Текст книги "Иллюстрированная история религий"

Автор книги: Шантепи де ла Сосей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 63 страниц)

Римский саркофаг с изображением битвы римлян против германцев и кельтов

Основание города на Палатине приписывалось Ромулу. Сага говорит, что девственная дочь албанского царя (весталка) Рея Сильвия, вследствие насилия, совершенного над ней богом Марсом, родила двоих близнецов: Ромула и Рема, которых у подножия Палатина под руминальской смоковницей вскормила волчица, а позже их воспитала пастушеская чета, Фавстул и Акка Ларенция. Вместе с пастухами, с которыми они выросли, близнецы на Палатинской горе заложили город, будущее господство которого было предсказано Ромулу благоприятными ауспициями. Наконец, Ромул убил своего брата, который перепрыгнул через низкую еще стену города, что было предупреждающим примером для всякого, кто впоследствии осмелился бы святотатственно нарушить границы города. В этом предании историческое значение имеет то, что древний город был основан на Палатине латинянами. Правда, близнецы были в связи с албанскими царями, но основание Рима первоначально не приписывалось ни албанским колонистам, ни троянским переселенцам. Чрез Албу сага о Ромуле соединилась с сагой об Энее, и мать в ней иногда называется Ilia. В начале этой связи не было, потому что ядро в саге о Ромуле было туземным; напротив, Эней всегда оставался пришельцем. Но значение можно исчерпать, лишь разложив его на отдельные составные части. Для многих из них (божественное и девственное происхождение, пара близнецов, выставление на реку, жизнь у пастухов, братоубийство, значение животного, в данном случае волчицы, при основании города) общее изучение поэтических преданий дает интересные параллели. Легенда о Ромуле имела преимущественно этиологическое значение, т. к. посредством ее и священное значение Луперкала на Палатине, как равно и всей территории города, и происхождение различных обрядов возводились к самому основателю. Ромул был сын Марса и весталки; мать лар воспитала его (многие считали Ромула и Рема за lares praestites, ларов-покровителей старого города); он основал город не без ауспиций. Как при Луперкалиях, так и при Палилиях праздновались его память и основание города. Легенда о Ромуле отражает не только эти древние обычаи, но, как удачно высказал фон Ранке, все римское предание о времени царей представляет смешение древних воспоминаний с политическими взглядами; именно по ней Ромул является основателем гражданской власти, а Нума – понтификата. В Нуме сабинский элемент присоединился к латинскому; первый был, впрочем, представлен еще Титом Тацием, который, как предполагалось, поселился рядом с Ромулом и правил вместе с ним. Этот сабинский элемент постольку повлиял на сагу о Ромуле, поскольку последний после своей смерти был отождествлен с богом Квирином и, как таковой, сделался предметом поклонения. Сага об исчезновении Ромула во время грозы или даже о восшествии его на небо к своему отцу Марсу – не первоначального происхождения; такого рода прославляющие сказания указывают на греческий образец.

Однако над туземной традицией об основании Рима Ромулом взяла верх иноземная сага об Энее и еще в раннее время слилась с нею. Этот союз делался все теснее, на что у римских и современных им греческих писателей есть много отдельных указаний. Гомер знает только о господстве энеадов над Троей, между тем как многие местные традиции как на берегах, так и на островах Средиземного моря рассказывают о пребывании самого Энея. Эти, так сказать, путевые легенды приводили также троянского героя в Италию, но первоначально они не были связаны между собой, а поводом к их возникновению служило большей частью сходство имен и соотношения культов. Первого рода соединительные пункты даны были, например, фракийским Эносом и островом Энария; что касается до обстоятельств второго рода, то сага об Энее распространилась вместе с культом Афродиты. За основателя Рима уже Гелланник считал Энея, хотя, впрочем, не соединял его истории с италийскими преданиями. Но такое соединение мы находим уже у древних известных нам латинских писателей – Энния и Невия, которые Ромула делают внуком Энея. Этим путем шли все дальше: комбинировали обе саги о Лавинии и Альба-Лонге, возводили этиологически всякого рода обычаи культа к самому началу этой первобытной истории, в которой главным героем был Эней; Троя, Лавинии, Альба, Рим – таков был главный результат этой генеалогии. У Кауера (Cauer) можно найти указание на то, что именно в эти сказания внесено было отдельными писателями: Фабием Пиктором, Кассием Гемина, Катоном, Варроном и греками: Каллиасом, Тимеем, Ликофроном (в его "Александре"), Кастором, от которого Ливии заимствовал список албанских царей. Этот процесс закончился у Дионисия и Виргилия.

