Текст книги "Поиск-84: Приключения. Фантастика"

Автор книги: Сергей Щеглов

Соавторы: Михаил Шаламов,Олег Иванов,Александр Ефремов,Б. Рощин,Ефрем Акулов,Лев Докторов,Евгений Филенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

И она отошла к своим родным. Теперь они были все вместе. Все четверо. И Петр стоял напротив. Он сказал:

– Я молчать не буду. Не надейтесь! Я найду умных людей. Честных. Они поймут. Они все равно поймут.

Взгляд его обошел комнату и остановился на каминной доске. Там, забытая Георгием с вечера, лежала черная клеенчатая тетрадь. Лежал дневник Миртова. Петр стремительно прошагал к камину и взял тетрадь.

– Это я прихвачу с собой. Мне понадобится.

– Протестую! – крикнул Глеб Евстигнеевич. – Это научная ценность! Она должна оставаться здесь!

– Раз научная, значит забираю!

– Положи на место дневник моего отца, – подала голос Нина. – Он мой!

– На-кася выкуси! – Петр соорудил смачную фигу. – На-кася выкуси! Вон твой папашка стоит. Сединой трясет.

– Оставь дневник, Петр, – Георгий поднялся с дивана. – Так будет лучше для всех.

– А ты вообще молчи! И глазами не сверкай, не испугаешь.

Георгий пожал плечами, мол ничего не поделаешь, и двинулся к Петру.

– Я ведь силой отберу.

– Это что же, драться будем?

– Не шути, – строго проговорил Георгий, делая последний шаг к дуэльному барьеру.

– Какие уж тут шутки, – выдохнул Петр и, вложив в кулак всю тяжесть тела, коротко, как на шабашке топором, ударил Георгия под дых. Тот согнулся, и второй страшный удар пришелся ему в лицо.

Потом Петр плюнул, повернулся и, тяжело ступая, вышел.

– Он ничего не докажет! – кричал Глеб Евстигнеевич. – Ему не поверят!

– Боже мой, что же будет! – рыдала Нина. – Моя докторская! Боже мой!

На полу стонал поверженный Георгий, не в силах оторвать окровавленное лицо от дорогого ковра.

А позади билась в истерике Гортензия Каллистратовна и хохотала басом.

…Ну, вот и все, и достаточно, и можно ставить точку.

Но автор не торопится. Автор чего-то ждет.

Вот стоит на крыльце Петр. Вот он сошел с крыльца. Направляется к машине. Сел за руль и привычным движением завел двигатель. Пора ехать. Пора ехать, но он тоже медлит. И тогда я подхожу ближе, сажусь рядом и говорю ему:

– Пора, Петр. Пора. Скоро утро, надо многое успеть.

– Ты кто? – почти без удивления спрашивает он.

– Твой внутренний голос…

Б. Рощин
ДЕНЬ ПЕЧАЛИ

Что в имени тебе моем?

. . . . . . . . . . . .

Но в день печали, в тишине,

Произнеси его тоскуя;

Скажи: есть память обо мне,

Есть в мире сердце, где живу я.

А. С. Пушкин

Мерно посвистывали лопасти, гудели двигатели. Из низких облаков валил снег. Видимость была маловата. Отвратительная была видимость. Только и видно было, словно через бронестекло, в синеватых тонах, резко контрастную заснеженную тайгу прямо под собой, да еще немного по сторонам. Дальше все тонуло в снежной круговерти. В этой мути глаза и руки быстро уставали.

– Коля, возьми-ка штурвал, – сказал Виктор второму пилоту и, слегка расслабившись, откинулся на спинку кресла.

Сзади моментально посунулся Куц, бортмеханик.

– Что там еще новенького, командир? В Большом мире?

– Не знаю, Макс, – Виктор развел руками. – Я ведь больше нигде не был. Только на встрече одноклассников…

– Ну и как? – настырный был парень Куц. Иногда даже слишком.

– Нормально, – неохотно проронил Виктор, и Куц, наконец, отстал.

Но вопрос его уже заставил память действовать, и, как по заказу, слышимые только для Виктора, в кабине сквозь шум винта и двигателей зазвучали голоса:

– …говорю: ерунда, все равно когда-то надо начинать…

– Не, старик, не надо: у моей «Лады»…

– …сидим. В «храп» сперва, потом в «кинга» начали. Не поверишь: семь сотен спустил за пять часов…

– …в деревне. Отличная дача…

– Петька в Грецию укатил.

– Везет же!..

Постепенно и сама кабина как бы растворилась, уступив место большой комнате с разоренным праздничным столом посередине. Застолье давно кончилось, распавшись на несколько групп, полностью занятых обсуждением своих животрепещущих вопросов. Компания эта Виктора не интересовала. Их ценности и цели были ему хорошо известны. Да и не изменились ничуть с тех давних пор. «Достать – выгадать – устроиться», «квартира – зарплата – дача», «выпивка – футбол (рыбалка) – бабы» – как и десять лет назад, разговоры их крутились около одного и того же. Виктор уже и презирать-то их давно перестал, воспринимал с брезгливой усталостью. Впрочем, дела до них ему не было. Единственная причина, по которой он здесь появился, – Аля Скворцова, она же в девичестве Самохина, – сидела рядом с ним у забытой всеми искусственной новогодней елки, и, судя по всему, интересовал ее сейчас Виктор Легин собственной персоной. Обоюдное, так сказать, любопытство…

Десять лет прошло с момента выпуска. Кто кем стал? Кто чего добился? Аля рассказывала о себе. Библиотекарь. Окончила институт культуры. Замужем за бывшим одноклассником. Детей двое. Все как у всех. Счастлива ли? Что ответить?.. Самая обычная жизнь. Особенно если сравнить с Виктором: командир отряда вертолетов на Дальнем Востоке, впереди перспектива роста. Работа интереснейшая, отличные друзья, природа вокруг красивейшая!.. Виктор рассказывал так увлеченно и подробно, что Аля даже почувствовала во рту вкус никогда ею не пробованного тайменя. Когда его едят сырым, только что выловленным, чуть присыпав солью.

– А ты женат? – спросила Аля, не очень стараясь скрыть заинтересованность: все-таки когда-то он был к ней неравнодушен, а женщины таких вещей не забывают. Даже замужние.

Виктор улыбнулся.

– Женат, – он кивнул, – и дочка есть. Пять лет.

– А звать как? – Аля смотрела на него как-то по-особенному. Должно быть от того, что осознала наконец прожитые годы и то, что сидящий рядом с ней летчик с узким костистым лицом, женатый, имеющий дочь пяти лет, – бывший ее одноклассник.

– Так же, как жену – Леной, – Виктор снова улыбнулся чему-то про себя. – Олешкой зовем… Ох и шустрая она у нас! Домой войти не успею – уже тут как тут. Если летом – сразу на ноге повиснет – так с ней в комнату и иду. Зимой, правда, на унты цепляться не даю.

Они бы еще долго так разговаривали, но тут Алин муж в припадке пьяного благодушия полез к Виктору засвидетельствовать свое почтение и уважение и начал делать всякие заманчивые предложения, что-то касательно прибавочной стоимости, и неизвестно, чем бы все это кончилось, но Аля увела Виктора танцевать, как-то обратив разговор в шутку.

И последнее, что вспомнил Виктор, прежде чем опять оказаться в кабине вертолета – это как они с Алей медленно кружились в танце и разговаривали. Куда медленней и грустней, чем раньше, потому что танцевать вместе им последний раз довелось в школе, и веселья им это не прибавляло…

– Слушай, – спросила уже напоследок, когда все расходились, Аля. – А я тебе в школе действительно нравилась?

Виктор, в который уже раз за этот вечер, улыбнулся с заметной долей грусти и сказал:

– …Да. И не только нравилась. Теперь-то уж можно сказать: я в тебя был по уши влюблен. И очень долго…

* * *

…Снова мерно посвистывали винты и был снегопад за стеклами.

– Ну что, Коля, давай сменимся?

– Командир, – это опять Куц. – А шубку, что Елене Федоровне привезли, вы где брали? А то моя все меня пилит, что такую не привез…

– В Иркутске, с рук… – отозвался Легин, не отрываясь от управления.

Передали ухудшение погоды.

– Надо же, – удивился Куц, состроив соответствующую физиономию. – Куда уж хуже-то? Вроде больше некуда…

Николай негромко чертыхнулся.

– Коля, – позвал его командир. – Запроси точку – как у них там? Скажи, что через полчасика будем.

Невольно все кинули взгляд на указатель скорости. На приборе четко стояло 180, но вертолет едва полз над тайгой против ветра.

– Только бы Столбы обойти, – негромко проронил Легин, вглядываясь в снежную муть за остеклением.

– Не! Они левее должны остаться… – встрял вездесущий Куц.

Командир невнятно хмыкнул, но ничего не сказал. Снегопад усилился. Пришлось еще снизиться, и теперь деревья проплывали, казалось, под самыми ногами. Болтанка увеличилась. То ли у земли ветер дул сильнее, то ли просто пурга прибавила силы.

– На точке метет, командир, – доложил Николай. – Боятся, что не прилетим…

– Ничего, – отозвался Виктор сквозь зубы. – Пусть не боятся: нам больше деваться некуда. Прилетим.

* * *

С крыш капало. Солнце светило изо всех сил, и блеск его слепил глаза, отражаясь на корке обтаявшего снега. Это было перед 8 Марта, и двери магазинов не знали покоя. На остановке у ЦУМа Аля столкнулась с какой-то женщиной и, извиняясь, узнала в ней сестру Легина, Надю. Только потому и узнала, что не так давно виделась с Виктором. Слово за слово, они разговорились. Надя выглядела очень уставшей, осунувшейся.

– Что с вами? – спросила Аля, уже собираясь кончать разговор и еще надеясь спросить, где сейчас Виктор.

Надя помрачнела еще больше.

– Витя… – сказала она как-то неохотно. – Погиб. Недавно…

Аля ошеломленно смотрела на нее.

– Как? – только и смогла она спросить.

– Под машину попал… – голос Нади зазвучал, как натянутая струна. Глаза нехорошо заблестели. Справившись с собой, она произнесла: – Извините… Я просто это так переживаю… Недавно все случилось. В феврале. В гололед. Похороны были на по-за той неделе…

Аля все так же ошеломленно слушала ее.

– Так он у нас в городе под машину попал? – спросила она наконец.

– Да, – кивнула Надя.

– Но он же говорил, что первого улетит… – растерянно произнесла Аля, словно это могло что-либо изменить.

– Улетит? – Надя удивленно посмотрела на нее. – Он никуда не собирался лететь. А вы откуда знаете?

Настала очередь удивляться Але.

– Мы виделись под Новый год. Весь наш класс. Витя же специально прилетал для этого с Дальнего Востока…

Она замолчала, озадаченная странной реакцией Витиной сестры: лицо ее скривилось, из глаз закапали слезы. Надя затрясла головой, прижав варежку к глазам и что-то невнятно бормоча сквозь всхлипывания.

– Ну что вы, право же… – подавленно заговорила Аля, чувствуя, как у самой в горле встает комок. – Ну не надо… Ах я дура!

– Да нет… – произнесла наконец внятно Надя, слегка успокаиваясь и судорожно всхлипывая. – Нет же… Извините… Я не знала… Ну зачем? Зачем он…

– Ну простите меня, простите, – настаивала Аля, сама готовая зареветь. – Я не думала, что сделаю вам так больно…

– Да нет же! – сказала Надя почти с отчаянием. – Вы тут ни при чем! Это он все! Он! Зачем он это сделал? Зачем явился к вам туда на встречу? Ну что теперь будет? Ой, господи!

– Да что же такое случилось? – спросила вконец сбитая с толку Аля. – Что?

Надя отдышалась, успокоилась и, глядя на Алю бесконечно измученными, несчастными глазами, сказала устало:

– Да он вам все наврал… Он вам сказал, что летчик и работает на Дальнем Востоке, да? Да? (Аля растерянно кивнула.) Он наврал все. Он никуда из нашего города не уезжал. И работает… Извините, работал электриком на аэродроме…

Аля не нашлась, что сказать.

Они еще немного постояли вместе, потом взаимно извинились, попрощались и разошлись.

Непривычно сильно после зимы светило солнце, резко, истошно орали воробьи, пахло весной, нагретым камнем, мокрым снегом…

* * *

…пахло весной, нагретым камнем и мокрым снегом. И еще – оглушающе, всеохватно – керосином.

…Столбы, тупо подумал Виктор, стараясь упереться руками в штурвал. Столбы, только бы их обойти…

Тревога швырнула его… куда? Он не знал еще, где верх, где низ, но уже вспомнил, что он командир, и что он отвечает… И тут же боль, как непробиваемая стена, накрыла с ног до головы, едва снова не ввергнув в беспамятство. И так же неожиданно боль куда-то улетучилась, истекла, как воздух из пробитой камеры. Но вместе с болью исчезло и ощущение тела, невозможно стало пошевелиться. Столбы, в отчаянии повторил Легин, но уже как-то отрешенно, столбы… Нашли-таки. Вот тебе, Куц, и левее… Ребята: Колька, Макс… Почему тепло? Керосин… Пожар? Что с машиной?.. Или действительно весна? Снег тает… Мысли путались, сознание ускользало, мелькнуло в голове: в феврале – весна; это крышка… Вдруг, как из магнитофона, четко и ясно донеслось:

– Теперь-то уже можно сказать: я в тебя был по уши влюблен. И очень долго.

И следом, с горечью: эх, зря ездил, зря… Потом, точно фара выхватила из тьмы последнее уже, что оставалось: Лена… Леночка… Олешка… Родные мои…

И все померкло.

* * *

Тучи тяжело клубились в вершинах отвесных скал, швыряя вихри снега в яркий костер, в котором горела «восьмерка», освещая неровным, мятущимся светом темную стену леса и равнодушную россыпь каменных валунов. На одном из огромных камней на границе светового круга лежал ничком человек в синей меховой куртке и унтах. Пожар постепенно утих, потом погас вовсе, и только тучи продолжали клубиться над скалами, засыпая остывающее кострище и неподвижную фигуру на камне все новыми и новыми порциями снега.

Пока все опять не стало первозданно белым.

* * *

Аля никак не могла отделаться от ощущения раздвоенности. Сидя в-незнакомой квартире и слушая еще не успевшую оправиться от горя пожилую незнакомую женщину, она никак не могла поверить в то, что та рассказывает ей о Викторе. О том самом Викторе – уверенном в себе, спокойном, строгом даже летчике, с которым она разговаривала и танцевала на Новый год. И ей все казалось, что это какая-то ошибка, что тот, настоящий Виктор, уехавший тогда на такси в аэропорт, действительно улетел к себе на Дальний Восток, а здесь погиб какой-то другой Легин, ничего общего с первым не имеющий. Уж слишком это разные выходили люди. Кроме того, мать Виктора Аля раньше никогда не видела, дома у них не бывала, и единственная знакомая здесь – Надя – еще не пришла с работы. Все это усиливало то двойственное состояние, которое, собственно, и заставило Алю прийти к Легиным, чтобы понять – что же такое произошло? На встрече одноклассников он был настолько реален…

И вот теперь, сидя у него дома, она не только не избавилась от неприятного чувства, но даже еще более укрепилась в нем.

Однако, слушая мать Виктора, Аля все сильнее испытывала другое чувство: раздражение, даже злость. Как же он мог?! Как мог… Правда, что конкретно «он мог» и на что она сердилась, Аля точно не могла сформулировать и от этого злилась больше.

А сидевшая напротив очень усталая женщина все рассказывала и рассказывала, иногда всхлипывая, замолкая на полуслове, и перед Алей вставала жизнь Виктора, – которого? – жизнь ей совершенно незнакомая, жизнь плоская и убогая, по сравнению с которой все презираемые им за обывательщину одноклассники выглядели просто образцами советских людей, несмотря на все их машины, дачи, выпивки и всю остальную дребедень. Да как он мог судить о них всех (и о ней, Але, в том числе!), если сам был по сути своей никем. Студент-недоучка, «летун», сменивший не одно место работы, человек, в детстве мечтавший стать космонавтом (с таким-то отношением к делу, ха-ха!) и не поднявшийся выше должности аэродромного электрика. Неудачник, ничего не добившийся в жизни, как он пыжился, изображая из себя «персону грата», как великолепно демонстрировал презрение к бывшим одноклассникам! О да, это, наверное, была его заветная мечта еще со школы – утереть всем нос. И когда не получилось – он пустился на обман, актер!

Аля остановилась, как человек, с разбегу налетевший на стену. Стоп, подумала она, что же это я? Человек погиб, нелепо, случайно погиб, прожив неудавшуюся, незаладившуюся жизнь, даже вот и семьи своей так и не завел, – придумал ведь (да еще как правдоподобно!) тогда и жену и дочку Олешку… – у родителей горе, а я на него обиделась. Ну захотелось ему почувствовать себя человеком, ну взял он взаймы у знакомого какого-нибудь летчика форму, ну соврал нам, ну и что? Что – кому-то это повредило? Нет ведь. Только ему. Теперь за ненормального считать станут… А может, у него действительно была больная психика? Вон ведь придумал для себя какую-то другую красивую жизнь. Мать вот его то же самое говорит…

А та, приобретя в Але покорную слушательницу, изливала ей душу со всей страстью долго молчавшего человека.

– Всю жизнь себе загубил… Навыдумывал какой-то свой мир, в котором жил… Там у него все удачно складывалось. Радехонек был, ни есть, ни спать, только все воображал, как там события развиваются, все время об этом думал. Моделированием это называл. Из-за этого своего моделирования и под машину попал – на ходу все выдумывал. С другом они это выдумали, еще в школе. Друг-то потом женился, человек человеком стал, а этот, …а Витя все так дурью и маялся, прости господи… До того раньше навоображаются, бывало, с другом, что могли эти свои выдумки как настоящую жизнь воспринимать. А потом друг-то перестал с ним возиться – жена, семья, дурь-то улетучилась, так он тогда рисовать стал. Рисовал он хорошо, иной раз посмотришь и действительно поверишь, что с натуры. Охо-хо… Да вот я вам сейчас покажу…

Ну вот и все, думала Аля, пока хозяйка ходила за рисунками, вот и все. Что ты хотела, то ты узнала. Ах, Витька, Витька… Пора прощаться и уходить домой. Гляну для вежливости, что ты там нарисовал, попрощаюсь, да и пойду… Ах, Витя, действительно, зачем ты пришел на встречу? Уж лучше бы так и остался неизвестным для всех одноклассников. Ведь был же хорошим парнем, а теперь? Что же теперь делать? Очень смутно Аля чувствовала, что все они, – весь удачливый их обыкновенный класс, – в чем-то виноваты перед Виктором. Но в чем, господи?..

…Мать Виктора принесла рисунки. Это были две картонные папки, весьма толстые, заполненные и обычными тетрадными листами, и ватманом, и бумагой для пишмашинок. Попадались тут просто листки бумаги и пачка плотного мелованного картона. В общем, весьма разношерстный набор, ничем не напоминающий специально сделанную аккуратную подборку (почему-то Але это представлялось именно так), но…

Но вот сами рисунки Алю поразили. Она просто не ожидала ничего подобного. Выразительные, сделанные уверенной рукой изображения (или картины?) поражали скрупулезнейшей проработкой деталей, почти фотографической точностью. Совершенно против воли Аля стала просматривать содержимое папок, напрочь забыв о желании уйти. И по мере просмотра перед ней раскрывался еще один Виктор (который по счету?), не тот, что погиб под колесами грузовика, и не тот, что был на вечере одноклассников. Но в этом новом Легине было что-то и от того и от другого. Не уверенный в себе пилот и не забытый судьбой неудачник, а удивительный художник был этот новый Виктор. Конечно, Аля не настолько разбиралась в искусстве, чтобы судить о степени дарования автора, но как бы придирчиво ни вглядывалась она в изображения на бумаге, каких-либо изъянов найти не могла, и в то же время ясно видно было, что в рисунки эти Виктор вкладывал всю душу, всю свою жизнь, и что в них, может быть, есть ошибки, но нет и не может быть фальши.

– И он… – Аля посмотрела на мать Виктора. – Он… никуда не посылал свои… работы? Никому не показывал?

– Нет, – равнодушно покачала головой та. – Он говорил, что рисует для себя. Да если бы и послал их куда-нибудь – ну и что? Кто он такой?

Она не интересовалась этими рисунками. Для нее они были единственной забавой непутевого сына, непонятно почему так взволновавшей гостью. Что толку в этих картинках, когда сына-то нет?

Внезапно горькое чувство утраты всколыхнулось в сердце Али. Запоздалое бессильное сожаление, что вот жил на свете человек, никем не понимаемый и никем не замечаемый, и от этого несчастный. И никому не было до него дела. А ведь вспомни хотя бы кто-нибудь из одноклассников о Викторе, и все могло бы быть иначе. Даже если бы она, Аля, вспомнила и подумала бы – а как он живет, чем? А так ведь погиб одаренный человек, может быть очень хороший художник, и только после его смерти становится понятно, кого потеряли… Потеряли потому, что не были не то что в достаточной мере, а даже просто чуткими, отзывчивыми, внимательными… Мы все, более удачливые…

Уже не испытывая ни прежней досады, ни раздражения, а только щемящую боль в душе, Аля продолжала медленно рассматривать рисунки. Чего тут только не было! Пейзажи, сценки из рабочей жизни, отдельные лица, бытовые зарисовки… Некоторые рисунки сделаны были в цвете, и Алю опять поразило гармоничное сочетание красок, местами словно делавших изображение объемным. Особенно поразил ее рисунок раннего утра – настолько точно были переданы цветовые переходы, особенно перламутровый отблеск еще не взошедшего солнца на облаках.

Рассматривая этот рисунок, Аля заметила, что он пронумерован и помечен какими-то непонятными значками. Тогда она стала внимательнее разглядывать другие рисунки и обнаружила, что все листки в папках не свалены в беспорядке, а лежат строго по номерам, а многие имеют довольно пространные надписи. И постепенно Аля поняла, что Виктор иллюстрировал свои модели. Вернее – одну модель, поскольку все рисунки в конце концов представляли собой один большой цикл. И вот перед Алей стала проявляться еще одна, неведомая, сторона жизни Виктора. Его «летная работа». Точнее – жизнь того Виктора, который приезжал на встречу с одноклассниками. В каком-то смятении Аля листала содержимое папок, вглядываясь в запечатленные фрагменты никогда не существовавшей жизни, все с большим трудом отгоняя вновь появившееся первоначальное ощущение, что на встрече как раз был настоящий Виктор. Ну как можно было усомниться вот в этом рисунке, изображающем инженера отряда, если Виктор описал его Але именно таким? Или вот вертолет на берегу моря. Как он нарисовал так реально галечный пляж? А вот Витя рядом с космонавтом Горчаковым. Сразу после приземления: космический корабль, покрытый темной окалиной, и рядом вертолет. Надпись на рисунке наискось, не Витиным почерком: «Вите, как первому нашедшему: спасателю от спасенного – спасибо!». Вот они уже с семьями на рыбалке, у костра. Вот и Лена. Пробует уху, вытянув губы дудочкой. Из под платочка выбилась прядь русых волос и светится в солнечном луче. Вот Лена смеющаяся, с огромной рыбиной в руке. Дальше шли почти сплошные портреты Лены в разной обстановке: на работе, дома, в походе, в загсе, на пляже. Рисунки были сделаны просто потрясающе: казалось, что изображения живые, только непонятно почему не двигаются. Чувствовалось, что автор старался изобразить Лену как можно лучше. Аля горько усмехнулась, разглядывая портреты жены Виктора. Довольно обычное лицо, миловидное, ничего особенного. Но художник так нарисовал его, что постоянно в чертах Лены чувствовалось какое-то неуловимое, почти колдовское, обаяние…

Он талант, подумала Аля, настолько ошеломленная, что была неспособна на какие-либо эмоции.

Дальше шли семейные портреты. Витя, Лена и Олешка. Витя в летном зимнем обмундировании с Олешкой на руках, Витя в кабинете медпункта на приеме у Лены – рядом торчит Олешкина Головенка. Витя и Олешка в вертолете, Лена смотрит на них с земли. Какой-то семейный праздник – полно сослуживцев Виктора и Лены, Витин бортмеханик Куц показывает фокусы, и лицо у него такое, что помереть можно со смеху…

Аля оторвалась от содержимого папок с таким же чувством, с каким выходят из зала кинотеатра на улицу после окончания сеанса. Огляделась, не зная, что сказать, и тут взгляд ее упал на часы.

– Ой, мамочки! – испуганно всполошилась она. – Да меня же дома потеряли!

И, не обращая внимания на уговоры Витиной матери дождаться Надю и попить чайку, стала собираться домой.

– Вы заходите как-нибудь, – говорила хозяйка, провожая Алю в прихожей. – Все-таки Витина одноклассница. Посидим, поразговариваем… Заходите.

И Аля, которая пришла сюда вначале с намерением больше никогда здесь не появляться, нисколько не кривя душой, пообещала зайти в ближайшее же время, так как после всего пережитого здесь она словно породнилась с этим домом, испытав ту же горечь и боль утраты, что и эта женщина, и в этом сблизившись с нею…

– Ну, до свидания, – попрощалась Аля, берясь за ручку двери. – Я обязательно зайду…

Прозвенел дверной звонок.

– Вот и Надя пришла, – сказала Легина и подсказала Але, возившейся с тугой защелкой: – Кверху нажимайте…

– Ага… – отозвалась Аля. Замок щелкнул, и дверь открылась.

За дверью стояла какая-то женщина в модной шубке и маленький ребенок в комбинезоне с Чебурашками. Лицо у женщины было усталое. Аля оглянулась на Легину и по ее виду поняла, что и ей женщина незнакома.

– Здравствуйте, – как-то беспомощно сказала та, переводя взгляд с Али на Легину и обратно. – Мы вот…

Она слегка развела руками, точно показывая это самое «мы», и, невольно проследив за этим жестом, Аля заметила у ее ног два объемистых чемодана. Потом она глянула на ребенка, встретила внимательный взгляд серьезных глаз, заметила выбившуюся из-под капюшона прядь русых, как и у матери, волос и почему-то вспомнила, как тогда, под Новый год Виктор сказал:

– Олешкой зовем. Ох и шустрая она у меня…

* * *

Телеграмму принесли этим же вечером, с опозданием: «Встречайте одиннадцатого, шестнадцать тридцать, рейс Р-триста тринадцать. Елена, Олешка».

* * *

У подножия Столбов, там, где сгорела зимой «восьмерка», вмуровали в камень поставленную торчком хвостовую балку от вертолета. На ней – черная прямоугольная доска. На доске надпись:

«ЗДЕСЬ 22 ФЕВРАЛЯ 19… года

ПОГИБ ЭКИПАЖ ВЕРТОЛЕТА СССР-В-98543:

КОМАНДИР ЭКИПАЖА ВИКТОР ПЕТРОВИЧ ЛЕГИН,

2-й ПИЛОТ НИКОЛАЙ АЛЕКСЕЕВИЧ ЯНОВСКИЙ,

БОРТМЕХАНИК МАКСИМ ВОЛЬДЕМАРОВИЧ КУЦ»

И одна общая фотография на всех – та самая, где Куц показывает фокусы, – другой не нашлось.

* * *

В этом году Олешка пойдет в школу. Это очень симпатичная и очень смышленая девочка. Ее очень любят мама и бабушка и тетя Надя. И еще одна тетя, которая часто приходит в гости – тетя Аля. У нее есть дочка Наташа и сын Володя. Володе столько же лет, сколько и Олешке, и в школе они будут учиться в одном классе.