Текст книги "Совершенно несекретно"

Автор книги: Сергей Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– Слушай, Сергей, идет колонна танков, штук двадцать, по Садовому кольцу. В контакт они с нами не вступают, когда одна машина остановилась, другая ее толкает сзади и, чтобы не задерживалась, стреляют вверх трассирующими…

Это уже было в ночь с 20-го на 21 августа, когда происходила замена воинских частей. Было такое ощущение, что от нас убирали войска, вставшие на нашу сторону или не предпринимавшие никаких активных действий, и вводили другие. Нам отовсюду звонили и предупреждали, что новые колонны ведут себя с признаками агрессивности.

Во время второго звонка Басин сказал, что у прибывших на смену танкистов ненормальные глаза и что эти экипажи не хотят ничего слушать.

– Вот они близко, я попробую сейчас поговорить с командиром. Слышишь, Сергей, это они стреляют трассирующими поверх головы. Вы что, ребята, совсем ошалели, что ли?

Нам многие звонили и предупреждали, что в Москву идет воинская часть, одурманенная наркотиками. Различная информация начала состыковываться, и тут на сердце у меня стало действительно неспокойно. Бронетранспортеры пошли как-то в обход по набережной, я понимал, что мы близки к кровопролитию и, если что-то тотчас не предпринять, может произойти самое страшное. Я знал, что в эти минуты каждый действует самостоятельно, так как на согласование нет времени.

Примерно в половине второго ночи я попросил соединить меня с Назарбаевым – не знаю, почему именно с Назарбаевым, но мне он виделся наиболее влиятельным политиком. Дежурный в Верховном Совете Казахстана не обнаружился, но, видимо, телефонистка почувствовала серьезность происходящего в Москве, и через какое-то время у меня раздался ответный звонок:

– Вы искали Назарбаева? Сейчас соединю вас с его домом.

Оказалось, Назарбаева подняли с постели. Я стал объяснять ему ситуацию, рассказал, что стреляют уже совсем рядом с Домом Советов и он должен срочно вмешаться. Назарбаев долго уточнял у меня подробности, интересовался, как там Борис Николаевич. Я ответил, что Борис Николаевич спустился в подвал, и еще раз настоятельно попросил Нурсултана Абишевича предпринять любые возможные шаги для избежания кровопролития в Москве…

Кажется, он связался с Янаевым, потому что, когда мы пришли на собрание депутатов, Бурбулис сообщил: звонил Назарбаев, которому Янаев дал клятвенное обещание, что крови не будет.

В конце 1991 года в Алма-Ате проходила встреча всех глав СНГ, я там присутствовал в составе российской делегации и на приеме, попросив слово, предложил тост за Назарбаева и других руководителей республик, поддержавших Ельцина и демократию в августовские дни. Я, конечно, не преминул вспомнить и тот эпизод ночного звонка в Казахстан. Нурсултан Абишевич взмахнул руками и пошел меня обнимать. Оказывается, он все никак не мог вспомнить, кто ему звонил тогда, хотя очень гордился своим вмешательством в августовские события.

…Но кровь уже была. Трагедия на Садовом кольце стала очевидным фактом и в то же время – достоянием истории. Может быть, и, наверное, именно это остановило трагическое развитие событий и то безумие, которое шло в эту ночь. Безумцы пришли в себя и остановились. Это позволило Борису Николаевичу связаться с президентом США Джорджем Бушем, переговорить с Назарбаевым и, видимо, с Янаевым. В комплексе, я думаю, все это и дало возможность предпринять ряд других решительных шагов по пресечению дальнейшего развития кровавых событий.

