Текст книги "Пилигрим (СИ)"

Автор книги: Серж Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Будда не единственный возвысившийся, ибо многое число просветленных, что также отличает его от пророка из других учений, которых посетил или на которых снизошел, или иначе отметил, высший дух. В краях тех почитается, что некоего изначально просветленного Будды вообще не существует, ибо то, что есть Будда и есть состояние совершенного очищения от случайных загрязнений и скверн, наподобие страстного желания, омрачающего природу сознания, доступного каждомуу, а потому они явят себя как тысяча высших Будд, каждый из которых будет нести свое новое Учение.

И я узнал о том, что один из них, наособицу почитаемый Учитель Шакьямуни родился в царской семье в Хинде и первый период жизни провел как царевич, что мне поневоле пришлось соотнести и с моим личным опытом в мирской жизни, ведь и мне было доступно все то, что надлежит отпрыску знатного рода – от возможности развлечения слоновой охотою и гибкими танцовщицами до обязанностей военачальника отряда, искореняющего мятежников на северо-востоке Девапаластана, в предгорьях, над которыми властвует, как десница бога, заснеженная сияющая вершина Денали. Когда же Учитель осознал, что все радости круговорота бытия имеют природу страдания по причине соотнесения с человеческой, несовершенной формой воплощения, отказался он от жизни во дворце и стал следовать аскезе, пока в Бодх-Гае ему не открылся путь достижения своего просветления. И постигнув его, Шакьямуни поочередно совершил три знаменитых поворота колеса Учения – в Варанаси Будда учил о Четырех благородных истинах в расчете на слушающих-шраваков; в Гридхракуте он учил об отсутствии самосущего бытия всех явлений, в расчете на наделенных великим умом и познаниями исповедующих махаяну. В последний же период, в Вайшали, он повернул в третий раз колесо Учения, научая о разграничении явлений, существующих истинно и не истинно, проповедуя приверженцам махаяны, которым великая мудрость недоступна была, благодаря чему число живых существ, имеющих возможность достичь просветления, многократно увеличилось. Венцом же деяний Шакьямуни стала снизошедшая на него Нирвана, в которую он впал еще при жизни его. Он пришел в этот мир ради существ, блуждающих в круговороте бытия и ради поворота колеса Учения, и осуществил намерения свои во благо живущих.

Надобно признаться теперь тебе, о благородный господин мой, что в те времена я не был вполне подготовлен даже к практикам малой колесницы, не говоря уже о большой, да и в малой – хинаяне – я мог соотнести себя не более, чем со слушающим-шраваком, но не с пратьекабуддой – пробужденным, по каковой причине и не представлял себе в реальности достичь просветления, ведь самого запаса времени для этого у меня явно недоставало. Однако же я со всем возможным усердием внимал раскрываемому предо мною усилиями гуру моего своду этических правил жизненного содержания, но, будучи личностью скептического настроя по природе своей, осознавал наличие в себе твердого намерения выйти из круговорота бытия, но недостаточность душевного и физического запаса, потребного для того, чтобы на основе этого взрастить в сердцевине своей единство безмятежности – саматхи и устремленного к пустоте особого постижения випашьяны, что должно было избавить меня скверн и от их семян, чтобы скверны не могли произрасти вновь и достичь. Но я понимал, что этот путь закрыт для меня, ибо нет во мне надлежащих качеств просветленного – я понимал учение умом, но закрывал от него сердце и средоточие свое.

Будучи просвеьленным хотя бы в том, что не переоценивал себя ни в малом, ни в великом, я и помыслить не смел о переходе к практикам большой колесницы – махаяны, единственно способной открыть путь к достижению состояния Будды, неотстраненной нирваны, высшего освобождения, потому что мне потребовалось бы практиковать те же пути, что и в хинаяне, но на более высоком уровне и ведомый иными движущими мотивами, дополненными шестью способами совершенствований и четырьмя способами обращения учеников, поелику мне не дано было – видимо в результате внутреннего несовершенства и отягощенности кармы греховностью предрождений – даже и некая небольшая часть колесницы малой. Оттого, по некоторому размышлению, искал я свой путь в тантраяне, полагая по недомыслию и наивности, что явленные мне практики дисциплинирования ума самодостаточны и способны предоставить мне просветление, и вкусил от тантра крии, и от тантра чарьи, и от йоги, и от ануттара-йоги, и все они весьма благотворны были для меня, и настало время, когда я мог с успехом медитировать на благотворном объекте, не допуская зарождения дурных мыслей и сосредоточиваясь на важных точках своего тела без необходимости отвлекаться на окружающее меня, однако же и на этом пути наступил для меня момент откровения в том, что хотя удавалось мне обрести плод силой веры, все-таки пути эти обязаны обретаться прежде всего силой размышления, в чем я ощущал недостаток в силу терзавшего меня скептического сомнения, а когда мне говорили – верь гуру своему, или верь в мантру Будды того или Будды этого, я пытался, насколько мне позволяла искренность и убеждение в необходимости сего, но наступал час, и я признавался себе – и на этом пути я нашел камни преткновения в виде неразрешимого противоречия, которое не способен преодолеть просто приказав себе не размышлять о предмете сем. И моя убежденность в восхождении на универсальный путь самосовершенствования ускользала от меня, как утренний туман покидает цветущие персиковые деревья, и там, где я только что видел раскинувшийся предо мною райский сад, населенный гуриями и героями, мигом спустя открывался взору моему вульгарный вид на бахчу да на крепко унавоженные огуречные гряды.

И мне пришлось покинуть место мое под арчевым деревом и покинуть ту местность, и когда я уходил, никто не удерживал меня, и гуру, отверзший глаза мои на действительный образ мой и состояние мое, не сказал мне ни единого слова, потому что, не восприяв учения его, я стал для него как бы мертвым, о котором положено проявлять заботу совсем иным людям, а не учителям. Ко всему, в этом ашраме под деревом обреталось изрядно учеников, внимавших каждому слову учителя, и если они и не продвинулись в постижении истин далее, чем я, а я в том вполне убежден, то ведь и не пытались подвигнуть его на размышления о возможности некоего иного пути, и не указывали ему на то, что универсальное не отразить словом. А потому, настал день, и я встал с насиженного мною места за все время обучения моего, и сказал гуру – Благодарю тебя, а еще поклонился неглубоким поклоном в сторону гуру и в сторону учеников его, и вышел за пределы ашрама, а потом и за пределы селения, и вскоре превратности путешествия затмили мои воспоминания о проведенных там днях и часах.

19

Страна же Хинд весьма протяженна что с севера на юг, что с запада на восток, отчего, в совокупности с неспешностью моего странствия, блуждания по ней отняли очень многое время, достаточное для того, чтобы завести многочисленное семейство, или основать богатое торговое дело, следуя Артхашастрате в видимом и осязаемом, или же для совершения дворцового переворота и отстранения от власти узурпаторов из числа дальних родственников, не имеющих иной способ к власти той приблизиться, но все это, что изложено, то совершали совсем другие люди, я же был вполне доволен выпавшей мне судьбою и свершал неторопливое свое паломничество далее.

Помнится мне, как пересекая воды полноводного Ганга, почитаемого в тех краях священным, и не без основания, поскольку служит он там единственным местом для пропитания, утоления жажды, возделывания полезных в быту растений и просто для жительства, и для сообщения между народами, в великом множестве довелось мне наблюдать человеческих останков, которые народонаселение, проживающее на берегах и в плавучих селениях на связанных между собою лодках, имеет обыкновение погребать в водах реки, не мудрствуя и отпуская их на волю волн, наивно полагая, что пребывание в священной воде приближает их к переходу в лучший иной мир, поскольку самое существование их и в самом деле скудно и весьма примитивно. Оные останки потребляются в качестве пропитания зверьем водным и птицами летающими, а по временам – так и гиенами и прочими хищниками, обезумевшими от бескормицы, поскольку все пространство на значительном отдалении от берегов плотно заселено людьми, занято полями и постройками, и никакой дичи там уже давно не сыщешь, потому что истреблена она многие годы тому. Люди же принуждены для пропитания своего вылавливать в Ганге рыбу, которой там все еще во множестве, и чрез посредство тех рыб как бы питаются телами своих умерших, потому что сами рыбы иного пропитания почти что и не имеют; и даже более того, население и воду для питья потребляет тоже из Ганга, ибо иных источников в достатке не имеется, так что тем самым не только ест, но и жажду утоляет покойниками. Просветление этого народа кажется весьма насущным, однако же при прохождении по землям их я хотя и встречал учителей, ни один из них не осмеливался призвать людей к некоей доле чистоплотности и опрятности, а может, и сами учителя о том не разумели.

Ганг же, если только тебе о том неведомо, есть главная священная река в Хинде, по причине происхождения ее непосредственно из божественного источника, хотя и толкуемого двоякого, отчего заключаю я, что и то, и другое утверждение достаточной достоверностью не наделено. Так, доводилось слышать мне, что Ганга некогда была богинею, равной многим прочим богам, почитаемым в тех местах, но обратилась рекою во благо насельникам тех мест, потому как она и в самом деле главный источник благоденствия, а вернее – поддержания жизни самой – в тех краях. Источником же сей реки одни полагают местоположение в большом пальце ноги Вишну, бога, полагаемого у них за вседержителя; другие же мнят, что Ганг падает из уха Шивы, бога из наимогущих и весьма почитаемого, в озеро Анаватепта, оттуда выходит через рот серебряной коровы-гомукхи, пересекает Хинд на востоке и весь Синд, и впадает в Южный океан. Суеверия жителей тех мест приписывают водам Ганга силу очищения от грехов, под чем имеется множество обоснований, замешанных на вере и традиции, и они не сказать, чтобы отличались от почитания вод рек в других землях и у других народов, хотя бы того же Иордана у иудеев или Нила у египтян, так что ничем особенным сие суеверие не представляется. У подножия Гималайских гор на реке Ганге лежит большой и богатый город, называемый там Гангадвара, что означает «дверь Ганга», и вполне отвечающий местоположением своим данному ему названию. Город этот весьма древен и, по мнению некоторых, ведет летосчисление едва ли не с начала времен и от самого акта творения, что очень впечатляет, однако же имеет под собой весьма слабые доказательства того.

В тех краях довелось мне встретиться с неким учителем, который хотя и был проницателен и многознающ, однако же собственного ашрама не основал, вполне вероятно, не чувствуя в том надобности. Я, к примеру, во все время ученичества своего под его руководством, был единственным из учеников его, и справлял всю работу для него, что, впрочем, меня не отягощало из-за невеликих нужд блаженного. Он же, обязанности учения исполняя, открыл мне две истины, от которых зависят и к которым отсылаются практика и мудрость. Нагарджуна в своем учении Праджня-нама-мула-мадхьямакакарика, что, собственно, и должно означать "Основополагающий текст, называемый «Мудрость», говорится:

Учения, изложенные Буддами,

Основаны всецело на двух истинах:

На истине условной – мирской

И абсолютной истине – высшей.

– Абсолютная истина есть постижение высшей природы объекта познания безошибочно познающим субъектом, а относительная, или условная, истина – это постижение таким субъектом проявлений относительной природы объекта. Лишь пустота и истинные пресечения суть абсолютные истины, всё же остальное – истины условные.

И я воскликнул:

– О, благословенный, правильно ли я понял с твоих слов из слов Нагарджуна, что всякая истина – и в абсолюте истина, и истина мирская – равно недоступны моему пониманию, потому что я далек от просветления и духовного совершенства?! И если это так и мне не откроется истинное, как мне отличить на моем уровне сознания что есть истина и что есть ложь?

И получил в ответ:

– Степень твоего непросветленного невежества такова, что не позволяет не только обладать восприятием истины, но даже верно определить предмет своего вопроса ты не в состоянии. Ибо все явления тем или иным образом зависимы: они либо возникают, изменяются и прекращаются в зависимости от причин, либо зависят от своих составных частей, а есть и многое другое. Что бы ни взять для примера, все существует только в зависимости от других явлений и ни одно не может существовать само по себе, а потому все они пусты, лишены самосущего бытия. Тем не менее все деятели, действия и объекты условно истинны. Кратко говоря, поскольку явления лишены самосущего бытия, они изменяются, становясь то тем, то другим, а поскольку явления существуют условно, то имеется хорошее и плохое, полезное и вредное.

И мне не было чего сказать в ответ, и усомнился я в собственной предрасположенности к постижению истины. Многое время потребовалось мне для того, чтобы прийти к какой-то внутренней гармонии особого порядка, поскольку сознание мое, не будучи просветленным, отказывалось воспринимать как данность истину, которая не относится к предмету, или двойственную истину, которая способна одновременно истинно описывать предмет, и я не умел уразуметь открытые мне учения, произнесенные гуру для моего слуха, и осознал, что вновь вынужден уйти, покинуть его, и искать дальше в себе и для себя.

И я двинулся вглубь страны, удаляясь от Ганга в дремучие и непроходимые леса, впрочем, и в тех местах, что граничили с необжитыми, обреталось многое число людей, коим недоставало ни времени, ни сил исповедовать просветляющее учение, а от того они практиковали отнюдь не аскезу и воздержание, а старались воспринимать доступные им радости жизни в той мере, как они понимали достаточным. И они выстраивали себе жилища, покрывая их от дождей громадными листьями банана, и полагали, что истинно сухо тогда, когда вода не имеет возможности проникать сквозь неплотную кровлю, а не в том случае, если рассматривать сухость с позиций абсолюта и отношения, впрочем, людям, способным осознать истину лишь в таком смысле, не важно, сопровождает ли их бытие некое удобство, или же нет. И еще они насаждали поля, и выращивали на своих полях батат и рис, и собирали хлебные плоды, и рубили арековое дерево ради добывания из его ствола саговой крупы, и держали домашних кур и свиней, хотя и не гнушались сбиранием урожая, предоставляемого им самою природой и сокрытыми в ней силами, включая плоды земли, и плоды воды, и плоды охоты. А еще эти люди брали себе жен и выводили известное количество отпрысков, коих содержали в относительной чистоте и достатке пропитания и стремились удалить от невежества, наставляя в правилах и законах их жизни. И они жили общиною, где правили мудрые или сильные, власть свою применяя более по наитию, нежели по следованию высшему закону, и не всегда справедливо или же в интересах своих подданных, что объяснимо несовершенством тех людей, не стремящихся к просветлению посредством учения и, как я подозревал и в конечном итоге самолично убедился, и не имеющих о всеобщем круговороте перевоплощения ни малейшего понятия и, более того, не стремящихся к освобождению из него.

Однако же и среди этих непросвещенных народов существовали ашрамы и находились практикующие различные стороны учения гуру, при которых иногда были ученики, а иногда они пребывали в полном одиночестве. Один из них, обосновавшийся в дупле гигантского баньяна, как будто раджа в своем дворце, милостиво согласился преподать мне учение о тройственном Прибежище, которое преобразует в практику самое сознание, для чего мне довелось проживать подле него известное время. Тот Учитель говорил мне, что прежде прочего мне надлежит принять Прибежище, как данность, не повергая сомнению составляющие его Три Драгоценности: Будду, Его Учение и Духовное Сообщество и размышлять о действиях и их следствиях, дабы освобождаться от всех несовершенств, являющихся препятствиями и одновременно и непосредственно познать все явления, чтобы стать Буддою, он – учитель Прибежища и подобен врачу. Учение его драгоценно, это арья – высшие пути, которые устраняют омрачения, пробуждая состояние просветленности после устранения того, что должно быть устранено. Учение и есть подлинное Прибежище, и оно подобно лекарству. Как тебе известно, само по себе лекарственное средство не излечивает, ведь даже распознать его в качестве исцеления несведущему человеку неспособно, потому необходимая драгоценность Сообщества – это все те миряне или монахи, которые выработали высший путь в потоке своего сознания, они помогающие обрести Прибежище и подобны сиделкам, дающим лекарство болезному. Опять же, как и во всем, относящемся к возвышению и просветлению, причина сокрыта внутри самого жаждущего преображения. Тому, кто полагается на Три Драгоценности, зная, что должен достичь их, следует самому породить Тройственное Прибежище в потоке своего сознания, для коей цели следует продвигаться путями, включающими Три Практики или Тришикша: высшую нравственность (адхишила), высшее медитативное сосредоточение (адхисамадхи) и высшую мудрость (адхипраджня).

И я просил его наставить меня в том. Гуру же сообщил мне, что адхишила имеет множество форм, но в основе их всех лежит этика воздержания от десяти недобродетелей, из которых три относятся к действиям тела, четыре – к действиям речи, и три – к действиям ума, причем ищущий возвышения обязан исходить из наличия у него всех недобродетелей, к преодолению которых он должен принимать усилия и преодолевать их.

– Скажи мне, приходилось ли тебе лишать жизни живые существа? – вопрошал меня он, и я ответствовал:

– Конечно, о благословенный, ведь царевичу положено ходить на войну и участвовать в охоте, которую совершают во славу положения его. И я возглавлял воинский отряд отца моего, и нападал на врагов его на границах княжества, и разгонял сброд, угрожавший смести его дворец, недовольный наложенным на него бременем, обусловленным тягостями войны. И возглавлял слоновью охоту на крупного зверя, и стоял во главе отряда из тридцати слонов, и меня сопровождали сто сорок загонщиков на земле, и пятьдесят стрелков из охотничьего лука на спине слона, и еще двадцать, вооруженных отточенными до толщины иглы сариссами, чтобы тигр не напал на стрелков, заскочив на слона с дерева или с земли, и тридцать погонщиков, восседавших на шее слона и управлявших ими, и имевшими близ себя молот и долото, чтобы вогнать его в череп слона между ухом его и глазом, если слон утратит разум, опьяненный кровью и ревом труб; и еще десятью цимбалистами, и тремя трубачами, подающими сигналы, и пятью гетерами, возбуждающими кровь в схватке. И если я сам и не отнимал жизнь у человека, хотя это и не так, моими приказами руководствовались другие, проливавшие кровь, а отвечаю за них я.

– Воистину так, эта кровь на тебе. Но знай же, любое убийство искажает карму.

– Но, просветленный, неужели охота на тигра со спины слона наказуема?

– Видишь ли ты причину, оправдывающую тебя, по которой смерть тигра не на совести твоей?

– Безусловно, ибо это было необходимо. Охота на тигра объявлялась не иначе, как при его людоедстве и еще когда он поселялся близ селений и задирал скот моих подданных. Ведомо тебе, что лишь молодой и сильный тигр не опасен для человека, поскольку пропитание свое добывает охотой на буйвола, и на антилопу, и на иного дикого зверя. Раненный же или больной, или старый, или сломавший клыки идет к селению человека, потому что там ему добыча легкая и беззащитная, и нападает на женщин, по воду чередою идущих, и ворует детей, выгоняющих скот на пастбище и к водопою, и на домашнюю скотину, жирную, ленивую и тупую, и раз сладости человечьего мяса отведав, уже не может удержаться и будет убивать, покуда самого его в рогатки не возьмут и не уничтожат. Я же обязан был защищать их, что возможно лишь убив тигра, ведь избежавший ловушек, становится он еще изощреннее и свирепее. Это – вынужденное убийство, негреховно оно есть.

– Которое, тем не менее, легло скверною на душу твою и отдалило от просветления.

– Но ведь в этом смысле и убиение ради собственного пропитания есть скверна?

– Истинно так, равно как и поедание трупа убитого.

– Каков же путь избежания сей скверны?

– Отказ от причинения смерти вообще – от убийства насекомого до убийства человека.

– Значит, докучающие мне москиты отныне неприкосновенны?

– Они неприкосновенны от века, а не от сего дня, ведь все они есть души в круговороте перевоплощения, и всеобщий закон состоит в том, что они имеют возможность для совершенствования. Ты же, убивая их, грубо вмешиваешься в высшую деятельность и препоны создаешь для нее.

– Однако это изменяет присущую мне природу человека!

– Просветление до состояния Будды есть отказ от человеческой сущности в тебе, ибо просветленный не человек, а высшее существо.

– Это требует отказа от привычного мне полностью.

– Возвышение невозможно без того.

И еще наставлял меня благословенный гуру:

– Недобродетельно завладеть имуществом другого без его согласия, невзирая на ценность или на то, было ли действие совершено самолично или через чье-либо посредство.

– Воистину так, но как быть в противоречии с обязанностью мытаря, возложенной на меня отцом, ведь ни один из обязанных уплачивать подать не высказывает согласия добровольно отдать ее!

– Что ж, не прояснилось еще осознание твое и вновь соединяешь ты дела мирские, в коих обязанности твои состояли, с требованиями высшей практики, ведь то, что нравственным почитается среди людей, неприемлемо для Будды. Ты говоришь – мытарь, и для содержания войска взимаешь плату с каждой продажи и с каждой покупки, и с каждого очага, и с каждого тяглового животного, и с каждого бракосочетания и с наследия и с погребения каждого, и все идет в казну отца твоего, и предоставляет народу его защиту от врага и от смуты. И ты говоришь – обязанность твоя в том – защиту предоставить и защитника содержать. Но в состоянии Будды споспешествование людям твоим не в защите и не в обороне, а в придании им учения и понимания правильной и добродетельной жизни, что не требует даже такой малости, как само пропитание твое – ибо под ногами твоими и у рук твоих. Потому и скажу тебе – нестяжание богатства и неприятие чужого имущества для просветленного естественно.

– Стало быть, и все прочие отправления человека просветленному неприемлемы?

– Если ты имеешь в виду разврат, то так оно и есть.

– Как же может недобродетелью почитаться то, что человеческий род поддерживает и укрепляет, и распространение дает, ведь недеяние в том, помимо прочего всего, и число адептов учения сократит!

– Высшему существу перед перевоплощением надлежит пройти путями человеческими и дорогами его, испытать то, что надлежит человеку испытать, достичь человеку положенного, получить клеймо разочарования и убедиться в приоре дойти разочд поддерживает и укрепляет, и распространение дает, ведь недеяние уховного над земным и материальным. Нет противоречия в том, что царевичем пребывая, имел ты положенное царевичу и содеял то, что принято для царевича, и имел многочисленных супруг, а также и гетер, и других девушек для увеселения плоти, ибо так заведено и приемлемо для тебя. И были дети твои усладою глаз твоих и души твоей. И сбирал ты редкие богатства, количество которых изрядно весьма, а ценность велика. И ты стал военачальником и командиром войска, и одно слово твое означало жизнь или смерть, такое грозное было оно. То было твое воплощение человека, и человеческая суть его осуществилась. Потом же ты принял решение войти в новую ступень существования, чему иные законы соответствуют, и говорю тебе – ты уже не человек в том смысле, что раньше был, и женщины, служившие тебе, уже не супруги тебе, ты – учитель их, а не любовник их, и прими сие с пониманием и смирением.

– Существуя человеком в образе царевича, не было недобродетельным для тебя обманывать других словами или действиями, если это вынуждалось интересами правителя или государства твоего, ведь обмануть врага есть благо для долга твоего, тогда как сейчас ложь словами или жестами, или поведением твоим – есть недобродетель, отдаляющая момент возвышения для тебя. И когда ты старался в числе недругов своих и противников правителя твоего вносить распри или раздоры, побуждая тех, кто был в согласии, ссориться, или тех, кто был в ссоре, зайти в ней еще дальше, ты действовал во благо, исполняя долг твой. Оставив же людские пути, злословие обратилось в недопустимую недобродетель, унижающую тебя. И, став начальником войска, пред сражением имел обыкновение оскорблять врагов своих, дух воинов своих поддерживая и пробуждая азарт поражать их, и был в праве и добродетели своея. Ступив же на путь возвышения, грубость запретна тебе, и нападающему предоставь распорядиться собою со смирением. А после сражения или после охоты, со свойственниками, друзьями своими и сопутствовавшими вам женщинам, возлегая с ними, увлекая голову опьянением вином, дозволительно и приятно было вести разговоры о глупостях под влиянием желаний и прочих скверн, и в том требовалось многое искусство употреблять, ибо таково одно из достоинств светской жизни, но в просветлении место пустословию нету, и она недобродетель.

– И многие желания твои в человеческом образе питались и взращивались тремя недобродетелями ума: завидуя, ты приучен был думать – «вот было бы это моим», и желать что-либо, принадлежащее другому, и стремился овладеть этим, имуществом ли, женщиною ли, слоном ли, оружием ли, положением ли. Такие желания низкого свойства подвигали тебя на многие труды и усилия, и руководили поступками твоими, и ты делал многое, и делал сие хорошо весьма. Но на пути просветления одно желание есть у тебя – возвыситься и прервать круг перевоплощения, и зависть в этом желании неуместна есть. В уме своем ты, как начальник войска, принужден был злонамеренность поддерживать и желание причинить вред противникам своим, большой или малый. Но на пути просветления нет противников у тебя, ибо все сокрыто в тебе самом, отчего злонамерение недобродетельно есть. Стараясь же свое влияние при дворе правителя твоего или среди друзей твоих и сотрапезников поддержать, и укрепиться, и возвеличиться, имел ты привычку представлять несуществующим нечто существующее, и отрицал перерождение, говоря – я здесь и сейчас только, и давайте пить вино и веселиться, ибо нет ничего ни до нас, ни после; и говорил – я управляю жизнью своей, и все в руце моея, и как велю, так и повернется, отрицая причинно-следственную связь всего сущего, что было и что будет, и что происходит прямо сейчас, или же не принимая Три Драгоценности, о которых сказано тебе уже.

– И вот, известно тебе о запретном, а противоположность этих десяти недобродетелей – десять добродетелей; следование им называется практикой нравственности – адхишила.

Услышав речение гуру о добродетельной высшей нравственности и о необходимых причинах ее для просветления, я прозрел и удивился, в каком заблуждении ранее пребывание имел, ведь откровение снизошло мне – что пристойно и обычно человеку, воистину неприемлемо идущему по пути просветления, потому что противно природе его. Познай природу свою и намерения свои, и в основе жизни твоей встанут лишь законы, которые свойственны ей. Открылось мне, что малую ступень просветления довелось одолеть мне, и я еще более укрепился в верности избранного мною пути, и вошел в познание медитативного размышления, насущно необходимого для полной концентрации мысленных усилий исключительно на возвышенном и высшего порядка предмете.

Будда Майтрея говорит в трактате Мадхьянтивибханга о различении Срединного Пути и крайностей о подлинной практике безмятежности, из которой возникает освобождение от земного и открывается путь к высшему: «Причина для её возникновения – отбрасывание пяти ошибок и применение восьми противоядий». В течение длительных практик я сумел достичь избежания всех пяти ошибок: и лености, возбуждавшей во мне внутреннее нежелание заниматься медитативным сосредоточением, и преодолел забывчивость, из-за которой удерживание в памяти объекта моей медитации нарушалось время от времени, а вначале – и поминутно, и я подавил в себе преследовавшую меня сонливость и чрезмерную возбуждённость, которые каждая сама по себе и обе совокупно порождали излишнюю рассеянность и означали прерывание сосредоточения. Я научился применению противоядий, потому что без этого мое состояние приводило меня к сонливости и возбужденности, а также постиг потребность избежания чрезмерного применения противоядий и прекращал применять их, когда сонливость и возбужденность уже устранены.

Гуру обучил меня восьми противоядиям, и я вкусил от благотворного воздействия их. Я подавлял леность верою, обучая и принуждая, не постыжусь сего признания, видеть благие качества, которые дает медитативное сосредоточение на предмете, отчего возникает возвышенная благость и возможность единовременного постижения сути вещей и явлений; я возбуждался вдохновением в стремлении обрести благие качества, как неотъемлемую часть существа моего; я применял многие усилия и стал получать удовольствие от медитативного сосредоточения, которое исполняло меня такой силы эманацией, что тела своего чувствование прекращалось и впадало в невесомое парение; а вследствие усилия подвластность ума и тела стала доступна мне. Забывчивость я излечивал противолежащею ей внимательностью, постоянно сохраняя сосредоточенность на объекте моего медитирования и стараясь удерживать его мысленно пред собою поставленным так долго, как это казалось мне достаточным и необходимым. Преодоление сонливости и возбужденности происходило посредством бдительности, когда я приспособился сразу замечать, что сонливость или возбужденность возникают, а не просыпался от застигшего меня некстати сна, нарушив позу лотоса, в коей постоянно пребывал, и стукнувшись главою о циновку в сонной одури. И я применял положенное тогда, когда оно насущно необходимо было, и воздержание от применения устанавливал по минованию надобности и тотчас.

Практики мои при надлежащем исполнении и долговременности их привели меня к последовательному прохождению девяти состояний сосредоточенности, сознание мое установилось и собралось как бы в единый туго сплетенный жгут и направилось на внутренний объект, коим чаще всего выступал образ моего гуру или представление Будды, как его олицетворяет художник, приготовляющий его изображение на алтарь, причем сосредоточенное состояние раз от разу продлевалось дольше, чем в предыдущей попытке, а в случае внезапного отвлечения от сосредоточения я воспитал в себе способность возвращаться к объекту и восстанавливать концентрацию. Я учился собирать сознание для перехода от сосредоточенности на главных аспектах объекта медитации ко всё более и более устойчивому установлению его на второстепенных чертах объекта, то есть изначально я мог внутренним взор узреть лишь абрис фигуры Будды, как он сидит в позе лотоса на бронзовом седалище, и еще различить некоторое сияние вокруг него, тогда как в дальнейшем, вызывая внутри себя, к примеру, образ Белой Тары, я мог пересчитать каждую бусину в поясе, опускающемся на ее пречистое лоно, а также счесть все до единой четки, вырезанные по обычаю из лобной кости черепа человека, что придавало им особую силу для размышления и проникновения в подсознательные и недоступные иному способу восприятия сферы пресуществования, а также определить вес и размер рубинового камня, укрепленного на ее идеальном лике в качестве третьего глаза. Иными словами, я получил способность не только представлять себе сам мысленной образ, но и все небольшие отличия и особенности его, а кроме того, еще и открывать новые грани этого образа, как бы поворачивая и изучая его все глубже и глубже, хотя самого предмета сосредоточения в материальной реальности вовсе не существовало. Я приобрел в себе особую способность сознавать благие качества, которые дает медитативное сосредоточение, и обнаружил в себе умение черпать в них радость, результатом чего объявилась тяга к медитациям уже не по необходимости, а ради извлечения удовольствия. Я ощутил умиротворение и неприязнь к медитативному сосредоточению покинула меня, небольшого усилия стало достаточно для избежания ранее преследовавших меня сонливости и возбуждения, сосредоточенность стала постоянной, так, что уже ничто неблагоприятное не могло ее прервать, а объект во все полноте возникал пред внутренним взором естественно, сам собой и без усилий. Сила слушания дополнялась силой размышления, сила внимательности усиливалась и углублялась силой осознания, сила мысленного усилия углублялась силой знакомства, что в совокупности наделило меня совершенно новым, отсутствующем в обычной человеческой жизни, состоянием углубленного и просветленного сознания, внутреннего успокоения, избавления от страстей и безмятежности.