Текст книги "Пилигрим (СИ)"

Автор книги: Серж Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

– Что ж, Элиа, мудрость тебе не по годам дана, да только знай, что и в море воды сколько бы ни было, а исчислить ее можно, и в жизни, сколько бы путей не открывало пред тобою изощренным твоим умом, а все ж число их счесть способно. И вот, не по нраву тебе ни один из советов моих, и слабым умом своим не разумею я, что еще открыть тебе. Вот только совет мой из последних: возьми же сам себе женщин Джариддин и дочерей их, и дочерей, сиротами оставшихся, роди сыновей и дочерей, дай новое начало роду своему и стань во главе угла и столпом, купол держащим, а иного совета не знаю я.

– О, Мудрейшая, уж не ты ли желаешь праматерью Джариддин стать? – смехом спросил ее я, и она, иронию шутки моей мудростью своею благодарно восприняв, отвечала с улыбкою:

– Смех в устах твоих скажет мне больше, нежели слова твои, ибо доброта есть источник его! Открою же тебе, годов моих почти столько же, сколько покойному старейшине сравнялось, и я помню свивальники отца твоего и матери твоей, которых нянчила во время оно, и помню, как сгинули они безвозвратно, и помню первый твой шаг и первое твое слово. И не стать мне матерью Джариддин, хотя назначение это возвышенное и благородное, и все, что отдам я тебе и народу твоему, есть опыт мой и знание мое, и слово мое, и невеликие силы мои. Детям же моим уже не войти под кров племени моего, знай, сыновья мои, защищая народ свой, пали в славных битвах, когда тебя родители твои еще и зачинать не думали, а дочери ушли под руку мужей своих в разные селения и уже многие годы я не ведаю, что и как они. Сказано же, да оставит человек отца своего и мать свою, да прилепится человек к жене своей, и да будет так... Но ведь кроме меня есть и иные женщины в народе твоем, и они во цвете лет и в начале жизни, и они станут матерями и основой народа твоего, возьми же их.

– Ах, если бы твои слова были бы столь же легки, как и дела мои! – воскликнул я, пребывая в некотором смущении и недоумении. – Но ведь не в обычае брать жену ближнего своего, хотя бы и настигла его смерть!

– Отчего же? Обычай тебе придется отныне творить самому, ведь ты один сейчас закон и опора народа своего. Что же до жены брата твоего, так многие народы чтут обязанностью взять ее, овдовевшую, и принять детей его, как своих, и в этом мудрость сокрыта, ведь у тех народов нету сирых вдов и голодающих детей, а полнится народ силой каждого из них.

– Воистину так, но нет ли противозакония в том, что одному мне в народе моем предстоит стать мужем и отцом всех людей своих?

– Законов же на земле по числу народов есть, а единого для всех не существует. Человеческие законы яко глина тягучая, облегают то, на что наложены, заполняя собою каверны да пустые места, закон людей людьми творится и для людей, а потому и несовершенство человека в нем сполна заключено. Что закон? Вот, становится прихотью судьбы властителем человек жестокий и законом его становится ужасающее надругательство над телами невольников его и подданных его, которые все суть рабы, или приобретает власть сладострастник – и у него гарем в тысячу женщин является правом его и тела всех женщин в его землях – собственность его. Златолюбцы и сребролюбцы объявляют законом свое право на все, что в их стране, включая все имущество народа своего, и не брезгуют ни всем достоянием купца, нажитым тяжкими трудами и многими затратами, ни последним оболом вдовы, и всего мало им! А если человек недоумный стал царем, так излишек ума объявляется страшнейшим преступлением в таком государстве. Закон человека лишь средство потакать грешным пристрастиям его. Хочешь ты или нет того, но человеческий закон тебе придется утвердить в народе своем, и сие не по желанию твоему. Есть же еще и божеский, или природный закон, или неведомо от кого, но свыше нам принесенный, над которым не властен ты и изменить не в силах, а можешь лишь нарушить его или пренебречь, но это смертный грех. Закон этот краток и известен всем, хотя и не всюду в чести.

– Знаю и я закон сей – не убий и не укради, и вроде того, что нарушается почасту не умыслом, а по необходимости. Как насильника не остановить, если не смертью его? Как голодному не украсть, если во имя жизни ему чужое взять? Как не желать жены ближнего, если насилием разлучена с тобою есть?

– Моисеев закон произносишь, сын мой, а от бога ли он? Сошел Моисей с горы после бдения его и произнес закон сей, якобы на скрижалях каменных промыслом божиим запечатленный, да где скрижали те? Канули скрижали, и неведомо, что на них писалось, и неведомо, были ли они вообще? Или Моисей переиначил слова на них? Никому не ведомо, от того и не все народы их почитают.

– Ну да, многие богодухновенные списки в изначальном виде не существуют, взять хотя бы мормонов тех, что слова бога на золотых листах нашли, а потом утеряли и стали пересказывать на память, да только ни одна копия с другой не совпадала! И Мардуковы таблички, что он геройскому Гильгамешу с законом дал, тоже пропали. И Торы первоначальной свитка нет вообще, даже и в Кумране самом. Но ведь еще и обычай есть, который закон не писанный, и уж он-то явно не от людей! Ведь от века он, и передается от отца к сыну и от матери к дочери, а из чего происходит, не знают они!

– И это не истина, что обычай от всевышнего произошел. Есть же малое число законов, которые у всех народов почитают, о чем заключить можно, что они от бога, но это тайна. И ты их ведаешь и чтишь, потому что в боге вырос с младенчества самого, и даже многие дикие звери их понимают и следуют. И вот они: не лишай никого жизни его без насущной надобности, это жестокость. Не бери кровной сестры своей и не производи детей от нее, это вырождение. Не ложись мужчина с мужчиной и женщина с женщиной, это мерзость пред богом. Не стяжай более необходимого, ибо алчная глупость это. И живи сам, и дай другому жить, это справедливость.

– Воистину так, но сомнениями полон я, как хауз водою – как свершить мне такое? Как объявить, что отныне все женщины – жены мне, и как избежать возражения?

– Обстоятельства изъясняют суть необходимости убедительнее слов, так что простыми словами скажи им, однако не требуй и не настаивай. И те из них, кто рассудительнее, и те, кому люб ты, и те, кто уважает тебя, придут к тебе, и они твои.

– А как же те, что сейчас в начальных летах своих?

– Скажу тебе поучение, что отец твой должен был тебе сказать, скажу по необходимости, потому что рано ты без отца остался: сынок, если ты не будешь им первым, так будет кто-нибудь другой. Иди же, и твори закон и обычай свой, и поступи по праву своему.

И я повиновался мудрости ея, потому что благоразумие сего умом разумел, но душой робел и в своем сердце сомневался, однако призвал к себе всех, кроме малых детей, и сказал:

– Вот, место жизни нашей и благоденствия нашего. И вы народ мой, отныне поселяетесь здесь и берете во владение имущество сие. И возьмите тот дом себе, который вам поглянулся, и приведите в порядок его и не допустите запустения. И пусть имущество, что в доме есть, отныне вам принадлежит, и берите по необходимости и рачительно. А то, что одно на всех, как вода в хаузе, и скот, и сады, и другое – то одно на всех и каждому принадлежит, бери, что требуется, но на другого посягнуть не смей. А я же теперь отец вам и муж вам, и вот, Мудрейшая – мать всем вам. И кто дозволит войти ко мне, пусть скажет сама, а неволить никого не стану.

И нарек я место сие, поселение, нам доставшееся, и оазис, и имущество его, прекраснозвучным именем Махане, что значит «пристанище», ибо никакое другое имя не было бы ему так созвучно, как это.

С той поры и по сей день в Махане, и только в этом благословенном месте, проживают Джариддин, и число народа моего медленно умножается, и живут они в довольстве и благоденствии, отягощенные невеликими и приятными трудами по поддержанию собственного удовольствия, и работа им в наслаждение и в радость, и ныне число народа умножилось троекратно, большей частью за счет потомства моего, хотя все они дети малые и неразумные, они благость сердцу моему и гордость за будущее Джариддин, и я вознагражден детьми от Лебаны и от Рехавии, и от Хадасы, и от Хадейры, и от Алии, и от Асмоники, и от Фасаэли и не имею потомства собственного лишь от а'Лены по причине малолетства ее и от Рахели, чей взор все более мутит пелена безумия, а факел разума угасает и угасает на глазах моих, и боль пронзает сердце мое от бессилия моего при мысли о несчастной Рахели, но есть и такая ноша на свете, совладать с которой бессилен я. Кроме того, довелось мне принять в подданные себе несколько беглецов, волею судьбы заброшенных в те края в разное время и, как и мы, терпевшие несправедливое преследование жестокосердных гонителей, и я счел, что взять их под руку свою безопаснее, нежели отпустить на волю, и вот, с тех пор они среди нас, и довольны участью своей. Странствуя по необходимости по базарным местам Мерва и Мавераннахра, прикупил я несколько невольников, не вышедших из детского возраста, руководствуясь лишь тем, чтобы они были мальчиками да происходили из близкого мне народа, и это вложение серебра окупилось мне сторицею, ибо в моем селении они наделены той же свободою и обязаны теми же обязанностями, что и мои дети, и каждому из них назначена мать, которую они почитают, как свою родительницу, а каждой из женщин своих, вручая ребенка рабского происхождения, я говорил: Остался сей ребенок один и сиротой, возьми же его из рук моих, питай сосцами его и пусть будет сыном тебе и назови его именем твоего дитя; и они принимали детей, и говорили, вот, мое дитя и я ему мать, а я без изъятия всем им стал отец.

Оглядываясь назад и заглядывая вперед, вижу я, как из чахлого ростка, подрубленного под самый корень недоброжелателями и злопыхателями, выросло стройное и сильное дерево племени моего, и если оно еще не стало баньяном, то уж наверное финиковой пальмою, стремящейся к небу и отягощенной изобильными плодами, и я лишь одно из семени его, которое пусть в основе его, но не единственный источник его, и даже если судьбе сподобится искоренить меня насовсем, народ мой останется невредим, как если оборвать один из корней древа, само древо не засохнет, quod erat demonstrandum. Обет мой исполнен, Джариддин не исчезли в песках времени, подобно вылитой на него воде, а живет и преумножается, и я не устаю возносить благодарственное моление всевышнему за это.

Я же, полагая главное предназначение свое благодарением вседержителя осуществившимся, отправился по свету, подобно несомому ветром кусту перекати-поля, что корень свой в родной земле бросив, в назначенное время срывается с места и движется неведомо куда, неизвестную цель жизни своей преследуя, в поисках смысла того, что произошло со мной и с народом моим, и в разысканиях пределов людского несовершенства и неблагодарности, жестокости и непредусмотрительности, и намереваюсь в поисках сего пройти сколько придется дорог и путей, но отыскать племя людей, обрекших мой народ на верную погибель, и вызнать, что же лежит в основе причиненного ими горя, и разрешить мучающий меня вопрос, всякое ли неблагодеяние наказуемо судьбою обращением к справедливости, или же разум не способен понять, что на свете есть зло, а что есть добро, и есть ли они вообще, или же прихотливым течением людского измышления придуманы и приукрашены, а в самом деле есть лишь всеобщая взаимосвязь событий, возложенная на суету сует, и я ищу, но не нахожу подтверждения чаяниям свои. И был день, и я нашел тех, что совершили злодеяние свое по неутолимой жестокости своей, и я заслал к ним в становище их скрытных лазутчиков и отменных разведчиков, дабы они выяснили и установили с совершенной точностью, как они живут и какое наказание за содеянное послала им судьба, ведь сказано – сеял сам человек, и если семя его было скудно, и жатву он соберет скудную. Но мои посланные вернулись ко мне с ответом: люди, что прежде соплеменниками моими были, а стали врагами, живут, как и подобные, по обычаю их – возделывают нивы свои и пасут свои стада, и взрослые люди делаются стариками, а юные подрастают и на место их встают, и в положенное время едут на торжище, где покупают и продают, и берут в жены у себя и у других народов из истинно верующих, и входят к ним, и рождают детей, и если не сказать, что благосостояние их исключительно велико, то вполне достаточно для безбедной жизни. И я вопрошал небеса: как же так получилось, что злодеи избегли кары? И ответа мне не было, как и посейчас нет. Оттого я иду по свету, чтобы знать, что есть справедливость, и есть ли она, и каковы проявления ее, и дано ли мне понять сие.

И вот, на пути своем я пришел в Данданкан, и многими событиями, удивительными и таинственными, сюда приведен, и встречею с тобою, о благородный слушатель истории моей, вознагражден, восхищен и обрадован, а куда далее идут пути мои, в том отвечаю тебе искренне, я и сам не ведаю, ибо дорога моя ведет не в какое-то место, которое есть где-то на земле, а направляется предметом исхода моего, отчего петляет она, бросаясь то в одну сторону, то в другую, а временами и назад возвращается, и времени окончания дороги моей я не знаю тоже.

Странник же, сопровождаемый его таинственными спутниками, укрытыми до самых глаз одеждами наотличие от его почти что полной наготы, задержав дыхание на приличествующее время, молвил:

– О, благородный муж, Элиэзер, воистину, встреча с тобою есть наслаждение сердцу моему и бальзам слуху моему! Долгая моя жизнь и многие страсти, сопровождающие ее, не значат и сотой доли кирата событий, прожитых тобою, о златоустый победитель судьбы! И рассказ твой изумителен, и будь он даже написан иглами в уголках глаза, он послужил бы назиданием для поучающихся.

И я сказал страннику:

– Не соблаговолишь ли и ты осчастливить меня рассказом о необычайных и многочисленных приключений жизни твоей, ибо вид твой свидетельствует об многообразии и свойствах изощренных пережитого тобой, что на челе твоем написано так же ясно, как будто каламом выведено: сей достойный человек имеет за спиною своею удивительную жизнь прожитую и опыт его драгоценен, как рубин и как сапфир, и так же ясен, и так же воссияет! А я, с великодушного позволения твоего, воздам отдых велеречивому языку своему и громогласной глотке своей, которую поток словес изверженных изрядно иссушил и утомил, и отдам должное кушаньям этого скромного дастархана, и вкушу даров его, и испью напитков от него.

17

И странник, откинувшись на подушки, с видимым удовольствием изъявил согласие и начал в своей черед повествование:

– Пускай откроется тебе, что мое пребывание в этом благословенном селении не есть следствие постоянного проживания в нем, или наличия в этом месте некоего моего имения, или же моей семьи, ведь известно тебе, что мое теперешнее положение требует духовного служения, а отнюдь не стяжания и разумного управления накопленным во благо преумножения оного. Я же оказался здесь по причинам, которые подвигли мой дух оставить место моего размышления в значительном удалении отсюда, взять с собою двоих учеников своих, находящихся в состоянии умерщвления телесных желаний и открывающих третий глаз, который только и способен узреть истину, оставить также и духовные практики свои временно, и выйти в дорогу, что в конечном итоге, после многих мытарств, и привела меня сюда.

Да будет известно тебе, что именно сейчас я пребываю в том периоде жизненного развития, который должен завершиться удачным перерождением души и позволит мне перевоплотиться на следующем, более высоком уровне, ибо мирские дела мои уже все исполнены и завершены. Ведь сказано:

Жeлaющий жить имeeт тpи цeли:

Пoзнaниe, Любoвь и Стяжaниe бoгaтcтвa.

Пepвaя чacть жизни пocвящeнa пoзнaнию,

втopaя чacть пocвящaeтcя любви.

тpeтья чacть пocвящaeтcя cтяжaнию бoгaтcтвa.

Я же, вволю и небезуспешно всех целей достигнув и от всех источников пригубив сполна, вкусив от каждого прелести его, по прошествии некоторого времени ощутил намерение оставить жизнь преходящую и приуготовиться к переходу в жизнь вечную, которую вы, по незнанию, нирваной именуете, а ведь это всего лишь малая часть ее. Пришло время мое, и я осознал, что желание жизни в душе моей прошло и кармическое напряжение сфер бытия требует сделать шаг на тропу, ведущую в духовное перерождение, и настал час, когда такой шаг был мною сделан, и с той поры я на этом пути.

От юности моея мнози борют мя страсти, как и всех прочих, по моему убеждению, на великом опыте основанному, от коих и ныне не считаюсь я вполне свободным, однако же, страсти претерпевая, последовательно стремился я, проходя путем Кармы и стараясь извлечь все удовольствия, доступные мне и предлагаемые соблазны мирские вкусить и прочувствовать, перейти к Дхарме и вести глубоко нравственную жизнь, что в конечном итоге мне и удалось свершить, однако же по прошествии времени я убедился, что этим путем не пройти к полному очищению и возвышению духовному, и стал следовать Мокше, добиваясь освобождения от непрерывных перевоплощений, не позволявших мне разорвать эти оковы и перейти в новый и высший круг бытия, и я стараюсь очиститься настолько, чтобы отказаться совсем от удовольствий и страстей, одновременно же постигая истину в том виде, в каком она открывается мне, не насилуя ни ее природу, ни свою скороспелыми попытками постижения непостижимого и располагающегося вне понимания моего. Не стану убеждать тебя в просветленности своей и скажу тебе одно – Дхарма руководит мною сейчас, как бы не пытался я освоить новую степень существования. Дхарма же означает «то, что держит», будучи на санскритском наречии произнесенное. Все на свете есть Дхарма, ибо во всем содержится сущность его или характер его. Уберегу же тебя от общепринятого заблуждения, ибо Дхарма присуща отнюдь не только предмету, а в той же степени и мысли, и действию тела, и речи, и мысли, потому что благодаря такому действию человек удерживается от всех видов несчастий. И я, ныне пробуждая сознание твое словесно, следую пути Дхармы, ведь таким путем ты можешь осознать то, что следует, и то, что не следует делать, и благоразумия и порядка в мире увеличится, что благо. Впрочем, все это лишь одна, и не наибольшая, часть моего существования.

И было время мое, которое подлежит карме и которое требуется прожить и пресытиться им, ибо невозможно и недопустимо отрекаться и обрекать на забвение непознанное. Известно тебе, о умудренный многими знаниями и воистину удивительным опытом, что многие богопочитания исходят из спорного утверждения о невинности юного дитяти, и, ложную посылку в краеугольный камень своего заблуждения обратив, принимаются увещевать юных, а следовательно – неопытных, слабых и глупых, – оставить соблазны этого мира, якобы по сути своея грязные, уродливые и греховные, и удалиться в схиму и монашество немедленно и с младых годов, и многих сим прельщают, что по разумению моей веры есть грех больший, нежели любой другой. Да и сам рассуди, достойно ли богу такого дара, как молитвы прыщавой молодой монашки, которая, ничего не понимает в любви к мужчине, не ощутила восторга и муки материнства, не познала счастья обретения и горести потери близкого и разочарования в предавшем ее надежды, или торопливые моления послушника, которого томление плоти, лишенной природного удовлетворения и облегчения, искушает вступить в противоестественную связь с его же похотливым настоятелем? Что святости в молитве сей? И не ложь ли она, или, по крайности, недомыслием полнится? Скажу тебе, что духовное возвышение не есть присуще только одной невинности телесной, а суть борение жизни, в коем потребность духа к противодействию хаотическим силам и созиданию некоей упорядоченности пребывает в вечном противостоянии с потребностями телесного свойства, включая как сугубо физические примеры извлечения удовольствия, так и те из них, кои оправдываются иными, якобы высшими причинами – властолюбие, сластолюбие, сребролюбие, чревоугодие объявляются необходимыми для начальствующих в такой стране, что и позволяет им тешить низменное, прикрываясь освященными погрязшими в разврате душ жрецами сентенциями, будто бы божественного происхождения. Все же сказанное есть несовершенство тела, кое наделено совершенною, но слабою, душою, и изречено мудрыми – устрани причину, об остальном можно не беспокоиться. Но, как на прохождение любого пути нужно затратить время и усилия, так и духовный путь сопряжен с тем же самым, а без усилий не бывает, и потребно есть когда-то сделать первое напряжение сил к тому. Но ведь этот шаг нужно еще произвесть, и некое изначальное слово произнести, а потом с терпением многим и напряжением сил продвигаться в этом направлении, и не сходить с него, как бы бессмысленно не показалось его осуществление.

Поверь мне, о благородный путешественник, я следую именно тем путем, в истинности которого так старался убедить тебя. О, этот путь есть Великий Срединный Путь, на котором нету места никаким крайним проявлениям! Вступая на него, убедись, все ли ты познал и от всего ли получил удовольствие, и во всем ли ты разочаровался, как в содержащем большую или меньшую долю несовершенства, и если не убежден в том, горе тебе! – след в след сойди с него, вернись назад дабы пройти то, что еще не прошел, и в том истина.

Да будет известно тебе, происхождение мое ведется из числа правителей одного из царств Синда, название которой я произнесу для слуха твоего, именуется оно так же, как и предшествовавшие дню сегодняшнему тысячу лет именовалось: Девапаластан, а столица его называется Трипури, но только имя ничего не скажет тебе, ведь я ушел из дома своего многие годы тому и как бы умер для ближних своих, а они как бы умерли для меня, и я думаю о них не так, как думает в разлуке скучающий человек, главное намерение которого состоит в воссоединении с утраченным, а так, как думает высокорожденный о подданном своем – с заботою и известной печалью, поскольку не дано им приблизиться к нему высотою души из за окружающей скверны и суетности, в кою погружены они.

Принято за правило во всех краях земли, что любое учение, и религия в том отнюдь не исключение, происхождение свое ведет как бы свыше, и уж по всякому – извне человеческого бытия, отчего авторитет излагаемой мудрости должен превышать всякое любое суждение, иначе говоря – так называемое слово божие или поучения наставника-гуру есть единственное и высочайшее наставление к действию, и если воспреемник не согласен с ним или хотя бы просто повергает сомнению пусть даже в самой малости его, как объявляют его злейшим врагом всему мирозданию, отчего почасту и уничтожают или же содержат в унижении в узилище, дабы он горестным примером своим запугивал всех прочих адептов. Ни одно из учений названных не допустит никакой полемики с его содержанием, предпочитая не убеждать сомневающихся верующих в собственной истинности, а принуждать и заставить их следовать ему, отчего заключаю я, что в самом ядре учений такого рода есть изъян в виде некоей несообразности и логической нелепицы, или, как я называю сие – философической червоточины, поелику каждое учение провозглашает обладание универсальной истиной, что невозможно по определению, ибо конечному в объеме своем сосуду – Корану ли, торе ли, библии ли или иному всякому, не вместить бесконечности мира сего и мировоззрения на бесконечность.

Таким вот манером рассуждая, я пребывал в поисках того пути, который мог совместить в гармонии пытливость моего ума и скепсис моего характера, и я, отказавшись в конце концов от соблазнов жизни моей, о которых еще скажу, ушел в странствие и последовательно перемещался из одной общины в другую, в каждой из которых вступая в почтительные беседы с мудрецами того народа. И странствие мое все длилось и длилось, а я никак не находил равновесия между тем, что наблюдаю, с тем, как это мне могут самые мудрейшие личности объяснить и разъять на составные части. Опасаясь за собственное благополучие и сохранность жизни самой, я не старался опровергнуть в разговоре с мудрецами никаких вещей, произносимых их сладостными устами, ибо нет ничего более свирепого на земле, чем уличенный в заблуждении и прилыгании жрец, может, лишь дикая тигрица, детенышей оберегая, сравнится с ним, но и она уступит ему в мстительности и злопамятстве, присущей исключительно человеческому коварству, а животное, даже и в неимоверной жестокости своей, искренне и наивно, а оттого – безгрешно.

И я ушел в путь один и по обету, и путешествовал в пределы аравийские до самого Рога и в пределы иудейские от моря Мертвого до Ершалаима, и в страну Цибет, мудрецы которой знают тайны тайн и секреты секретов, и побывал в Хинде и в Синде, и вошел в славный Константинополь-град, где сияние золота затмевало голос души моей по временам, и вкушал сладость сомнения, беседуя с ханьскими мудрецами, и окончил странствия свои благодарением Аматэрасу у пределов земли, и теперь, держа обратный путь, мню, будто нечто постиг, ощущая же в себе поразительное неудовлетворение.

И я искал себе наставников, и по счастию находил их во множестве, ведь благочестивый ребе Нахман, один из них, учил меня:

– "И поскольку мы так удручающе больны недугами души нашей, потому должен праведник – искусный целитель – вылить на нас драгоценные и чудодейственные снадобья. И несмотря на то, что как будто бы все идет в потери, все-таки аромат остается, и за множеством дней, может, удостоимся мы поймать хоть какую-то каплю драгоценную устами нашими, нутром нашим, и тогда есть надежда удостоиться исцеления полного, духовного и телесного".

И от каждого учителя старался я восприять самое ценное, что только мог – истину, и его способ постижения ее, и почему то, что учитель знал, он почитал за истинное, и иногда мне открывалось убеждение его, а иной раз я усматривал в речах его отсутствие даже и формальной логики и наличие противоречий, но не смел его в том уличать, а смиренно просил дозволения покинуть его ради продолжения странствия.

И вот, в начале пути моего довелось мне вкусить от мудрости иудейской, которая на письме соединила многие учения, что ранее нее существовали, но рассеялись, как рассеяны были народы, бывшие приверженцами их. И видел я многие из законов, которые в разные книги занесены, и брал я книгу Талмуда в руки свои, и свитки Торы, и книги Сефер Йецира, Сефер Отийот и Зогар, воплощающие таинственное и многомудрое знание Каббалы, и погрузился в тайное искусство, яко ловец жемчугов в бездонные пучины морские, и много изъял с глубины дна. Разворачивая же пред собою древние листы, видел я в Торе и в Талмуде, и в комментариях к ним, писанных величайшими мудрецами времени своего, узаконение, человеком для человека установленное, силу которого объясняют через сверхъестественное происхождение такого рода книг, что, конечно, не более чем освященная древностью легенда, красота и очевидная полезность которой сомнению не подлежит, тем не менее, символистика и логика учения сего подобны многим другим, призванным способствовать разделению народов на верных и неверных, и объяснить той самой неверностью необходимость притеснения и порабощения их. Многое же познав и испытав, неожиданно для себя открылось мне удивительное искусство Каббалы, которую они применяют для объяснения и предсказания всего происходящего, положив в основу знания сего постулат, что мир вокруг нас есть некая книга священного толка и происхождения, в коей уже записано все и вся, но лишь знающему тайное сие знание открывается, и записано то, что было, и то, что есть, и то, что когда-нибудь будет и свершится, и тот, кто сие прочесть сподобится и уразумеет, тому и стать царем над людьми и властителем всего, и царства, и имущества, и мудрости.

Сказано же, что божество в сути своей есть предмет всеобщий, непостижимый, необъятный и бесконечный, то есть по изложенным обстоятельствам разум человеческий неспособен к его пониманию приблизиться, а может лишь в некотором роде ему соответствовать и очищаться, тщась постигнуть его. Иудеи же бесконечную божественную сущность именуют Эн-соф, что значит в дословном переложении как «неопределимая бесконечность», и что воспринять человеком невозможно в принципе, даже если и посвящать этому все свое время, а большинству же из людей этакое занятие и невозможно по насущным потребностям, отчего образ бесконечного и неопределенного божества не вызывал у них должного почтения и боязни, по какой причине начальники этого народа потребовали от жречества своего, которое, как бы кто не утверждал обратного, зависело более не от божественной воли, а от благоволения сильных мира сего, а не наоборот, внятного и понятного объяснения, отчего власть от бога и закон для этой власти тоже от бога, и жрецы, не раздумывая о высшей справедливости более необходимого, согласились истолковать книги закона, как положено, что и произвели, и в трудах своих обратились к твердому правилу, которое связывает все на земле и в небесах, что и сложилось в книгу Зогар.

И я с благоговением открыл Сефер Йецира, и открыл Зогар, и прочел много из того, и был поражен открывшимся мне упорядочением мира. Ибо сказано в Каббале, что мир есть древо, которое взрастило на ветвях своих удивительными и загадочными плодами сефироты, именуемые также счислениями, в каждом из которых заключена и цифра, и закон, по которому мир возник и существует. Древо же являет собою связь между каждым сефиротом и всеми другими, что в совокупности производит полную, как они полагают, картину мира, пронизанного силами и связями. Вавилонское же пленение иудейского народа, помимо рабского состояния его на протяжении многих лет, послужило также и возможностью для их мудрецов увидеть и понять обычаи и обряды насильников, и узрели они способность халдеев по расположению и взаимному влиянию звезд и небесных тел видеть вперед на многие времена и во многих аспектах, что иными способами недостижимо есть. И, уразумев мудрость иную, открыли в своих писаниях ранее сокрытое – мир есть единое целое, и пронизан он во всем многообразии своем едиными по природе своей законами, и законы эти есть абстрактная сущность, что, по-видимому, и есть непостижимое божественное начало, а коль так, понимание сих законов вне пределов человеческого опыта, а происходит в мире столь же отвлеченном и в чистом виде в природе несуществующем – в реальности цифр и букв, наличие которых, как и языков человеческих, по природным основаниям необъяснимо, ибо нигде более, кроме как в человеке, они не имеются, и ни одна живая тварь ими не обладает. После же исхода из Вавилона, а может, и на пути исхода того, возникло среди иудеев учение Каббалы, доступное не просто посвященным в него, но и обладающим талантом истолкования, ибо без того оно мертво, как мертвы книги на неизвестном языке написанные, будь даже они хранилищем бездонным мудрости всей и кладезем откровений.