События в Доме Советов и вокруг него подхлестнули очень многих людей встать рядом с защитниками демократии. Очень ободрило всех появление в Доме Советов Мстислава Леопольдовича Ростроповича, который и в последующем в самые трудные минуты был с Ельциным, с новой Россией. Он был с нами и в тяжелые дни октября 1993 года, безошибочно и четко отделяя защитников демократии от сил реакции. Когда Ростропович появился около Дома Советов в августе 91-го, во время «Ч», было немножко смешно наблюдать, как знаменитый музыкант напористо прорывался в здание. Я даже не успел сообразить, что нужно вмещаться, – у него был такой до смешного задиристый вид и такие решительные движения, а на лице читалось такое желание пробиться к Ельцину, что всех это буквально заворожило. Сотрудники охраны Дома Советов, похоже, его не узнавали, хватали за руки, но подбегали знавшие его, объясняли, кто это, и охранники отступали. И так, от кордона к кордону, он упрямо и энергично продвигался к дверям Дома Советов, пока не скрылся за ними. Потом я узнал, что Мстислав Леопольдович специально примчался из Франции, чтобы быть с нами, быть с Ельциным.

Интересно, как на появление Ростроповича у Дома Советов реагировали люди. Они сначала стояли в некотором замешательстве, потом, узнав, выходили из оцепенения и бросались приветствовать его и помогать ему. Ростропович – единственный, кому удалось проникнуть в здание во время тревоги. Это был единственный в те дни удавшийся штурм Дома Советов! Ростропович провел с нами несколько дней, не уходя из Дома Советов принципиально, пока не кончилось известное противостояние.

Но была и еще одна попытка пройти в здание во время второго «Ч», кажется от 5 до 6 часов утра. Группа депутатов во главе с Евгением Аршаковичем Амбарцумовым и Сергеем Николаевичем Юшенковым яростно прорывалась в здание – то ли они несли какую-то важнейшую информацию, то ли просто хотели отдышаться за стенами нашей «крепости», но депутатов не впускали, что бы они ни предпринимали: стучали в двери, шумели, размахивали своими удостоверениями, – нет, ничего у них не получилось.

В одну из ночей среди нас появился Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе. Я почему-то был уверен, что он рано или поздно придет: ведь очень помнились его слова, сказанные на союзном съезде народных депутатов смело и эмоционально: «Диктатура идет!» Видимо, он эту «идущую диктатуру» остро предчувствовал й в том августе не задумываясь встал на защиту демократии. До самого подъезда его восторженно сопровождала толпа корреспондентов и защитников Дома Советов.

Августовские события сплотили такой неоднородный депутатский корпус. Помнится, как подошел ко мне Сергей Николаевич Бабурин и несколько застенчиво попросил подключить его к какой-нибудь работе: он тоже хотел участвовать в защите демократии, но – только внутри Белого дома:

– Вы понимаете, как могут отнестись к моей личности защитники, поэтому прошу использовать меня здесь…

А ведь Сергей Николаевич был и остался в открытой оппозиции Ельцину и демократическому крылу Верховного Совета!

Мне кажется, что наиболее весомым вкладом в победу над ГКЧП стала чрезвычайная сессия Верховного Совета Российской Федерации, на которой Борис Николаевич заявил, что президент Горбачев жив, здоров, работоспособен и что сам он, Ельцин, поедет к нему в Форос.

Одно это, я думаю, сокрушило все остатки агрессивности заговорщиков, потому что, как мы знаем, главари путча вскоре сами улетели к Горбачеву.

Правда, мы долго гадали: зачем? Некоторые полагали, что у них с Горбачевым существует тайная связь и, похоже, они летели в Форос вымаливать себе прощение. А прощения уже быть не могло.

Около двух часов ночи я позвонил Г.Е.Агееву, первому заместителю председателя КГБ СССР, нашему депутату. Он сообщил:

– Первый сейчас сядет.

Это означало, что приземляется самолет с Горбачевым, возвратившимся в Москву. Спрашиваю:

– А где сейчас вся эта банда? Ведь пока она не арестована, «покой нам только снится», так как в их распоряжении довольно серьезные силы.

