Текст книги "Пилигрим (СИ)"
Автор книги: Серж Колесников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
Селение же само по себе невеликим представлялось, было в нем лишь семь глинобитных домов с плоскими крышами, как у всех пустынников, имеющих обыкновение возводить долговременные и удобные постройки, а не легкие шатры, поделанными из тонких жердей, опирающихся на подпорки и покрытые пальмовым листом, и иные немногочисленные дома были о двух этажах, а иные имели лишь одно жилое помещение и тондур во дворе, да несколько хумов для разного зерна и фиников. В середине же селения помещался отрада всех истомленных жаждою и истинная драгоценность каждого оазиса – наполненный водою не очень большой, но изрядной глубины хауз, источавший благость прохлады даже в полуденный зной. Его обрамляли, наподобие изящной оправы искусной работы, посадки финиковых пальм, а также айвовые, фиговые, тутовые, померанцевые и лимонные деревья, дававшие и необходимую тень, и пропитание жителям. В тени деревьев виднелись заботливо ухоженные плантации, на которых росли египетского рода огурцы, вызревали арбузы и дыни и некоторые пряные и лекарственные травы, что указывало на особое внимание жителей селения к своим нуждам, ведь не во всяком большом и богатом дворце имеется достоянный внимание и разнообразный огородный участок, не говоря уже и о том, что выращивание изысканной растительности есть дело нелегкое и требующее громадных знаний и недюжинного увлечения, что представляется вещью не менее редкостной, нежели самые редкие и таинственные ремесла и умения, и более странной, нежели о том принято полагать. Глядя на все это изобилие, мне╓ измученному невзгодами и изверившемуся в счастливом завершении исхода моего народа, удивительным даром представлялось само существование этого непостижимого места и зловещим казалось полное отсутствие насельников его, потому что представить оазис в пустыне бесхозяйным моя практическая сметка, воспитанная на недостатке всего и всегда, жизненный, пусть и невеликий, опыт, напрочь отказывались. Настойчиво требовал я от Мудрейшей разъяснения сего, она же, беспрестанно повторяя только – Чудо, чудо! – ответствовала, что в скором времени мне самому откроется загадочная тайна селения. И мне ничего не оставалось, как только следовать за провожатой моей, и внимать ее словам, и открыть чувства свои для восприятия, и скажу тебе, было чему удивиться и чем озадачиться.
Итак, с того места, где вошли мы в селение через малые ворота в стене оазиса, увиделось мне, что он невелик весьма, но ухожен и устроен с весьма необычным для феллахов разумением и изысканной заботливостью, которые обыкновенно более внимания уделяют плантациям и полям, нежели собственным жилищам. Из того, что открылось мне, я мог уразуметь, что селением сим владел небольшой и немногочисленный род, в который входило несколько семей, считая по числу домов – шесть и даже менее того, изобильный имуществом, но не имеющий сильного покровительства или собственного военного отряда федаинов, и занятый большей частью или преимущественно мирным трудом, возделывая землю, выращивая нелегким трудом урожай и содержа некоторое, небольшое, количество домашнего скота, немногие из которых толклись в небольшом краале, наподобие обычного загона, совместного для овец и коз, а вот вьючного скота, а тем более верблюдов, пригодных для быстрого передвижения и военного налета, я в те поры еще не увидал, из чего и заключил о мирном нраве жителей места сего. Судя по благоустройству и виду селения, счел я, что предводительствовал над людьми его мудрый и справедливый, расчетливый и умелый, тароватый, запасливый, предусмотрительный и набожный человек, и под его рукою люди и имущество их укреплялись и процветали. Я же прошел от ворот селения к хаузу его и в очередной раз убедился в благоразумности жителей, которые содержали хауз в чистоте и в порядке, а вода в нем, в чем я самолично постарался немедленно удостовериться, была сладкой и прозрачной. Хауз был как бы сердцевиною всего поселения и средоточием жизни его, поскольку дома находились по одну сторону его, а посадки – по другую, а место для скотины было отведено за растениями, где оно находилось частично под защитой тени их, а также не оскорбляло взгляд и обоняние человеков. Брега хауза оказались выложены плитняком самым затейливым и изощренным образом, и в этом проявилось особое пристрастие его жителей к украшению своего бытия. И мы вдвоем пошли к домам их, и входили в дома, и видели следы сражения в них.
В одном доме, который я назначил домом самого предводителя места сего, там было два этажа и обширный двор, каменной стеной, впрочем, весьма грубой работы, обнесенный, что создавало закрытое помещение для его, по всей видимости, многочисленной семьи, однако же ни единого человека в доме и во дворе не обнаружилось. Тондур уже остыл и лепешки, в нем готовившиеся, без присмотра сгорели и обратились в уголь. При входе в дом было брошено некое одеяние подвид галабеи, на котором отчетливо угадывалась кровь. Далее в доме, на его нижнем этаже, усматривались следы ожесточенного сражения, в котором хозяину нечего было противопоставить силам нападавшим, и он потерпел поражение, достойное в случившихся обстоятельствах. Насильники же, ворвавшиеся в дом, нанесли ему множество ран, из которых обильно кровь истекала, что и было несомненно следами подтверждено, и этот мужественный человек вскоре от них преставился, а ворвавшиеся в дом грабители, переходя из помещения в помещение, последовательно убили – там – женщину, что видно по разрубленному монисту, лежащему в крови, вероятно, жену домохозяина, судя по дорогому виду и значительному весу украшения, а там – молодого юношу, пытавшему оборониться домашней утварью и подручным оружием, которое пригодно для домашних работ и заготовки дров и хвороста, а против дамасской стали нападающего клинка бессильно и бесполезно, и этот юноша в одночасье пал под двумя-тремя рубящими ударами, и кровь его обагрила выпавший из ослабленной руки топорик, употребляющийся для измельчения мяса в начинку для мантов. Нападавшие не пощадили и малых детей, свивальники и детская одежда в углу имели кровавые следы, ни работников, которые нашли гибель свою там, где исполняли положенные труды, кто у тондура, кто у колодца, кто у входа под сень дерев, за которыми заботливо ухаживал, и так все это благородное семейство, взраставшее и собиравшее имущество в течение долгих лет и многими трудами, в небольшое время оказалось под корень изведено и изничтожено навсегда. Во всех в других домах та же картина повторялась, а я обошел их все, что были там, и везде было одинаково, лишь число убиенного народа разнилось – где семья многочисленнее, там и крови, и разрухи несколько увеличивалось, впрочем, незначительно, потому что нападавшие были сильнее и действовали энергично и напористо, и почти не встречали сопротивления, ибо не от кого было получить его.
И удивительное дело, нигде, ни в одном месте, несмотря на многие следы схватки и насилия, не нашли мы ни единого мертвого тела жителей, павших под ударами нападавших, но загадочность сия была нам открыта далее и история явлена в полноте своей и жестокосердии полностью и отчетливо, как если бы мы читали хроники, написанные ясно и открыто на прочном коричневом египетском папирусе или же на лучшем арабском пергаменте, который только в Шахрисябзе выделывают из тонкой телячьей кожи, выбеливая и истончая ее между плоскими камнями усилиями многих рабов и во многом времени, отчего и цена такому товару сверх всякого разумения назначается, и установили мы с достоверностью, что вероломная жестокость была проявлена нашими же соплеменниками, которые оное время тому вышли в набег, нас бросивши на произвол судьбы, и не без тайной надежды никогда более за нами не возвращаться, а проживать свои жизни в свое удовольствие, как они понимали это своими мелкими душами, а именно, похищая имущество других и кровь несчастных проливая, питаться добычею своею неправедной и радоваться горю чужому, как величайшей радости, но только предполагать способен слабый человек над судьбою своею, располагает же господь, который долго терпит, да больно бьет. Испытывая же судьбу и благоволение его, не стоило бы нашим бывшим родичам забывать, что господь в благомудрии своем изощрен, но отнюдь не злонамерен, и свободу воли в человеке с особым намерением сохраняет, давая ему самому выбор предпринять и по своему разумению осуществить, тем самым либо в грехе и зле погрязнув, либо жизнь праведную вести и в меру сил гармонию мира не разрушать. И вот, они выбор свой на собственный манер произвели, необдуманно и высокомерно полагая себя самих превыше остального всего, и расплата последовала вослед неминуемо.
Справедливость же не есть некая категория, присущая лишь изумленному человеческому разуму, и более ничему, а есть некая сила неизвестного свойства, пронизывающая в виде невесомой и неощутимой эманации весь подлунный мир, включая самые тайные и заведомо сокрытые закутки его, что позволяет ей неожиданно проявляться там, где пространство этой силы злостными усилиями человека нарушено или искажено. Свойство же этой эманации в том, что она принуждена от природы заполнять собою весь мир, хотя и не могу утверждать, что сия сила дееспособною остается в небесных сферах, ибо не в силах людских птицами в небо взмывать и там человеческие дела творить, и такое заполнение происходит однородно с полнейшей равномерностью, особенную же нетерпимость и желание восстановления проявляя к местам, где таковая эманация отсутствует. Поелику же лишь человек способен эманацию сию извратить, исказить или полностью выжечь, так что дыры и отверстия в ее едином теле образуются, так и восстановление ее с неизбежностью происходит в местах, где жестокости, насилия и иные несправедливости совершаются, и этот процесс характеризуется всеобщностью и постоянством, однако же порой многого времени требует, ибо неправедного в наши дни много весьма, а суть эманации одинакова и постоянна есть, и по этой причине не следует на превратности судьбы да на долгое восстановление справедливости пенять. Ведь и густой мед, из которого ложку почерпнули и изъяли, не сразу обозначившуюся пустоту заполняет, а лишь известное время спустя, что соответствует всеобщему природному закону.
Справедливость же часто соотносят с возмездием, что во многом верно, хотя и не однозначно, ибо возмездие суть виновному наказание, что может проистекать как от провидения, так и от иного человека, сильного или же изворотливого, и различить возмездие и собственно месть зачастую затруднительно. И не могу сказать наверняка, что же произошло в тот злосчастный день в селении, месть или возмездие, и от кого указующий перст исходил, от природы ли людской или же по божественному промыслу, но случилось то, что случилось, о чем далее рассказ мой.
Мы же вкупе с Мудрейшей продолжали обходить двор за двором и дом за домом, благо это не потребовало сколько-нибудь значительного времени и труда, ведь поселение было совсем невелико, и в каждом месте, нами посещаемом, наблюдали все одну и ту же картину, как под бедным кровом из единственного помещения под легкой крышею, так и в домах побогаче и более основательных, где и два этажа, и запасов изрядно, и, судя по следам, свидетельствующим о злостном убиении, с многочисленными жильцами. И вот, случилось так, что напоследок, завершая инспекторский обход наш, в ходе которого многочисленные разыскания совершались, но ни живого, ни мертвого человека так и не нашлось, пришли мы к дому большому и богатому, во дворе которого хумов стояло до десяти, и амбар был с припасами, и в доме во множестве товаров и имущества находилось, и мастерская гончара с горном во дворе виднелась, и обоняние сказало мне, что где-то на задах дома сего кожи мяли и выделывали их, отчего я стал именовать этот дом домом купца, в этом доме во дворе у открытого амбара застал я всех виновников учиненного побоища и резни мирных жителей, которые и сами стали предметом справедливости восстановления справедливости. И были там все наши вероломные и жестокосердные сродственники, и мужчины все, и женщины, при них бывшие, и всех их сразила десница судьбы, отвратить которую человеку не в силах, а лишь мольбою изменить способно, да обращением к праведности, и вспомнилось мне подходящее месту писание у Иезекииля, и не сдержался я и прочел вслух на память:
– Вот – конец тебе; и пошлю на тебя гнев Мой, и буду судить тебя по путям твоим, и возложу на тебя все мерзости твои. И не пощадит тебя око Мое, и не помилую, и воздам тебе по путям твоим, и мерзости твои с тобою будут, и узнаете, что я – Господь.
– Воистину, – ответствовала Мудрейшая одесную меня.
Ибо увидели мы наших сродственников, сраженных аки небесною дланью, а не человеческою, возлежащих всех там, где застало их, и были они мертвые, и опухшие, и с посиневшими лицами, и с высунутыми языками, и с выкаченными глазами, в мерзости извергнутой пищи и питья, в одеждах, покрытых кровью их несчастных жертв, при оружии, похищавшем жизни воинов и младенцев при матерях безответственно и жестоко, и всех их без признаков жизни. Воистину, что за чудо свершилось здесь, когда разбойники напали на мирных феллахов и предводителей их, и перебили всех до единого, а тела погибших исчезли неведомо куда, а сами победители, горе им и проклятие именам их, пали в одночасье от неведомого мстителя, что торжество справедливости есть, но что в основе удивительного события есть?
И Мудрейшая сказала мне, оборотясь к лицу моему:
– Вот, непостижимо человеку знать истинной меры словам и делам его, ведь эти люди, кровники наши, разделявшие судьбу нашу, помыслили было извлечь выгоду себе из горя чужого, да не ведали, кто правит судьбою нашею и облыжно отрицали верховенство закона божия, где сказано – не убий и не укради. И вот, пала кара на них на всех.
– Мать моя, очисти же мудростью своей глаза мои, скажи мне, что видишь ты, из того, что предо мной скрыто туманом и глазу разума недоступно?
– О, Элиа, ведь и ты зришь сие и знаешь суть вещей, но не откажу в просьбе тебе. Смотри, наши родичи ушли в набег, детей своих бросив и о справедливости позабыв, и, видится мне, несколько времени странствовали по пустыне без дороги и с единой целью – напасть и имущество похитить, а кто станет жертвою, для них безразлично было, лишь бы жертва сильною не оказалась. И в блуждании своем вышли они к тому же месту, куда и ты с караваном и народом своим, в те же края и к этому самому селению, и прямо среди дня, после краткой разведки, и напали на него, и всех жителей его, не щадя никого и с умыслом именно на такое злодейство, все умертвили оружием своим, железным и заостренным, и посмотри, вот, лежит пред тобой одна из сестер твоих по племени, тоже с оружием, и она тоже жестокостью напиталась, и в краткое время не осталось ни малого, ни старого, ни женщины, ни невольника – все убиты были прямо там, где и находились они, а кто бегством пытался скрыться и тем уцелеть, всех тех перебили рядом с оградою. И было их около тридцати человек, а по большей части, кроме трех или по крайности пяти, все они были женщины, дети, да старики, и они убили всех и заставили невольников, что в деревьях работали и воду к ним отводили, угрозами оружия и членовредительством собирать тела убиенных и сносить в край селения за ограду и там в песке немудрящее погребение совершать, без различия и без надлежащего слова и обычая, положенных как попало, мужчин вместе с женщинами, а детей так и вовсе поверх их, и людей свободного звания вместе с невольниками, приобретенными за серебро в вечную зависимость, а потом, как погребли они благородных хозяев и начальников своих, и ближних своих, так потом их самих, всех невольников, двоих или троих, которые скорбную работу эту принуждены были впопыхах делать, убили прямо там, на могиле, кровью свежею ее окропив, и там же воровским способом прикопали тела, дабы извести всех свидетелей гнусности своей.
– Но, мать моя, ведь по твоим словам всех жителей смерти предали, так чья же рука возмездие творила?
– В народе говорилось, да не всеми слушалось: не говори, что сильный, найдется посильнее тебя, не хвастай хитростью, есть и похитрее. Осмотри это место казни, ведь оно в самом богатом доме здесь. И все припасы в изобилии, и все имущество в изобилии. Как лишь сокрыли родичи твои следы изуверства своего, так и пошли праздновать нечестивые дела свои, и остановились здесь, и устроили пир, и накрыли дастархан, и снабдили его всеми благами земли сей – мясом ягненка, и финиками вялеными, и финиками свежими, и маслом, и орехами, и лепешками, выхваченными изо рта готовивших их, и вынесли они козий сыр, и сорвали огурцов во множестве, и лимонов, и базилику, и иссопу, и сушеных гранатовых зерен для мяса, и перцу, и кориандру, и халвы, и рахат-лукуму, и нашли набиз, который хитрым умением из фиников делается и крепче всякого иного рода вина, и принялись насыщаться, и пить набиз как воду и вместо воды, и пожирать плоды чужого труда и не своего имения, и пала кара на них.
– Но ведь не джинн из сосуда очнулся из векового сна и напал на захватчиков!
– Нет, не джинн, а хитрость и мудрость человеческая и мужество защитников слабых от превосходящей силы. Смотри, вон кувшин с набизом, и чашки с набизом подле каждого из пировавших близ мертвых тел, и внемли – употребили они много пьянящего, чтобы забыть зверство свое, после чего и настигла их смерть. Скажу тебе, как думаю, тот человек, хозяин дома этого и имущества всего, узрев захватчиков и не имея силы охранить себя и свойственников своих, всыпал в набиз, прельщающий всякого, кто чужого алчет, сильного яду, может, белладонны, или особого вида грибов, или крепчайшего банджа, а может, иного чего, и они испили, и настала их смерть.
– Отчего ты считаешь, что причина в набизе сокрыта, а ни в чем другом?
– Посмотри, осы слетелись на кувшин, сладостью аромата набиза влекомые, и испили его, ибо бесхитростна божия тварь и зловредства не мнит, и ни одна из них не улетела, а все погибли. Ergo, причина погибели сокрыта в хмельном питье, а не в чем ином, однако же, предусмотрительностью оборонясь, прикажи собрать да уничтожить все без исключения припасы, лежащие в доме сем, ибо излишка бдительности не бывает.
– Воистину, мудрость твоя глубже морской пучины и выше гор Памира, касающихся снежными вершинами самого подбрюшья небес!
А после того прошел я по всему поселению и на каждом шагу видел подтверждение словам Мудрейшей и мудрости ее, и восхитился, и возблагодарил всевышнего за то, что сопроводил меня в странствиях ею. И узрел могильный холм в малом отдалении от оазиса, скорее ближе к нему, нежели далеко, и увидел разбредшихся вокруг немногих верблюдов, на которых захватчики приехали, и некоторых овец, из загона ушедших. Потом же поднялся на стену, поселение окружающую, спасающую оазис от наступления пустыни и от засыпания его блуждающими песками, но от вражеского нашествия не предохранившую, снял с себя плащ и подал сигнал прочим своим людям, и пребывал в ожидании на стене до той поры, пока не увидел караван, предводительствуемый Лебаною, которую сопровождали остальные женщины, и навьюченные полными хурджинами ослы, и наши две собаки.
16
И вот, по прошествии времени малого, но мне вечностью показавшимся, караван людей моих встречен был мною в воротах селения, и повелел я с той поры и до веку именовать их «Шаарей Рахамим», или вратами Милосердия, так они и поныне называются. И я отвел караван к хаузу и повелел облегчить ослов от их ноши, и завести в крааль и задать им корму и воды, а имущество наше все сложить прямо посередине селения, и наших собак привязать к нему и дать им воды, а после всего наказал собраться всем воедино, самых малых не исключая, около поклажи и выслушать меня. Вскоре же небольшие дела и малые обязанности исполнены были в точности и все мои люди собрались подле меня. И я сказал:
– Люди мои, каждый из вас и все вместе, внемлите моим словам. Промысел всевышнего привел нас сюда, в место это, где мы можем получить отдохновение, но, не загадывая наперед, ведь занятие это неблагодарно и не приветствуется, не стану говорить – на долгое время или же на преходящий миг. Многие испытания выпали на долю вашу и пришлось вам претерпеть столь тяжкое бремя, что иные утратили бы всякое достоинство человеческое и облик людской, и преобразились бы в животных, и стали бы в их образе и жить, покуда смерть сама не прекратила бы их падение. Но такова судьба досталась нам, и недостойно осуждать ее, ибо не мы делаем выбор ее, а нисходит он свыше и избирает нас, и подчиниться ему разумно, а не наоборот. Желтые хани сожалея о себе говорили: Не дай нам бог жить в эпоху перемены царств; великая мудрость в сем. Настигли нас перемены, нашими же родичами произведенные, нами не желаемые, но мы прожили их, не уронив величия Джариддин, и отныне наше место здесь, где заповедано: пусть придут ко мне уставшие, бедные, утратившие надежду, жаждущие свободы. И вот, мы пришли сюда.
Голос мой от волнения величайшего пресекся, и я был вынужден остановиться и перевести дух, после чего продолжил:
– Вот, имение, в котором нет хозяина, и мы берем его по праву нашедшего его, и таков закон. И отныне станем жить здесь и заботиться об этом месте, как о родине своей, ведь другого места для нас в этом мире больше нет. Вольно или невольно, и более всего – не по своей воле, нашим вероломным родичам, сорвавшимся в набеги и в разбойную жизнь, пришлось захватить это селение и отдать его нам, хотя и не желали они того ни в малой степени, но судьба такова есть. И пришлось им самим испытать на себе вероломство и хитрость человеческую, и превратности судьбы, меняющей местами лошадей и наездников, и расстались они все с жизнью самой, и тела их обезображенные ожидают погребения, и мы не вправе отказать им в последней малой милости, и воздадим им. Сами же, скорбные дела завершив, приведем место сие в гармонию, насколько возможно это, и сделаем своим его.
После того, я наказал самой старшей из девочек, Хадасе, принять на себя заботу о детях и отвести их в дом, который пострадал менее других от нападения и в котором следов недавнего убиения почти что и не видно было, и там велел ожидать нашего возвращения не любопытствуя излишне, ибо не желал я, чтобы дети наблюдали последний бесславный путь наших нерадивых родственников и лишний раз соприкасались с мерзостью, нас окружающей, и без того, выпало им пережить столько и такого, что мало кому из годами умудренных пришлось. Сам же вывел пару ослов, на вид посвежее остальных, из загона, и просил женщин помочь мне, и сделал из жердей волокуши, на которых мы, преодолевая обиды и отвращения, положили тела наших родственников, а среди них частью были родители оставшихся на мне детей, а еще и мужья оставшихся на мне женщин, и так отвезли их, и пищу, отравившую их, к месту, ими же самими назначенному под кладбище, и там вырыли яму, куда и сложили тела, и я произнес краткую молитву, в которой сказал:
– Сей мазар да упокоит души не создавших себе покоя на этом свете. Ибо ведомо – человеку единственная жизнь на земле дадена, что бы там синдские мудрецы не говорили про второе рождение и многие перерождения, да только подтверждения тому нет, а наше святое писание прямо говорит – одна жизнь, одна смерть, а затем либо геенна огненная, либо горние кущи. А потому распорядиться жизнью своею есть главное дело каждого человека, единственное сокровище ему дано, которое растерять куда легче, нежели сохранить и приумножить, потому что требует труда тяжкого и каждодневного, и результатов его налицо не видно почасту. Здесь же, в яму в песках, покладем мы родичей наших, простых истин жизненных не воспринявших и обеты предков нарушивших: не убий и не укради, и не возжелай ничего от ближнего своего. Вот, здесь муж твой лежит, Лебана, оставивший тебя и детей твоих на произвол стихии, и муж твой, Рехавия, и муж твоего первенца, Рахель, и отцы и матери детей наших, поправшие самое природу свою, и они в горький час сказали вам: вы прах на ногах наших и оковы наши, и преграда счастию и удачи нам, и отринули вас, и кинулись в погоню за жизнью иной, и вот он, конец их надеждам и предел жизни самой перед вами лежит и их незрячие глаза, жадностью обуреваемые, тотчас будут засыпаны песками, могильным покровом. Что искали и что нашли они – ни к чему вопрошать, ибо явственно сие. Если возможно такое, пусть этот мазар упокоит их мятущиеся души, и пусть вечность, пред ними открывшаяся, станет достаточным временем для искупления вины их.
И я первым бросил в отверстую могилу горсть песка, а потом и все прочие, и общей помощью в краткое время песок покрыл их и в бескрайней пустыне одним безымянным мазаром стало больше, но никто, кроме нас, этот и не заметил. И мы возвратились в селение и стали приводить его в соответствие к себе, и первым делом нашли припасы и приготовили пищи достаточно для восполнения истощенных сил, особенно же для детей, которым дали свежих фруктов и плодов, и орехов, а как напитались они, приготовили им место для отдыха в том самом доме, где следов недавнего кровопролития не было по какой-то причине, хотя сам дом не мог давать удобств, бывших в других помещениях, и истомленные дети уснули сном необходимым, но беспокойным. Умудренная в разных снадобьях Рехавия осмотрела найденные нами припасы и сочла их пригодными и безопасными, и ни в одном из них не усмотрела тайно положенной отравы, хотя в наговорах и ином черном колдовстве не разумела, только все заклинания я счел меньшим из зол, подстерегающих нас, однако же дал наказ пользоваться всем с осторожностью. Остальные же все разбрелись по селению и с превеликим удивлением и любопытством принялись его изучать, как бы примеряясь к своему новому жилищу, и были они оживлены, хотя и утомлены весьма, что наполняло душу мою радостью, мы же вдвоем с Мудрейшей восседали около очага, в котором после некоторого перерыва, вызванного злодейским нашествием, вновь воссиял огонь и готовились кушанья, и я вопросил ее, что мудрость подскажет, как нам поставить бытие наше далее. Она же сказала:
– Странствие окончено, место для жизни – вот оно, здесь, имение твое изобильно и наполнено, урожай созревает и воды в достатке, и есть несколько из скота на расплод, и серебро, и золото есть, восставь же силу свою над этим местом и над народом своим ко благу его.
– О, мать моя, одним лишь имуществом силу не укрепить, ведь в народе корень ее, а весь народ мой немногочислен и слабосилен. Где же источник его сыскать? Чем укрепить народонаселение, если обезлюдели мы? Как восстановить народ свой, если ближайшие наши преобразились в злейших врагов нам? Если на многие фарлонги окрест ни единого поселения, и на запад оборотясь – до Медины сто дней пути, и не слыхать зова муэдзина с минаретов ее в день пятницы; а до Калкаса в Ифракии – двести дней пути по суше и сто дней пути морем; а до Каира сто двадцать дней пути, если только верблюд бодрость сохранит, пересекая пустыню; а до Ершалаима сто дней в дороге до Мертвого моря, и десять дней от него; а ближе нет народа, с которым способно и безопасно было бы себя узами повязать, и дать им своих дочерей, и взять от них.
– Из каждого тупика, что жизнью нам создается, есть многие способы покинуть его. Призови неких людей, доброго рода и нашего языка, оставшихся без крова или лишившихся имущества, и их семействами восполни недостаток народа своего.
– Добрая мысль в словах твоих заключена, да мудрый говорит, что делая первый шаг в начинании каком, следует исходить из преимущества силы своей, и победишь. Смотри, что за народ под началом моим, и нет в нем ни единого сильного, чтобы противостоять кому. И даже если сыщется народ, коего превратности имущества и состояния лишили, как бы не открыть ему возможность восстановить благосостояние его нашими припасами, и не согласится он терпеть силу нашу и преимущество над собой, а пойдет и возьмет своею рукою то, что глаз его увидит, и не мой народ, а его станет во главе.
– Тогда, рассуди сам, отчего бы тебе, изрядным состоянием располагая, не прикупить молодых невольников, благонравных, пристойных видом и достойного происхождения, умелых, близкого рода, которыми впоследствии народ свой увеличишь. Ибо на рынках Басры и Бухары, а еще в Катаре, и в Дубае, и во многих других местах несметное число продающих людей, хотя это и мерзость перед богом. Люди твои пристроены и в надежном месте. Поезжай в путь дальний, купи прибавление народу своему за золото и серебро, и станешь начальником народа многочисленного и сильного, и слава тебе.
– О, мать моя, всякая же мудрость о двух сторонах. Знай же, к северу от Синая, там, где некогда Византийские цари многомудрие свое в книжной записи записали и питали своим умом известное число народов и других царей, и разных языков, и в разных местах, там, где их вскоре полчища турков с лица земли смели, вот там, где туркские паши укрепились, однажды случилось подобное нашему. Ведь турки, народ многочисленный, по сути своей лености привержен и кейф предпочитают всякому занятию иному, отчего они рабский труд извечно почитали, сами же не утруждаясь. И вот, пришло в голову какому-то паше или неразумному везирю его, что и военные дела недостойны туркам самим, а положено им лишь правителями быть да командирами войска, да торговцами и купцами, а еще гаремы и серали собирать, как иные сокровища сбирают, и ходить туда, гордясь безмерно достоянием своим. Однажды решили они собрать армию из рабов, чтобы она за них в сражения ходила, а добычу и земли завоеванные турецким пашам отдавала, и взяли они многое множество юношей в возрасте, когда они еще совсем малы и разумения слабого, и захватили их у разных народов, и у персиян, и у черкесов, и у адыгов, и у многих других, только не у армян, которых почитали нелюдями и всячески истребляли, и дали им учителей строгих и воспитателей свирепых, и с малолетства собрали в военный лагерь, и учили турецкому наречию, и всех обрезали в мусульманство, и пестовали в них жестокость к врагам и повиновение к властителям из турков. Надобно сказать тебе, что армия получилась отменная, и даже начальниками в ней были рабы, и называли их на турецкий манер янычарами, и сражались они яростно, и многие победы завоевали. А потом, силу свою осознав и рабским состоянием не удовлетворяясь, поднялись против паши и клевретов его и смели с трона, будто пыль метелкою из перьев птицы страуса, которая зело велика, что летать неспособна, и сами воцарились над всею Турецкою империей, и правили в ней, покуда все друг друга не истребили. Раб же есть раб, и не стать ему вровень с купившим его, потому что все одно будет он смотреть в бывшее отечество свое, хотя бы и жилось ему там хуже и голоднее, чем в неволе, и сердце его всегда против начальника его, и доверия ему мудрый не дает. Заповедано же мне смертным наказом восстановить Джариддин, а не способствовать уничтожению его, оттого я и отвергаю совет твой.
