Текст книги "Иллюстрированная история религий"

Автор книги: Шантепи де ла Сосей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 63 страниц)

От Сократа произошло несколько школ: мегарская, элидская, циническая и киренская. Но значение всех их затмил Платон (428-347), который провел еще далее развитие этических проблем о связи разума с добродетелью и счастьем, причем, впрочем, часто удалялся от Сократа, главным образом в том, что он впоследствии отказался от главного положения последнего о возможности научить добродетели.

Аристотель

Мы не можем и думать дать здесь хотя бы только беглый обзор столь разносторонней системы, как Платонова. Вопросы о единстве его системы, о развитии мыслей Платона, о подлинности и хронологической последовательности его диалогов остаются еще открытыми. У Платона фигурируют рядом еще до сих пор не примиренные противоречия и самые разнообразные течения мысли и чувства. Сократ дал ему сильный импульс; но мы встречаем у него также и умозрения предшественников Сократа – Пифагора, Гераклита, Элеатов. Никто в такой степени, как Платон, не соединял в себе столь острую, уничтожающую критику с таким смелым умозрением. От него исходили как скептические неоакадемики, так и мистические неоплатоники. В его сочинениях как дуализм, так и пантеизм находят подтверждающие их ссылки.

Свое положение по отношению к ходячим религиозным представлениям Платон определил преимущественно во II, III и X книгах "Государства". Гомера он хотел изгнать из своего идеального государства за его недостойные рассказы о богах и героях и за то, что он возбуждает расслабляющие чувства. Платон горячо оппонировал главным образом против тех учений, которые выдумывают другое о богах. Божество никогда не бывает враждебным к людям, зависть чужда сонму богов; бог всегда благ, правдив, прост; он делает только справедливое и хорошее и причиняет зло только в качестве наказания, т.е. имея при этом своей целью нечто хорошее. Но так как в этом мире зло имеет очень сильный перевес, то Платон вполне сознает, что такие нормы значительно ограничивают сферу деятельности богов. Несмотря на это несогласие с некоторыми существенными составными частями народной веры, Платон все-таки настолько щадил существующее, что даже хотел, чтобы в его идеальном государстве спрашивали дельфийский оракул об устройстве культа. В "Тимее" он сам объясняет, может быть иронически, что в отношении богов он намерен примкнуть к господствующей традиции; во всяком случае он в этом диалоге признает космических, или видимых, богов (земля и звезды) и невидимых богов теогонии и приписывает им вечное существование, хотя, правда, с подчиненным положением и деятельностью.

Собственная Платонова идея бога не поддается определению. Он представляет божественное вполне трансцендентным, лежащим вне чувственного мира. Высшая из идей, идея добра, занимает в интеллектуальном мире такое же место, как солнце в мире явлений: такими образными выражениями мы и вынуждены довольствоваться. В высшей степени замечательно, что Платон в "Государстве", подчеркивая безусловную необходимость познания идеи добра, сам, однако, ее не сообщает. Идея добра имела в его глазах значение источника всего существующего, всего хорошего в мире; но и она лежит тоже за пределами познания и вне чувственного мира. Мысль об отдельности мира сущностей от мира явлений принадлежит к основным положениям платонизма. Впрочем, между обоими мирами есть связь: видимые существа образованы по образцу идей, которым они причастны, но, с другой стороны, сама идея остается неопределенной и непознанной. Платон уже решительно направляется по пути мистики. В физической космогонии "Тимея" Платон дал спекулятивное построение мира: он учит, что этот мир был образован Демиургом по образцу вечных идей – образован, но не сотворен, потому что деятельность Демиурга только построила из находившегося уже в наличности бесформенного вещества стройный мир: из хаоса сделала космос. Это необработанное вещество Платон называл необходимостью и не разумел под этим чего-либо неизменного, определенного, но, напротив, нечто случайное, неразумное. Из него произошел настоящий мир, как нечто одушевленное, живое в себе, самодовлеющее. Сам Демиург создал только первый класс существ – богов, которые, в свою очередь, подражая ему, создали людей и другие существа. Это построение важно главным образом потому, что оно вводит разнообразные промежуточные ступени между идеями и видимыми существами.

Учение Платона о бессмертии повлияло на религию и теологию не менее, чем его идея бога. У него нашло свое классическое выражение пифагорейское и мистическое учение о том, что истинный человек есть душа, а тело только темница, случайное местопребывание души. Все доказательства бессмертия души, приводимые в "Федоне" и "Федре" и в частностях не всегда согласованные между собою, не имеют такой ценности, как тот блестящий пример, с которым Платон связал свое учение: именно смерть Сократа. Эта смерть Сократа стала для человечества типическим примером того, как сила и независимость души, обнаруживаемые ею во время смерти, ручаются за продолжение ее существования. Благодаря Платону человечество стало обладать учением, согласно которому душа есть вечная, по существу своему не уничтожаемая субстанция. Даже в тех случаях, когда отступали перед некоторыми из его выводов (предсуществование души, переселение душ, бессмертие души животных), это учение все еще сохраняет свое влияние; оно не исчезло и в христианстве, хотя в нем оно было связано с мыслями совершенно другого происхождения. С Аристотелем (384-322) опять выступает на первый план объективный мир. Впервые связав опыт с умозрением, Аристотель соединил в себе все знание своего времени во всех его областях и сделался отцом научной энциклопедии. Его логические формы мышления господствовали в Средние века в арабской философии и христианской схоластике, а отчасти еще проявляют свое влияние и до сих пор. На Аристотеля можно смотреть как на первого мыслителя, положившего научное основание теистическому понятию Бога и подготовившего т. н. космогоническое и телеологическое доказательства бытия Божия посредством применения мысли о действующей, двигающей причине и имманентной целесообразности. Аристотель различал сущность, или форму, которая в качестве осуществленной деятельности, actus (действия), завершает и образовывает вещество, или субстрат; но он не разъединяет их одно от другого, подобно тому как Платон разъединил свои два начала. Понимая бога как чистую деятельность, или энергию, он, с одной стороны, удерживал чистую духовность бога, с другой, сохранял его отношение к миру.

Аристотель жил при Александре Великом; в начале периода Диадохов Зенон и Эпикур основали в Афинах стоическую и эпикурейскую школы. Обе эти школы во многих пунктах сходятся между собою: они дают материалистическое истолкование мира, решительно обращаются в сторону этических проблем и гораздо более интересуются человеком как отдельной личностью, чем его отношениями к государству. Во многих отношениях, впрочем, они являются антагонистами и для религии имели противоположное значение. Стоическая школа, первыми тремя учителями которой были Зенон из Кипра, Клеант и Хризипп, выводила мир из смешения четырех элементов: двух активных (драстических – огонь и воздух) и двух пассивных (патетических – земля и вода). Мировоззрение их было монистическое, так как стоическая школа все объясняла материально, но вместе с тем и логически: Логос, производящий порядок и гармонию, образующий и проникающий все существа, отождествляется с материальным огнем. Этот огненный Логос есть жизнь и зародыш, семя всех существ, мировое начало, мировой разум, мировой закон; вместе с тем он ставится на место идеи бога и этического начала. Иногда стоики прославляют это мировое начало также под именем Зевса, как в известном гимне Клеанта. Затем, так как, согласно этому учению, Логос соединяет и организует все существующее в мире без исключения, то является необходимость или отрицать зло, или объяснить его так, чтобы оно представлялось согласным с разумом. В этой теодицее стоическая школа ссылается на совершенство целого, части которого нельзя рассматривать изолированно; как тень, сопутствуя свету, не нарушает гармонии, также следует смотреть и на зло; нужно отличать общие цели, первоначальное, от сопровождающих их обстоятельств, производного. В целом стоическое учение оказывалось опорой для религии благодаря своей нравственной строгости и настойчивому подтверждению чувства долга, но еще более благодаря апологетическим тенденциям, которые оно проявляло, пытаясь философски обосновать основные понятия религии, в особенности мантику. Совершенно другой характер носила эпикурейская философия, объяснявшая мир движением атомов в пространстве, без всякого применения идей целесообразности или разумности. По этому учению боги, как вечные и блаженные существа, живут в Интермундии, т.е. междумировом пространстве, и не заботятся о делах, касающихся мира. Вследствие такого учения школа эта была враждебна религии. Эпикур жил спокойно, умеренно и скромно в кругу учеников и стремился осуществить счастье нетребовательной жизнью, озаренной светом дружбы.