На это Агеев ответил, что команды на их арест нет, хотя самолет с ними летит следом за президентским. Правда, Горбачев приказал сменить их машины со спецсигналом на обычные «Волги». Но больше, во всяком случае пока, – ничего.

Я, конечно, понял, что это был первый шаг к их нейтрализации, а когда самолет с путчистами приземлился, наша российская команда не мешкая взяла их под стражу, после чего нам всем стало немного спокойнее. Но на воле оставался еще Пуго, у которого была довольно реальная сила, да кружили по городу еще и отдельные «ястребы», которые тоже могли что-то предпринять самостоятельно. Окончательно напряженность, конечно, не спадала, но она теперь шла хотя бы параллельно с ликованием, потому что уже закончилась сессия Верховного Совета РСФСР и миновала тревожная ночь, когда арестовали верхушку ГКЧП.

К чрезвычайной сессии Верховного Совета почти все народные депутаты оказались в пределах связи и могли прибыть на заседание. За границей было восемь депутатов, болели шестеро, и мы не смогли установить место пребывания семи депутатов. Это из 252 членов Верховного Совета. В последующем для многих станет вопросом чести иметь оправдательный аргумент отсутствия на сессии Верховного Совета, и почти все отсутствующие это зафиксировали письменно. Вот, например, информация о причинах отсутствия на сессии, написанная депутатом Подопригорой В.Н.:

«Девятнадцатого августа 1991 года, находясь в пути из Джамбула в Балхаш (Каз. СР), в 12 часов по местному времени я получил информацию о государственном перевороте. В 20 часов в городе Балхаше, после безуспешных попыток связаться с Верховным Советом РСФСР, дозвонился до вахты в доме по улице Академика Королева (дом депутатов. – С.Ф.). Выяснил, что депутатам приходят телеграммы о предстоящей сессии 21 августа. После безуспешной попытки вылететь на самолете продолжил поездку вместе с семьей на машине (протяженность пути около четырех тысяч километров). 28 августа 1991 года».

На сессии Верховного Совета было очень яркое и поучительное выступление Александра Николаевича Яковлева, которого зал встретил исключительно тепло. Выступление было очень коротким и мудрым.

– Вот вы победили, – констатировал Александр Николаевич. – Вы сделали великое дело, отстояв демократию. Теперь ее нужно защищать и развивать. А я боюсь, что, как это бывает у нас всегда, придет политическая шпана и именно она себе припишет эту вашу победу!

На сессии эмоции буквально захлестывали каждого депутата, да так бурно, что ее не удалось закончить организованно. Тот проект постановления, который был представлен на сессии, потом еще долго дорабатывался. Но зато сразу приняли под дружные аплодисменты постановление о признании национальным трехцветного российского флага.

Депутаты, переполненные чувствами, были недовольны быстрым завершением сессии. Депутат В.Витебский прислал в президиум целую петицию за подписью 101 депутата с требованием «немедленно продолжить работу чрезвычайной сессии» и «рассмотреть» вопросы: о роли КПСС в государственном перевороте; об отношении к Союзному Договору; об отношении к решениям сессии ВС СССР.

Всем хотелось поговорить, помитинговать, и сессия для этого была, конечно, самым удобным местом. Очень многие жаждали скорой расправы со сторонниками ГКЧП – уже было известно, где и как восприняли ГКЧП. Ситуация этих трех дней высветила истинную картину: кто поддержал путчистов, а кто, присмирев, ожидал результатов, в душе желая победы реакции. Конечно, депутаты не могли простить этого и требовали, чтобы сессия продолжила свою работу.

