Текст книги "Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е"
Автор книги: Сергей Вольф
Соавторы: Олег Григорьев,Александр Кондратов,Валерий Попов,Борис Иванов,Рид Грачев,Федор Чирсков,Инга Петкевич,Андрей Битов,Генрих Шеф,Борис Вахтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)
– Пойдемте! – властно сказал майор.
И чтобы задержанный уяснил, добавил:
– Пройдемте, гражданин!
На лице Наганова было тщательно выписано брезгливое презрение.
Майору часто приходилось иметь дело с половыми извращениями: майор их сурово и умело пресекал. Педерасты и лесбиянки, скотоложные дамы, сожительствовавшие с собаками, плешивые растлители девочек, отставные полковники, школьные учителя, злобные садисты и кроткие гомосексуалисты, мазохисты-самопожертвователи. Всех не перечесть!
Но они таились. В первый раз за свою богатую практику майор имел дело с журналистом – и к тому же половым субъектом, действовавшим не стесняясь, в открытую.
На первом допросе Петухов был растерян, смущен и желт. Наганов строго посмотрел ему в глаза, потом спросил негромко:
– Так значит… педераст?
Петухов понурил голову.
– Что побудило вас насильничать?
Петухов молчал.
– Вы не женаты?
– Женат, – ответил Петухов. Оправдания не было…
– Жена дома?
– Дома.
– Так в чем же дело? И почему – мальчик? Маскируетесь?
– Я и сам не знаю, товарищ майор… Вы поймите… Шел из гостей – и вдруг… Не мог совладать с собой. Никогда так не было… Такое чувство… Ну, это, половое…
– Обуяла похоть? – усмехнулся проницательный майор.
Петухов покраснел и еще ниже опустил голову.
– Обуяла.
Он был готов провалиться сквозь землю, заплакать от стыда. Даже зарыдать.
– Рассказывайте все, – сказал майор, умело подчеркнув голосом слово «все». – Все о своей личной жизни, о наклонностях… Быть может, это и смягчит вашу вину. Мы должны во всем разобраться – и наказать… Примерно наказать!
– Быть может, наваждение? Или провокация? – Петухов с надеждой посмотрел на майора.
– Возможно, возможно, – утешил майор.
И тогда Петухов принялся рассказывать: не хуже, чем Толстой, чем Руссо, он исповедовался Наганову.
Майор слушал долго и внимательно. Расспрашивал подробности интимной жизни, вникал в тонкости, переспрашивал, хмыкал, уточнял, ставил точки над «и».
Петухов махнул рукой на стыд и рассказывал без утайки: сколько раз в неделю, сколько раз случалось за ночь, в каких позициях и за сколько минут.
Наганов кивал, крутил головой, изредка выдавливал: «ну-ну», бросал: «ого!», кивал: «да-да», поощрительно чмокал, не забывая, однако, делать пометки в своем знаменитом блокноте.
Наконец исповедь Петухова была закончена. Майор сказал:
– Я зафиксировал данные. Следствие добьется истины.
И тут же вызвал старшину:
– Узелков! В третью камеру. К Титову.
Е-го-ров?
– Е-го-ров? Лей-те-нант?
Это было слишком невероятно. Это было сверх всяких сил. Это было сверхъестественно. Но майор не верил в Бога, был чужд мистике, тем более – граничащей с порнографией. А потому, осознав, что речь идет именно о лейтенанте Егорове, он резко выкрикнул в ответ:
– Не может быть!
Из Управления милиции сообщили, что полчаса назад, в 10.30, лейтенант милиции Егоров, сотрудник уголовного розыска и непосредственный подчиненный майора Наганова, совершил преступную попытку изнасилования. И – кого? Пенсионерки-девственницы Щукиной, бывшей работницы библиотеки, 65 лет.
Майор не верил. Нет, никак не мог поверить своим розовым, видавшим всякие виды ушам.
– Не верю! – кричал он в телефонную трубку. – Не верю! Может быть, этот Егоров – не наш Егоров? В седьмом отделении тоже есть Егоров и тоже лейтенант.
– Этот, этот! Ваш Егоров. Не отпирайтесь, – злорадно кричали Наганову в ответ. – Мы проверили. Ваш он! Ваш!
Среди бела дня, вернее, в половине одиннадцатого утра, лейтенант Егоров подошел к пенсионерке Щукиной, попросив ее на минуточку задержаться. А затем, отведя ее в скверик, предпринял попытку изнасиловать.