Нереида

Практическое значение стоицизма и эпикуреизма обнаружилось в римском обществе в конце республики и при императорах. Там мы опять встретим обе школы.

Религия и мораль

Мы не имеем в виду излагать здесь, как греки понимали добро и обязанности, определяли добродетель и устраивали нравственные отношения. При случае мы уже касались некоторых нравственных идей в том виде, как они представляются нам в литературе. Здесь мы намерены только высказать еще несколько слов относительно связи между религией и моралью. Впрочем, наши сведения об этом ограниченны; мы не в состоянии определить влияние религии на идеи, чувства и поступки греков в частностях. Мы знаем лишь то, что и здесь пестрое разнообразие их жизни не было приведено к единству никаким религиозным авторитетом, никаким уставом. Различные периоды, разные местные и общественные круги сильно расходятся друг с другом по нравственным воззрениям. Героический век имел не те идеалы, что период процветания афинской культуры. Большая разница между тем временем, когда вместе с Гомером полагали, что центр тяжести человеческого существа заключается в теле, и тем, когда вместе с Платоном искали его в душе; когда, как в классический период, считали за высшее проявление морали учение о государстве, или когда она понималась индивидуально, как это было в позднейших школах. Но, несмотря на все эти различия, мы все же можем сделать общую характеристику, так как греки в границах, обусловленных их общими склонностями и способностями, развивались в одном определенном направлении и нравственные их черты получили отпечаток определенного типа.

Житейские правила философов и мудрецов. Надписи, вырезанные на трех бюстах, открытых в вилле Кассия, близ Тиволи: 1. Клеобул Пинский. Знать, всему знать меру – высшее качество.2. Солон, сын Экзекестида, афинянин. Нет ничего чрез меру. 3. Питт

Хотя греки и стремились основать нравственность на религии, но последняя не удовлетворяла нравственным потребностям; между той и другой происходили частые столкновения. Нормами нравственности служили обычай и закон и тот и другой имели религиозную санкцию. Мы уже упоминали об основном значении клятвы. Порядок и устройство семьи, общества, государства состояли под божественным покровительством: в солоновском – чти богов и повинуйся родителям – они соединены вместе. Границы, полагаемые личности условиями жизни, согласной с законом и обычаем, грек понимал как божественные установления, которых отдельное лицо должно держаться с благоговейным страхом. Поэтому благочестие он понимал не только как исполнение обязанностей культа, причем боги получают должное им, и не только как обрядовую чистоту, но как правильное поведение, во всем образе жизни считающееся с божественной волей. Поэтому дозволенное богами и справедливое совпадали, и благочестивый имело двоякое значение: благочестивого образа мыслей, осуществляемого или всею жизнью, или в особенности жертвоприношениями и молитвами. Благочестивое и правильное поведение существенно состояло в соблюдении установленных отношений, но включало также, в качестве высокой религиозной обязанности, милосердие к чужестранцам и просящим защиты. Но греческая нравственность не была вполне связана существующими установлениями, а касалась и того, что выходило из их пределов. Это мы видим из того благоговения, с каким иногда положительным законам противопоставлялись законы неписаные, как более высокие. Не только Софокл в "Антигоне", но и многие другие греческие авторы проповедуют, что рядом и даже выше велений государства стоят имеющие общее значение божественные законы, которым должно повиноваться предпочтительно пред этими велениями. Но эта литература не указала ни средства к назначению этой высшей нормы, ни масштаба для оценки связи этого неписаного права с существующими установлениями. Вообще грекам не удалось найти прочной основы для нравственности. Софисты выдвинули эту задачу; она была глубоко и широко поставлена Платоном, но в народном сознании так и не была разрешена.

Мораль находила себе в религиозных представлениях крайне недостаточную опору. Главное, чего требует от религии мораль – это идея бога, которая бы служила выражением мысли о справедливом управлении миром. Но именно этой-то идеи и не было у греков. Между мифологическими образами и хранителями нравственных законов в мире не существовало никакой иной связи, кроме того, что те и другие носили одинаковые названия, и эта одинаковость вводила в соблазн многих. На богов, которые преследуют свои личные интересы, которые не единодушны между собою и совершают всякого рода постыдные дела, нельзя было полагаться как на правителей мира, а между тем это управление приписывалось Зевсу и другим богам. Когда это противоречие сознавалось, то для обозначения управления миром употребляли неопределенные, безличные способы выражения: Мойра, Дике, Фемида, один из богов, кто бы это ни был. Но не только деятели мирового управления, но и содержание и тенденция этого управления большей частью оставались в тумане. Греки не знали злых богов, которые бы по своей сущности всегда враждебно противостояли добрым; но своим собственным богам они приписывали также произвольные вредные действия. Это вело, с одной стороны, к резкому учению Геродота о зависти богов, с другой – к оппозиции Платона, который производил от богов только доброе, но вместе с тем представлял, что мир и жизнь по большей части существуют самостоятельно. Таким образом, греки не могли выработать себе религиозной идеи провидения.

Боги, не отвечавшие потребности в справедливом управлении миром, столь же мало могли служить и образцами нравственности. Мы уже видели, как много соблазна вызывали безнравственные рассказы мифологии. Правда, боги были возведены в идеальные образы, но только с эстетической, а не с этической точки зрения. Одна лишь история Геракла служила выражением этических мыслей. С этим существенно связано то, что греки так мало ощущали свою внутреннюю связь с богами. Характерно выражение: странно было бы выказывать любовь к Зевсу. Боги не имели никакой притягательной силы, не могли оказать никакого очищающего влияния; хотя пифагорейцы и Платон и ставили целью жизни уподобление богу, – но это уподобление богу не заключало в себе богатого содержания.

Можно было бы, пожалуй, признать за достаточное религиозное основание для морали то явление, которое оказывала на жизнь мысль о другом мире, высказывавшаяся в таинствах. Но сила мистических таинств понималась слишком внешним образом, как магическая сила, и потому не могла придать жизни действительно этическое значение. Притом мистический культ представляет нечто слишком самодовлеющее, существующее рядом с жизнью, не проникая в нее. Хотя то, что представлялось в Элевсине, и имело большое значение для счастья или несчастья в будущем, но оно не возбуждало никакого морального чувства и не направляло к деятельности или к практическому выполнению добродетели.

Трагическая фигура актера

Таким образом, греки искали в религии руководства для нравственной жизни – и не нашли. Их главные добродетели: мудрость, мужество, благоразумие, справедливость – имеют к богам лишь косвенное отношение. У этого народа, с его высокими стремлениями и необузданным чувством свободы, грех состоял главным образом в несоблюдении должных границ, в гордости. Во всяком случае оценка греческой этики будет слишком низка, если не обратить внимания на то, что ею были поставлены тонкие этические проблемы, которые и были подведены под религиозную точку зрения, что видно, например, из усердной работы над теодицеей. Ни один народ древности не брал на себя таких возвышенных задач и не чувствовал столь глубоко своих недостатков. Греки старались достигнуть блаженства в гармоническом существовании, подобно тому, как своих богов они представляли блаженными. Но они не нашли условий такого счастья и не выяснили, что именно ему препятствует.

Эллинский период

Период, начинающийся с Александра Великого, обыкновенно обозначается именем эллинистического. Греческая культура, оторванная от своего национального основания, распространялась по всему миру и смешалась с восточными элементами, – двойной результат, сознательно имевшийся в виду Александром. Александр приносил жертву олимпийским богам, послал свою первую военную добычу в Афины Палладе Афине, на крайнем пункте своих походов – в Гифазисе – воздвиг алтари двенадцати олимпийским богам и велел произвести военные игры на греческий манер. В его новом городе Александрии главный храм принадлежал Посейдону; существовал и культ Деметры, но также и культ Изиды. В разных странах Александр почитал местных богов: в Тире – Мелькарта, в иерусалимском храме – Иегову, в Вавилоне – Ваала, Зевса Амона, оракула которого он вопрошал в Ливийской пустыне. Таким образом он ставил рядом различные религии как равноправные, и эта теокразия сделалась образцом для всего эллинского периода.

Но греческий дух, перед которым открылось столь широкое поле, будучи пересажен на чужую почву, потерял благодаря этому некоторые из своих характерных особенностей. Греческим теперь уже сделался весь известный мир, и главными местопребываниями культуры, рядом с Афинами, стали Пергам, Родос и Александрия. Национальную жизнь сменила жизнь космополитическая, публичную – частная. Гордость и чувство свободы, которыми питалась греческая литература и которые имели в Демосфене своего последнего представителя, исчезли. Соответственно новому положению возникли новые роды искусства: новая комедия Менандра, роман – в том и в другом рассказывалось о похождениях, приключениях, любовных историях отдельных лиц; идиллия, превозносившая изнеженным жителям больших городов простоту сельской жизни или рисовавшая жанровые картинки из действительной жизни. Философия стремилась содействовать нравственному образованию и счастью личности и отклонилась от политических умозрений, составлявших еще у Платона венец системы. В качестве школьной учености философия сохранялась еще в течение столетий и именно в Афинах, где ряд лиц, стоявших во главе школ и последовательно занимавших большей частью почетное положение, продолжал распространять традиции отдельных доктрин. Собственно столицей учености в этом периоде была Александрия. Птолемеи показали себя большими покровителями науки и искусства; они основали в Александрии библиотеку и ученую школу музея. Образование носило здесь преимущественно ученый характер и состояло главным образом в собрании и истолковании литературных сокровищ древности и в подражании им. Именем александрийского обозначают то направление в литературе, которое недостаток вдохновения прикрывает старательно выглаженной и искусно обработанной формой и которое произвело только талантливые ремесленные издания. Таланта у поэтов первого столетия периода Птолемеев отрицать нельзя. Элегии и гимны Каллимаха, эпос Аполлония Родосского и главным образом идилии Феокрита принадлежат к числу достойных внимания произведений литературы, пережившей уже свое цветущее время. Для истории религии эта поэзия имеет ценность главным образом потому, что она сохранила много древнего материала. Только описания Феокрита, вроде изображения болезненно-влюбленной женщины с ее чародейственными средствами или большого религиозного праздника в Александрии, позволяют нам бросить взгляд на стремления его времени.

В религии эллинистический мир вообще оставался верен древним культам и обычаям. Но вместе с независимостью мелких греческих государств сокрушилось и могущество предания и закона в политической области, и сами боги потеряли часть своей деятельной сферы. Несмотря на это, служение им в Александрии и других местах совершалось с большой пышностью. Оппозиция против кровавых жертвоприношений, которая у греков возникла уже давно (Пифагор, Эмпедокл, Гераклит), нашла себе красноречивого представителя в лице последователя Аристотеля – Теофраста. В эллинистическом мире пробудился живой интерес к древнему достоянию не только греков, но и других народов и к изучению их состояния в древние времена. Греческий язык стал средством для взаимного знакомства ранее отделенных друг от друга цивилизаций. В третьем веке Бероз писал о вавилонской древности, Манефон – об египетской, семьдесят толковников переводили на греческий язык Ветхий Завет. Таким образом происходило знакомство с различными религиями и смешение их между собою.

Птолемеи почитали как греческие, так и египетские божества и оказывали покровительство многочисленному иудейскому населению своей столицы. Что Селевкид Антиох Эпифан не выказал такой же терпимости по отношению к палестинским иудеям, это следует объяснить отчасти политическим положением самих иудеев и их различных партий.

Между божествами, которые в этот период стояли особенно на первом плане, мы назовем древнюю сирийскую богиню в Гиерополисе, Гелиоса родосцев, Сераписа, принесенного из Синопа на Понте в Александрию. Благодаря походу Александра в Индию, где в одном городке Пизе предполагалась родина Диониса, культ этого бога также получил новое развитие: сам Александр отождествлялся с Дионисом. В особенности резко обнаружилось в это время обоготворение властителей, свойственное рабскому Востоку. В Александрии с большой пышностью и великолепными процессиями совершали апофеоз Птолемея Лага; ему был воздвигнут храм и в честь его отправлялся регулярный культ. Почитание Димитрия Полиоркета в Афинах льстивой низостью превзошло все бывшее до тех пор. На том месте, где он вступил на Аттическую землю, ему, как сошедшему, был воздвигнут алтарь; ему был отведен храм, в котором он даже устраивал свои попойки; ему приносились жертвы, его вопрошали, как бога-оракула. Такие случаи не составляли исключения; мы можем привести подобные примеры в различных эллинистических царствах. Эти апофеозы важны как подготовительные ступени к позднейшему римскому культу императоров.

О том, как римляне после завоевания Коринфа и эллинских царств вступили в обладание наследством греческой культуры, мы расскажем в следующей главе.