Однако у нас произошла накладка: в 10 утра – начало сессии, а на 14.00 объявлен митинг не на Манежной площади, а прямо здесь, на площади у Дома Советов, которую уже переименовали в площадь Свободной России. Поэтому Хасбулатов предпринял отчаянные усилия, чтобы завершить сессию и пойти на митинг, чем вызвал большое недовольство со стороны многих депутатов. Но праздник был праздником – народ ждал нас. Пригласили и Горбачева, но он не приехал. Правда, позднее он изъявил желание встретиться с депутатами, членами Верховного Совета. Мне позвонил Хасбулатов, попросил связаться с В.Бакатиным и согласовать время встречи с М.С.Горбачевым. Бакатин в это время находился в машине, и мы по телефону быстро договорились организовать встречу с Горбачевым в 16 часов следующего дня. Это совпало и с желанием Бориса Николаевича.

Мы готовились к этой встрече, понимали, что она может пройти по-разному. И собирались провести ее в таком контексте: мы защищали Конституцию и президента, хотя к Горбачеву у нас, российских депутатов, были свои претензии. Ведь все наши беды и трагедия этих дней были в общем-то и на его совести. Готовясь к разговору с Президентом СССР, определили список вопросов, и многие депутаты заранее просили записать их на выступление.

К встрече зал был переполнен. Меня несколько покоробила атмосфера, в которой эта встреча и началась, и проходила. В последующем пошел поток телеграмм от избирателей такого содержания:

«ПРОТЕСТУЕМ ПРОТИВ ХАМСКОГО ПОВЕДЕНИЯ ОТДЕЛЬНЫХ ДЕПУТАТОВ ВСТРЕЧЕ Г0РБАЧЕВА=30ЛОТАРЕВЫ»,

«СТЫДНО ЗА ПОВЕДЕНИЕ ДЕПУТАТОВ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА РСФСР НА ВСТРЕЧЕ С ГОРБАЧЕВЫМ М С = ГРУППА НИЖЕГОРОДЦЕВ».

Мне кажется, мы не должны были опускаться до грубостей, криков и шума в зале. Я очень это переживал – как же нам всем не хватает элементарной человеческой и политической культуры! Но, похоже, это сыграло свою положительную роль и в поведении Горбачева, и в его оценках происходящего. Это чувствовалось.

Возбуждение депутатов отчасти было вызвано тем, что они увидели перед собой голого короля, который продолжал тянуть за собой раздевших его портных. Ведь накануне Михаил Сергеевич всех ошарашил тем, что назначил исполняющим обязанности министра обороны СССР Моисеева. Того самого Моисеева, при котором и пролилась кровь в Москве, сразу, как только он пересел в кресло Язова. Мы в своих кругах больше всего опасались именно Моисеева, потому что он военачальник весьма решительных действий. Что, собственно, сразу и проявилось, как только он заступил на должность.

И то, что Горбачев перед самым приездом сюда изменил все свои прежние решения, думаю, было продиктовано и тем, что ему, видимо, уже сообщили о крайнем недовольстве российских депутатов. А о том, что его достоверно о наших делах информируют, мы-то уж точно знали, потому что еще раньше, когда у нас проходили обычные собрания демократов, даже на проспекте Калинина, 27, у Горбачева на столе через некоторое время появлялись стенограммы – подчас даже с комментариями… Так что, я думаю, Михаил Сергеевич, получив сообщение о настроениях депутатов, принял правильное решение – не испытывать судьбу.

На встрече состоялся знаменитый диалог Ельцина и Горбачева, прозвучали слова покаяния Президента СССР перед депутатами России, которые его отстояли в то время, как депутаты Советского Союза фактически сдали его мятежникам…

На митинге было всеобщее ликование. Но сказалось и переутомление от напряжения предыдущих дней – я стоял на балконе и видел, как то тут, то там люди теряли сознание и падали, а медицина срочно оказывала помощь, унося их на носилках. Правда, и погода в тот день была солнечная и очень жаркая.

