Текст книги "Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е"
Автор книги: Сергей Вольф
Соавторы: Олег Григорьев,Александр Кондратов,Валерий Попов,Борис Иванов,Рид Грачев,Федор Чирсков,Инга Петкевич,Андрей Битов,Генрих Шеф,Борис Вахтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
– Все равно не считова! – крикнула вторая.
– Двести! – крикнул Мясник и остановился. Девочки еще кричали и продолжали крутить.
– Ну, кто проспорил? – крикнула Анька. – У меня двести!
– А двести не считается! – крикнула одна девочка. – Мы до ста!
– Это Мясник выиграл! – крикнула другая девочка. – А Анька тут не считается.
– Погодите, девочки, – сказал Мясник, подпрыгивая на месте. – Не шумите. Сейчас я вас рассужу. Я прыгал не за себя, а за Аньку. У вас по скольку? Сто два и сто? Значит, Анька выиграла. А я тут не считаюсь.
– Ага, я выиграла! – крикнула Анька. А Мясник пошел дальше.
«Молодец сестрица Анька, – думал Мясник. – Анька прыгнула на двести, если я ей помешал, значит, это был нахал. То есть вышло, то есть вышло, ну а я тут ни при чем. Я иду себе иду, к Кочерыге подойду. Кочерыга милый брат, я тебе немного рад. Почему немного рад? Я тебе ужасно рад!»
– Ой! – вскрикнул он.
Без рук поворачиваться было неудобно, и, пока Мясник поворачивался, Анька успела влепить ему еще две пощечины по спине.
– Вот как больно ты дерешься! – сказал Мясник. – Это потому, что ладошкой. А у меня руки заняты брюками, и я не могу защититься. Это ты понарошке, да?
Анька стояла с поднятой рукой, раздувая ноздри, и гневно косилась на Мясника.
– Не понарошке! – крикнула она. – Потому что это ты все напутал!
– Все напутал, все напутал! – кричали, подбегая, девочки.
– На, на тебе, на! – крикнула Анька, зайдя со спины, и влепила Мяснику еще много пощечин по спине.
– И на! И на! И на! – сквозь слезы закричали две девочки и шлепнули Мясника сбоку. Анька тем временем потянула сзади за штаны.
– Ой, брюки, мои брюки, – сказал Мясник. – Вы сейчас спадете.
И он крепче вцепился в брюки изнутри.
– Это Анька виновата! – вдруг крикнула одна девочка. – На тебе, на! – И она шлепнула Аньку ладошкой по спине.
– Ой, вонючки-противнючки! – крикнула Анька и заплакала. Она плакала и стаскивала с Мясника брюки.
– Не плачь, Анька, – сказал Мясник. – И не дерись, пожалуйста. А вы, девчонки, ее не бейте, и все будет хорошо!
– Хорошо! – закричали девчонки. – Мы ей счас дадим. И еще дадим!
– А я вам дам! – крикнула Анька, отпустила брюки Мясника и кинулась с ладошками на девочек.
– Ой! Ой-ой-ой! – закричали все они вместе и убежали.
Мясник подтянул брюки и подошел к Кочерыге. Кочерыга играл с Маленьким Кораблем в землю. У него уже было много земли, а у Корабля совсем маленькая краюшка.
– Слушай, Кочерыга, – спросил Мясник, – а почему твоя земля разделена? Разве на ней еще кто-нибудь играет?
– Нет, – сказал Кочерыга, примериваясь острым гвоздем к остаткам земли Корабля. – Это просто разные страны. Хочешь, дам тебе Францию?
– А почему ты не даешь Маленькому? – спросил Мясник. – Смотри, он уже не может стоять.
– Я еще могу, – обиженно сказал Корабль. – На крае ноги. Я еще отберу у него Австралию.
– Не отберешь… – сказал Кочерыга и кинул гвоздь. – Потому что мне сегодня везет.
Гвоздь воткнулся в самой середине краюшки.
– Ну, вот видишь, – сказал Мясник. – Вот и все. Вот и негде стоять.
– Ну да… – сказал Корабль. Он снял туфлю и попытался встать на большом пальце.
– Видишь, не выходит… – сказал Мясник.
– Это потому, что мне везет, – сказал Кочерыга. – Ну, хочешь, дам тебе Америку? Смотри, какая большая… Только предупреждаю, я все равно выиграю, потому что мне везет…
– Ну да, везет, – сказал Маленький Корабль. – Давай в фантики!
