства. Сюда относится бог неба Цио-Тивац, на которого со времени Мюлленгоффа смотрят как на главного бога германских племен, и притом не без основания, хотя признавать надпись Marti Thingso в Housestead’e в Северной Англии за высший пункт, с которого можно обозреть германскую мифологию в ее первоначальном единстве, – преувеличение. Сведения Тацита противоречат этому взгляду лишь косвенно; он знает за главного бога у западногерманских племен Меркурия, но он несколько раз упоминает о важном положении Марса у многих племен.

Мегалитические постройки – Стоунхендж близ Сальсбери

Здесь можно было бы также указать, что Тацит "слишком часто умалчивает о самых важных моментах" (Моммсен).

В те времена, относительно которых дошли до нас древнейшие исторические известия, германцы испытали влияние народов более высокой культуры – кельтов и римлян, с которыми у них были оживленные сношения. Поэтому-то и трудно отделить у них национальное от чужого. Кроме того, исторические известия на несколько столетий почти совершенно покидают нас. Мы почти совершенно ничего не знаем об отношениях внутри Германии в промежуток времени от Тацита до переселения народов. Это переселение народов само образует заключительный акт пограничных битв между римлянами и варварами и многовековых многочисленных походов кельтов и германцев на юг. Но мир, в котором поселились германцы, не был для них совершенно чужим. Уже с начала императорского периода германцы в постоянно возрастающем числе входили в состав империи в качестве колонистов или солдат, а под конец также в качестве могущественных министров. Следовательно, они усвоили себе кое-что римское, и, во всяком случае, в этот промежуток времени не было места для самостоятельного развития их собственных религиозных установлений и воззрений. Однако не следует думать, что поэтому они потеряли все самобытное. Мы уже определили древнегерманское достояние в мифических составных частях, которые срослись с историческими сказаниями из времени переселения народов в одно героическое сказание. Нельзя отрицать древнегерманского характера и в некоторых чертах периода обращения в христианство. Но мы не можем соединить эти черты в одну целую картину религии.

Иначе сложились условия для северных племен. Хотя страна, из которой переселились в Англию англы и саксы – Голштейн, Шлезвиг и Ютландия, – и не лежала совершенно вне кругозора римлян, но все-таки находилась вне области их влияния. То, что эти племена перенесли отсюда в свое новое отечество, было чисто германским достоянием. В самой Англии они также в течение более долгого времени оставались довольно несмешанными. Здесь ход дела был не таков, как в Галлии, где германцы овладели наследством римско-галльской культуры. Римское господство в Британии уже исчезло прежде, чем там поселились англосаксы; с туземным населением, христианами-бриттами, поселенцы мало смешивались, они их просто оттеснили. Поэтому англосаксонская литература имеет для нас высокую ценность. Хотя она и происходит из христианского времени, тем не менее в своих магических изречениях и особенно в героических сагах она сохранила для нас древнеязыческие представления. Богатый мир сказаний и мифов, о котором Беовульф отчасти нам сообщает, отчасти позволяет догадываться, мир, интересные параллели которому доставляют датские саги и даже голштинские народные суеверия, дает нам возможность взглянуть на то, что северные германцы создали без постороннего влияния. То же самое относится и к некоторым отдельным частям из Саксона, например к песням о Старкаде. Такие создания германской поэзии, образовавшиеся в своих существенных чертах еще в языческое время, составляют важное вспомогательное средство для критики немецких героических сказаний и северной мифологии.

Завоевание англосаксами Англии, а также поход Хоцилайка (Hygelac) к берегам Северного моря (начало VI в.) были прологом к походам викингов, благодаря которым норвежцы и датчане со времени около 800 г. находились в постоянных сношениях с Францией и Британскими островами; при этом они не только опустошали берега и страны далеко вверх по течению рек, но также основывали поселения и государства в Ирландии, Нормандии и Англии. Эти живые отношения к христианской культуре должны быть приняты в расчет в несравненно большей степени, нежели влияние основанной также около 800 г. миссионерской епархии Гамбург – Бремен, которая предприняла обращение скандинавского севера, но достигла лишь ничтожных результатов. Напротив, многие датчане и норвежцы, пробывшие подольше в Англии или Ирландии, получили большее или меньшее понятие о христианстве. Исландцы сначала имели особенно оживленные сношения с Ирландией. X в. представляет время постепенного внедрения христианских влияний в среду скандинавского населения. К середине X в. на норвежском престоле сидел король Гакон Добрый (935-961 г.), который, будучи воспитан в Англии при христианском короле Адельстейне, сам сильно тяготел к христианству и, может быть, даже был христианином; но он натолкнулся на такое враждебное отношение, что должен был отказаться от мысли обратить в христианство свою страну. Этого достигли позднее на одно поколение храбрый Олаф Триггвазон и после ранней смерти последнего Олаф Гаральдсон (позднее причисленный к святым). С историей этих князей мы знакомы подробно; впрочем, она не свободна от легендарных прикрас.

Уменьшенный снимок одной страницы Codex Argenteus из Упсалы. Отрывок из готского перевода Библии, сделанного епископом Ульфилой (из Нагорной проповеди с большею частью «Отче наш»). Написан в IVв. н.э.

В этот промежуток времени, при переходе от язычества к христианству, в Норвегии и Исландии возник тот цикл представлений, которые вошли в некоторые рассказы (саги) и песни Эдды; многие из этих песен прямо относятся к X в. Следовательно, они возникли не без побуждения со стороны более высоких культурных элементов, которые влияли на еще неразвитых скандинавов из Англии и Ирландии. При этом нужно иметь в виду и христианские мысли, и кельтские саги и поэзию, и, наконец, также классическую литературу, которую особенно усердно изучали в Ирландии. Вопрос о степени, в которой выказывалось действие этих различных сторон, является у современных ученых еще очень спорным. Впрочем, некоторые данные напоминают о необходимости при оценке этих чужих влияний быть осторожным. Таковы, во-первых, произведения искусства, золотые украшения, драгоценности, рога и т.д. с мифическими сценами. По Ворсаэ (Worsaae), Стефенсу и другим, эти предметы должны быть древнее периода викингов; а так как в них представляются известными разнообразные мифы, то в этих предметах может содержаться доказательство того, что истории Одина и Фригга, Бальдера и Локи, может быть, уже около 700 г. были в существенных своих чертах известны на Севере. Подобного же результата достигает Финнур Ионсон через рассмотрение кеннингаров из древнейших стихов скальдов; эти стихи предполагают уже известным столь же значительный список мифов, какой был и в конце IX в.

Волшебное заклинание. Рукопись X века. Мерзебург

Таким образом, несомненно, что признать северную мифологию за чисто искусственный продукт, возникший около времени появления христианства или даже позднее, было бы не только невероятно само по себе, но и противоречило бы действительным фактам. Искусственная поэзия скальдов нашла уже целую сокровищницу рассказов, развила ее, фиксировала, но при этом и перемешала с чуждыми чертами.

Хотя и не всегда, но в отношении некоторых черт можно указать, что из частностей представляет собой новое или старое, чужое или свое, первоначальное или выдуманное придворными поэтами. Миф о Рагнароке и веру в Валгаллу уже довольно давно стали причислять к более поздним составным частям. Мировая драма в Волюспе: космогония, грех богов, мировая катастрофа – столь же мало принадлежат древнему периоду. Но если вся система в том виде, как она находится перед нами, и не есть первоначальная, то все-таки многие отдельные мысли и рассказы легко могут принадлежать древнему язычеству. В отношении космогонических черт немецкое язычество доставляет хотя и немногочисленные, но верные параллели. Смерть Бальдера, несомненно, первоначальный миф, но значение ее, как прелюдии к кончине мира, присочинено позднее. Здесь ясно обнаруживается, как первоначальные элементы могли преображаться при измененном освещении. Таким образом, вовсе не лишено вероятности, что около середины X в. какой-нибудь язычник-скальд, знакомый с христианской системой, в противовес последней изобразил в Волюспе языческую картину мира, которая, следовательно, образовалась под косвенным влиянием христианства, но из языческих понятий (Финнур Ионссон). Иначе обстоит дело со многими чертами из Гильфагиннинга, где рядом сопоставлены христианские мысли (всемирный отец), совершенно искусственная систематика (система двенадцати богов, номенклатура жилищ богов) и настоящие мифы (Имир и проч.), находящиеся на разных ступенях образования. Вообще такие различные ступени образования мифов могут быть указаны с ясностью. Рядом с настоящими мифами природы (смерть Зигфрида и Бальдера, бой Беовульфа с Гренделем, Фрейр и Герда, молот Тора, Ожерелье) мы встречаем несколько этиологических (произведение Ригом трех сословий, миф скальдов о поэтическом напитке); другие мифы развиты на манер сказок (путешествие Тора в Утгардлоки); некоторые объяснены или аллегорически, или евгемеристически уже в самом рассказе, в котором они дошли до нас. Иногда древние элементы соединены в новый, трудно понимаемый комплекс (Иггдразиль). Вообще здесь фантазирующие мифологи могут найти для себя свою лучшую добычу, а серьезный исследователь – труднейшие задачи.

На север также попадали рассказы и мысли из Франции. Так, оттуда большей частью происходит материал героических сказаний в песенной Эдде. Верховенство Одина у северных скальдов также лучше всего объясняется этими франкскими влияниями. Во всяком случае, о них мы знаем меньше, чем об английских и ирландских. Но как бы ни были важны эти франкские и кельтские влияния Западной Европы на северную мифологию, все-таки языческая германская основа ее может считаться установленной исторически.

Пантеон богов

Мы не намерены здесь сопоставлять многочисленные известия о древнегерманском культе и обычаях и все то, что мы знаем о священных рощах, храмах и изображениях, жрецах, жертвоприношениях и праздниках, прорицании и волшебстве в различные времена и у разных германских народов. Мы удовольствуемся освещением нескольких общих, особенно характерных черт.

У германских язычников нигде не существовало развитого ритуала с богослужебными текстами, праздничным календарем или особым сословием жрецов. Служение богам не составляло самостоятельной сферы; культ во всех своих отношениях сросся с общественной и частной жизнью; жизнь племени и государства, право и нравственность повсюду были проникнуты религиозными формами. По Тациту, соплеменники сходились в священных рощах также для политических целей; кое-где существовали даже союзные святилища, вроде амфиктионий. У северных народов даже в позднейшее время язычества храмы также представляли собой политические центры; таковы были большие святилища в Петре на Зеланде и в Упсале в Швеции; в то же время в Норвегии всякая община имела свой особый храм, а в Исландии церковные и правовые подразделения совершенно совпадают.

Страница из мюнхенской рукописи о Спасителе (Hei/and). Факсимиле IX в.

И у германцев Тацита, так же как и у англосаксов и на скандинавском Севере, жрецы имели юридическую силу и политическое влияние; по Тациту, они осуществляли уголовное право velut deo imperanti (как бы по повелению божию); у англосаксов они, впрочем, не могут носить оружия и ездят верхом только на клячах; но Койфи, который первым подал пример отречения от языческого бога, был, очевидно, очень уважаемым лицом. Годы в Исландии были в то же время начальниками и судьями, и их влиятельное положение законодателей пережило языческую религию. Таким образом, германский жрец стоял в центре общественной жизни; но священные функции не составляли его монополии: мы часто видим, что жертвоприношения совершаются также королями и ярлами, и нигде нельзя открыть следа замкнутой жреческой касты, которая бы имела свою собственную сферу власти.

Жертвоприношения также стояли в тесной связи с разнообразными условиями общественной жизни. У Тацита семионы в своей роще сообща приносят торжественную человеческую жертву. Позднее праздничные и политические собрания (Thing) также сопровождаются жертвоприношениями, и притом часто имеющими мантический характер; определенные поводы, вроде войны или голода, также требуют мантических или искупительных жертвоприношений. Когда Олаф Триггвасон хотел сломить сопротивление, оказываемое принятию христианства, то он пригрозил языческим ярлам, что, в случае возвращения к старой вере, в жертву оскорбленным богам должны быть принесены именно самые главные начальники. С процессом германских жертвоприношений мы знакомы, кроме рассказа Страбона о кимврах, только из северной литературы. Но народные нравы, известные обычаи в земледелии и скотоводстве, разные верования и народные обычаи в течение двенадцати ночей в июле, когда проявляют свою деятельность всякого рода привидения, в Вальпургиеву ночь (1 мая), в Иванов день (24 июня), в день Мартина (10 ноября), сохранили много языческого. Отсюда мы видим, как тесно срослись с жизнью древний культ богов и вера в духов. Однако во всяком случае это нечто другое, чем жреческий обрядовый календарь, который мы отрицали у германцев; нельзя даже доказать, чтобы три больших ежегодных жертвоприношения о посеве, жатве и победе, упоминаемые у Снорре, были бы общим явлением на севере. Более обширный цикл образуют праздники, совершавшиеся раз в девять лет, подобные тому, который праздновался в Упсале большими гекатомбами.

Тор, Один, Фрейр и Локи

В качестве второго главного признака древнегерманской религии мы укажем на общее выдающееся значение мантического и магического элементов. Уже согласно Тациту, истолкование общественных знамений составляет главную функцию жрецов, и женщины-прорицательницы, подобные деве Веледе у Бруктеров, играют важную роль. Существовали, следовательно, как мантика знамений, auspicia sortesque, так и внутреннее познавание, присущее духу прорицателя. То же самое относится и к позднейшим временам.

Знамения были различны: ржание лошадей (у Тацита), птицы, жертвенные котлы (уже у Страбона), жребий; мантические идеи лежат также в основании ордалий (божьих судов) разного рода; но самое главное – это мантические и магические руны. Рядом с этим в северной литературе широко распространены сновидения и открывает тайны пророчица Вала.

Не менее было распространено волшебство; об этом свидетельствуют и литература, и народные суеверия. Даже боги в Эдде являются великими волшебниками. Как глубоко вкоренилась практика волшебства, мы видим, например, из сказания о Торвальде, в котором сам христианский епископ изобличает язычника, посредством обливания горячей водой лишив волшебной силы камень (или идола), в котором обитал мантический дух. Куда бы мы ни оглянулись в германском мире, всюду мы натыкаемся на волшебство. Гримм собрал богатые данные о суеверии, о травах и камнях, заговорах и сагах. Многое из символических обычаев культа деревьев и жатвы, собранных Маннгардтом, многое из того, что еще и теперь живет среди сельского населения, как запасной огонь и тому подобное, основывается в конце концов на магических представлениях.

Туснельда в триумфальном шествии Герметика (по К. Пилоти)

По отношению к культу мы могли, по крайней мере, установить несколько главных положений, относящихся к предмету в его целом; в отношении благочестия и нравственности и это невозможно. Каким образом мы могли бы познакомиться с внутренней жизнью народов, которые не говорят непосредственно с нами через литературу? Ступень моральной рефлексии не была еще достигнута германским язычеством. Следов сердечного отношения к богам почти не встречается. Важнейшие черты и мотивы, резко выраженные у Тацита, это – глубокое благоговение перед божественным, нравственная чистота, главным образом в отношении почтения к женщине, святость гостеприимства; впрочем, в противоположность этому, в качестве опасной язвы, страсть к пьянству. В Эдде Гавамал настойчиво подтверждает некоторые изречения, касающиеся опытной мудрости и предусмотрительной осторожности в отношениях с людьми, причем опять на первый план выступает отношение к гостю. Саги и мифы в эпосе и песнях прославляют мужество, рассудительность и даже хитрость; а наиболее желательными благами являются в них победа, слава, богатство. В особом положении находится правдивость; требование ее то настойчиво подчеркивается, то, в случае умной хитрости и даже коварства, остается в пренебрежении. Если в начале Средних веков в Германии главной добродетелью мужчины считается верность, а главной добродетелью князя – кротость и щедрость, то в этом мы находим смешение языческих идеалов с настроением, образовавшимся в первые века христианства. Главной чертой в эпосе, с которой мы встречаемся также и в период викингов, является сильно фаталистическое настроение: повсюду, как в Гелианде, так и в англосаксонской литературе, играет роль сила рока; главная мысль и в эпосе, и в сагах состоит в том, что никто не может убежать от своей судьбы.

Боги и вера

Как ни много положено труда на то, чтобы произвести германских богов из душ или демонов, тем не менее нельзя отрицать, что наши древнейшие сведения представляют нам крупные фигуры богов. Тацит знает их несколько с римской интерпретацией (Меркурий, Геркулес, Марс) или под туземными именами (братья Апьцис, Нерфус). Естественно, что древним германцам известны были также души и духи природы, но религиозное почитание преимущественно было обращено на главных богов.

Германские боги были, без сомнения, богами природы. Таковы были уже три видимых бога, приписанные германцам Цезарем: Sol, Vulkanus, Luna; но довольно замечательно, что мы едва ли можем или даже совсем не можем отождествить их с известными нам германскими божествами. Между последними мы встречаем божества ветра, грома, неба, огня и земли. В многочисленных, часто отрывочных, часто также сильно искаженных, мифах, в эпосе и северной литературе присутствие главных формул натуральной мифологии несомненно; здесь мы встречаем солнце, времена года, смерть природы, небо и землю. Характерно, что в северогерманских мифах – как в эпосе Беовульфа и Гильды-Гудруны, так и в Эдде – играет роль жизнь моря.