Радость победы, тревога за будущее и усталость шли рядом. Все тут перемешалось в вихре событий, свидетелями и участниками которых мы оказались. А в голове у меня постоянно вертелось двустишие из английской поэзии в переводе Маршака:

 
Мятеж не может кончиться удачей —
В противном случае его зовут иначе…
 

Неприятного в эти дни тоже было достаточно. С первых минут начала путча нашлись какие-то чиновники, которые создавали нам многочисленные препоны. Непонятно откуда шли команды (или на них лукаво ссылались), чтобы не допустить радиотрансляцию, передвижение депутатов на машинах. Нам приходилось предпринимать значительные усилия, чтобы сломить такое чиновничье сопротивление. Создавалось впечатление, что кто-то умело отсекал депутатский корпус от активной деятельности.

И это «отсечение» было не абстрактным, а вполне реальным и постоянно ощутимым. Например, прошу секретаря вызвать машину для бригады, которая должна поехать в воинскую часть, и выясняется, что получена команда ни одной машины из Белого дома не выпускать. Начинаю разбираться, кто дал такое архиразумное распоряжение. Ссылаются то на Третьякова, управляющего делами правительства, то на Бурбулиса. Звоню поочередно тому и другому – оба уверяют, что ни о чем подобном и слыхом не слыхивали. Но ведь команда откуда-то поступила? Возился с выяснением этого казуса час-другой, пока не взорвался и не распорядился выполнять заявки по нашим машинам только по нашим распоряжениям.

Ну а попытки прекратить трансляцию предпринимались постоянно, так как кто-то якобы дал команду передавать объявления только через какого-то определенного чиновника. Нашел его, грозно озадачил вопросом, но оказалось, что тот впервые обо всем этом слышит. Может быть, тут происходили обычные аппаратные игры, а может, и что-то почище…

Я не раз впоследствии встречался в Кремле с такой ситуацией, когда сотрудники службы безопасности, проводя какую-либо операцию – по опечатыванию кабинета или по лишению кого-либо пропуска, – ссылались на мои распоряжения, которых я, как правило, не отдавал.

Конечно, много неурядиц возникало оттого, что в здании было два, даже три, хозяина: президентская команда, правительство и Верховный Совет. Например, вдруг ко мне вторгается в девять часов вечера служба охраны с автоматами наперевес и требует, чтобы из моего кабинета и из приемной ушли все, кто не имеет депутатских значков. Я, конечно же, возмутился и спросил:

– Скажите, мужики, кто вам дал такую команду?

Отвечают:

– Петров.

Тогда я им говорю:

– Вот идите и действуйте в той половине здания, за которую отвечает Петров. И выгоняйте там кого хотите и откуда хотите, а здесь депутатская часть здания, и мы сами уж как-нибудь решим, кто нам нужен.

Но эти ребята так просто не уходят и проговариваются, что, мол, депутаты, конечно, неприкосновенны и как-никак им они доверяют, а вот тем, кто около депутатов, лично они не верят. Вот такая ситуация!

Или, скажем, в самое время «Ч» к моим дверям выставляют одетую в какую-то особую, черную форму охрану, которая просит меня предупредить всех, чтобы тут не возникало никакого движения, особенно чтобы не лазили в карманы – будут стрелять без предупреждения. Я, помнится, заволновался: почему именно ко мне выставили такую охрану? Хоть бы предупредили заранее, а то ведь я никого из этой охраны не знаю. Оказалось, что это ребята из «Щита», и великое им спасибо, конечно. Но в первый момент я почувствовал себя более чем неуютно, так как ко мне заходили многие, и всякая напряженность при встречах только мешала.

Особой благодарности достойны водители наших автомашин. Когда кто-либо поднимал трубку и произносил: «Машину на выезд!» – это означало, что необходимо доставить депутата, может быть и в небезопасную точку. Тут нужно было обладать не только профессиональными навыками, но и немалым мужеством.

Нельзя не сказать и о служебном коллективе – о сотрудниках Белого дома, особенно о работавших в аппарате Верховного Совета. В те дни в одной из своих телепередач «На политическом Олимпе» Белла Куркова не очень-то тактично сообщила, что аппарат бежал первым, как «крысы с тонущего корабля». Не знаю, к какому коллективу это относилось, но – не в обиду известной и любимой мной журналистке будет сказано! – только не к аппарату Верховного Совета. Работая с этими людьми какое-то время, я видел, как происходило их вживание в наши проблемы, причем происходило настолько полно, что они их воспринимали как свои. У них у самих как бы даже изменилась психология, поскольку они видели качественную разницу между старым депутатским корпусом и сегодняшними избранниками народа.

Когда я в те тревожные дни в первый раз собрал руководителей отделов, встал вопрос – как быть с сотрудниками аппарата? Ведь всё при тогдашнем противостоянии перемешалось – и то, что делалось добровольно, и то, что вынужденно, то есть по служебной обязанности.

Для начала я порекомендовал отпустить домой женщин, но женщины из аппарата Верховного Совета все-таки остались на своих местах. Когда же мне сообщили, что Третьяков отпустил аппарат правительства, то я, в свою очередь, позвонил Руслану Имрановичу и спросил, как он смотрит на это. Хасбулатов, подумав, ответил, что если они отпускают, то и нам нужно поступить так же. И хотя аналогичное третьяковскому решение мы объявили всем, до позднего вечера никто не ушел, и лишь к ночи небольшая часть женщин разъехалась по домам – к детям. Все работали на совесть, и, если бы не помощь аппарата, нам пришлось бы очень туго. На плечи этих скромных, терпеливых людей легло не только печатание и размножение многочисленных документов, но и связь с регионами. Многие работники аппарата влились в группы, которые занимались строительством баррикад и выполняли целый ряд других дел за пределами Дома Советов.

В общей сложности, согласно регистрации, в эти дни работало примерно 240 народных депутатов и 200 сотрудников аппарата Верховного Совета, вообще не выходивших из Белого дома. Ко всем ним у меня – и, надеюсь, не только у меня! – сохранились особые чувства.

Тех, кто предлагал сюю помощь, было достаточно много. Когда каким-то образом разошлась молва, что у нас плохо с радиосвязью, к нам хлынул поток радиолюбителей, которые владели всевозможными радиоустройствами, работавшими на коротких и средних волнах. Радиолюбители осуществляли отсюда выход в эфир, передавая информацию многотысячной армии своих коллег, а те, в свою очередь, доносили ее до миллионов наших сограждан. R3A и R3B – любительские радиостанции, развернутые в Доме Советов спустя считанные часы после начала путча, – стали чуть ли не единственными правительственными и парламентскими эфирными информационными каналами связи. В часы, когда москвичи под угрозой танковой атаки строили баррикады, операторы R3A и R3B, под оптическими прицелами снайперов, засевших на верхних этажах зданий СЭВ и гостиницы «Украина», натягивали антенны на крыше Дома Советов. В эфире непрерывно, через глушилки, звучали голоса операторов, передававших на любительских КВ– и УКВ-диапазонах, а затем и на средних волнах подписанные указы Президента России, воззвания, решения правительства. Их принимали радиолюбители Москвы, Ленинграда, в городах Украины, Белоруссии, Молдовы. Они передавались от станции к станции, незамедлительно направлялись в демократические газеты, размножались на ксероксах, в небольших типографиях и в виде листовок появлялись в метро, на площадях, улицах.

Информационная блокада, задуманная заговорщиками, чтобы задушить гласность, демократию, свободу, не получилась. На шестом этаже работало несколько любительских радиостанций Андрея Громова, Дмитрия Гуськова, Владимира Казакова, Александра Пономарева, Юрия Промахова, Антона Ребезова и многих других. И им – особая благодарность. Но они выполняли еще одну важную оборонную задачу – собирали через радиолюбителей Москвы сведения о передвижении войск, тут же передаваемые в штаб обороны.

Пришли к нам предприниматели и принесли ксерокопировальные устройства, факсы, компьютеры, бумагу. Вначале у нас работали три мощные копировальные машины, потом их стало пять. Все они размножали так необходимые людям информационные материалы.