– Я в стенку его обыграл, в землю его обыграл и в фантики обыграю! – сказал Кочерыга.
– В стенку обыграл? – спросил Мясник.
– Ага. Видишь? – Кочерыга достал из кармана горсть монет и пересыпал в другую руку.
Маленький Корабль отвернулся.
– Ну, бери Италию! – сказал Мяснику Кочерыга. – Твоя очередь первая.
– Нет, – сказал Мясник. – Я почему-то не хочу.
– Почему? – спросил Кочерыга.
– Не знаю, – ответил Мясник. – Я сейчас подумаю и скажу.
– А я знаю, – сказал Корабль. – Это за рисунок и за премию.
Кочерыга молча посмотрел на Мясника.
– Ну, что ты, Маленький, – сказал Мясник. – Я про рисунок и про премию уже давно забыл! Это ты срываешь на мне свою злобность за то, что проиграл. Кочерыга на меня уже давно и не сердится, правда?
– Это ты к нему подлизываешься, чтобы он тебе дал мои деньги, – сказал Маленький Корабль.
– А мне и не надо твои деньги, – сказал Мясник. – Мне Большой даст.
– Ничего он тебе не даст, – сказал Маленький Корабль и плюнул на землю. – Мне даст, а тебе не даст…
– Правильно, – сказал Мясник. – Ты же ему брат. А я ему никто.
– Не ругайся с ним, – сказал Кочерыга. – Бери Китай.
– Знаешь, Кочерыга, – сказал Мясник, – я не буду. Ты же все равно меня обыграешь!
– А может быть, ты меня! – великодушно сказал Кочерыга. – Очень даже может быть.
– Может быть, – согласился Мясник. – Потому что Маленькому не везет, а мне, может быть, повезет.
– Бери гвоздь! – сказал Кочерыга.
– А-а, – сказал Мясник. – Я понял, почему я не буду играть. У меня заняты руки. Видишь, спадывают брюки?
– Хочешь, я дам тебе на пока мой ремень? – предложил Кочерыга.
– На пока? – сказал Мясник. – Нет, спасибо, Кочерыжка, на пока не надо… Потому что потом я тебе отдам и они снова будут спадывать. Мне бы свой ремень найти, вот будет здорово!
– Не найти, – сказал Маленький. – У тебя его украли, сам говорил. И на проверке тебе влетит!
– Да я знаю, что украли, – сказал Мясник. – А вот бы как в сказке! Начинается проверка, а ремень вот он – на брюках.
– Не бывает как в сказке, – сказал Корабль и плюнул на землю. – Будет проверка, и тебе влетит. Катиславна без обеда оставит!
– Это ты так говоришь, потому что тебе не везет… – сказал Мясник.
– Мне повезет! – крикнул Корабль. – Пошли, Кочерыга, в фантики играть. Я тебя обыграю.
– Фигушки, – сказал Кочерыга. – Идем.
«Ох, ремень, ремень, ремень, – думал Мясник, – о тебе надо думать целый день. Ох, ремень, ремень, ремень, сто забот на целый день. Почему сто забот? Одна забота на весь день. Почему на весь день? Если все время думать про ремень, станет грустно на весь день. Все равно его нет. А когда будет проверка, я стану искать в тумбочке. А его там нет! И я спрошу: где ремень? И мне скажет Корабль Маленький: его украли. А я скажу: врешь, он под подушкой. А его там нет! И Кочерыга скажет: хочешь, я дам тебе, пока проверка? И я скажу: нет, Кочерыга, мне не надо, пока проверка. У меня есть насовсем новый ремень, только он куда-то завалился, где-то свернулся в клубочек и лежит. И я полезу под кровать. А с другой стороны просто так, будто нечаянно, под кровать подлезет Большой Корабль. И он скажет: ну, Мясничок-толстячок, а чего у меня для тебя есть? – А чего? – спрошу я. Он скажет: ни за что не догадаешься чего… А я скажу: три рубля… И он скажет: ну, три рубля… Три рубля я тебе дам со стипендии… И тут в комнату ворвутся… братья Синяковы во главе с Ковалем, с криками „ура“. Они закричат: ура, Мясник, ура!..»
– Ура! Ура! – кричали Синяки во главе с Ковалем, несясь прямо на Мясника. Мясник немного отодвинулся, но Коваль тоже изменил направление, а за ним и Синяки.
«Вот несутся Синяки, – подумал Мясник. – Брат Синяк и брат Синяк. Брат Коваль несет…»
«…Кулак», – додумал Мясник, потому что Коваль стукнул его кулаком в плечо. Синяки пригнули Мясника к земле, и Ковал уселся ему на спину.
– Дайте мне встать, Синяки, – попросил Мясник, повернув снизу голову. – А то у меня заняты руки, и я не могу защищаться!
– Защищаться! Ого, ха-ха, защищаться! Верти ему голову Коваль, сделаем из Мясника мясо! Мясо! Мясо! Ха-ха!
– Больно, Коваль, больно! – сказал Мясник.
– Ура, ему больно! – закричали Синяки, щипля ему спину. – Гайки ему, гайки! На два оборота, на три! Бей Мясника, кто может!
– Слушай, Коваль, меня уже сегодня били! – сказал Мясник. – Слезайте, Синяки, а то я задохнусь.
– Задушим Мясника, задушим! – закричали Синяки. – Да здравствует мясо, ура!
Мясник встал на колени и упал. Синяки свалились. Коваль крикнул:
– За мной! – И все они убежали.
«Придется вынимать руки, – подумал Мясник, лежа на земле. – Синяки больно дерутся. Щипаются. А Коваль на голову сел, а зачем – непонятно. Вот они меня перебили, что-то думал, думал, а они перебили. Побили и перебили. А зачем они меня побили? Просто налетели и побили. А я пойду и спрошу. Все равно забыл, о чем думал».
Лежа на земле, Мясник вытащил руки из брюк, оперся о землю и привстал. Брюки сразу же поехали вниз. Мясник схватил брюки на лету и встал. Шмыгнул носом. Из-за угла послышался голос Коваля.
Мясник побрел за угол, на Малую Солнечную сторону, где всегда играют в запретные игры – в стенку и в чику. На шухере стоял Маленький Корабль. Коваль и Кочерыга сидели на корточках у стены. Братья Синяковы загораживали их и болели за Коваля. Это было сразу понятно.
– Кочерыга продувает, – сказал Маленький. – А хвалился: везет, везет…
– А ты проиграл ему в фантики, – сказал Мясник. – Правда ведь?
– Ну и что… – сказал Маленький. – Это ты наколдовал. У-у, колдун губастый!
– Что ты, – сказал Мясник. – Меня никто так уже не зовет.
Я уже давно не колдую. Меня теперь зовут Мясник, а за что – непонятно. Но я все равно правильно сказал: Кочерыге с тобой везет, а вообще не обязательно везет… А потом тебе повезет, раз на раз не приходится.
– Уй, заткнись ты, – сказал Маленький. – Пришел тоску нагонять.
Коваль, держа большим пальцем свой пятак, тянулся к гривеннику Кочерыги длинным белым пальцем.
– Так можно разорвать руку, – сказал Мясник, присаживаясь на корточки между Синяками.
Коваль, не отпуская руки, презрительно посмотрел на Мясника.
Синяки стукнули Мясника кулаками с обеих сторон.
– Не надо, Синяки, – сказал Мясник. – Я же не желаю ему плохого!
– Достал, достал! – крикнули Синяки.
Кочерыга с каменным лицом нагнулся над монетой, прицелился и щелкнул по ней. Гривенник вылетел из-под пальца Коваля.
– Верно, – разгибаясь, сказал Коваль, – тут можно и руку разорвать. Далеко было…
– Слушай, Коваль, – сказал Мясник. – Я что-то хочу тебя спросить.
– Спрашивай, – разрешил Коваль.
– Вот ты и Синяки сейчас налетели на меня и побили. Скажи мне, почему?
– Почему? – спросил Коваль и посмотрел на Синяков.
– Почему? – спросили Синяки, давясь от смеха.
– Потому что – Пыс! – сказал старший Синяк.
– Потому что – Дрыс! – сказал младший.
– Потому что Мясник! Потому что – мясо, мя-ясо, мя-ясо! – закричали Синяки и принялись щипать Мясника.
– Подождите, ребята, – сказал Мясник. – Ага… Потому что – мясо. Понимаю…
– А гривенник все же мой! – сказал Коваль. – Берегись, Кочерыга, мне сегодня везет!
«Это потому, – думал Мясник, – что слово „мясо“. Вот слово „Синяк“ – оно так не звучит. Нельзя бить и кричать: Синяк, Синяк… А мясо – можно… Вот когда меня звали Губастый Колдун, меня никто не бил. И все спрашивали, кому на обед будет горбушка. И я всегда правильно колдовал. А когда меня звали Акула Зубастая, я укусил Тарасюка, прокусил ему ноготь. Я, правда, не хотел, но мне ничего не оставалось делать, потому что он тогда бы меня задушил. Если бы он не бил Витьку Казакоцкого, я бы к нему не полез. А то у Витьки никого нет, как у меня, а я ему шеф. Все равно как брат. Только назначенный брат. Вот Синяка почему еще нельзя бить – потому что их два. Станешь одного, сразу второй прибежит. Потому что они братья. Вот я думал что-то сегодня про братьев, думал и никак не могу вспомнить, что-то такое интересное – интересное, приятное…»
– Гони, гони гривенник, не стесняйся… – сказал за спиной Мясника Коваль.
– Я в тот раз дал двадцать копеек! – плаксиво крикнул Кочерыга.
«Прости меня, брат Коваль, но у тебя очень противный голос», – подумал Мясник и пошел.
В дальнем конце Солнечной стороны показалась черная фигура.
«Во, кто-то идет… – подумал Мясник. – Не воспитатель, потому что все играют, будто ничего не случилось… А, Федор Федорович! Во как ноги ставит – раскорякой… Нет, это он широко расставляет ноги. Ему так удобнее ходить, потому что легче держать баян. Только он без баяна. Вот кому жить хорошо! Играй себе и играй… А детей вон как обходит, как… столбы. Правда, возятся там, шумят… А он взрослый. Он, наверно, про что-то серьезное думает, про взрослое. А они все мешают. Дети всегда мешают думать… Ой, сюда идет».
Мясник, глядя на баяниста, принялся водить рукавом рубашки под носом.
«Это он ко мне идет, – подумал Мясник. – Поэтому он ни на кого не смотрит. И что-то такое мне несет… То есть зачем я так думаю? Так не надо думать. Откуда он знает, что у меня украли ремень? Конечно, если бы он знал. Ну, он тогда бы сразу: Здравствуй, брат Мясник… А ты знаешь, что у меня в кармане? Знаешь, почему мне неудобно идти? Там, в кармане… полная пачка новых зеленых трешек! – Нет, не трешек. Про это нельзя думать. Надо думать про ремень. Ну, я немножко. И потом сразу перестану… – Да, брат Мясник, конечно, детям вредно давать деньги, но вот Кораблев же дает Маленькому… А тебе всего-то нужно три новых рубля. То есть вообще не нужно, а чтобы дал тебе брат. Я тебе, правда, не брат, но как будто всехний брат, то есть брат всех… Это так считается… – Ну, все. Все, больше не буду…»
Баянист подошел уже совсем близко к Мяснику, и Мясник нечаянно шагнул ему навстречу. И еще раз нечаянно шагнул. Он увидел перед носом желтую пряжку с головой коня. Пряжка должна была остановиться, но почему-то не остановилась, а даже ушла в сторону, и Мясник увидел уже спину в черном пиджаке. Баянист медленно уходил к Малой Солнечной стороне. Он остановился на углу и стал смотреть, как играют в стенку. Мясник подошел к завалине и стал смотреть на баяниста. Сочные губы баяниста медленно шевелились. Неподвижный выпуклый глаз смотрел непонятно куда.
«Ему скучно на них смотреть, – подумал Мясник. – Конечно, дотянулся, не дотянулся, отдай гривенник и все такое. Проиграешь, и ничего у тебя не будет. А выиграешь, и у него ничего не будет. А потом ему еще надо плакать и прятаться, чтобы не смеялись… То ли дело на баяне: „Широка страна моя…“ или: „Прекрасную песню слагает народ“. Веселей, веселей, ребята! На вас смотрит вся Европа! Или: „Не трава под ветром клонится…“ И все слушают и поют… Во, во как ему с нами неинтересно… Скорчился весь, отвернулся… Сел».
– Мартынов, ты что там делаешь? – спросил баянист.
– Я? Я ничего. Я стою, – ответил Мясник.
– А с носом? – спросил баянист.
– А, с носом, – сказал Мясник, опуская руку. – Это я его тру. Он чешется внутри, вот я его и тру…
– Чего это он у тебя чешется, – рассеянно сказал баянист.
– А во, – сказал Мясник. – Я и сам удивляюсь!
– Иди сюда! – позвал баянист. – Сядь. Поговорим…
– О чем? – спросил Мясник, присаживаясь на край завалины.
