Текст книги "Совершенно несекретно"

Автор книги: Сергей Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Глава 5. «МЯТЕЖ НЕ МОЖЕТ КОНЧИТЬСЯ УДАЧЕЙ…»

АВГУСТ 1991 ГОДА

 
Нам выпал трудный век –
Ни складу в нем, ни ладу.
Его огни слепят —
Не видно ничего.
Мы ненавидим тех,
Кого жалеть бы надо,
Но кто вовек жалеть
Не стал бы никого…
 

Наум Коржавин

19 августа 1991 года я находился в Железноводске в санатории «Русь», где тогда отдыхало много таких же, как я, депутатов. В семь утра меня разбудила встревоженная Галя: по радио передавали что-то непонятное. Я прислушался – играла музыка. Включил телевизор – то же самое, какая-то заунывная музыка, сменившаяся танцем лебедей из балета «Лебединое озеро». Затем появилась заставка «Заявление советского руководства».

Все это мне напомнило день смерти Брежнева. Тогда тоже передавали траурные мелодии и лишь изредка читали официальные сообщения. Что ж, явно у нас в стране что-то в очередной раз случилось. И я тоже не на шутку встревожился, а сработавшая интуиция подсовывала сознанию одно предположение хуже другого. Первая мысль была, конечно, о непростых российских делах наших, но, прослушав текст «Заявления», я понял, что как будто в одночасье смещен с поста Горбачев.

Сценарий перетряски был все тем же, отработанным за 73 года советской истории, но только на этот раз он подавался как-то помягче или как-то поверхностней, что ли.

Долго раздумывать не пришлось – сразу же, в семь часов пять минут, набрал телефон Москвы, чтобы выяснить, как срочно нужно вылетать.

Хасбулатова дома в Москве не оказалось, пришлось перезванивать в Архангельское. Там тоже долго никто не отвечал, затем Руслан Имранович взял трубку и очень удивился раннему моему звонку. Зампреду Верховного Совета РСФСР пришлось вернуться к телефону с порога – он уже выезжал на работу в Белый дом. Кстати, замечу: Хасбулатов приезжал в Белый дом, пожалуй, раньше всех и уезжал из него последним, поскольку – этого у него не отнимешь – работал очень много.

А тогда, дозвонившись, я первым делом спросил у него:

– Руслан Имранович, что там у вас случилось?

– У нас ничего! А у вас?

Я удивился такому его спокойствию:

– Это у нас-то как раз ничего, а вот у вас в Москве вроде бы переворот произошел! Если у вас есть телевизор, включите.

До него, видимо, дошел наконец смысл моих слов, потому что уже более твердым голосом он произнес:

– Позвоните мне через час на работу.

Понял, что Хасбулатов сейчас пойдет не к телевизору, а прямо к Борису Николаевичу, который жил в соседнем доме.

Мне же предстояло достать минимум три билета на самолет, так как вместе со мной отдыхали в Железно-водске члены Президиума Верховного Совета Екатерина Филипповна Дахова и Ефим Владимирович Басин.

Позвонил Кате Паховой – она сразу все поняла и попросила, чтобы мы вылетели вместе. Ефим Басин сказал, что вылетит позже. Видимо, он хотел дождаться полного прояснения обстановки.

Неожиданно для меня моя Галя решительно заявила, что полетит вместе со мной. Спорить было бесполезно, тем более что сам я на ее месте поступил бы точно так же. Это у нас семейное: все самое трудное переживать неразлучно и сообща.

С авиабилетами помог наш хороший друг, обозреватель ставропольской телестудии Владимир Петрович

Поляков, пользующийся в родных краях большим авторитетом. Впоследствии судьба еще крепче нас связала: Владимир Петрович долгое время был моим помощником, когда я возглавлял Администрацию Президента, и до сих пор остается любимцем моей многочисленной семьи. Наши с Галей дети и внучки его буквально обожают, попросту и ласково называя Петровичем. А уж когда они появляются с Эдитой Пьехой, с которой после этих событий он связал свою судьбу, радость становится еще больше. У нас в семье нет равнодушных к искусству. На гитарах играют все, внучка Оля учится в школе Галины Вишневской, внучка Таня – в Академии Софьи Николаевны Головкиной.