Старушка звала на помощь. Лейтенант был в форме, и на первых порах никто к ним не подошел: думали, задерживает преступника. Потом любопытствующие окружили лейтенанта и Щукину. И, наконец, нашелся сообразительный человек и позвонил в милицию. Лейтенант Егоров был взят с поличным и доставлен в Управление, на предмет выяснения всех обстоятельств. За этими обстоятельствами и звонили Наганову.
Но Наганов не верил: ни своим ушам, ни даже Управлению милиции. Он, как родного сына, изучил лейтенанта Егорова. Он доверял ему самые рисковые дела. Совсем недавно лейтенант с блеском провел операцию по задержанию рецидивиста Фанатюка… И вдруг – насильник?
Кроме того – и это усиливало неверие майора, – лейтенант Егоров был счастливым мужем, имел диплом с отличием об окончании Лен. опершколы и сынишку двух с половиной лет. На кой ляд ему старушка-девственница? Да еще средь бела дня, в общественном месте? Нет, Егоров ни за что бы не решился на такую глупость…
…А когда майору позвонил постовой Угрюмов и сообщил, что только что на гражданку Мальцеву напал инвалид Бугров «на предмет покушения на женскую честь Мальцевой», Наганов окончательно понял: все половые происшествия во время его дежурства являются звеньями одной цепи, цепи преступной, хитроумно замаскированной. И нужно ее срочно распутывать, эту преступную цепь.
Финита ля комедиа
– Распуталась цепочка!
Майор Наганов облегченно вздохнул. Сумасшедший день дежурства причинил ему много хлопот. Но зато к концу его все преступники были надежно заперты в камеры. Ни один не ушел.
Титов, из сундука, сознался, что убил свою жену и пытался скрыть это пожаром. Впрочем, признание Титова не удивило майора. Наганов догадался о его вине сразу же. Ведь кто, кроме Титова, мог позвонить о пожаре по 01? Сам поджег, сам и позвонил.
Майор позвонил в Управление, чтобы убийцу поместили из КПЗ в ДПЗ.
«Посиди, дружок, – думал он, оформляя передачу в дом предварительного заключения. – Получишь не меньше червонца, голубчик… А то и пулю в лобик… Как суд решит. А он тебя, мерзавца, тунеядца, не помилует… Садист, сундучник, иждивенец».
С насильниками все было не так-то просто. Но и тут майору удалось распутать половой клубок, выяснив детально – и персонально! – зачем и почему были совершены посягательства на женское достоинство и честь.
Первый насильник, оказавшийся Одинцовым Николаем Павловичем, сотрудником конторы «Зеленлес», был отправлен в психбольницу как «застарело-сексуальный половой эротоман» (так было записано в протоколе). Его ждали пункции, а не тюремные санкции. Клава Белая, потерпевшая, останется ни с чем. Майор при этой мысли усмехнулся, но усилием воли пресек все дальнейшие мысли о Клаве Белой и ее расстегнутом насильником хозяйстве.
Инвалид Бугров и гражданка Мальцева помирились по-хорошему. Оказалось, что гражданка Мальцева уже давно обещала Бугрову любовь («побаловаться», говоря словами Мальцевой) и крик об изнасиловании подняла лишь потому, что не хотела ложиться на жесткую скамейку, а Бугров настаивал. В милиции их помирил майор, предварительно взяв штраф за нарушение общественного порядка и пригрозив статьей за хулиганство.
Оставались двое насильников – лейтенант милиции Егоров и сотрудник газеты «Совесть» Петухов, люди ничем себя прежде не запятнавшие и, по всей видимости, вполне достойные. И тут-то проницательному майору пришлось расшифровывать далеко идущий и коварный план врага.
Оба насильника – и Егоров, и Петухов – находились в гостях, на дне рождения у некоего Крекотнева, и совершили свои нелепые насилия утром, возвращаясь домой после бессонной ночи, проведенной в дружеском застолье.
Дальнейшее не представляло особого труда. Домработница Крекотневых, Глаша Тульская, по ее словам, «самолично видела, как хозяйка, змея, гостевую одежду чем-то натирала». При обыске, предпринятом тотчас же сообразительным майором, у Крекотневых была обнаружена и изъята настойка из шпанских мушек, «возбудительниц половых животных чувств», как записал майор Наганов в протокол обыска.
Майор передал гражданку Крекотневу вместе с ее мужем, завмагом, в другие органы – госбезопасности, вместе с «шпанской настойкой» и микропленками (их обнаружили на самой гражданке Крекотневой). Налицо были диверсии и шпионаж, органам милиции неподведомственные.
«Половая провокация сорвалась!» – устало улыбнулся майор.
День дежурства, сумасшедший, крэйзи день (майор учил английский язык), подходил к благополучному, разумному концу. Все узелки удалось распутать, кого надо – выявить и посадить. Майор предвкушал сытный обед, заранее приготовленный женой Шурой, – и теплая, мягкая радость заливала все его существо, с головы до ног. Особенно ликовал пустой желудок: он почти пел.
Резкий телефонный звонок прервал блаженные раздумья майора. Наганов вздрогнул и посмотрел на часы: ровно 16.00!
В дежурную комнату вошел старший лейтенант Козявкин.
– Здравия желаю! – сказал Наганов, не поднимая трезвонящей трубки. – Узнай, в чем дело.
Майор кивнул на телефон, расписался в книге дежурств и протянул ее старшему лейтенанту Козявкину:
– А мне пора! Бывай, всего хорошего!
Пожав руку оторопевшему Козявкину, затем отдав честь, майор Наганов быстрым шагом вышел из дежурной комнаты. К Шуре. Домой!
Эпилог
Съев борщ по-флотски, а на второе – большую котлету, запив все это компотом и закурив любимый «Беломор» («сушами»), майор расстегнул пуговицы кителя. Хотелось спать. Раздеваясь, майор думал о Шуре: как спала она минувшую ночь, одна?
Майор доверял жене. И если иногда ему в голову приходила опасная мысль и закрадывалось подозрение, он прогонял их, предварительно проверив (дворники были начеку).
Майор погасил папиросу, лег в постель и, засыпая, подумал: «Как они могут? Психопаты, преступники? Гнусно глумясь над женской честью… Подлецы!.. Но ничего, по камерам сидят…» – И майор незаметно уснул.
Ему снилось разное: хорошее и непристойное, пионеры и преступники, девочки с бантиками и мужеложцы, старшина Могучий с пешкой во рту и шахматные слоны, слон и веровочка, слон и Моська…
Майор часто видел во сне слонов.
Он спал долго, шестнадцать часов кряду. И просунулся лишь в десять часов наступившего завтра.
Продолжение следует
Обязательно в три
Начало эпилога
Вдохновение явилось в семь тридцать пять вечера (время московское). Сергей Слугин, сотрудник журнала «Совесть», сел за письменный стол: работать, творить.
Он давно уже задумал приключенческую повесть о милиции, особо опасных преступниках, побегах, лагерях, назвав ее условно «Колыма». Щекотливая тема требовала вдохновения… И вот оно, вдохновение, пришло!
«Стасик Арап, а по паспорту Станислав Заблоцкий (Слугин не определил еще точно, как писать – через „ц“ или „тс“) отбывал положенный срок наказания в одном из благоустроенных исправительно-трудовых лагерей, столь многочисленных в суровом Колымском крае…»
Слугин задумался, не поставив точки.
– Гм! «Благоустроенном»… Все же не пионеры там сидят, – рецидивисты, отщепенцы общества. Отбросы, которые надо перековать.
Сергей Слугин решительно перечеркнул слово «благоустроенный» и написал, подумав, вместо него слово «оборудованный». Уж этот-то эпитет не вызывал никаких сомнений, отводил начисто подозрения в неискренности и лакировке действительности. А с другой стороны, давал необходимый тонкий подтекст. Наши лагеря и в самом деле были прекрасно оборудованы.
Полюбовавшись фразою, Слугин продолжил:
«Ежедневный осмысленный труд, физзарядка, холодные обтирания, политбеседы – все способствовало перековке матерых рецидивистов в честных и скромных тружеников. Многих, очень многих перевоспитал и вывел в жизнь, на большую дорогу, простой колымский лагерь п/я № 67–002, но…»
Слугин заменил прилагательное «простой» на более уместное – «образцовый», потом перечеркнул и его, поставив «обычный». Но и «обычный» ему не приглянулся, так же как и «рядовой». В конце концов Слугин остановился на «показательный колымский лагерь». А затем продолжил фразу:
«Но… не таков был Стаська Арап, осколок старого мира! Он упорно не хотел работать, на все увещевания друзей и конвоиров отвечая наглой и циничной бранью. Даже самые строгие меры воздействия не могли заставить преступника встать на правильный путь. Люто ненавидя лагерное начальство, рецидивист задумал побег».
Только ли начальство? Слугин перебрал в уме другие варианты. «Органы милиции»; «мусоров» – естественно, в кавычках; «честных простых людей», слабо!.. «Справедливость», «мирный труд»… Что еще мог так люто ненавидеть преступник-рецидивист под кличкою Арап?
Поразмыслив, Слугин решил оставить все как есть. Сойдет и так. Не то получится слишком долгий перечень: тут тебе и «мусора», и «начальство», и советская власть, и мирный труд.
«Бежать в одиночку Арап не хотел: в его преступной голове созрел коварный и опасный план побега. Арапу были нужны соучастники. И – пища…»
Сергей Слугин содрогнулся, представив замысел преступника воочию. Затем продолжил:
«Один соучастник был найден скоро: одноглазый насильник Веня Потапченко, такой же наглый нарушитель лагерного режима, окончательно и бесстыдно разложившийся элемент».
Подумав и посомневавшись, Слугин не стал менять прилагательное «наглый» на «бессовестный». Зато заменил «окончательно» на «бесповоротно», «бесстыдно» – на «безнадежно». «Одноглазый» также решил не менять, как и «наглый». С одним глазом выходило колоритней, образней. Для журнала «Совесть» следовало держать марку, это тебе не газета «Совесть».
«Но где найти еще одного? Ведь таких, как Потапченко, в лагере больше нет. Все довольны своей судьбой, отбывают срок, искупая вину, выдают стопроцентную норму – и выше ста…»
Слугин усмехнулся сытою писательской ухмылкою, счел лишним «искупая вину» и продолжил:
«Арап решился на контрпропаганду. Они нам – одно, а мы им – другое. Они нам – про труд, а мы им – дудки!.. Свой выбор Арап остановил на Леньке Мартынове».
Тут Слугин поставил точку, попил кофейку и немедленно перешел к следующей главе, повествующей о преступлении Леньки Мартынова.
Руки вверх!
В гастрономе стихло вечернее оживление. Электрический свет, желтый, как дыня, заливал пустые прилавки, немногочисленных посетителей и скучающих продавцов.
– Руки вверх! – негромко крикнул губастый парень в кепке, несколько минут безучастно созерцавший прилавок с банками морской капусты. В руке у крикнувшего блестел свеженький черный наган.
Все послушно прилегли на пол. Грабитель подошел к кассе, забрал у кассирши дневную выручку и тотчас же ушел, бросив через плечо:
– Надеюсь, не свидимся!
Граждане перевели дух и шумно заговорили. Кто-то, самый смелый, предложил бежать за милицией. Продавец Полушкина, перепугавшись, с трудом поднялась с пола. Ведь это около нее стоял, глазея, парень в серой кепке.
А грабитель, выйдя из магазина, сел в такси и небрежно кинул водителю:
– На Финляндский вокзал.
Машина мягко двинулась вперед. Парень в кепке нервно закурил, потом буркнул:
– Побыстрее, шеф!
Проехав две минуты, машина остановилась.
– Что, уже вокзал? – спросил грабитель, выглянув в окно.
– Приехали, – сказал водитель и, усмехнувшись, протянул ему маленькую красную книжечку.
– Сотрудник уголовного розыска, – прочитал, бледнея, грабитель. Второй рукой сотрудник держал пистолет, приставив его к виску парня, чуть ниже кепки.
– Майор милиции Наганов, – дочитал налетчик. И с тоской подумал: «Вот она, тюрьма!»
Агитация и пропаганда
– Вот так я схлопотал пятнадцать лет, – закончил свой рассказ Ленька Мартынов и оптимистически добавил:
– Ничего! Четырнадцать осталось.
Арап цинично сплюнул на пол барака. Потом процедил:
– Я этого майора знаю, гада… Он меня сюда и упек… Дела-а-а…
Потом добавил, как бы невзначай:
– Так думаешь, ждет она тебя, твоя Нюша?
Ленька Мартынов вздохнул. Сказал, пытаясь скрыть неуверенность:
– Она мне в любви навек поклялась.
– «Четырнадцать лет осталось»… «Ждет…» Ты фраер, что ли? Подумай сам, обмозгуй хорошенько: что она эти пятнадцать лет делать будет? Бабе-то твоей семнадцать лет, только-только в силу входит. Что ж ей, без тебя-то…
Слугин подзадумался. «Пальцем ковырять?» Но, разумеется, писать такую непристойность не положено. В журнале для молодежи «Совесть» непристойностей быть не должно. Даже в речах матерых уголовников самыми страшными словами были «гад» и «сука» (слово «мусора» запрещалось из дипломатических соображений). Слугин решил после слов «без тебя-то» ограничиться многозначительным отточием:
……………………………………
А затем продолжил:
– Бежать надо с зоны, понял? Иначе – сгниешь. Понял? – жарко зашептал Заблоцкий, наклонясь к Мартынову. – Понял? Понял?
Ленька Мартынов неуверенно кивнул.
В ночь на 8 февраля
Часовой Андрей Бойцов бдительно нес службу на вверенном ему сторожевом посту. Ночь была морозная, лютая… Свет мощных прожекторов освещал колючую проволоку, заботливо окружавшую лагерь со всех четырех сторон.
«Спите, люди, – думал Андрей лирически. – Врагу не пробраться к вам в лагерь, за зону. Как поется в песне: „Кругом тайга, глубокие снега“… Спите крепко, спите спокойно. Ведь завтра – снова за труд. Пусть снятся вам жены и близкие. Ничего, потерпите. Отбудете срок – и вновь вернетесь в родные дома. Поседевшие, но молодые духом. Порвав с преступным прошлым, перекованные, честные…»
Но тут раздумья комсомольца Бойцова кончились. Все-таки он был на боевом посту! Его внимание привлек небольшой бугорок. За два года беспорочной конвойной службы Бойцов отлично изучил местность. И этого крохотного бугорка он не мог припомнить. Не было его здесь в прошлое дежурство, не было…
Тем более – или это только показалось? – холмик медленно продвигался вперед, к колючей проволоке зоны.
– Будет что будет, а бдительность прежде всего, – решил Бойцов и дал по холмику очередь из автомата.
Дикий вопль последовал в ответ. Андрей Бойцов увидел, как взметнулся замаскированный преступник… и тотчас же рухнул на землю, прошитый пулями.
Бойцов дал вторую очередь. Потом еще… Увлеченный стрельбой, он не заметил, как к нему подкрались еще два таких же холмика. Не почуял сержант-комсомолец, как вскочили убийцы. Не увидел – блеснули ножи. Он только почувствовал внезапную резкую боль. И замертво упал на снег. Преступники вытерли кровь с ножей о шинель часового. Один из них попробовал взять автомат из рук Бойцова. Но мертвый сержант изо всех сил сжимал вверенное ему оружие. Казалось, никакая сила в мире не могла бы его отнять.
– Вцепился, мусор, – процедил сквозь зубы один из убийц. – С руками, что ли, взять. Отрезать перышком.
– Тревога! – крикнул второй. – Рвем когти!
И, не выдержав издевки над павшим героем, Сергей Слугин вычеркнул слова «вцепился мусор», потом всю фразу с «руками» и «перышком».
Теперь концовка главки стала звучать так:
– Не выпустит… Рвем когти!
Убийцы покинули лагерь п/я № 67–002.
При минус сорока
Бойцова хоронили с музыкой. Сияли пуговицы, но лица были сумрачны и хмуры. Начальник лагеря, полковник Прикокошкин, сказал личному составу:
– Наш товарищ пал от руки убийц! Их было трое, кровавых подонков, кровавых наймитов, кровавых пережитков кровавого прошлого (полковник Прикокошкин очень любил эпитет «кровавый»). Одного убийцу наш товарищ пригвоздил своей умелой и мужественной рукой. Покарал бы и остальных, но святое дело возмездия пресекла подлая рука кровавых убийц.
Тут полковник Прикокошкин сделал паузу, чтобы личный состав осознал кровавое дело кровавых убийц. Потом продолжил, перейдя на лирику:
– Перестало биться честное сердце младшего сержанта конвойных войск. Заплачет старая мать в вологодской деревне, а седой старик отец ее утешит: «Не горюй! Сын погиб героем, на боевом посту».
Полковник Прикокошкин сделал еще одну паузу, на сей раз трагически-героическую, и закончил:
– Мир праху твоему, младший сержант Андрей Бойцов!
Залпы прощального салюта прорезали сухой колымский воздух. Скупые, мужественные слезы конвоиров мерзли на щеках при сорокаградусном морозе.
Мир праху твоему, сержант конвойных войск!
Бой в Косом овраге
Мороз бил словно молот, не останавливаясь, не щадя. Заблоцкий и Мартынов были третий день в пути (труп Потапченко, застреленного Бойцовым, для назидания был выставлен в зоне – как наглядный кровавый урок).
– Ша! – прервал вдруг Арап разглагольствования Леньки о прелестях своей Нюши.
В морозной тишине, издалека, донесся яростный собачий лай.
– Погоня!
Ленька Мартынов обомлел на холоду. Розыскные собаки преступников не миловали… Да и за что щадить их, миловать, отщепенцев? Предателей, беглецов, убийц?
– Держи-ка перышко, – сквозь зубы процедил Арап (в «образ» Арапа, – Слугин решил это окончательно, – непременно должно входить цежение сквозь зубы, верный признак преступной неисправимости).
Мартынов взял финку Заблоцкого. Арап обмотал свою левую руку шарфом. Затем взял у Леньки нож.
Ожидали недолго. Мощная, серая, поджарая овчарка, сверкнув рыжими подпалинами, с размаху прыгнула на преступников.
«Теперь не уйдешь! – мелькнуло у нее в голове. – Попались!»
Арап стремительно сунул левую, обмотанную руку в пасть овчарки, стараясь миновать страшные клыки. И тут же, со всего размаха, воткнул отточенное лезвие в горячее сердце служебно-розыскной собаки.
Альфа упала на снег, заливая его своей честной служебно-розыскной кровью…
…Ленька Мартынов растерянно улыбнулся: на снегу валялись трупы шестерых собак. Лая больше не было слышно.
– Рвем когти, – привычно процедил сквозь зубы Арап.
Как на волка…
Старик Изотыч снял берданку со стены. Внимательно осмотрел ее, обнюхал: свежая ли смазка? Пробормотал: щурясь:
– Дедовская! Покойник-батя на волка ходил… А нынче волк иной пошел – преступник. Перевелся нонче серый. Из лагерей бегают волки. Так-то!
Надевая тулуп, сказал верной супруге:
– Слышь-ко, Ксеня! Вчера в сельсовет из лагеря звонили: бежало двое душегубов. Часового жизни лишили, собак извели. Пойду посмотрю: повезет, может, маленько… Платят-то теперь хорошо, – как за волка убитого. Валенки новые справлю. Да и чайку тебе в запас.
– Господь с тобой, Изотыч! Порешат они тебя.
– Начальник говорил: одни ножи у них. Огнестрельного нет. Справлюсь с супостатами. Одного завалю, другого приведу… На чай и валенки.
Выйдя из добротной лесницкой избы, дед Изотыч позвал верного друга:
– Тузик! Тузик!
Тузик был матерый: и на волка ходил, и на преступника. Глаза умные, честные, преданные. Вот-вот заговорит, да слов не знает. Лишь хвостом виляет да скулит.
– Айда, Тузенька, на извергов. Валенки-то новые нужны, чаёк хозяйке… Промыслим душегубов.
Каюк
«Вот они!»
Изотыч не сказал это вслух, только подумал. Он сразу же смекнул: они! Двое, с голодным блеском в глазах, преступные, съежившиеся от холода.
– Тузенька, фас! – шепотом отдал приказ Изотыч и снял с плеча дедовскую берданку.
Тузик обрадованно завизжал. Огромными прыжками, через снег кинулся к преступникам:
– Не уйдут изверги! Рви душегубов!
Изотыч засеменил вслед, сжимая в руках берданку. С ближнего боя – оно верней…
Тузик, ощерив клыки, прыгнул… и с размаху напоролся на нож Арапа. Нож угодил прямо в сердце. Тузик взвизгнул в предсмертной истоме и упал на снег, обливаясь кровью.
– Ах вы, ироды! Сгубили собаку! – прошептал Изотыч, таясь. – Тузинька мой… Тузик…
Потом навел берданку на убийц и громко крикнул:
– Стой, ироды! Руки вверх! – и тут же выстрелил, целясь в Арапа.
Дедовская берданка подвела. Перестарался Изотыч, ох, перестарался! Слишком много пороху вкатал, да и жакан огромный… Ствол дедовского ружья лопнул.
Блестя ножами, убийцы кинулись к Изотычу:
– Ну, старая блядь!
Изотыч понял: не убежать.
«Ить каюк приходит», – успел подумать он…
Перерывчик
Слугин во вздохом вычеркнул фразу «Ну, старая блядь!». Она точно передавала колорит, так мог ругаться матерый убийца… Но молодые читатели «Совести»? Как воспримутся ими эти слова?
Слугин решил переменить «блядь» на «пердуна». Выходило также неплохо:
– Ну, старый пердун!
Слугин задумался. «Пердун» также звучало неприлично. «Старая сволочь»?.. Опять-таки не то. Может быть, ограничиться точками:
– Ну, старая…
Но ведь могут подумать совсем неприличное… Лучше сделать так – оставить одну букву. Кто знает – догадается. Кто не знает, пусть не знает.
– Ну, старая б…
Да! «Б…», так будет и прилично, и точно.
Главка «Каюк» была закончена. «Откаючена», – подумал Слугин и решил было сделать перерыв. Однако вдохновение еще оставалось, на главку или даже две.
И Слугин продолжил повествование.
У костра
Ленька Мартынов спал, утомленный переходом. Арап сидел у костра и щурился на пламя.
«Пора! – думал он. – Пора уж фраера на мясо…»
Арап сплюнул в костер.
«А то совсем отощает, одни кости да жилы останутся, не прожуешь…»
Арап снова сплюнул.
«А мяса я давно не ел. Корою сыт не будешь. В самую пору колоть поросенка, как раз!»
Это был старый трюк колымских рецидивистов. Они подбивали бежать вместе с ними молодых и вкусных парней (Слугин тут же вычеркнул слово «Вкусный», дабы не циничить). А после их съедали, по дороге, без хлеба и даже без соли (эту фразу, звучавшую издевательски, Слугин также вычеркнул без сожаления, взамен написав точное, документально подтвержденное): «Это называлось: „побег с поросенком“».
Незавидная участь ждала Мартынова… Но Арап колебался. Он привык к губастому глупому Леньке, его сопению, рассказам о Нюше (вспоминалась при этом Клава Белая, последняя любовь на воле; о ней много рассказывал прибывший не так давно в лагерь грек по кличке Аристотель; участвовать в побеге Аристотель отказался).
Голод был не теткой, отнюдь нет! Он требовал, перебирал кишочки, рвал пустотою желудок. А воображение рисовало сотни (нет, – исправил Слугин – «десятки») вкусных и питательных мясных блюд.
– Давно я не ел мяса… – задумчиво повторил Арап, третий раз сплюнул в костер – на счастье! – и достал финку.
Ленька Мартынов безмятежно спал, оттопырив толстые губы.
– Давненько я мяса не ел… – Арап подошел к Леньке вплотную.
– Ан-тре-ко-ти-ков!
…Сталь багровела в свете костра.
Слугин почувствовал себя Хемингуэем, написав эту фразу, – и перешел к очередной главке.
Волки
Матерый, вожак, прислушался. Вслед за ним замерла вся стая. Пахло человеком.
Втягивая воздух, подняв шерсть, вожак двинулся вперед, на манящий запах свежего мяса. Осторожно приблизились серые хищники… МЯСО!
Но, увы, их опередили. Человек был тщательно освежеван, все мясные места его тела вырезаны. Стае пришлось довольствоваться костями.
Так погиб Ленька Мартынов… Арап продолжал свой путь к воле.
После
Точка! На сегодня хватит.
Сергей Слугин встал из-за стола, расправил широкие, полные плечи. Хотелось спать.
План дальнейших событий был точен и ясен: съев Леньку Мартынова, Арап-Заблоцкий добирается до Москвы, потом, совершив убийство в поезде, попадает в Ленинград. Там начинает преступную деятельность… И тут-то выходит на сцену главный герой, майор милиции Семен Иванович Наганов.
Великий майор Наганов, борец с организованной и неорганизованной преступностью, пославший в лагерь Аристотеля и Леньку Мартынова, Заблоцкого и насильника Потапченко, а также многих, многих других нарушителей, убийц, насильников, воров…
Арап будет скрываться на квартире у старушки Заикиной, по имени Луша. Он убьет, нанятый за приличную сумму, гражданина Семенова и расчленит его на пять частей. Эти части обнаружит майор Наганов… И тут начнется дуэль майора и убийцы, «поединок роковой», в котором правда восторжествует. Преступник будет схвачен, разоблачен, уличен, осужден и, конечно, расстрелян.
Слугин зевнул, расстегнул пижаму и почесал животик. Потом, достав из холодильника заветную бутылку пива, выпил ее. И улегся спать.
Поезд приходит в 0.07
…Он смотрел в окно.
Пейзаж? Пейзаж был великолепен. Пейзаж смутно различался в темноте. Пейзаж дымился. Он не видел пейзажа: пейзажа не было, была лишь темнота.
Василий Карлович пейзажем не интересовался. В тамбур вагона он вышел покурить. Сверкая освещенными уютными вагонами, скорый поезд, как положено, стремительно мчался в темноту.
Василий Карлович был сыт и доволен.
«Да почему бы мне не быть довольным? – думал он. – Государство у нас богатое, всего много. И поужинал в вагоне-ресторане, с коньяком… Почему же мне не быть довольным жизнью?»
До Москвы оставался час пути. Поезд приходил в Москву в ноль часов семь минут. На часах Василия Карловича было 11.07.
«Здравствуй, Москва! – думал Василий Карлович, затягиваясь „Казбеком“. – Схожу в главк, в Третьяковку и – в баню!.. Вечерком позвоню Скотинкиным… Потапу Лукичу… Хорошо бы еще…»
Страшный удар обрушился на голову Василия Карловича. Василий Карлович упал, выронив дорогой «Казбек».
Он смутно чувствовал, как чьи-то жадные цепкие пальцы обшаривают его карманы, вытаскивают деньги, документы, заветное командировочное удостоверение…
Потом Василий Карлович почувствовал, что его тащат на воздух… Еще через секунду струя холодного воздуха ударила ему в лицо, а в уши ворвался грохот колес… Василий Карлович ощутил полет… дикую боль… и больше ничегошеньки не ощутил.
Деловито и бойко стуча, колеса скорого поезда перерезали Василия Карловича на две половинки.
До Москвы оставалось всего тридцать пять километров. Поезд начал тихонько сбавлять скорость: впереди была столица.
Проснувшись в страхе
Слугин проснулся весь в поту и в страхе. Он не помнил, что ему снилось. Но снилось что-то страшное.
Слугин долго не мог прийти в себя. Безотчетный щемящий страх перед неведомой, невидимой опасностью сжимал сердце Слугина.
Уж не перед Арапом ли этот страх?
Слугин попробовал улыбнуться. Не вышло. Страх не исчезал… Кто знает? Может, и в самом деле из колымского лагеря дал деру какой преступный Арап. И в ноль часов семь минут прибыл в Москву, по дороге съев Леньку Мартынова.
– Обязательно в три! В три часа ночи… В три?.. В три! Слугин попытался удивиться:
– Почему я дрожу?.. Кого боюсь?.. Дверь на запоре.
В три часа ночи
В дверь негромко постучали.
– Кто?
Слугина трясло. Страх стал уже не беспричинным, а реальным, – вот она, причина, этот настойчивый стук в дверь.
– Кто там?
– Открывай, свои, – ответил ему хриплый, наглый, развязный голос. – Не тяни резину, скоро будет три.
…Арап!
Там, за дверью, там, в темноте, стоит Стаська Арап (по паспорту Заблоцкий Станислав Викентьевич). Убийца, пришедший к трем часам.
Словно кролик к удаву, писатель Сергей Слугин отправился к запертой двери своей квартиры.
Арап поторапливал, негромко, но настойчиво:
– Давай, давай, уже без минуты…
Слугин открыл дверь.
– ОН!
Арап ворвался в комнату и тотчас же, жестко-жилистый, повалил писателя на пол. Схватил за горло, сладострастно сжал.
Слугин беспомощно захрипел.
– Ишь ты… М-мягкий!
Арап навалился всем телом, шепча, наслаждаясь:.
– М-мягкий… м-мягкий…
Слугин судорожно забил ногами по полу. Воздух уходил, дыхание пресекалось.
– Перекрою тебе кислородик… – шептал Арап.
Жизнь кончалась. В мозгу возникла темнота… Потом – пустота.
Часы негромко, по-деловому, пробили три часа ночи.
– Спекся! – удовлетворенно сказал, вставая с пола, Арап.