Ворота Тита в Риме

Если за этим комплексом легенд мы признаем этиологическое значение, то при объяснении его будем стоять на исторической почве; но это очень неверная почва крайне недостаточно известной нам истории. Конечно, говорить определенно о троянском происхождении Рима не позволяет недостаток источников, но отрицать такой связи нельзя ввиду преданий, упоминающих в различных местах Италии о таких героях, как Эней, Антенор и принадлежащий к троянскому циклу Диомед. Большую важность имеет вопрос о связи между Энеем и Лациумом. К. О. Мюллер указывал источник ее в Сивиллиных книгах. Позднее мы скажем о великом влиянии, которое азиатско-греко-италийская сивилла (Erythrae, Gergis, Cumae) имела на развитие римской религии, и будем иметь ее в виду при объяснении саги об Энее. Против этого, однако, можно возразить, что не ясно, почему Эней не имеет прямой связи с Римом, а только с Лавинием (Lavinium), и что если бы этот взгляд был верен, то Эней должен бы находиться в соотношении с культом Аполлона, чего, однако, нет; но, несмотря на это, нельзя отвергать, что и Сивилла тоже способствовала развитию и распространению саги об Энее. Еще более важно, по-видимому, то, на что указывает Преллер относительно культа Афродиты, который также процветал в Сицилии (Егух), Италии и повсюду вместе с собою приводил и образ Энея. В Лавинии такой соединительный пункт представлял святилище Афродиты (Frutis, Venus).

Но всего правильнее воззрение Вёрнера, что при посредстве морской торговли, которая еще в раннее время объединяла Лациум с греческими колониями, Этрурией и Карфагеном, легенда об Энее была принесена с разных сторон и в различных видоизменениях.

Служители салиев

Легенда прежде всего переносила основание Лавиния на Энея. Принесенный к берегам Лациума со своими троянцами, Эней (или собственно его сын Асканий) признал эту страну за назначенную ему во исполнение древнего предсказания, и спутники его совершили там жертвенную). Супоросая свинья, которую тоже должны были принести в жертву, убежала и показала место, где следовало основать новый город, причем принесла тридцать поросят – символ тридцати союзных латинских городов. К этим двум чудесам (prodigii) присоединилось, при построении Лавиния, еще третье: огонь в лесу, поддерживаемый орлом и волком, который старалась погасить горихвостка, не погас: это означало, что очаг нового поселения, находившегося под защитой Юпитера и Марса, не мог быть уничтожен враждебными рутулами.

Борьба и союз пришельцев троян с туземным царем Латином, на дочери которого Лавинии женился Эней, рассказываются опять различно. К союзным троянцам и туземцам становятся во враждебные отношения Турн и тиран из Церэ, Мезенций; без сомнения, в этих личностях сохраняется воспоминание о борьбе с этрусками. Чем более развивалась сага, тем более переход от Лавиния к Альбе и от Альбы к Риму казался соответствующим исторической достоверности. Здесь мы преимущественно укажем на значение этой легенды для sacra. Лавинии был в Лациуме, городе Ларов и Пенатов, где в храме Весты римские магистраты ежегодно приносили жертву. К этому культу присоединен был и Эней. Предполагалось, что он принес из своего отечества Пенатов, которые были тождественны с великими богами, Кабирами Самофракии.

Известно, что это перенесение составляет главный момент в изображении Виргилия; его образ и в другом отношении имел религиозное значение, так как он сам обоготворялся и почитался как pater indiges. Этот процесс, которым чужеземный герой получил характер туземного бога, объяснялся очень различно. Фюстель де Куланж в таком божеском почитании основателя и родоначальника, или лара, видит местный, исконный элемент. Гильд считает его лишь за продукт позднейших взглядов и утверждает, что это героизирование в Италии – греческого происхождения.

Своим великим значением сага об Энее преимущественно обязана различным политическим обстоятельствам. Война с Пирром являлась фактом мщения греков потомкам троянцев. К представлению о Пунической войне присоединился важный эпизод любви Энея к Дидоне и Анне. Когда римляне, в качестве великой державы, вступили в соприкосновение с эллиническими государствами, то они любили с некоторою аффектацией выставлять свое троянское происхождение и даже при дипломатических переговорах требовали привилегий для своих троянских родственников в Малой Азии. К концу республики народ был равнодушен к такому происхождению, которое шло на пользу только некоторым патрицианскиам родам – их называет Варрон в своем сочинении о троянских фамилиях. Между этими родами род lulia достиг великого значения, и, при посредстве империи Цезарей и Августов, легенда об Энее получила свою окончательную форму. Этому обстоятельству мы обязаны тем, что имеем Энеиду – эпос, носящий на себе, несмотря на все свои красоты, следы принуждения, которые должен был сделать над собой автор, чтобы соединить столь многие туземные и чужеземные элементы в одно художественное целое.

Периоды Римской религиозной истории

Римская религия была государственным культом, который сопутствовал всем обстоятельствам земной жизни, но не создал никаких особых форм – ни в жизни, ни в мировоззрении, ни в искусстве. Из мрака полуисторического времени культ этот в существенных чертах выступает уже готовым, и более чем в продолжение тысячелетия одни и те же жреческие коллегии заведывали одними и теми же sacra, и это продолжалось до того времени, пока к концу IV столетия христианской эры эдикт Феодосия не положил конец этим языческим учреждениям. Таким образом, о развитии римской религии не может быть собственно и речи, – она сама не изменялась, а только извне привходили в нее чуждые элементы. Иноземные культы присоединялись к туземным и либо поглощались и воспринимались национальной жизнью, либо их терпели и им покровительствовали в качестве чуждых. То, чего не давала римлянину собственная его религия, на что она не обращала внимания – то он заимствовал у покоренных народов; так, нормы для мышления и жизни получил он от греков, религиозное одушевление и веру нашел в культе восточных богов. Все это лишь с трудом уживалось вместе с остававшейся неприкосновенной, несмотря на такие заимствования, и прочно сохранявшейся государственной религией. Таким образом, развитие римской религии подразделяется соразмерно с величиной и значением этих чуждых влияний. С этой точки зрения мы различаем четыре периода: 1-й – до Тарквиниев, 2-й – до пунических войн, 3-й – до конца республики, 4-й – время императоров. Последний период требует отдельного, подробного изложения; здесь мы соединим и изложим главные моменты трех первых периодов.

Начало государственного культа совпадает с самым основанием государства; римляне считают Нуму основателем культа, хотя многое из его обычаев относилось еще ко временам Ромула. Мифологические и этнографические исследования нашего времени особенно много занимались элементами, из которых сложились исторические институты. Так, Рошер пытался многие римские божества объяснить путем сравнительной мифологии, и Маннгардт хотел некоторые обычаи культа выяснить подобными же обычаями, встречающимися у греков и североевропейских (германских) народов.

Жертва ларам

Ранее господствовало мнение, что и римская религия происходит от пеласгов, у новых же исследователей самое имя их почти не упоминается, а круг исследования расширился введением в него германской древности и общих этнографических параллелей. Впрочем, добытые этим путем воззрения, без сомнения, далеко не все одинакового достоинства: так, истолкование имен божеств и скудных мифов при помощи сравнительной мифологии дает лишь очень неверные результаты; зато исследования Маннгардта привели к открытию поразительного сходства между народными обычаями германцев и многими обычаями, вошедшими в организованный культ римлян и греков. Так, нам известно теперь, что обряды праздника Луперкалий, которые с таким трудом в 496 г. отменил папа Геласий, коренились не только в италийской старине (в легендах место их действия приводилось в связь с Ромулом), но имели связь с различными весенними обрядами, бывшими у германцев, так что старинный автор, Себастиан Франк, сам того не замечая, открыл очень важное этнографическое соотношение, когда высказал, что ночные празднования во время Масляницы довольно сходны с языческими луперкалиями. То же относится к Палилиям, к октябрьской жертве коня и многим другим обрядам. Элементы римского культа были очень примитивны; об этом можно заключить из того, что его отношение к личным божествам – к главным богам – имело в себе так мало первоначального и существенного: это были полевые и лесные культы, находившиеся в соотношении с временами года, жатвой и скотоводством.

Еще в историческое время существовали священные деревья (дубы, смоковницы) и священные рощи (как роща Арвалов, роща Дианы у озера Неми). Священное значение воды высказывается в саге, которая производила вдохновение Нумы от нимфы источника Эгерии, священное значение огня выражалось в служении Весте. Священные животные, как волк и дятел, сперва были почитаемы сами по себе, но позднее скомбинированы были с богом (два вышеназванные – с Марсом). Насколько за такими священными предметами, как камень фециалов, lapis manalis, который обносили кругом во время засухи, копье Квирина, щит Салиев, Палладий Рима и т.п., скрывались древние фетиши, этого мы не беремся решить. В частности, еще многие вопросы остаются без ответа; но мы уже знаем достаточно, чтобы иметь право заключить о том, что в древней италийской религии повторяются те же самые черты, которые можно встретить везде: старые фетиши, служение деревьям и животным, культ природы и почитание духов, культ душ и предков, – все это тем более ясно можно различить в римской религии, что здесь эти элементы не были скрыты или заслонены учением и мифологией.

Цель культа состояла в умилостивлении богов или духов и вообще отклонении неблагополучия. Особенно у древних италиков выступало на первый план гадание, преимущественно по полету птиц. Между жертвами у них мы встречаем древнеиндогреманские жертвы лошадей, самыми же обыкновенными жертвенными животными были свинья, овца и бык. Следы древних человеческих жертвоприношений можно заметить во многих символах и обрядах позднейшего времени: так, ежегодно бросали в Тибр тридцать соломенных кукол; oscilla, маленькие восковые куклы, подвешиваемые на деревьях, представляли живых людей; ver sacrum, весна священная, был обычай по обету, даваемому в дни бедствий, принести в жертву богам всех первенцев, которые родятся ближайшей весной; молодые животные закалывались, а родившиеся мальчики посвящались Марсу и, став юношами, уходили из страны, чтобы основать новую родину. Однако с этими выводами не соглашается Моммзен, признающий, что человеческие жертвы у римлян ограничивались только умерщвлением преступников и добровольным самопожертвованием невинных.

Из таких элементов сложился римский государственный культ. Учреждение его большей частью приписывают Нуме, что вполне входит в область этиологического мифа. Но из этого не следует, что сабинцы принесли самые существенные его элементы: теперь уже невозможно определить, что в нем принадлежало в частности жителям древнего палатинского города, а что сабинянам, жившим на Квиринале. Варрон дает нам перечень богов, которым Тит Таций поставил в Риме двенадцать алтарей, и к ним присоединяет еще некоторые другие божества; в этот перечень, с одной стороны, вошли, несомненно, имена некоторых латинских богов, а с другой стороны, в нем находятся не все имена сабинских божеств. Важно то, что большая часть богов и обычаев латинских племен были общими с сабинскими. Обе общины находились под защитою своего Марса; в обеих ему служили салии; в обеих жертвоприношения совершались чрез жрецов (flamines, зажигатели). Но многое принадлежало только одному племени: так, Янос и Фавн принадлежали латинянам, Квирин и Санкус – сабинянам. Если создается впечатление, что из преданий царского периода вытекает то, что политическая и военная организация идет от латинян (Ромул, Туллий), а сакральная от сабинян (Нума, Анк), то против этого можно возразить, что та и другая стороны так тесно связаны между собою, что их невозможно разделить. Нума есть только эпоним учреждения римской религии. Но дело здесь идет о действительном учреждении или основании, так как отдельные культы соединились в одно целое и сделались связью для гражданской общины или государства. Эта государственная религия в понтификате и авгурате получила свой центр и свои органы. Совместно с этими главными коллегиями существовали менее влиятельные, но не менее уважаемые братства салиев, арвалов, лупеков, имевшие на своем попечении культы Марса, Dea Dia, Фавна – Луперка с их древним ритуалом. Главные боги этого периода: Янус, Юпитер (Diovis), Марс, Квирин, Веста – уже известны нам. Значение религиозного устройства Нумы состояло в том, что на первом месте стали положительные государственные учреждения вместо народных и что религия превратилась в точное выполнение множества церемоний и обрядов. В противоположность италийской религии, этрусская носила на себе отпечаток мрачных воззрений, выразившихся в жестоких видах культа, темных представлениях подземного мира, символической игре цифр и в боязливой вере в приметы и знамения. Меру этрусского влияния на римскую религию трудно определить, но не следует его оценивать слишком высоко. Из богов Рима ни один не был несомненно этрусского происхождения; вредный Вейовис (Veiovis), противоположность доброго Диовиса (Diovis) – злой бог, культ которого, впрочем, рано отодвинут был на задний план, – несомненно имеет древнеиталийское происхождение. Хотя на этрусскую мантику и был спрос в Риме, но ее представители, гаруспиции, считались всегда чужеземцами и этрусское влияние ограничивалось существенно лишь выработкой отдельных понятий и обычаев, каковы, например, Saeculum, гадание по молнии и по наблюдению внутренностей. Притом нельзя вполне быть уверенным, чтобы и всего этого не было первоначально у древних италиков.

Изображение предка. С гробницы, хранящейся ныне в Риме

Господству Тарквиниев тоже нельзя придавать значение ассимилирования этрусских элементов. Само предание об этрусском происхождении этих царей зиждется на очень нетвердой почве, значение же их сакральных мероприятий заключается гораздо более в восприятии греческих, чем этрусских понятий. Однако первый римский храм, был, вероятно, создан этрусским строителем.

Построением капитолийского храма Тарквиний древний совершил богатое последствиями дело. Варрон придает большое значение известию о том, что у римлян в течение ста семидесяти лет не было ни храма, ни изображений. Упадок религии начался с того, что вместе со служением изображениям страх Божий уступил место заблуждению. Первым великим святилищем на римской почве был храм на Капитолии в честь божественной триады: Юпитера, Юноны и Минервы. Против мнения, признающего в этой группировке этрусское влияние, приводят тот факт, что еще ранее на Квиринале была часовня для этих трех богов, т. н. Capitolium vetus. Но даже если оставить в стороне очень недостоверную историю отношений между латинами, сабинцами и этрусками, то и тогда значение создания Тарквиния будет очень велико. Построение храма на Капитолии дало римлянами свое святилище, в котором нашли себе убежище и другие культы и с которым рано соединилось предсказание о всемирном господстве. Капитолийский Юпитер – Optimus Maximus – сделался главным богом Римского государства, и его культ соединил в себе разные элементы этого государства: так, Juppiter Latiaris был тоже богом Латинского союза, а Диана, изображение которой Сервий Туллий поставил в храме на Авентине, была также защитницею союза с латинами. Построением храма Тарквиний обогатил культ и сделал его сложнее; этому существенно содействовало также введение ludi romani, причем капитолийская триада чествовалась жертвами, пирами, процессиями и играми в цирке. Что политические и сакральные нововведения Тарквиния нарушали многие древние учреждения, на это, кажется, есть указание в легенде, в которой царю энергично протестует сабинский авгур Атт Навий.

Не менее важным учреждением, чем капитолийский культ, было введение Аполлоновой религии при посредстве сивиллиных книг (мы имеем в виду известною сказку о появлении Сивиллы из Кум (Cumae) при младшем Тарквиний и о покупке им оставшихся трех книг, после того как он отказался от покупки целого сборника из девяти книг). Важно то, что вследствие принятия этих сивиллинских писаний греческие божества и обряды вошли в римскую государственную религию. Книги хранились в Капитолийском храме; была учреждена особая коллегия (сперва II, позже X и наконец XV-viri sacris faciundis), чтобы советоваться с ними и согласно их указаниям делать исправления в ритуале. Сочинения эти были написаны по-гречески, и когда, в последнем столетии республики, они были уничтожены пожаром, то сенат распорядился собрать изречения Сивиллы в ее греческо-малоазийской родине, чтобы таким образом, насколько возможно, возместить потерю. В этих книгах находилось не так много откровений относительно будущего, как указаний на те средства, которыми в чрезвычайных, стесненных обстоятельствах можно было отвратить божеский гнев. Эти средства состояли в почитании чуждых, сперва исключительно греческих, а позже восточных богов, но это почитание не было частным делом, а исходило от всего государства. Преимущественно таким образом в Риме введено было почитание Аполлона как бога пророчества – в этом смысле к нему относилась и Сивилла – и как бога исцеления и искупления. Первый храм ему был посвящен в 431 г. по случаю заразы, потом (во 2-ю Пуническую войну) в честь его были учреждены Аполлинарии, а много ранее (еще при Тарквинии) обращались с вопросами к его оракулу в Дельфах. Вместе и рядом с ним проникли в Рим богини его цикла – Артемида и Латона. Еще ранее Аполлона Диоскуры получили себе храм в Риме в благодарность за помощь, оказанную ими римлянам в сражении при Регильском озере (485). Таким же образом почитались в Риме и многие другие, а напоследок и все великие боги Греции. Одним из последних был Эскулап, торжественно призванный из Эпидавра для исцеления моровой язвы (291 г.). Эти боги отчасти не находили себе никаких соответствующих образов между италийскими божествами, как Аполлон и Эскулап, отчасти же они отождествлялись с туземными божествами на основаниях, иногда для нас непонятных, как, например, Артемида с Дианой, Деметра с Церерой, Афродита с Венерой.

Но сивиллинские книги оказали существенное влияние на римскую религию через введение не только греческих богов, но и греческих обрядов. Уже при обыкновенных богослужебных действиях, жертвоприношениях и молитве между греками и римлянами существовало заметное различие: "Когда грек обращает глаза к небу, тогда римлянин покрывает себе голову: молитва первого была созерцанием, молитва второго – размышлением" (Моммзен). Важнейшими же греческими обрядами были лектистернии и суппликации. При лектистерниях, "божиих трапезах", на площади или в определенном храме ставилось для каждых двух богов по одному ложу (pulvinar), на которых они возлежали, и им ставили стол для жертвенного обеда. В первый раз такое lectisternium было устроено в 399 г. по случаю эпидемии и по требованию сивиллиных книг. Тогда на площади были поставлены три ложа: для Аполлона и Латоны, для Геракла и Артемиды и для Гермеса и Посейдона. При суппликациях – общих молебствиях – толпа выходила из храма Аполлона и под музыку, с лавровыми венками и с молитвой, обходила кругом особых ковчегов. Характерно в этом обряде было участие в нем всего населения. Так благодаря сивиллиным книгам чуждая религия вошла в Рим, но только как чужеземный обряд, а не как чужеземное учение или воззрение. Но чужие боги и их обряды включены были в римский государственный культ, и коллегия, наблюдающая за их sacra, была с самого начала государственным учреждением, равным по рангу туземным понтификам и авгурам. Во всяком случае ritus graecus отличался от ritus romanus, но так как греческие боги слились в одно с туземными, то и последним служили по греческому обряду, так что лектистернии и суппликации делались и для капитолийских богов.

Кибела – защитница городов

Очень важным событием этого второго периода было предоставление плебеям права активного участия в государственном культе. Первоначально патриции имели в своем исключительном владении все политические права, а также и jus sacrorum; плебеям же дозволялось только частное почитание римских богов, и попытки последних трех царей предоставить плебеям большее равноправие лишь очень мало достигли цели. Победа плебеев в борьбе за политические права обеспечила им также и пользование jus sacrorum; чрез законы licinia (367 г.) и ogulnia (300 г.) они приобрели доступ в три великие коллегии (децемвиров, понтификов и авгуров). Но со временем это допущение оказало разлагающее действие на римскую религию, что, впрочем, обнаружилось только в следующем периоде. Издревне почитаемые, но мало влиятельные жреческие звания (rex sacrorum, flamines, salii, luperci) остались в руках патрициев, но, вследствие различных ограничений, возлагаемых ими на тех, кто их носил, они становились менее желательными и оставались часто долгое время вакантными. Политические деятели вступали в главные коллегии ради приобретения светского влияния, и когда, впоследствии, закон domitia (404) установил народное избрание вместо прежней кооптации, то круг лиц, занимавших эти жреческие должности, становился все менее замкнутым, а вместе с тем ослабевала и религиозная традиция, представителями которой они были.

С периодом Пунических войн совпадает начало упадка римской религии. Кранер думает, что 2-я Пуническая война была высшим пунктом развития римской религии, потому что тогда положительная религия, бывшая до этого объективной, воодушевилась субъективным убеждением, верою во всемогущество богов, которые спасли государство от величайшего бедствия; но этот высший пункт был вместе с тем и поворотным, потому что введение субъективного элемента в религию вызвало рефлексию, которая должна была проявить разлагающее влияние. Однако такое соображение справедливо только отчасти. Подъем национального чувства в это время не принес с собой возвращения к странным туземным божествам, и Ливий определенно говорит, что отеческими обычаями пренебрегали ради иностранных.

Уже в это время началось опущение ауспиций. Фламиний отправился на войну, не спрашивая в Риме о знамениях, которые должны были узаконить его выбор, и сам Фабий Кунктатор говорил, что то, что служит для блага государства, то должно предприниматься при хороших ауспициях, а что вредно для него, то при дурных.

Жертвоприношение Изиде в Риме. (По Вейсеру)

Так развились формальная казуистика и даже открытое неуважение к знамениям: главнокомандующий закрывал свои носилки, чтобы не увидать неблагоприятных ауспиций; другой бросил в море кур, которые не хотели есть. Зато тяжелые обстоятельства этого времени подавали повод к основанию многих новых храмов и культов: после поражения при Тразименском озере Венере Эрицинской был посвящен храм; на месте, от которого Аннибал повернул прочь от Рима, воздвигнут был храм богу Rediculus, или Tutanus. Важнейшим культом этого времени был культ Великой Идской Матери, перенесенной в Рим из Пессина (204 г.) по указанию си-виллиных книг и при посредстве царя Аттала, союзника римлян. Это был камень, внесение которого в Рим сопровождалось великими торжествами и чудесами. Культ Великой азиатской Матери, к которому вскоре присоединилось учреждение Мегалезий, отличался впоследствии своим, чуждым Риму, оргиастическим характером; его жрецы были не римляне, а оскопленные галлы (galli). Но, с другой стороны, несмотря на это, или даже именно благодаря такому своему характеру, культ этот нашел в римском мире сочувствие и оставался распространенным в нем еще долго во времена императоров. Но с принятием Пессинунтской богини не открылись двери для всех восточных культов. Божество из Команы в Каппадокии, кажется, было введено во время войн с Митридатом, лишь при условии, чтобы оно, по крайней мере по имени, отождествилось с древне-италийской Беллоной. Правда, жрецы этого культа, известные под названием fanatici de aede Bellonae Pulvinensis, наполняли весь город и храмы шумными проявлениями своего экстаза и своими кровавыми обрядами. Но другие культы не могли получить так легко доступа: так, например, служение Изиде несколько раз было запрещено сенатом, как turpis superstitio (постыдное суеверие) и как повод к политическим интригам. Только уже в императорское время можно будет говорить о неограниченном влиянии в Риме восточных культов.

Жертвоприношение весталок

Подобно восточным и другие тайные культы стремились утвердиться в Риме: так, в 186 г. появились праздники Вакха, при которых совершались самые тяжкие преступления: за отравление, непотребства и обманы более десяти тысяч человек подверглись наказанию; но только после неоднократного вмешательства правительственной власти эти вакханалии были уничтожены. Признаком упадка, только в другом роде, было также нахождение мнимой гробницы и писаний Нумы (181 г.), которые будто бы содержали в себе уставы этого царя, но в действительности, вероятно, имели тенденцию, могущую разрушительно действовать на положительную религию; потому что сенат просто велел их сжечь, так что содержание их осталось никому неизвестным.

Но не одни только экстатические и оргиастические культы и тайная пропаганда подкапывали древние нравы; главным врагом их в этом периоде была все более и более распространявшаяся роскошь. Еще в 269 г. введение серебряных денег составляло столь новое событие, что древнему медному богу Эскулану (Aesculanus) придан был сын Аргентин. В периоде же, следовавшем за Пуническими войнами, в Риме стали скопляться сокровища и предметы роскоши и наслаждения, привезенные с Востока, и вызвали появление многочисленных спекулянтов и расточителей. Культ также подвергся этому влиянию и стал дороже. Кроме того, что жрецы восточных культов собирали приношения (stipem cogere), также и сборы на туземные sacra становились все тягостнее, и все более распространялся обычай делать значительные дарения и обеты. Пиры для богов требовали настолько более забот, чем прежде, что была учреждена особая коллегия из трех (позднее из семи) viri epulones, на которую было возложено попечение об этом деле (196 г.), и что роскошные пиры жрецов вошли в поговорку. Столь простые ранее игры увеличились в числе и в продолжительности: к ludi romani присоединились ludi Apollinares, Megalenses, plebei, Floralia и Cerealia; как публичные, так и частные игры (например, похоронные) допускали все более и более чувственное возбуждение; в это время они уже более не ограничивались старинными призовыми бегами и греческими художественными и гимнастическими упражнениями; появились гладиаторы; в 264 г. они сражались на форуме, а в 186 г. были привезены для травли из Африки львы и пантеры.