В тот же суматошный день меня удивило, что была устойчивая междугородная телефонная связь, хотя при столь значительных событиях первое, что обычно делают власти, – отключают автоматическую связь между городами. Видимо, в их советской «системе» было уже тогда что-то нарушено.

А в аэропорту «Минеральные Воды» нас встретили командир авиаотряда Василий Бабаскин и его заместитель. Я еще раз позвонил в Москву, спросил, как там само здание Дома Советов, и мне ответили:

– Всё там спокойно, всех туда пропускают, внешней охраны никакой нет. Уже собрался президиум, и Ельцин на месте.

В голове постоянно гудел вопрос: почему так неожиданно? Неужели настолько слабы и бездеятельны российские спецслужбы? Уже позже, встретившись с председателем КГБ РСФСР Виктором Иваненко, я понял, что их отсекли от информации. Он тогда рассказал следующее:

– О перевороте узнал по телевизору. У нас ведь своей дежурной службы не было. Пользовались союзной. Ночью Крючков поднял по тревоге часть руководителей, а нас было приказано «отсечь» от· информации. Об этом узнал уже в Белом доме, обзванивая своих сослуживцев. Что происходит – они тоже не знали.

– И что, для вас это все было неожиданностью?

– Полной. Накануне, в воскресенье, мы встречали в аэропорту Бориса Николаевича. Разговорились с Юрием Скоковым. Он рассказал, как видел шедшую в Москву Колонну армейского спецназа. Я не придал этому значения. Хотя мы и говорили, что напряжение нарастает. И думали, что-то будет осенью. Оказалось – завтра.

– А вы говорили с Крючковым?

– Да, позвонил. Его первый вопрос: «Где вы находитесь?» Я ответил и спросил: «Что все это значит?» А он: «Надо наводить порядок в стране». Я ему говорю: «А вы понимаете, что народ вас не поддержит, выйдет на улицы?» Он с издевкой: «За кого? За Горбачева?» Я сказал, что это авантюра, а он в ответ с пафосом: «История нас рассудит». И бросил трубку. Вот такая история.

– Так что, он действительно был центральной фигурой?

– Да, окончательный замысел переворота созрел у него на даче. Мозговой центр – Крючков, Язов, Шенин, Пуго.

– А остальные?

– Янаев – пешка, которую решили использовать, чтобы перевороту придать видимость законности. Павлов – трус. Как только его втянули, он тут же ударился в запой. Стародубцев – человек в заговоре случайный.

Вот так группа безответственных и бесцветных людей бросила страну в пучину хаоса, на грань гражданской войны…

Мы вылетели в Москву дополнительным рейсом на Ту-134, который специально выделил Василий Бабаскин, так как с билетами оказалось трудно в результате крайне тревожно складывающейся ситуации. Конечно, в голове теснились самые беспокойные мысли: что? как? в какой степени? И вот, подлетая к столице, видим жутковатую картину: все дороги, насколько они просматривались с высоты, были забиты военной техникой. Внутри у меня похолодело. Я, честно говоря, в таком впечатляющем количестве ее никогда не видел. Ну разве что только в кино. А тут, внизу, танки, бронетранспортеры, крытые брезентом грузовики, полевые радиостанции двигались едва ли не впритык друг к другу, напоминая гигантских ползущих по земле змей.

В аэропорту «Внуково» меня встречала машина нашего Верховного Совета, водитель которой – Иван Дмитриевич – держался собранно и деловито. Я еще больше, помнится, удивился, когда увидел, что нас всюду свободно пропускают. А Иван Дмитриевич по пути рассказал, как московский люд выражал свое отношение к происходящим событиям. Увидев цековскую машину с номером «МОС» у аэропорта, какие-то парни в момент вывернули на ее колесах ниппеля и спустили весь воздух. Нашу машину не тронули – номер у нее был не цековский, да еще и эмблема – российский флажок на переднем стекле.