Восхищало меня и поведение корреспондентов, особенно иностранных. Когда в напряженные часы ожидания «Ч», обходя здание, мы пытались очистить помещения от посторонних, сделать это было невозможно, так как ни один из журналистов не уступал. Труженики пера с вызовом заявляли, чтобы их не трогали, – это их работа, и они отсюда никуда не уйдут. Так никто из них и не поддался на наши уговоры – где считали нужным, там и оставались. А располагались они преимущественно в тех местах, которые, в их понимании, были наиболее оптимальными для работы, то есть откуда было хорошо все видно. Но ведь именно эти точки и были самыми опасными в случае обстрела – балкончики, крыши, навесы, окна в комнатах и залах. Да и для снайперов, расположившихся на здании СЭВ, на крышах гостиниц «Мир» и «Украина», не найти было лучших мишеней.

Вспоминается и огорчительное Скажем, когда 21 августа собралась сессия Верховного Совета, вышли ребята из охраны президента с автоматами наперевес и встали лицом к депутатам, совершенно не понимая того, что собрался высший орган власти Российской Федерации. Выглядело это и глупо, и трагикомично – депутаты под дулами автоматов. Я подбежал к Коржакову и сказал:

– Александр Васильевич, что происходит? Немедленно уберите этих добрых молодцев с оружием в руках!

Охранники, правда, тут же опустили стволы автоматов, а кое-кто из них даже вышел из зала.

После победных торжеств начались будни, но будни весьма напряженные. Нужно было готовить сессию Верховного Совета, чему мешали начавшиеся многочисленные проверки, в которых была задействована масса депутатов, в том числе проверки в КГБ и МВД СССР. Появилось опасение, как бы не началась повсеместная «охота на ведьм». А такое могло произойти, так как в ряде указов Президента РСФСР содержался некоторый перехлест. Это давало возможность прокоммунистическим силам не только вновь поднять голову, но и обвинить нас в попрании существующих законов. Прежде всего такие обвинения относились к закрытию некоторых газет. Одно дело – взять на себя командование войсками (тут вопрос касается жизни или смерти), другое – в отместку или для собственного спокойствия закрыть «плохие» газеты. Многих депутатов пугало то, что вместо одного переворота мы получили бы другой, то есть новые революционные потрясения. Что может быть хуже этого? И, слава Богу, президент отменил часть своих не на холодную голову изданных указов.

На сессии Верховного Совета 21 августа было принято постановление собрать на следующий день заседание Совета Республики и на нем рассмотреть вопрос о руководстве Совета, в действиях которого постоянно ощущалось не просто кое-какое несоответствие, а явное несовпадение с деятельностью самого Верховного Совета. Возмущало то, что сам депутат Исаков – председатель Совета – на заседании Президиума Верховного Совета 19 августа выразил несогласие с Президиумом о созыве чрезвычайной сессии, манипулируя формальными принципами то ли конституционности, то ли неконституционности.

Его позиция была на руку ГКЧП: естественно, большинство депутатов простить ему такое не могли и работать с ним не хотели. Перевоплощение Исакова из депутата с демократическими взглядами в председателя Совета с диктаторскими замашками, его постоянная особая позиция, которую он пытался всем навязать, для меня остаются загадкой. Ведь его избирали председателем Совета по рекомендации «ДемРоссии». Он стал груб и амбициозен, его вхождение в знаменитую «шестерку», которая выступила на съезде против Бориса Николаевича, отдалила его от членов Совета Республики и демократической части депутатского корпуса.

22 августа состоялось заседание Совета Республики, председательствовать на котором депутатами было поручено мне, а В.Б.Исакову и его заместителю А.А.Вешнякову предоставили по десять минут для выступления и объяснения своей позиции. После них выступили еще 13 депутатов. Общее мнение свелось к тому, что недопустимо положение, когда во главе Совета, задающего тон в работе Верховного Совета и всего депутатского корпуса, стоят люди, все время находящиеся в противофазе с большинством. В этом есть какая-то ненормальность, хотя до последних событий депутаты по отношению к своим руководителям проявляли терпимость.

Голосование за доверие председателю Совета и его заместителю дало всего лишь 14 и 8 процентов голосов соответственно. Вешняков тут же подал в отставку.

Из сообщений СМИ:

«Владимир Исаков сам не уйдет, и демократы собираются

бороться с ним до конца» («Независимая газета»).

По Исакову Совет Республики решил провести отдельное тайное голосование. Но в этот момент появился председатель комитета Верховного Совета по правопорядку и борьбе с преступностью Аслаханов и сообщил, что создались опасные ситуации на площади Дзержинского, где толпа пытается скинуть «железного Феликса», накинув памятнику на шею веревку, и на Старой площади, где – того хуже – в зданиях ЦК и МГК КПСС бьют стекла…

– Там могут случиться любые провокации, и тогда в Москве создастся действительно чрезвычайная обстановка! – Аслаханов напомнил нам, что в центре города кочует союзный спецназ, который, глядишь, еще откроет огонь по толпе, тем более что в ней, похоже, много пьяных.

После такого объявления я прервал заседание Совета и вызвал машины для депутатов: мы помчались в «горячие точки». Однако обстановка на Старой площади была довольно спокойной, при том что кое-где стекла все же были выбиты. Когда Александр Ильич Музыкантский опечатал здание Московского городского комитета КПСС, стоявшую там толпу это вполне удовлетворило.

А на площади Дзержинского люди обступили памятник первому председателю ВЧК и верному ленинцу плотным кольцом. В центре площади, около автомашины, был установлен микрофон, рядом подрагивал какой-то дохленький подъемный краник. Когда я подошел, у памятника уже находились Сергей Борисович Станкевич, Александр Ильич Музыкантский и много других наших депутатов. Было объявлено, что вызвана мощная техника, чтобы цивилизованно снять памятник с пьедестала, ничего вокруг не повредив. Переговорив с Сергеем Борисовичем и Александром Ильичем об обстановке, убедившись, что все спокойно и есть уверенность, что порядок будет до конца, я вернулся в Дом Советов.

К сожалению, в этот день Совет Республики не смог принять решение по своему председателю, и в последующие дни этого сделать не удавалось, так как часть депутатов, заранее сговорившись, не регистрировалась, явно срывая кворум, а значит, и постановку вопроса об Исакове. Сам же он вел себя не очень-то мужественно и честно: заявил, что если ему членами Совета будет отказано в доверии, он тотчас уйдет, но когда голосование выявило лишь 14 процентов «за» из 114 депутатов, в отставку не подал:

– Повторяю, я готов уйти! Но снимите меня на законных основаниях!

Кажется, такие люди слеплены из особого материала, не поддающегося никаким нравственным нормам. Член Совета Республики Евгений Евтушенко в связи с этим сострил:

– Таких можно оторвать от «сановного» корыта только вместе с челюстью.

Исаков требовал провести голосование не за доверие, а за недоверие председателю Совета Республики. Это был вызов. В дальнейшем он не сделал ни одной попытки снова собрать Совет Республики: расчет был явно на оттяжку и на то, что депутаты поостынут и потеряют интерес к его персоне. Так оно мало-помалу и начало складываться. Когда депутаты-коммунисты убедились, что после поражения ГКЧП никаких репрессивных мер демократами не предпринимается, они осмелели, и уже стали раздаваться голоса:

– Зачем нам снимать Исакова? Это кто-то сводит с ним счеты!

Через некоторое время открылась осенняя сессия Верховного Совета. В эти же дни начал плановую работу и наш Совет Республики. Вопрос об Исакове вновь был поставлен на голосование, и когда не хватило шести голосов, чтобы его освободить, торжествующий Исаков вернулся на председательское место и начал с оскорбления демократических депутатов, заявив: