Текст книги "Пилигрим (СИ)"

Автор книги: Серж Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)

Столкуются и станут воровать...

тем самым объясняя, что недоверие к ближнему своему есть единственно правильное поведение, поскольку иначе нищета, нехватка и скудость имения подвигнет исполненного самых чистых помыслов на преступное дело, а ведь в тех краях воистину ничего нет в достатке, и самая вода там на вес золота, и даже на топливо для домашнего очага потребно сбирание и сохранение навоза от животных, но и того не хватает, и он служит предметом торга.

Оттого и законы, Аль-Кораном объявляемые, видятся со стороны, где ничего такого не происходит, как необычные и неприемлемые, вроде обычая взять себе четверых жен и жить с ними одним домом и одной семьей, вот только прежде осуждения и порицания того попробуй рассуди с их стороны – мужчин у каждого из этих народов совершенно в недостатке из-за сурового и воинственного нрава и жестокостей обхождения, а выжить способно лишь тем, семья которых имеет на прокорм стадо или поле, что требует многих трудов для возделывания их в природной скудости, и одной женщине невмоготу осилить сие, хотя в других местах, более благополучных и плодородных, женщины сами могут иметь хозяйство и наследовать, как исвободный человек, и там не редкость обладающая значительным имуществом состоятельная вдова или же одинокая женщина самостоятельная и независимая от мужского покровительства, которая способна прокормить себя и детей своих, хотя такое положение повсеместно и не одобряется. В пустыне же, если кто овдовеет, вынуждена искать защиты у брата своего или у брата мужа, иначе же отдается она на поток и растерзание и дело обычно заканчивается ее смертоубийством. Оттого же Аль-Кораном подробно рассказано, как брать женщину и как входить к ней, и как содержать детей, и как дать ей развод, и как снова взять ее, и как имуществом ее наделить, и как сирот опекать, и родителей, и как залог взять, и как написать договор на письме, и многое всего, что относится к имуществу и владению, потому что иначе человек, злостно преследуя выгоду свою, ведет себя не по-людски с ближним своим, унижая и оскорбляя его, что не есть благо в глазах Аллаха справедливого, а собственного закона в человеке – увы! – нет, пустыня же место негостеприимное и когда беззаконием человеческим полнится, становится она местом безжизненным и непригодным. Тысячелетие тому назад Афзаладдин Хакани умудренный утверждал, что в его обиталище зачастую смерть облегчение большее таит, нежели тяготы жизни:

Моя дальновидная новорожденная дочь,

Увидев, что мир этот место плохое, – ушла.

Она поняла, что несчастья еще впереди,

От низких душою, от злобного роя ушла.

Увидев, что беден мой дом и что я ей не рад,

Она в неизвестность, дитя дорогое, – ушла.

Увидев сестру свою старшую в черной чадре,

Подумав: "О, боже, мученье какое!..." – ушла.

И в многомудрии своем, желая народ свой усилить и укрепить, и напитать здоровьем, и соблюсти благонравие, в Аль-Коране прописана сура «Женщины», где богобоязненному приказывается брать женщину лишь только по правилам и предписаниям, потому что «зaпpeщeны вaм вaши мaтepи, и вaши дoчepи, и вaши cecтpы, и вaши тeтки пo oтцy и мaтepи, и дoчepи бpaтa, и дoчepи cecтpы, и вaши мaтepи, кoтopыe вac вcкopмили, и вaши cecтpы пo кopмлeнию, и мaтepи вaшиx жeн, и вaши вocпитaнницы, кoтopыe пoд вaшим пoкpoвитeльcтвoм oт вaшиx жeн, к кoтopым вы yжe вoшли; a ecли вы eщe нe вoшли к ним, тo нeт гpexa нa вac; и жeны вaшиx cынoвeй, кoтopыe oт вaшиx чpeceл; и – oбъeдининять двyx cecтep, ecли этo нe былo paньшe, и – зaмyжниe из жeнщин, ecли ими нe oвлaдeли вaши дecницы пo пиcaнию Aллaxa нaд вaми. И paзpeшeнo вaм в тoм, чтo зa этим, иcкaть cвoим имyщecтвoм, coблюдaя цeлoмyдpиe, нe pacпyтничaя. A зa тo, чeм вы пoльзyeтecь oт ниx, дaвaйтe им иx нaгpaдy пo ycтaнoвлeнию.» Ведь тем законом устранена одна из главных причин раздоров внутри народа, а именно обладание женщинами, потому что и самый из справедливых теряет голову и разум его, когда не имеет правила в том, и многие распри возникают, силу народа убывая, и в том великая мудрость учения сего – вести народ по обычаям, которые были уже прежде него.

Сурою же «Трапеза» установление содеяно по чистоте и нечистоте и обычаю пищи пустынника, и в ней сказано – «Зaпpeщeнa вaм мepтвeчинa, и кpoвь, мяco cвиньи, и тo, чтo зaкoлoтo c пpизывaниeм нe Aллaxa, и yдaвлeннaя, и yбитaя yдapoм, и yбитaя пpи пaдeнии, и зaбoдaннaя, и тo, чтo eл дикий звepь, – кpoмe тoгo, чтo yбиты пo oбpядy, – и тo, чтo зaкoлoтo нa жepтвeнникax, и чтoбы вы дeлили пo cтpeлaм. Этo – нeчecтиe.» И в законе сем великая мудрость, ибо самим обычаем питания отделены друг от друга последователи учения ислама и иноверцы, и то, что сохранит человека без вреда здоровью и благонравию его, и что сближает одних и отдаляет других, и это достояно и необходимо тем народам в их местожительстве. Внимательный же и посторонний наблюдатель откроет себе, что закон этот, при всей важности и непреложности его, суть закон также человеческий, а не божественный, ибо тому, кто вседержитель есть, не нужно снисходить до управления едой и всеми прочими отправлениями, а целью его возвышение духовной части бытия является.

Так же и многие другие законы, если не применять их к тяжкому бытованию пустынника и странника, мало применимы к какому иному народу и непонятны ему, а потому вызывают у него неприятие и противодействие, тогда как, повторюсь еще, и не осуждай меня за многословие мое, сами по себе законы не плохи и не хороши, и не лучше каких других, а лишь в том беда учения этого, в других отношениях изысканного и многомудрого, что не допускают адепты его никакого сомнения в окончательной истинности его и в мудрости многих других учений и священных книг, в каждой из которых рассыпаны свои особенные перлы смысла и сияющие глубиною рубины откровения. А тебе же скажу, чтобы ты слышал, как неземною музыкою звучит благородное приветствие на их языке, и чтобы душа твоя восхитилась его изяществу: Assalam aalaikum wa rahmatullah, Bismillah, и пусть не оставит тебя мудрость и благоразумие.

А потом, от пустынных народов, которые увлекали мой ум в глубины истолкования слов пророка и соответствия правления различных халифов, начиная с первого – Абу-Бекра, и включая самого сиятельного из них, отца всех отпрысков мужского рода по линии пророка Мухаммеда, который, да будет известно тебе, от всех четырех жен своих имел одних лишь дочерей, четвертого халифа Али, злодейски убитого и в Наджафе погребенного; я познал и сладкозвучную и наполненную глубинным смыслом поэзию, сладчайшая из которой сложена на благородном фарси, и через нее постиг, что и там, где усомниться в вероучении невозможно по очевидным причинам, те же вопросы, что и моей душе покоя не дают, задают умелые стихотворцы в своих виршах, из коих многие столь сильное и острое рассуждение содержат, что и многие века переживают и доныне во славе своей сияют. Вот, послушай, как блистательный Джалаладдин Руми, будучи сам суфием и принужденный сомнения свои в тайне держать и уста закрытыми аки дверь на засове, представил спор относительно верности того или иного учения и его превосходства над другим:

И кто-то в заблуждении глубоком

Себя считать готов подстать пророкам.

Мы тоже, мол, сродни мужам святым;

Мы, как они, едим, и пьем, и спим.

Сии слепцы не чувствуют различья,

Равняя все: ничтожность и величье.

Что делать, с одного цветка берет

Змея свой горький яд, пчела – свой мед.

Две кабарги в долине обитали,

Одни и те же травы их питали,

Но мускуса дала одна немало,

И лишь навоз другая даровала.

Двух тростников так схожа красота,

Но сахар в том, а в этом пустота.

Таких примеров тьма, и человек

Все постигает, доживая век. -

из какого изложения и ты со всей отчетливостью узришь, что мудрую мысль достойный человек всегда способен изложить внятно для разумеющих, как искусный ювелир придает оправу для камня, создавая тем самым ему не только цену, но и полезность для употребления и многократно повышая его стоимость.

И вот, многое из времени моего я отдал на странствие среди народов, почитающих аль-Коран как основу жизни их – ислам, и многое из мудрости впитала как губка душа моя, и многие чудеса я воочию узрел, и прикасался и к камню Каабы, и к гробнице Али и наследников его имамов Хусейна и Хасана, и совершал пятикратный намаз, обратя лицо свое к Мекке, и прочел весь аль-Коран с должной внимательностью и сосредоточенностью, и сказал себе – О, это достойный путь, но это не твой путь. И поднялся я с колен, и отряхнул прах дорожный с ног своих, и вышел из той страны, дабы искать и далее ту мудрость, к коей звало меня сердце мое, а я не мог противоборствовать зову его.

18

И я вошел в пределы Хинда и Синда, миновал стороною свое княжество, в котором, впрочем, с начала странствия моего уже стал последним нищим, а не отпрыском сиятельного рода, и шел по земле той, вкушая плоды ее от земли и мудрости, благо и тем, и другим зело она изобильна, и входил в селения, и немного говорил, более же внимая мудрецам земли той, и слова их были весьма занимательны и проникновенны, и я познал многое и глубоко. В большей части тех земель, несмотря на различие княжеств, властителей и исповедуемых учений, с терпимостью относятся к иноверцам и не взыскуют крови и самой их жизни в надежде очищения веры и установления порядка, исключая лишь самые северные районы, где от арабов и персиян установился ислам, чем все прочие учения были полностью искоренены. В остальном же странствующему, не располагающему никаким имуществом, не приходилось испытывать каких-либо особых притеснений, и я перемещался от одного назначенного места к другому, а когда узнавал по дороге о существовании где-либо поблизости какого-нибудь особенно почитаемого места, связанного с рождением или перевоплощением Будды, либо о каком-то мудреце, достигшего просветления в некоей сфере познания, либо же о значительном и известном ашраме, слова гуру которого следовало выслушать по тем или иным причинам, я отклонялся от пути своего, которого, собственно говоря, и не было установлено с точной достоверностью, и с легкостью изменял направление движение своего, так что нить дороги моей была запутанной в клубок, а не протягивалась прямо.

Великая страна Хинд, протяженная на многие расстояния, населенная великим множеством народа и имеющая великую историю, породила также и великое множество заблуждений и досужих домыслов, в которых удивительным образом перемешаны и сочетаны правда и вымысел, а также глупость неизвестным способом сопряжена с глубокомыслием. Некий Элиот Уайнбергер, чей опус довелось мне прочесть, помимо собственного весьма развязного обращения с попавшими ему на перо крупицами знания, подобным же образом обошелся и с сочинениями других, так называемых, очевидцев, которые внесли сумятицу в и без того разрозненные сведения об этих местах. Упомянутый писака, ничтоже сумняшеся, утверждал, что сам Ной назвал эту страну Хиндом, хотя доподлинно известно, что слово это основополагающее происходит из санскрита и никакого отношения не имеет к Ною, оставившему корабль свой на Араратской горе, где и по сей день его лицезреть возможно, и который, как всем известно, был из потомков Адама и говорил на ином языке. И уж совершенной блажью представляется утверждение о том, что правитель Хинда прозывается Царем Знаний, по той очевидной причине, что Хинд никогда единым царством не был, а имел множество княжеств, возглавляемых раджами, по всей своей земле во всех пределах ея. Раджи эти очень любили всякое пышное титулование, наподобие Властителя всего мира, Сильнейшего победителя и прочего хвастовства, вот только никто из них знаниями себе не льстил, а в большинстве своем они и письменного слова не разумели. Опять же, рая в Хинде нет и никогда не было, ведь рай находится в других краях – в Едеме на востоке, откуда выходила река для орошения рая и потом разделялась на четыре реки: имя одной Фисон: она обтекает всю землю Хавила, ту, где золото; имя второй реки Гихон: она обтекает всю землю Куш; имя третьей реки Хиддекель: она протекает пред Ассириею, а четвертая река Евфрат, и она увлажняет и наделяет плодородием Месопотамские земли. А вот с утверждением о том, что в Хинде в году два лета и две зимы и всегда зеленая земля следует согласиться, ибо в большинстве местностей там действительно так, хотя и не везде, особенно там, где горы.

Если бы иак называемые описатели Хинда побывали в нем самолично и прошли его с юга на север и с запада на восток, истерев железные подошвы сапог в дорожную пыль, они никак не насчитали бы в нем двенадцать тысяч семьсот островов: одни целиком из золота, а другие из серебра, а еще острова, где такое изобилие жемчуга, что люди не носят одежд, а покрывают себя жемчужинами. Неверно в их писаниях и то, что все в Хинде спят на шелковых матрацах и на золотых кроватях, а за столом едят с серебряных блюд и каждый, независимо от своего чина, носит жемчуга и кольца с драгоценными камнями. Страна эта изобильна и богата воистину, но отнюдь не настолько, и населяющий ее народ в огромном множестве угнетаем сугубой бедностью, которая представляется скорее унизительной и страшной нищетою, когда даже скудной еды недостаточно для напитания. Правдиво же, что вино там делается из сока пальмы и есть дерево, плод которого напоминает хлеб, а по улице там ползают змеи, а также часто случается такой зной, что люди совсем не выходят из дома, конечно, только те из них, у которых есть дом, потому что великое множество народу вовсе не имеет крыши над головою, что вряд ли является таким уж большим счастием для них. Истинно и то, что там поклоняются корове и если кто-то убивает корову, его тут же приговаривают к смерти, что немедленно и исполняют, а некоторые иные, особенно по праздникам, берут с собой коровий помет и мажут им себе на лицо, почитая вместо благовоний.

Однако же у авторов тех путевых заметок, которые своего собственного жилища никогда в жизни не покидали, описание племен и народов Хинда представляет собой наиболее изощренное и фантастическое произведение, равного которому я не встречал нигде, включая самые волшебные и невероятные сказки Шахразады, коими она три года жестокосердного властителя умилостивляла и ведь умилостивила. Так, утверждают, будто там есть племя людей, у которых по восемь пальцев на руках и на ногах, и есть племя людей, которое не может прожить без яблока – когда они отправляются в путь, то должны брать с собой этот плод, ибо без вдыхания запаха его они погибают, и есть племя людей с ушами до колен и еще одно – с такой большой верхней губой, что они закрывают ею лицо, когда спят на солнце, и будто бы есть племя лающих людей с песьими головами и есть племя рогатых людей, которые хрюкают как свиньи, и есть племя людей в перьях, которые могут взлетать на деревья. А еще там якобы есть племя людей ростом всего лишь в один фут, и они всегда должны остерегаться, чтобы их не унес аист, птица сильная и ширококрылая; и племя людей, ступни которых повернуты назад; и люди с ушами, похожими на крылья ветряных мельниц – по ночам они ложатся на одно ухо и накрываются другим; и есть люди без голов с глазами на животе, люди, которые ходят на четвереньках и такое невероятное племя людей, у которых одна огромная ступня, и когда они хотят отдохнуть под полуденным солнцем, то ложатся на спину и подымают ногу как зонтик.

Все это плод досужего воображения и благоглупости, а также представившаяся возможность выказать собственные фантазии на публике, потому как иначе и невозможно указать, отчего особенно изощренными небылицами описано все, касаемо женщин Хинда, их одежд, вернее, полного их отсутствия, а также свободы нравов, которой они будто бы предрасположены, особенно же в части многомужия и общения с иноземцами, равно такоже их прочих особенностей, не называемых в приличном обществе. Однако же, среди всего вранья, совершенно верно то, что число народонаселения в стране велико весьма, хотя и не потому, что там не бывает мора, и не потому, что они не любят покидать свою страну.

Все это, и многое другое открывалось мне в моем скитании. И чем более проходил я селений и выслушивал мудрых, и лицезрел достигших просветления, и входил под сень храмов, некогда составлявших чудеса света и прославлявших времена богов и героев, творивших историю и саму землю Хиндустана, тем все отчетливее убеждался также и в том, что некогда славные и великие времена давно миновали и сейчас я наблюдаю не более, чем слабый отблеск величавого заката, когда самое сияющее светило уже скрылось за горизонт. При всей изобильности земель этих, способных к урожаю и трижды в год, а местами – и четырежды, непомерное народонаселение истребляет все плоды с той же поспешностью, как они и вызревают, при этом отдаваясь бездумному увеличению числа себе подобных с энергией и страстью, достойными лучшего применения. Начальники же сих земель, все, как один, обладают огромными богатствами и освященной традицией властью, однако не умеют применять их ни на что иное, кроме как на окружение себя неслыханной роскошью в виде золота, самоцветов, жемчуга, множества слонов, слуг и войска, которые лишь способствовуют уничтожению припасов, сбираемых в напряженном труде изгоями того же общества, лишенными даже призрачной возможности среди них как либо возвыситься.

Воистину, Ригведа, неизвестно кем сочиненная, провидчески воскликнула за много веков до того:

Где блестящее собрание героев,

Сыновей Рудры на сверкающих скакунах?

Рождение их – тайна для смертного,

Только они сами об этом знают.

И я задавался тем же вопросом, переходя от одного селения к другому – где же герои этой земли и куда канули они, построившие величественные храмы, создавшие Махаяну, Махабхарату, Артхашастру и Кама-Сутру? Отчего потомство их не более, чем выродившиеся царьки, восседающие на своих тронах лишь в силу привычки, а не по необходимости того, неспособные даже приказать, не упоминая даже о невозможности изменить состоявшийся ход вещей, заводящий народы все далее и далее в пучину бесславного исчезновения в исторической бесконечности, либо утратившие самодостоинство черви, которыми помыкают все, кому не лень, и которые смирились со своей участью? Отчего мудрецы сего народа, проникнувшие мыслью и взглядом за пределы мира и достигшие истока истоков, не имеют желания открыть истину всем нуждающимся? И я шел, и искал ответов.

Знай же, что по миновании времени героев, которые олицетворяли силы борьбы и созидания, а также служили заводною пружиною всего круговращения бытия, отчего история тех лет напоминала кипящий серебряный котел, в коем бурлила кровь, щедро сдобренная тропическими пряностями, иные властители дум пришли на смену уставшим от борения творцам и воинам, и они стали исповедовать доктрину о необходимости собственного, и только своего собственного, очищения в целях личного возвышения и приобщения к божественному состоянию. В таком положении им уже не было необходимости, а главное – отсутствовало вообще желание окружать себя единомышленниками дабы передать им свой бесценный опыт возвышения. Вместо того они распространяли кругом дух уныния, заставлявший замыкаться в самих себе людей, способных к размышлению и самосозерцанию, и это поветрие исходило от них вроде болезненного исчадия, заражавшего восприимчивых к нему, и те уходили внутрь себя и отказывались как либо влиять на мир, кроме разве что изложения открывшихся им истин путем поэтическим. Длительное время и я отдал изучению этой ступени самосовершенствования, хотя в конечном итоге в какой-то части и отказался от нее.

Суть же учения, по моему убеждению едва ли не погубившего великий народ, заключается в следующем. По их разумению, жизненное существование человека в целом предопределено: его душе предстоит бесчисленно умирать и возрождаться, воплощаясь в разные живые существа, в зависимости от того, насколько он следовал в течение жизни принципам негреховного существования. И если жизнь его состоялась с малым числом и тяжестью грехов, он имеет возможность при перерождении воплотиться в существо высшего порядка, а в итоге даже влиться в Атман, где в едином разуме и совокупном экстазе вечного блаженства нирваны слились сущности выдающихся людей, достигших просветления и ставших Буддами, в противном же случае душа человеческая обречена на новое перерождение, возможно даже в форме низшего существа, а не человека вообще, чтобы заново терпеть невзгоды и мучения в надежде добиться освобождения от оков круговорота бытия.

Причинами же круговорота бытия являются омраченные действия, содеянные человеком по недомыслию или же намеренно, причем как умственные намерения, так и осуществленные акты, произведшие некие действия, и скверны, преследующие его из прошлой жизни. Устранением причин сводятся на нет омраченные совокупности, а освобождение от них приводит к исчезновению связанного с ними страдания. Таково освобождение, которое может быть двух видов: освобождение, заключающееся просто в уничтожении всех форм страдания и их источников, и великое, непревзойденное освобождение, состояние Будды. Первое – это уничтожение всех обусловленных сквернами препятствий на пути освобождения от круговорота бытия, но не препятствий к прямому постижению всех объектов познания. Второе – это наивысшая ступень, полное уничтожение как скверн, так и препятствий к всеведению, что и объявляется конечной и наиболее желанной целью всего существования человека, к чему устремились многие из лучших людей страны.

Однажды, по прошествии многого времени и преодолев многочисленные препятствия пути, которым я обязан был близким и не всегда благополучным знакомством с тайфунами и муссонными ливнями, вязкой грязью дорог, острыми камнями горных троп, от которых не спасала никакая подошва, впрочем, обувью к тому времени я уже давно не пользовался, как предметом излишним и от размышления отвлекающим, я пришел к дереву арче, известному в той местности своим возрастом, огромным размером и тем, что у его ствола, покрытого натеками коры, как натруженные руки вздувшимися венами, проповедовал некий гуру, имя которого пред посторонними не открывалось – сам он имени своего не произносил; местных жителей, жертвовавших ему пропитание и скудные одежды, имя его не интересовало, ибо в стремлении к самосовершенствованию и в надежде избегнуть превратностей судьбы, обманув ее якобы участием в благом деле, они точно так же жертвовали бы любому блаженному, вздумавшему остановиться для благовествования именно под этой арчей, впрочем же – как и в любом другом месте; ученики же обращались к просветленному почтительно: «Учитель», как и я некоторое время именовал его, почитая собственным духовным наставником и пытаясь воспринять от него мудрости и постигнуть объявляемый им духовный путь. Учение его состояло в необходимости расторгнуть круг перевоплощений, в котором, как он был убежден, но ничем сие подтверждать не имел возможности, были изначально закрепощены человеческие души, его в том числе. На этом пути каждый из адептов, взыскующих освобождения, движется самостоятельно и разобщенно, так что его учение разительно отличалось от всего того, что я видел и постигал ранее – ни о каком единстве людей, объединенных общей идеею и действующих совместно, даже и речи не было. Каждый сам по себе на пути совершенствования, каждый одинок и самодостаточен в открывании сего пути, и лишь к учителю, ушедшему на этом пути, следует обратиться за советом и правилом, после чего вновь практиковать индивидуально. В значительной степени именно это привлекло меня к пути просветления, ибо к тому времени я уже постиг, что исправить людей и улучшить этот мир никаким учением неспособно, ведь корень зла в природе людской, а не извне, и одолеть его неспособно, покуда сам носитель зла не осознает его и не поймет необходимости борения его; а чего бы ему стремиться к самосовершенству, ежели его дурные привычки и болезненные страсти дарят ему наслаждение сейчас и здесь, а что там будет в будущем, так кому сие ведомо?! Идея же, следуя неким правилам, улучшить самого себя настолько, чтобы одолеть высший уровень существования, создать, так сказать, самому себе персональный Эдем и бесконечно наслаждаться им, весьма и весьма привлекала меня, ибо представлялась достижимою без каких-либо дополнительных условий, в частности – без нужды заботиться о духовном развитии ближнего своего.

И я стал приходить к многолетней и древней арче, и садиться под нею ежеутренне и ежевечерне, дабы выслушивать суждение гуру о практике самосовершенствования, и стремился следовать ему. В те поры я уже давно отринул стяжание в качестве желанной цели и смысла самого существования своего, и оставил имущество свое на усмотрение семьи и близких родичей, не взяв с собою более необходимого, кроме одежды, бывшей на мне. Питался я дикорастущими плодами земли или же, по временам, с благодарением довольствовался подаянием местных доброхотов, радых выслушать повествование о моем путешествии и новости из других мест, коих они были совершенно лишены в силу их собственного домоседства. Плотские же желания, обуревавшие меня во время оно и требовавшие удовлетворения, покинули мои мысли и если и тревожили меня, то лишь где-то на крайней кромке сознания, слабым следом напоминая о том, что и эта часть жизни мною уже прожита и пережита, хотя плоть еще и не совершенно умертвилась. Иначе говоря, мне казалось, что земной путь мною пройден полностью и до конца, и я готов вступить на вышний путь совершенствования души, и идти по нему, и нуждался лишь в духовном руководстве, без которого чувствовал себя как бы в густом тумане, когда даже верного направления движения не определить без подсказки извне – звука колокола или света костра.

Сидя под арчею, благословенный гуру говорил о четырех драгоценностях: «Это – истинные страдания, это – истинные источники, это – истинные пресечения, это – истинные пути. Страдания следует познать – тогда не останется страданий, которые следовало бы познать. Источники страданий следует устранить – тогда не останется источников которые следовало бы устранять. Пресечения страданий следует осуществить – тогда не останется пресечений, которые следовало бы осуществлять. Пути следует пройти – тогда не останется путей, которые следовало бы проходить».

И я вопрошал его:

– О благословенный, что есть истинное страдание и как познать его? Как обрести мне уверенность, не страдаю ли я, и в чем заключается оно?

И гуру отвечал:

– Взгляни в воды водоема и что увидишь там?

– Это мое отражение, о благословенный.

– Что ты видишь в воде?

– Образ мужчины в средних годах, в рубище облаченного, и еще вижу шнур дваждырожденного на плече его. Волосы его длинны и многие седины в них. А еще вижу половинку кокосового ореха в виде чаши для подаяния, вервием на поясе его укрепленном, и вервие то из волокон хлопчатого дерева, оно сплетено вчетверо, и одно плетение в силу воды, а другое в силу земли, а еще одно – от воздуха, чем все живое беспрепятственно пресыщается, и еще одно – в знак огня, которым все завершится.

– Что еще видишь ты?

– О, благословенный, вижу, что прошел множество дорог и нелегких путей, и кожа сожжена солнцем и стала как выдубленная шкура, и ноги стерты и в волдырях, а мускулы натружены, и тело истощено невзгодами.

– Что еще видишь?

– О благословенный, более ничего моему взору не открыто.

И он заключил:

– Ты ничего не узрел, как слепой, от рождения зрения лишенный, и не отверзнув взора не открыть тебе и истины.

И я отошел от него в глубоком размышлении, и не мог постичь сути учения его многое время.

Долго я лишь позволял себе приходить к подножию арчи и молча сидеть там, выслушивая слова гуру, обращенные к другим ученикам, и не высказывая вопросов своих, но наступил однажды день, когда сам гуру обратил на меня ясный взор свой и вопросил:

– Что же ты видишь в отражении вод?

И я ответил:

– Я вижу человека.

И гуру воскликнул:

– Ты прозрел!

Ибо открылось мне, что мое существование на земном уровне в образе человека означает лишь то, что в момент перевоплощения душа моя оказалась столь несовершенной, что не могла воплотиться в высшем существе или даже полностью выйти из кругообращения перевоплощений, которое есть истинное страдание, а принуждена была впасть в форму человеческую и вновь проходить по пути самосовершенствования в надежде достичь освобождения.

И гуру учил меня:

– Развивая стремление к освобождению, заботься не только о своём благе, но и о благе всех живых существ. Так же как и ты сам, все живые существа омрачены страданием; ведь даже самое крохотное насекомое, так же как и ты, не хочет страданий и желает счастья. Но хотя живые существа и не желают страданий, они не знают, как избавиться от них; и хотя они желают счастья, они не знают, как обрести его. Сами существа не в состоянии сделать это, ты должен помочь им, освободить живых существ от страданий и их причин и утвердить их в состоянии счастья. Чтобы избавиться от страданий и обрести счастье, нет иного пути, кроме как устранить в потоках сознания живых существ причины, порождающие страдание, и создать в этих потоках причины счастья.

И благословенный говорил:

– Водою Будды не смывают скверны,

Страдания существ рукой не устраняют,

К другим не переносят прозрения свои, -

Они Учением существ освобождают.

– Свобода достижима через учение о том, что надлежит принять, а что отвергнуть. Но чтобы учить, прежде нужно самому это узнать и понять. Кроме Будды никто не может безошибочно учить путям всех живых существ, а не только некоторых, отчего непременным условием достижения цели блага всего живого есть достижение состояния Будды, в котором ты сам свободен и обладаешь силой для освобождения.

– Ибо если ты мучим жаждой, ее можно полностью устранить питьём воды, но прежде найди сосуд для питья. То же и здесь: если твоя цель освободить всех живущих от страданий и их причин, прежде, осознав необходимость высшего просветления, развей в себе желание достичь его.

Постигая учение и практикуя мудрость, воздержание и медитацию, я неизбежным образом интересовался так же и отмеченными историей случая явления Будды, и скоро пришел к понимаю отличия Будд от сверхъестественного происхождения посланников, почитаемых в других учениях – Моисея, Магомета, Христа, Гильгамеша и многих других, потому что Будда есть самосовершенствование человека до уровня просветленного, отчего он приобретает воистину волшебные силы и способность применять их, тогда как другие посланцы есть наделенные высшей силой изначально, и они, при всем их героизме и самопожертвовании, сами в себе эти силы воспитать неспособны. Буддою же способен стать каждый, по крайней мере, ему это не запрещается, вопрос лишь в том, имеет ли он в себе достаточно духовных сил и неиссякаемую потребность возвыситься до просветления, поскольку ступени сего пути связаны с мучительным внутренним перерождением и переустройством самого себя, и одно это надежно охраняет великие силы от использования недостойными людьми для дел недостойных – что само собою мудрость великая, ибо вот драгоценность лежащая пред всеми взорами открыто и не под спудом, а вот взять ее не иначе, как только избранному способно.