Пока мы ехали к Дому Советов – сначала по Киевскому шоссе и кольцевой дороге, а потом по Кутузовскому проспекту, – я опять обратил внимание на невероятное скопление военной техники. Причем часть ее была согнана в сторону от дороги, в рощу, ближе к Хованскому кладбищу. Но как же много попадалось по пути вышедших уже из строя боевых машин! По две-три единицы скучивались они на обочине, а некоторые – и вообще в кювете, и по ним лазили растерянные и чумазые мальчишки – солдаты нашей армии. С некоторых бронированных монстров соскочили гусеницы, но встречались и машины, просто перевернутые в кювете. Их мы насчитали больше десятка, и мне показалось, что во всем этом была какая-то закономерность, а еще я подумал, что, наверное, молодые танкисты просто искали повод не лезть в ту опасную игру, в которую их втравливали.

Это, кстати, и к вопросу о развале армии, и к вопросу о том, кто ее первым стал разваливать, – разумеется, уже после Тбилиси, Баку, Сумгаита, Литвы, а теперь еще и Москвы. Событий вполне достаточно для солдата, чтобы понять причины, почему и для чего его используют, и чтобы задуматься о целях, которые ставит перед собой верхушка власти. К тому же впоследствии выяснилось, что большинство рядовых, сержантов и младших офицеров даже не знали, куда и зачем их направляют. Дали командирам частей приказ занять позиции там-то и там-то, а что дальше делать – дескать, скажут потом.

Солдат, по правде говоря, никто на этот раз не настраивал против кого-либо, никто и ничем не возбуждал их «боевой дух», как это делается обычно, чтобы заставить выполнять приказы командования не задумываясь. Видимо, путчисты боялись открывать перед народом сюи карты, чтобы это не обернулось затем против них самих, все с самого начала строивших на заведомой лжи.

Работу по разъяснению солдатам что к чему взяли на себя российские депутаты и москвичи, причем у последних здесь роль оказалась особой. Действительно, в то время как в регионах и в других республиках спокойно наблюдали за развитием событий в Москве, а кое-где еще и ждали победы ГКЧП, москвичи сразу же, с первых минут, как только узнали о том, что произошло, пошли на защиту Дома Советов. Ну а те, кто не смог к нему пойти, были ощутимо солидарны с его защитниками.

К самому Дому Советов нам подъехать на машине оказалось непросто. Тут уже работало много народу и было полно молодежи. Парни и девушки деловито прикидывали, что можно использовать для ограждений, хотя это было несерьезно для танков.

Около 14.30 мы с Екатериной Филипповной прошли в здание, которое для всех россиян уже стало своим – российским – Белым домом. Галя поехала домой к детям и внучкам – там тоже нужны были глаз и поддержка.

Первое впечатление от всего происходящего в здании – муравейник. Только если в настоящем муравейнике все отлажено и движение идет по потокам тепла или лучам света, то здесь возникало ощущение полной хаотичности.

Необходимо нам, подумал я тогда, наладить информационную службу. А то ведь что получилось: мой кабинет все время был заполнен приходящими по разным поводам людьми, взволнованными депутатами, которые предлагали свою помощь и жаждали каких-то немедленных дел, отчего были совершенно нетерпимы к бездействию. Словом, кабинет превратился в некий депутатский штаб, хотя уже было известно, что официальный штаб организован в крыле Белого дома, где располагался президент.

В такой вот сумбурной обстановке мы и начали соображать, что нам делать в первую очередь. Я позвонил

Хасбулатову, и он одобрил мои действия по развертыва нию информационной работы.

Прежде всего нужно было наладить радиотрансля цию снаружи Белого дома, чтобы огромные толпы людей, скопившиеся вокруг него, а через них и другие, знали, как развиваются события. Один из радиоузлов в Белом доме мог работать независимо от воли его обитателей: он управлялся непосредственно с центрального пульта. Его динамики оставались включенными всегда, и, что бы там ни происходило, по ним можно было давать «насильно» любую информацию. По этой системе аварийного оповещения иногда диктор передавал информацию в самое неподходящее время: или шло совещание, или шел разговор с посетителем, и этим она доставляла большое неудовольствие и Руслану Имрановичу, и Борису Николаевичу, и мне. И хотя прежде ею пользовались крайне редко, именно теперь она оказалась нужнее всего. По ней мы и начали передавать объявления, организационные указания и прочую информацию.

Внутреннюю трансляцию удалось-таки вывести наружу. Подобрали бригаду, которая начала собирать информацию, писать листовки и через радиорубку передавать их тексты на улицу. К этой работе я попросил подключиться депутатов Сергея Носовца и Расула Микаипова, а также сотрудника орготдела Владимира Малышева и Ларису Ефимову из «ДемРоссии».

Позже выяснилось, что Белла Куркова одновременно с нами создала такую же бригаду, в которую вошли известные журналисты, теле– и радиокомментаторы.

Таким образом, не одна, а две группы выходили в эфир попеременно.

Наша группа территориально находилась в 318-й комнате, где постоянно трещал телефон, и с него на магнитофон записывались все поступающие известия, из которых можно было узнать, что происходит вокруг нас. Скажем, Галя Русских из «ДемРоссии», которая в это время находилась на Украине, звонила нам и рассказывала, что о нас сообщает радио «Свобода». Депутат Вячеслав Волков из Фороса докладывал обстановку вокруг дачи Горбачева.

Вторая же группа располагалась в информационном центре на 11-м этаже у Виктора Югина – председателя комитета Верховного Совета РСФСР по гласности и массовым движениям. Там был главный корреспондентский пункт, и работа в нем началась с трансляции выступлений Ельцина, Хасбулатова, Бурбулиса, Шахрая перед защитниками Белого дома. Туда стекалась вся информация, и наша группа стала поставлять свои сведения туда же. По радио выступали Сережа Носовец, Расул Микаи-лов, а около двух ночи – уже 20 августа – удалось выкроить время и выступить мне. Я всегда стараюсь поделиться с людьми известной мне информацией, понимая, что ничто так не будоражит умы и ничто не порождает так панику и ложные слухи, как отсутствие информации. И в этот раз я просто рассказал, как построена работа в Белом доме по организации получения и распространения сообщений и что делается в данный момент руководством России и Верховного Совета по защите Белого дома и нейтрализации ГКЧП.

Многие сообщения печатались на множительных аппаратах, и заполненные листки выбрасывались в окна, а если кто-то выносил такие листки на улицу, то у него их буквально вырывали из рук. Да, на информацию был повышенный спрос.

Я тоже несколько раз выбирался на улицу и видел реакцию людей на правду, шедшую из динамиков и через листовки. И вдобавок к ней люди жаждали знать, что им делать и куда приложить силы, требовали дать им все официальные документы, которые были приняты.

К тому времени уже существовали и Обращение к народу, и Постановление Президиума Верховного Совета о созыве чрезвычайной сессии, и указы президента Ельцина. Все это печаталось у нас во многих экземплярах, брошюровалось и раздавалось толпившимся у Белого дома москвичам. Таким образом, информационную работу в столице мы, можно сказать, наладили.

Но существовала и вторая задача – это распространение информации на периферию. Сейчас трудно поверить в то, что ничего подобного в стране пока еще не было. Да ведь и не могло быть, поскольку действовала тоталитарная партийно-командная система, а к тому же и ГКЧП «прихлопнул» ряд демократических изданий и ввел строгую цензуру на информацию.

Не случайно и народ, и должностные лица на местах, не зная не только истинного положения вещей, но зачастую и вообще ничего о происходящем в Москве, находились в полной растерянности. Объявились, правда, потом отдельные начальники, которые оправдывали этим свое бездействие, хотя не секрет, что связь по ВЧ продолжала действовать. Но, как бы там ни было, все множительные приборы работали на полную мощность, а депутаты и добровольные их помощники срочно отвозили кипы бумаг с нашей информацией о происходящем в аэропорты, откуда самолетами доставлялся этот бесценный груз в разные уголки страны. Кроме того, наши материалы раздавали пассажирам в аэропортах и на бурлящих людьми вокзалах.

Организовав такую почту, мы в значительной степени поколебали на местах позиции тех, кто поначалу рассчитывал на успех мятежа. Местные путчисты, пользуясь неосведомленностью населения, попытались было манипулировать искаженными фактами. К примеру, в Железноводске до отлета я видел, что никто ничего толком не знает, однако циркулировал тревожный слух, что еще в пятницу-де повезли врача к Горбачеву. Хотя потом, несколько лет спустя находясь в Кисловодске, я встретился с нашим замечательным профессором мануальной терапии Анатолием Андреевичем Лиевым, и он рассказал, как его срочно доставили к Горбачеву, у которого просто-напросто обострился радикулит. А ведь в дни путча казалось, что этим фактом хотели подтвердить версию о плохом состоянии здоровья Горбачева.

Те наши депутаты, у которых сохранялись хорошие отношения с Советами, с их исполкомами и у которых в своих краях имелся надежный актив, садились к телефонам – диктовать из Москвы тексты документов.

И третье из того, что нас тревожило, – это незнание обстановки в войсках, задействованных в тогдашней дьявольской игре. И тактика и стратегия «восьмерки» оказались спланированными на ликвидацию российского демократического потенциала, были нацелены против Белого дома, – в этом уже не было сомнений, но мы верили, что солдаты и офицеры в армии не безмозглые чурки, а грамотные люди, имеющие свои корни в народе. В этом плане у нас оставалась надежда на сочувствие и здравый смысл военных. Но тем не менее приходилось быть готовыми ко всему, и мы начали комплектовать группы по 3–4 депутата для встреч в армейских частях и военных училищах.

Особое внимание уделили Училищу имени Верховного Совета РСФСР, дивизии имени Дзержинского, батальону и полку связи в Сокольниках. А одна группа поехала даже в спецназ, располагавшийся в Теплом Стане. Именно эта группа проводила наиболее опасную работу, и так надолго прервалась ее связь с нами, что мне пришлось звонить нашему депутату Гению Евгеньевичу Агееву – заместителю председателя КГБ СССР.

Только часам к четырем утра 22 августа 1991 года исчезнувшая группа обнаружилась. Оказалось, три депутата – Алексей Сурков, Владимир Шумейко и Владимир Ребриков – вели все это время в спецназе целенаправленную беседу, призывая рядовой состав и офицеров не предпринимать никаких действий против руководства России. Ну а раз там был Владимир Шумейко, прекрасный рассказчик, то и не мудрено, что они так задержались.

В итоге проведенной работы в войсках, находившихся в Москве, выяснилась их определенная лояльность к нам или, по крайней мере, намерение не предпринимать никаких активных действий. А отдельные подразделения выразили еще и готовность обеспечить защиту Белого дома и даже расположить боевую технику вокруг здания дополнительно к той, которая уже находилась там под командованием майора Евдокимова.

Все это хорошо, но оставалась опасность штурма нашей «крепости», как говорили специалисты, с воздуха. Такое казалось нам абсурдом, в такое не хотелось верить, но руководство штаба Белого дома, по-моему, готовилось и к такому повороту событий. То, что специальные штурмовые группы десантников существуют, мы знали и, честно говоря, хорошо представляли, что они смогли бы натворить здесь. В Белом доме уже работал военный штаб во главе с генералом Константином Ивановичем Кобецом – российским депутатом. Мы надеялись, мы очень уповали на то, что военный штаб найдет решение по предотвращению грозящих нам нападений.

Первая тревога, объявленная по радио по поводу вероятного начала штурма, случилась днем 19 августа. Руслан Имранович позвонил и попросил меня быть в распоряжении Бориса Николаевича. Я поднялся к нему в приемную, и тут мне передали трубку междугородного. Звонили из Алма-Аты, из Президиума Верховного Совета Казахстана: председатель комитета по экологии интересовался, что происходит у нас. Я объяснил, что объявили тревогу и дали команду покинуть всем Белый дом, и тут же задал ему пару прямых вопросов:

– А что вы там делаете? Почему молчите?

Мы уже хорошо знали позицию других краев, которые – кроме Молдавии и Прибалтики, выступивших с резким осуждением путча, – сонно молчали, все еще чего-то ожидая. Я начал упрекать далекий Казахстан в предательстве, заметив, что одной Россией путчисты не ограничатся. Звонивший ответил с явным сочувствием:

– У нас сейчас перерыв в заседании президиума, но я говорил на нем то же самое – после России они возьмутся за Казахстан, а после Ельцина – за Назарбаева.

Но я считал, что Казахстан должен что-то немедленно предпринять:

– Учтите, если вы сейчас не разбудите другие республики и сами у себя ничего не сделаете, оставив таким образом нас в одиночестве, история вам этого не простит.

Впрочем, я понял, что этот человек – наш единомышленник и агитировать его незачем. Похоже, я его только еще сильнее взбудоражил своими упреками, в результате чего, видимо, на президиуме у них потом произошел очень резкий разговор, так как Назарбаев вскоре начал определять свою позицию, и у него состоялось несколько бесед с Янаевым.

А я после звонка из Алма-Аты направился к Ельцину. Пятый этаж был уже забаррикадирован и очищен от лишних людей. Я шел быстро, и вдруг – окрик:

– Стой, кто идет?!

Одновременно с этим я увидел направленный на меня пистолет и охранника в черной маске, вынырнувшего откуда-то из-под перевернутого кресла. Я еще по инерции шел, недоумевая по поводу выходки охранника, но мурашки по телу уже побежали. Положение было нелепое – я не знал, что делать. Но охранник опустил оружие, видимо, заметив мой депутатский значок. В приемной Бориса Николаевича было много народу, в том числе депутаты, некоторые при оружии. Помню Олега Максимовича Попцова, Александра Григорьевича Гран-берга, Федора Вадимовича Шелова-Коведяева, Виктора Пименовича Миронова и других.

Заходить в кабинет не стал – Борис Николаевич уже спустился с Хасбулатовым в подвал, специально оборудованный для чрезвычайных ситуаций. Приблизился было к окну, но ко мне подошли и вежливо посоветовали держаться от него подальше, потому что оно может, дескать, хорошо простреливаться снайперами из гостиницы «Украина».

– Наблюдать за улицей лучше из зала…

Я послушно переместился в зал, но не успел толком там осмотреться, как меня и всех вокруг оглушил выстрел. Это было настолько неожиданно, что мы вздрогнули и на мгновение нас охватил страх. А что, ведь при таком напряжении и простой хлопок в ладоши наделает немалый переполох!

Не зря же те, у кого было оружие, вскинули его на изготовку, поскольку выстрел-то был настоящий, да к тому же кто-то предупредительно крикнул:

– Идут!

Но никто на нас не нападал, а из комнаты, где громоздилась замысловатая конструкция из мебели, послышался чей-то жалкий голос:

– Не волнуйтесь! Ошибка произошла. Здесь один из наших нечаянно нажал на спуск автомата…

Получилось так, что мне с Попцовым и Мироновым пришлось ненадолго отлучиться, а когда я вернулся, то застал в приемной Бориса Николаевича в окружении корреспондентов. Он только что поднялся из подвала, выглядел усталым, но тем не менее был спокоен и обстоятельно рассказывал о своих впечатлениях от различных встреч, от телефонных разговоров с Янаевым, а также с Назарбаевым и другими руководителями республик. Ельцин охарактеризовал все случившееся в Москве как преступление, а организаторов путча назвал преступниками. Думаю, что в те дни победа демократии и Ельцина стала складываться со всей очевидностью благодаря его наступательной, я бы даже сказал, радикальной позиции: от правовой оценки происходящего до действий по нейтрализации – задержанию и аресту гекачепистов.

Я слушал беседующего с журналистами Ельцина и вспоминал наш с ним разговор, который состоялся немногим ранее: тогда Борис Николаевич рассказал, как он узнал о начале путча.

Утром его окликнула дочка: «Папа, послушай, по радио что-то непонятное передают». Из текста диктора он сразу понял – переворот и тут же позвал к себе Силаева и оказавшегося в Москве Собчака. Затем к нему пришли Хасбулатов и Бурбулис. «Мы писали воззвание, – продолжал Борис Николаевич, – но я понимал, что нужно отсюда уезжать, так как танки были ще-то неподалеку. Я позвонил Грачеву и сказал: «Прикрой». Тот понимал, чем рискует, и тем не менее прикрыл».

Получается, что уже тогда у нас появились союзники, и о них Борис Николаевич тоже теперь рассказывал корреспондентам. Когда был дан отбой тревоге, мы разошлись по своим местам, чтобы вскоре собраться с депутатами в Малом зале. Такие недолгие встречи оказались очень результативными, и мы стали проводить их систематически два раза в день – в 10 и в 17 часов. Во время этих встреч координировались действия депутатов, участники встреч обменивались информацией, искали оптимальные решения возникающих проблем. Несколько раз собирался Президиум Верховного Совета для принятия официальных документов.

Предстояло решить еще одну важную задачу – подготовить и провести чрезвычайную сессию Верховного Совета. Из Белого дома уже нельзя было давать телеграммы, тогда мы посадили сотрудников на машины и направили людей на почту разослать депутатам телеграммы с приглашением на чрезвычайную сессию Ночь накануне 20 августа провел без сна, было много поездок и текущих оперативных дел. Вместе с другими депутатами ездил к связистам в Сокольники – там было все спокойно. Утром 20 августа, часа в четыре, я вышел на площадь поговорить с людьми, пробыл среди них до шести…

С отцом Глебом Якуниным и Беллой Денисенко ходили мы среди наших защитников и рассказывали им все, что нам было известно самим. Мы с отрадным удивлением смотрели на людей, на то, с какой жадностью они впитывали получаемую информацию и как эта информация и наше с ними общение поддерживают их в бессонные утренние часы, когда и силы уже растрачены, и сознание словно бы притуплено. Если уж та заговорщическая мразь и отважилась бы на что-либо, то непременно выбрала бы эти расслабляющие утренние часы.

Однако часто выходить на улицу не удавалось – мне были подчинены транспорт, связь с президентскими структурами и связь с комитетом обороны, созданным у Геннадия Бурбулиса. Кроме того, нужно было координировать действия по подготовке документов и по организации проведения Президиума Верховного Совета. Так что с точки зрения личного общения с защитниками на улице я оказался фигурой не самой удачной. И все же, как только у меня появлялось хоть несколько свободных минут, я выходил к ним. А в один из вечеров, когда уже объявили комендантский час, мне сообщили, что где-то на площади видели мою жену. Тут же позвонил домой, там ее действительно не оказалось, и мне ответили, что она поехала к Белому дому. Шел дождь, я пытался найти Галю, но при таком скоплении людей дело это оказалось безнадежным. А жена моя на самом деле находилась в толпе перед Белым домом. Потом Галина рассказывала перед телекамерой Беллы Курковой:

– Оставив Сережу у Белого дома, я поехала домой в Ясенево, обзвонила и собрала в дом всех детей и внучек. Приготовила обед и направилась к Белому дому, пообещав звонить оттуда. Я хотела сама убедиться в том, что там происходит, поскольку информации по радио и телевидению еще не было, дозвониться до мужа я не могла. Выйдя из дому, я пыталась найти такси или машину. Но ехать туда никто не хотел, и тогда я поехала на метро. Чем ближе подъезжала к станции «Баррикадная», тем больше ощущалось волнение людей, которые направлялись туда же. Оказывается, пока ехала в метро, был объявлен комендантский час, но мы этого еще не знали. В основном ехали молодые люди. Выйдя из метро, многие из них уже бежали к Белому дому. Подойдя туда, увидела огромное скопление людей, одни уже строили самодельные и хлипкие баррикады, другие тащили трубы, бревна – похоже, все, что встречалось на их пути и могло пригодиться для баррикад. Мне показалось, что все это как-то по-детски и несерьезно. Я поняла полную незащищенность людей – тех, которые собирались вокруг Белого дома, и тех, кто находился внутри. Толпа постоянно пребывала в каком-то хаотичном движении, то ли пытаясь получить хоть какую-нибудь информацию, то ли в поиске применения своих сил. Некоторое облегчение я ощутила, когда увидела, что к Белому дому поползла тяжеловесная техника в виде поливальных машин и катков. Они за собой тащили бетонные блоки. Чувствовалось, что действие разворачивается по намеченному плану, загораживая подъезды к Белому дому. К этому времени прошло уже несколько часов, как я уехала из дому, и начинался дождь. Я решила найти телефон-автомат, чтобы позвонить домой. Хотела съездить и взять зонт и плащ. Но когда дозвонилась, то услышала тревожный голос дочери и сразу поняла, как они волнуются. Дочь сказала, что звонил папа и очень сердился по поводу моего отсутствия. Не просто сердился, а выражался словами, которые дети никогда от него не слышали. Я поняла, что нужно немедленно вернуться домой…

Перед намечавшимся штурмом в ночь на 20 августа мы собрались в зале Совета Национальностей, где разгорелась дискуссия, нужно ли безоружным депутатам оставаться в здании Белого дома или им выйти к собравшимся на улицу. Я полагал, что пользы от безоружных людей во время боевых действий не будет – только лишние жертвы, а вот присутствие депутатов на баррикадах может обеспечить духовный подъем защитникам Белого дома.

Здесь же, на этом шумном собрании, Руцкой и другие военные предупреждали, чтобы мы, штатские, при перемещении по Белому дому не делали никаких резких движений, не совали неожиданно руки в карманы, потому что охране дана команда – стрелять без предупреждения.

На заседании штаба у Константина Ивановича Кобе-ца было намечено построить пять внешних заградительных сооружений, дабы не пропустить к Белому дому военную технику: на Калининском проспекте, на мосту через Москву-реку, на Кутузовском проспекте и у станций метро «Улица 1905 года» и «Баррикадная». Туда отправились народные депутаты и члены президиума, были созданы бригады Василия Федорченко, Ефима Басина, Георгия Жукова, было много депутатов Моссовета.

Нам хотелось, чтобы каждую бригаду обязательно сопровождала машина ГАИ: тогда можно было бы в случае необходимости остановить движение, а какой-то транспорт развернуть и поставить в нужное место. Ведь одна только форма сотрудника ГАИ производит на всех должное впечатление. Но, к сожалению, нагрузка на эту службу была столь велика, что нам выделили всего одну машину, которая и моталась по всем вышеназванным городским точкам до тех пор, пока поставленная задача не была выполнена. В дело шли и бетонные плиты, и какие-то брусы, и большие грузовики, и даже поливочные машины. Заградительные сооружения были возведены грамотно, и военная техника мятежников не могла бы подступиться напрямую к Дому Советов. Она вынуждена будет искать лазейки, а значит, мы выиграем спасительное дополнительное время. Вокруг баррикад собирался народ, создавая что-то вроде ополчения, готового отражать атаки. Но что у них было против грозной боевой техники? Только мегафон – зыбкая надежда образумить солдат и офицеров. Одна такая попытка едва не закончилась трагически. У Басина в машине был радиотелефон, и вдруг он звонит мне: