Текст книги "Иллюстрированная история религий"

Автор книги: Шантепи де ла Сосей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 63 страниц)

Религиозный синкретизм в начале третьего столетия

Если считать, что упадок римской цивилизации и религии начинается со смерти Марка Аврелия, то не следует забывать, что время с этого момента до окончательного падения Римского государства в свою очередь распадается на несколько периодов. Первый фазис развития после беспорядков, наступивших за смертью Коммода и прекращением династии Антонинов, начинается тогда, когда строгим правлением Септимия Севера в государстве был вновь установлен порядок. В правление Септимия Севера и его наследников африканского и сирийского происхождения на первый план выдвинулись провинции. Как в войске, так и в гражданском управлении центр тяжести римского могущества перенесен был в провинции. Еще более, чем в предыдущем периоде, жизнь получила космополитический, а образованность и религия синкретический характер. При дворе императоров и в общественных сферах, центром которых были сирийские правительницы, интересовались наукой и литературой. Около них собирались наиболее выдающиеся люди того времени. Особенно в большом почете были юридические занятия; поэтому время это, ознаменованное трудами многих великих юристов, получило очень важное значение в деле развития римского права. Императоры и их жены обращали свое внимание также на религию. Но прежде чем мы опишем попытки реформ, выходившие из придворных сфер императоров Северовской династии, мы должны несколько подробнее рассмотреть происшедшее в конце второго века распространение восточных культов.

Мы уже ранее упоминали о многих из этих чужеземных культов, в особенности о египетских культах Изиды и Сераписа, которые, будучи введены в Риме еще раньше, имели и в III столетии многих приверженцев. Старые культы тоже продолжали существовать или даже получили большее развитие, как, например, культ каппадокийской Беллоны, который при Коммоде принял особенно кровавый характер. Точно так же и служение фригийской Великой Матери, введенное в Риме еще во время 2-й Пунической войны, только во времена императоров проявило вполне свой развратный и жестокий характер. При императоре Клавдии в первый раз появился в Риме мартовский праздник богини-матери и Аттиса, дикие процессии самооскоплявшихся галлов, разнузданные проявления радости, следовавшие за выражением горя (поэтому 25 марта называлось Hilaria), – все это во II и III вв. все более входило в моду в Риме. Этот фригийский культ Великой Матери отчасти слился с культом сирийской богини из Гиераполиса (Бамбике, Мабог), описанным Лукианом. Тот и другой во всяком случае имели сходный характер, соединявший в себе чувственность и жестокость – качества, отличавшие семитические религии. Если прибавить к этому еще то, что нищенствующие жрецы этих восточных культов занимались всякого рода плутовством, то мы должны будем признать, что обвинение в лицемерии самого худшего сорта, высказываемое Г. Шиллером против этой религии, не преувеличено. Сирийским богам и богиням поклонялись во II и вв. под разнообразными именами; часто какого-нибудь Ваала отождествляли с Юпитером optimus maximus. Так, знаменит был в качестве оракула Ваал сирийского Гелиополиса (Баальбек); Антонин Пий построил ему великолепный храм, как Юпитеру optimus maximus. Точно так же культ бога города Долихе, в Северной Сирии, в качестве долихейского Юпитера optimus maximus, был широко распространен, как это доказывается многочисленными памятниками и надписями. Культ этого бога, снабженного военными атрибутами, был разнесен легионами по самым отдаленным провинциям, и уже при Коммоде он имел свой храм на Авентине. Мы займемся впоследствии почитанием бога Эмезы, откуда Септимий Север, по указанию сновидения, взял себе в жены дочь тамошнего жреца.

За наиболее распространенный из восточных культов этого времени мы должны признать служение Митре, с которым соприкасались наиболее чистые направления и наиболее глубокие требования. Митра был древнеарийский, а впоследствии персидский бог, культ которого распространился по Малой Азии. Римляне ранее всего познакомились с ним во время экспедиции Помпея против киликийских морских разбойников. Однако в I в. культ его встречался в Риме лишь спорадически, и еще Плутарх говорит о нем с презрением, как о варварском суеверии. Но в конце II в. он выступил на первый план; цветущее же время его развития было около 400 года. Многочисленные памятники и надписи доказывают, как широко было распространено служение Митре по всему свету. Особое почитание оказывали этому богу солдаты. Императоры, начиная с Коммода, также ревностно поклонялись ему. В III столетии он сделался главным богом Римского государства. Множество памятников и надписей свидетельствуют о его культе. Чаще всего встречается изображение, на котором Митра представлен в пещере, во фригийской одежде, убивающим своим кинжалом быка. Обе главные фигуры везде одни и те же, но обстановка меняется; иногда к ним присоединяются многие изображения зверей, особенно льва, а также другие декоративные фигуры, иногда же их нет. Относительно значения этих символов можно делать лишь предположения. Несомненно, что по существу своему они очень древни, так как они встречаются уже на древнеперсидских барельефах. Но конечно, в период римского культа Митры они перешли не без присоединения к ним самостоятельных мыслей, рассуждений и чувств. Иногда Митра входил в комбинации с другими богами; конечно, его нельзя, как это часто делалось, прямо отождествлять с Sol invictus, которому праздновали 25 декабря: семитические солнечные боги имели другое происхождение и другой характер. Но Митре придавались качества солнечных богов, а также и других, как, например, Аттиса, Сабация и даже Бахуса. Вообще он был общим покровителем и руководителем, от которого его поклонники всего чаяли. Едва ли какой другой языческий культ больше приблизился к монотеизму, чем служение Митре в Римском государстве, и некоторое время могло казаться, что новые религиозные потребности, возникшие в мире, найдут себе удовлетворение в культе этого бога.

Секст из Херонеи, философ школы стоиков, учитель Марка Аврелия

В культе Митры соединялась также большая часть жертв, посвящений и религиозных таинств этого времени, хотя они и имели различное происхождение. Прежде всего мы упомянем о тавроболиях и криоболиях. Эти виды жертвоприношений имели малоазиатское происхождение и входили в состав культа Великой Матери и Сабация, но не были чужды и культу Митры, чему способствовало, вероятно, представление о Митре, убивающем быка. Жертвоприношение быка или барана имело очистительное и искупительное значение. Подвергающийся очищению сажался в яму, которая сверху закрывалась продырявленными досками, на которые ставилось торжественно украшенное жертвенное животное, бык или баран, и убивалось тут. Кровь, лившаяся на того, кто находился в яме, и составляла для него великое искупительное и очистительное средство. В Италии такого рода жертвоприношения быка появились только в половине II в. и, начиная со времени Коммода, становятся все чаще. Они изображены на многих памятниках, и описанием их мы обязаны церковному поэту Пруденцию. Эти жертвы можно было приносить или за самого себя, один или несколько раз, или за других, заступая их место, даже pro salut imperatoris (за здравие императора), или, как в Лионе, pro statu coloniae (за благосостояние колонии). Вообще религия Митры обладала богатством символических обрядов, из которых некоторые были настолько похожи на христианские, что это приводило в изумление отцов церкви. Способы выполнения этого культа нам не вполне известны. Служение Митре происходило не в больших храмах, а в маленьких, часто подземных, пещерообразных часовнях, где множество символических картин изображали Митру и его священнодействия. Важнейшую часть служения Митре составляли таинства. Служители Митры образовали из себя тайное общество, нечто вроде франкмасонства, в которое новые члены принимались лишь после тяжелых испытаний, аскетических подвигов и символических посвящений. Испытания огнем и водой, кровавые бичевания, голод, жажду, холод – все это сначала должен был претерпеть посвящаемый; случалось даже, что он умирал во время этого посвящения. В частностях мистерий Митры еще многое для нас остается неясным. Так, мы не знаем, через сколько степеней должен был проходить посвящаемый и какое значение имели те имена, которые он получал на различных степенях. Мы читаем о воронах и львах Митры, о воинах, которым присваивались венец и меч, о персах и многих других классах. На высшей степени иерархии стояли отцы, а во главе их – отец отцов. Женщины тоже могли быть принимаемы в эти общины. Из многих указаний, встречаемых у Порфирия и др., мы можем заключить, что этим посвящениям придавались различные символические толкования, так что была и теология, соответствующая культу Митры, которую можно считать за один из видов гностицизма. Но главная цель служения Митре была, несомненно, практическая: душевное успокоение и получение надежды на бессмертие. Во всяком случае оно было в высшей степени способно воспринимать в себя самые различные взгляды и отвечать всевозможным потребностям, вследствие чего оно и господствовало в течение известного времени и в продолжение нескольких веков задерживало решительную победу христианства, также стремившегося к приобретению наследия древнего мира.

Теперь мы обратим внимание на реформаторские попытки императоров из династии Северов. Вместе с Ж. Ревиллем мы можем различить в этом случае три начинания: возрождение неопифагореизма при Септимии Севере, введение Гелиогабалом бога из Эмезы и эклектический культ святых Александра Севера. Как мы уже выше заметили, душою этого движения были сириянки, находившиеся в императорской семье: Юлия Домна, жена Септимия Севера и мать Каракаллы, сестра ее Юлия Меза и две дочери последней – Юлия Соэмиас, мать Гелиогабала, и Юлия Мамея, мать Александра Севера.

Религиозные стремления, бывшие при дворе Септимия Севера, нашли себе выражение в биографии Аполлония Тианского. Юлия Домна поручила одному из окружавших ее остроумных литераторов представить миру образ святого человека; так возникла биография Аполлония, сочиненная Филостратом. Вопрос о том, сколько в этой книге исторически достоверного материала, решается различно; но они не имеет важного значения. В литературе кое-где имеются случайные и не имеющие большой цены указания на то, что в I в. жил чародей, происходивший из Тианы, в Каппадокии. Филострат только сделал из этой неясной фигуры носителя тех мыслей, которые занимали в то время окружавшее его общество. Его произведение, хотя по форме своей и близкое к греческим романам и заключающее в себе многочисленные приключения, было, однако, предназначено не для легкого чтения, а, напротив, имело вполне серьезную, практически-религиозную цель. Оно имело в виду дать миру изображение святого, божественного человека, сделать его предметом религиозного почитания и таким образом наглядно выразить характерные черты истинной религии.

Цицерон

Мы, конечно, не можем здесь передавать всех многочисленных приключений и рассказов о путешествиях Аполлония по всем странам до концов света, составляющих содержание восьми книг Филострата. Мы укажем лишь вкратце на главные черты. Аполлоний уже раньше отличался аскетическими подвигами и следовал пифагорейскому образу жизни: носил льняную одежду, воздерживался от мясной пищи и во всем соблюдал чистоту. С молитвою обращался он к солнцу, и в этой характерной черте мы узнаем дух сирийской принцессы, вдохновившей автора на сочинение этой книги. Этот же солнечный культ Аполлоний нашел и у брахманов в Индии, у которых он прожил четыре месяца. На горе брахманов Аполлоний был посвящен их главою Ярхасом в самую высшую мудрость, до которой не достигли другие воззрения, даже и греческие. Эта мудрость состояла в теоретическом учении о переселении душ, о сотворении мира высшим богом, о происхождении греческих богов из Индии, но еще более в духовных способностях, так как брахманы предвидели будущее, исцеляли больных и вообще проявляли божественные силы. Таким образом, в общении с брахманами Аполлоний достиг высшей степени религиозной жизни; когда он после того отправился в Египет к гимнософистам, то уже не мог от них ничему более научиться и ничего более приобрести. Замечательно, что, в то время как Аполлоний постоянно дает доказательства своего сверхчеловеческого знания и могущества, в его биографии особенно отчетливо отрицается подозрение о магии. Филострат вовсе не желает, чтобы его героя считали за волшебника; враждебное отношение к нему Элевсинского гиерофанта, жрецов Трофония и многих других, считавших его за магика, было вполне основано на недоразумении. Если он знал и мог делать больше других людей, то этим он был обязан только своей высшей чистоте. Добродетельный человек получает божественные свойства; этому он научился и это видел на опыте, живя на горе у брахманов. Кое-где проглядывает метафизическое толкование в том смысле, что особая сила, которой обладал Аполлоний, имела божественное происхождение, но основная мысль, очевидно, другая: Аполлоний был божественным человеком; не богом, но божественным, потому что он был совершенно мудрым, чистым и добродетельным. Проявляя все эти качества, он путешествовал по разным странам, исцеляя и благословляя и даже оказывая влияние на историческую судьбу государства, так как он предсказал возвышение будущих императоров.

При рассмотрении книги Филострата для нас всего интереснее вопрос об ее отношении к христианству. В биографии Аполлония нигде не упоминается о христианстве, но в ней нередко встречаются несомненные подражания евангельским рассказам о чудесах или рассказам из жизни апостола Петра. Было ли у Филострата намерение вести борьбу против христианства, подобно тому как столетием позже Гиероклес возвышал тианского святого, противопоставляя его Христу? Невероятно, чтобы он имел такую тенденцию. В обществе, группировавшемся вокруг сирийских правительниц, не было неприязни к христианству. Поэтому и в биографии Аполлония проявляется близость к нему. Хотя христианство и не называется, но краски для изображения святого человека берутся из Нового Завета. Нужно было создать чистый, возвышенный, духовный, жизненный образ; для этого пользовались всякого рода материалом.

Внутренний вид и разрез Римского Пантеона в его нынешнем состоянии, мало измененном против прежнего

Основные черты его были даны пифагорейским образом жизни и сирийским солнечным культом. За высший идеал признавалась индийская мудрость. Все нечистые элементы отбрасывались, как, например, кровавые жертвы, египетский культ животных, даже многие греческие представления, в особенности же магия. Правда, опыт этот не имел большого и прочного успеха. Аполлонию был воздвигнут великолепный храм в его родном городе Тиане, и Каракалла был ревностным его почитателем. Александр Север включил его в число своих святых, наряду с Орфеем и Христом.

Еще менее долговечен был культ сирийского солнечного бога, принесенного в Рим Гелиогабалом. Сын Юлии Соэмиас Бассиан был красивый мальчик, всецело преданный культу этого бога, имя которого он наконец и сам принял, и чувственному разврату. Когда солдаты возвели его на трон, то он тотчас же установил исключительный культ бога, жрецом которого он был и который на монетах носит название Deus Sol Elagabal. Относительно того, что значит имя Елагабал, мнения до сих пор расходятся; достоверно одно, что бог Эмезы признавался солнечным богом. Его символом был черный камень, может быть аэролит, который по приказанию Гелиогабала перенесен был в Рим. Там император процессиями и всякого рода праздниками чествовал своего бога, служение которому составляло его единственный интерес. Хуже всего при этом были оргии и чувственный разврат, который Гелиогабал выставлял на вид с неслыханным даже в Риме бесстыдством. В течение короткого времени римский трон занят был древним духом сирийской религии. Но это опьянение продолжалось недолго – скоро наступила реакция: Гелиогабал и его мать были убиты во время восстания, возбужденного для собственной защиты его двоюродным братом, вступившим на престол под именем Александра Севера. Камень сирийского бога был возвращен в Эмезу. Там он продолжал пользоваться божеским поклонением, но владычество его в Риме уже более не восстановлялось.

При Александре Севере синкретические стремления того времени выразились всего яснее. Он был благочестивый и вполне достойный уважения человек, обладавший всеми добродетелями частного человека, но не правителя. Он почитал всех богов: участвовал в Гиляриях Великой Матери и в жертвоприношениях в Капитолии, почитал одинаково служителей Изиды и иудеев, намеревался построить храм Христу, но ауспиции отечественной религии, в которую он верил, удержали его от этого. Замечательно, что свое личное благочестие он обращал не на великих богов, но на обожествленных людей, которым он ежедневно поклонялся в своем дворце. Это был род языческого культа святых. Император молился своим предкам и некоторым divi из своих предшественников в качестве богов-покровителей, а затем величайшим благодетелям человечества: Аврааму, Орфею, Христу, Аполлонию Тианскому, Александру Великому и, кроме того, второстепенным святым, какими были, например, Цицерон, Виргилий. Общая терпимость этого правления простиралась также и на христиан – они пользовались уважением и симпатией людей, окружавших императора, и даже его самого и его матери; Маммея имела даже свидание со знаменитым Оригеном в Цезарее и была так расположена к христианам, что отцы церкви хвалили ее благочестие и добродетель. Конечно, и император, и его мать были очень далеки от того, чтобы через присоединение к христианству отказаться от своих воззрений. Но достоверно известно, что христиане при Александре Севере владели недвижимым имуществом и свободно избирали своих епископов. Не все, однако, одобряли эту свободу, и юрист Ульпиан счел нужным составить сборник эдиктов, ранее изданных против христиан.

Религиозное движение, бывшее во время сирийской династии, замечательно не столько по отношению к введенным новым культам, сколько по отношению к потребностям, которые им были порождены. Это было время терпимости и универсализма, когда понимание божественного приближалось к монотеизму, но при этом искали идеал святости и хотели начертать образ божественного человека. Таким образом, все с различных сторон работали для христианства, которое в первый раз нашло себе признание в общественной жизни при помощи синкретической политики.

Конец язычества

Теперь мы сделаем краткий обзор времени между смертью Александра Севера (235) и смертью Феодосия Великого (395). Эти полтора столетия опять разделяются на два периода, разграничивающей линией которых служит Константин Великий. История этого времени большей частью разрабатывалась христианскими историками церкви. Но пути христианства и язычества так перепутались, что правильное изображение их составляет необыкновенно сложную задачу. Религиозная политика все более и более выступает на первый план и почти с каждой переменой правления изменяется в зависимости от различных влияний. Тем не менее история этой религиозной политики, которая попеременно благоприятствует то язычеству, то христианству, а в IV в. – то церкви, то еретикам, еще не составляет самого важного; гораздо важнее было бы проследить, как распространялось и развилось христианство, в то же время приспособляясь к существующему порядку; но мы не имеем в виду излагать эту историю; наша задача состоит лишь в том, чтобы сопоставить даты, относящиеся к концу язычества.

В периоды, описанные ранее, противоречие между христианством и язычеством не выступало еще резко. Преследования при Нероне, Траяне, Марке Аврелии и Септимии Севере были лишь местные и преходящие, а в конце этого времени на христианство была распространена общая терпимость, и казалось, что и оно под защитою императоров получит прочное положение. Во второй половине III в. эти отношения изменяются, и с этого времени до Константина преследования получают более общий, систематический характер, так что хотя они по временам и сменяются покойными периодами, но затем снова начинаются. Максимин Фракиянин, Деций, Валериан, Аврелиан и, наконец, в особенно жестокой степени Диоклетиан и Галерий были преследователями христиан. В этих преследованиях особенно отражалось настроение войска. Жестокими преследователями были полководцы этого времени, как Максимин и Деций, проникнутые духом солдатчины и отчасти не благоволившие к образованности. В войске особенно живо сохранялись как вера, так и суеверие; в военное время особенно чувствовалась потребность в защите богов; потому главные культы этого времени, как, например, служение Митре, всего более были распространены именно между солдатами; а так как христиане всегда проявляли нерасположение к военной службе, то ненависть к ним легионов от этого еще более усиливалась; конечно, преследования христиан не настолько уж стремились к совершенному их уничтожению, как это часто говорится у христианских писателей; многие известия ясно указывают на то, что смертные приговоры не были общей мерой и что часто строгое исполнение эдиктов смягчалось снисхождением.

Римское государственное жертвоприношение (Suove taurulia). Лувр, Париж

На не всегда нравственно чистый состав христианского общества преследования действовали очищающим образом, потому что некоторые ложные христиане или полухристиане отпадали, а прочие укреплялись примерами мученичества. Таким образом, на рубеже III и IV столетий христианство было уже великой силой, и властитель, желавший бороться с ней, должен был опасаться поднять волнение во всем мире. На эту борьбу осмелились Галерий и Диоклетиан, но их языческий фанатизм не мог уничтожить христианства, а только усилил христианскую ревность, и тот государь, который вышел победителем из этого смутного времени, сделался христианином.

В этом периоде язычество не произвело никакого нового культа, который бы имел важное значение. Жертвы приносились в Капитолии и в часовнях Митры, продолжалось почитание божественных императоров и римских, египетских и других богов, нам уже известных, а более всего солнца, как это доказывается многими монетами. На Востоке в IV в. преимущественно процветал культ Тихе (Tyche). Она была главной богиней Константинополя, и в других главных городах также были большие храмы, посвященные этой богине.

Последняя серьезная попытка оживить язычество была сделана философией. Это была неоплатоническая философия, главным представителем которой в III в. был Плотин. Родство неоплатонизма с гностицизмом должно быть отмечено, хотя, впрочем, оно часто преувеличивалось. Эти направления сходны в том, что оба они старались достигнуть истины путем чистого мышления и религию основать на философии; они сходились также и во многих частностях как в доктрине, так и на практике. Но относительно некоторых главных пунктов учения они шли по совершенно различным путям. В особенности они различались тем, что гностицизм принял в себя гораздо более восточных элементов. Хотя последнее часто утверждалось и относительно неоплатонизма, но по крайней мере этого нельзя сказать о Плотине. Та философская традиция, к которой он примыкал, исходила от Платона и Аристотеля, и к ней он присоединил стоические мнения. Плотин был одним из самых замечательных мыслителей и оказал продолжительное влияние на духовное развитие человечества; он учил в Риме с 244-го и умер в 270 г. Его ученик Порфирий описал его жизнь и в шести эннеадах издал его сочинения.

Проблема, над разрешением которой работал неоплатонизм, состояла в объяснении множественности из единства и в утверждении принципа трансцендентальности Бога, но так, что возникновение и дальнейший ход мировой жизни являлись проникнутыми божественным началом. Но описание действительно величественного здания, возведенного для этой цели Плотином из стоических и платонических понятий, относится к истории философии. Здесь же отметим только те религиозные направления, развитию которых способствовало это построение. Строго проведенный дуализм между Богом и миром должен был повести в религии к мистическому, а в нравственности к аскетическому направлению. Бог превыше мира; он недоступен познанию, он не имеет свойств, он даже превыше бытия; таково было в первый раз ясно выраженное основание мистики. Человек достигает высочайшего лишь в состоянии экстаза, которое, по-видимому, было известно и самому Плотину; нравственность стремится убить чувственность посредством аскетических упражнений и очищений и отрешиться от человеческого, чтобы получить участие в божественном. По необходимости эта философия должна была между Богом и миром вставить известное число посредствующих существ, в которых народные верования могли узнать прежних богов и демонов. Таким образом, хотя неоплатонизм и основывал свое учение на чистой мысли, но он не терял из виду и религиозных интересов. Легко понять, что это направление соответствовало потребностям того времени. Мистический мрак, в который было облечено божество, близость божественных сил и посредствующих существ, религиозные упражнения, очищения, возбуждения, которые считались в этой сфере за благочестие, – все это соответствовало духу III и IV вв. Неоплатоники старались сохранить неизменным народное содержание религии, внеся в него теплоту и глубину новых идей, но не действуя на нее разлагающим образом. Политеизм был спекулятивно обоснован, мифы объяснены посредством философии, обряды сохранены, а религиозные упражнения очень рекомендовались. Это направление по преимуществу заключило тесный союз с магией и прорицанием, так как оно признавало возможность и действительность тайных сил в природе и человеческой душе и объясняло мантику взаимной связью всех вещей и симпатическими воздействиями.

Ученик Плотина, Порфирий, и ученик этого последнего, Ямвлих, еще более, чем их учитель, обратились к религиозной практике. От Порфирия остались четыре книги De abstinentia ("Воздержание от животной пищи"), в которых он дает этическое основание своему вегетарианскому образу жизни, иллюстрируя его обширным, очень ценным для нас материалом, собранным из разных писателей. Кроме того, он написал пятнадцать книг против христиан, в которых он говорит о личности Христа с большим уважением, чем Цельз в "Полемике", но нам известны только некоторые отдельные положения из Порфирия, случайно упоминаемые, потому что самая книга потеряна. С Ямвлихом и его сирийской школой неоплатонизм совершенно перешел на сторону народного суеверия в ущерб своему философскому достоинству. Впрочем, приписываемая Ямвлиху книга о египетских мистериях, по-видимому, неподлинная. Однако до V в. высшее светское образование, безусловно, направлялось неоплатонизмом. Неоплатоники имели свое главное место в Афинской высшей школе; там мы встречаем вместе учителей и учеников, таких, как Либаний и Юлиан, будущий император, и многих, обратившихся в христианство и считающихся в числе отцов церкви. В этой школе в V в. учил Прокл, которого вследствие его энциклопедического знания философских традиций справедливо называли схолиастом греческих философов. Неоплатонизм также процветал в других главных городах: так, в Александрии, в начале V в., его последней великой представительницей была Гипатия, которая умерла, растерзанная монахами, как жертва, принесенная христианской грубости языческой образованностью.

Умирающий галл. Мраморная статуя III в. до н.э.

Мы видели, какими средствами язычество пыталось удержаться в борьбе против возрастающего христианства и как оно враждебно действовало против него; теперь мы должны указать главные черты, в которых проявилась в этом периоде христианизация мира. Древний мир отличался религиозной терпимостью, и Римская империя склонна была давать место всем культам. Если же по отношению к христианству она отступала от этого правила, то это происходило вследствие того, что, с одной стороны, во время общественных бедствий в Риме чернь и войско требовали искупления посредством преследования врагов богов, а с другой – что сами христиане часто старались уклониться от исполнения своих гражданских обязанностей; тем не менее правительство постоянно возвращалось к прежней терпимости. Во второй половине III в. явилось еще то основание, что христианство стало все больше признаваться силою в государстве. Первый признавший это официально тотчас после гонений Валериана был Галлиен. В 260 г. он признал за христианами право собраний и обеспечил им право землевладения. Конечно, это было не более того, чем церковь фактически пользовалась и раньше, но все-таки официальное признание права на защиту закона после предшествовавших гонений имело большое значение. Правда, последующие императоры, а именно Галерий и Диоклетиан, снова отняли у церкви эту защиту, но тем не менее был проложен тот путь, по которому впоследствии пошел еще далее Константин. В сущности Миланский эдикт (312 г.) не предоставил христианам ничего больше, кроме того, что они уже имели при Галлиене: поставил их под покровительство закона. Константин отменил прежние эдикты, грозившие наказаниями христианам, и старался обеспечить равные права в государстве как христианству, так и язычеству. Отношение его к религиозным делам всецело определялось политической точкой зрения: он сознавал силу христианства и счел благоразумным заключить союз с иерархически организованной церковью. При этом он был очень далек от мысли поставить христианство на степень исключительной государственной религии или в какой-нибудь мере поступиться в религиозных делах своими собственными верховными правами в пользу христианской иерархии. Он не только не восставал против язычества, но формально признавал его. Так, он сохранил за собой титул pontifex maximus и продолжал возводить в divi своих предшественников; при объявлении Константинополя столицей им были совершены языческие церемонии; он требовал от христианских епископов, чтобы они не оскорбляли язычников в их верованиях, и даже в последние годы своего правления подтвердил привилегии языческих коллегий. Только против тайных культов, угрожавших нравственности, он принимал репрессивные меры, да в некоторых местах он отобрал у храмов их богатые сокровища. Но уничтожение язычества вовсе не входило в его намерения; скорее он желал установить такое положение вещей, чтобы государство сохраняло нейтралитет относительно разных вероисповеданий. Вначале он только в этом смысле и вступался за права христианской церкви. В течение некоторого времени он как будто желал сгладить религиозные различия, подведя их под некоторый вид бесцветного деизма. Но затем в продолжение всего своего правления он все более и более сближался с христианством. Церковные споры, сначала донатизм, а потом арианизм, очень озабочивали его, и по его распоряжению был созван первый собор в Никее. Но он всегда сознавал свою верховную власть. "Если бы епископы вздумали обращаться с этим государем так, как впоследствии Амвросий с Феодосией Великим, то он снял бы с них головы" (Г. Шиллер). Несомненно, однако, что христиане получали первенствующее положение при его дворе, особенно в последние годы его правления, и что он сам находился под их влиянием; он воспитывал своих детей в христианской вере, а в последний год своей жизни и сам крестился. Таким образом, хотя Константин не уничтожил язычество и не сделал христианство государственной религией, но он отнял у первого его исключительные права, а со второго снял связывавшие его цепи. Своим нейтральным отношением он предоставил ход дела его естественному развитию, в результате которого нельзя уже было сомневаться.