– Ближе садись. О жизни… – вздохнул баянист.
«О жизни… – подумал Мясник. – По-взрослому…»
– Не обращайте внимания, – сказал Мясник. – У меня потерялся ремень.
– Да, брат… – сказал баянист. – Такие-то дела…
«Во – брат…» – подумал Мясник.
– А какие дела, Федор Федорович?
– Дела, брат, грустные… Тебе-то что, бегай себе, играй… А вот что ты о жизни знаешь?
– Что? – спросил Мясник. – Ничего…
– Вот именно, – сказал баянист. – Ни-че-ro… Что ты знаешь о женщинах, например?
– Ой, о женщинах я знаю… – сказал Мясник. – Они бывают сердитые, ни с того ни с сего.
– Сердитые… – сказал баянист. – Ну-ну.
– Да. Я в тот раз спрашиваю Алевтину Ивановну: скажите, правда, что вы старая дева? А она в меня тарелкой кинулась и ничего не сказала…
Баянист закрыл глаза и тихонько хохотнул.
– Это еще лучший случай… с медицинской точки зрения…
– Ну, да, – сказал Мясник. – Это, наверно, потому, что она медсестра. А вообще женщины никогда не знают, чего им надо. То им делай, то не делай…
– Это ты верно говоришь, – вздохнул баянист. – Женщина – первое зло…
– А второе? – спросил Мясник.
– Ну, второе… Все, брат, сплошное зло…
– Ой, правда… – сказал Мясник. – А знаете, почему? Потому что надо быть чьим-нибудь братом. А если ты ничей не брат, ничего у тебя не получится. Вот, например…
– Постой, постой, – сказал баянист. – Как ты говоришь – надо быть братом? Ну, есть у меня брат. Ну и что?
– Ой, тогда все очень хорошо, – сказал Мясник. – Брат всегда выручает. Он у вас взрослый?
– Допустим… – сказал под нос баянист.
– Вот, – сказал Мясник. – Допустим, вы хотите уехать в Бугуруслан. Вы говорили, что хотите. И вот у вас там брат. И он вам пишет: дорогой мой любимый брат, приезжай, пожалуйста, ко мне. Будем жить вместе, потому что мне без тебя плохо. Плохо жить. Кругом сплошное зло. Все кругом братья и качают надо мной права. А когда мы будем вместе, никто нас не тронет.
– Разумно, – сказал баянист. – Ну, а если мой брат находится в… казенном заведении?
– Ой, – сказал Мясник. – Тогда еще проще. Я ведь тоже в казенном заведении. Только у меня нет брата. А если бы он был, он бы приехал сюда, и все…
– А если я не хочу к нему в… казенное заведение, а? – спросил баянист.
– Ну, тогда вы только считаетесь брат, – сказал Мясник. – Тут уже ничего не поделаешь.
– Ну, а если брат сейчас не может приехать?
– Ой, – сказал Мясник. – Так ведь это только сейчас. А потом он сможет.
– Ты так думаешь? – спросил баянист. – А до тех пор, значит…
– А до тех пор… А до тех пор можно, как я сегодня: будто бы я всехний брат, будто взаправду!
– Ну и как, помогает? – спросил баянист.
– Ой, конечно, – сказал Мясник. – Вы попробуйте!
– А если он и потом не приедет?
– Когда потом? – спросил Мясник. – Завтра?
– Завтра… – вздохнул баянист. – У тебя только и есть, что завтра.
– А у вас нет? – спросил Мясник.
– У меня есть вчера, – задумчиво произнес баянист. – А брата я уже и ждать перестал.
– Ну, тогда вы только считаетесь брат, – серьезно ответил Мясник. – Если бы у меня был брат, я бы все время его ждал. И вчера бы ждал, и завтра бы ждал, и всегда бы ждал…
– Эх, – вздохнул баянист, – маленький ты еще, вот что…
– Маленький? – переспросил Мясник. – Значит, я потому жду, когда будет завтра?
– Да, да, – сказал баянист, поднимаясь с завалины. – Не думай так много, это в твоем возрасте вредно. Гуляй.
Он ушел, широко расставляя ноги.
– Гони пятак! – крикнул за углом Коваль.
– Анька дура, хвост надула! – закричали вдалеке две девчонки.
«Во, вспомнил, – подумал Мясник. – Значит, все было так: вбежали Синяки с Ковалем впереди. Они закричали: дикан, дикан! Мясник, к тебе идет дикан! И дикан медленно шел среди играющих детей, раздавая всем новенькие трешки из кармана. И каждый, кто получал трешку, сразу становился брат. Или сестра. И все принялись обниматься и целоваться носами. И кричать: мы с тобой одной породы, ты и я, ты и я… А потом все сидели на завалине на солнечной стороне, и солнце грело всем животы, а по небу плыли облака… похожие на зайца… на собаку… на ракушку… и когда облака закрывали солнце, все перебирались на солнечное место…»
Мясник сполз с завалины, придерживая рукой брюки, вытер нос и пошел туда, где облака не закрывали солнце.
1962
Нет голоса
Привезли нас в большой город песни петь. Кочерыгина только петь, а меня еще танцевать. А всего нас пятьдесят три. Выгрузили нас, в школе на кровати посадили, а есть не дают. Вовка Кочерыгин походил по коридору, понюхал, а ничем съедобным не пахнет, только масляной краской. Подошел ко мне, говорит:
– Давай, Мясник, я тебя съем!
Я отвечаю:
– Не надо, Кочерыжка, меня есть. Погоди, может, обедать дадут!
– А вдруг не дадут? – говорит Вовка. – Давай, я лучше у тебя руку съем, а щеками закушу…
Я говорю:
– Погоди, Кочерыжка, всегда давали, может, и сегодня дадут, а меня ты потом съешь, когда совсем еды не будет.
– Ну, ладно, – говорит Вовка, – тогда в город пойдем, чего-нибудь нашакалим.
Пошли в город. Город красивый. Пахнет хорошо по улице. Шли, шли, к фабрике пришли. Это фабрика, оказывается, хорошо пахнет.
– Шоколадом, – говорит Вовка.
– Нет, – говорю, – шахматным печеньем.
– Шахматное печенье в пекарне делают, а не на фабрике, – говорит Вовка.
– А шоколад, – говорю, – и подавно не на фабрике. Где ты видел, чтобы фабрика шоколадом пахнула. Фабрики железом пахнут.
– Другие железом пахнут, – говорит Вовка, – потому что там станки железные, а тут, наверное, из шоколада.
Постояли, понюхали, поспорили. Дальше пошли. На другую улицу пришли. Красивая улица.
– Смотри, – говорит Вовка, – кафе.
– А вот, – говорю, – ресторан.
– Нам бы чего-нибудь попроще, – говорит Вовка. – Вот, к примеру, буфет…
– Ну, буфет, – говорю. – Вот столовая. Это для нас подходяще. И пахнет лучше, чем ресторан.
Постояли, понюхали. Дальше пошли. А дальше ничем не пахнет, только цветами. Красивая улица. По бокам одни цветы. Ям нет – асфальт. Потом вином стало пахнуть.
– Эх, – говорит Вовка, – вот бы напился, а потом тебя зажарил и съел…
Я говорю:
– Вовка, а вдруг наших уже кормят!
– Постой, – говорит Вовка, – сначала найдем, где вином пахнет.
Пошли. Видим – пивная. У пивной человек стоит и хватает прохожих за рукава. Прохожие вырываются и дальше идут. А человек других хватает и на горло показывает. Мы подошли, а он Вовку схватил за рукав. У него рука рабочая. Кости там такие, рабочие.
– Вам чего? – говорит Вовка.
А человек на горло себе показывает. Сипит.
– Вам чего? – спрашивает Вовка.
Человек посипел, посипел, покашлял, потом говорит:
– Голоса нету меня, ребята…
– А это что, – спрашивает Вовка, – чем вы тогда говорите?
Человек посмотрел на Вовку, потом на меня и стал кричать:
– Сволочи, мерзавцы, гады, собаки, паразиты, ублюдки!
И еще другие слова, матерные.
Вовка спрашивает:
– Это вы кого, нас ругаете?
А он:
– Черти, кровососы, убийцы…
И опять за горло взялся и сипит. Рукой машет. Дескать, уходите, дураки.
Мы пошли. По дороге Вовка говорит:
– Непонятно, в самом деле, как это у него голоса нет…
Я говорю:
– В самом деле, непонятно. Он же разговаривает.
– А сипит зачем? – спрашивает Вовка.
– Не знаю, – говорю. – Пусть себе сипит. Бежим, а то у меня живот к спине приклеивается.
– И у меня, – говорит Вовка. – А все равно того человека жалко.
Приходим в школу, навстречу худрук Павел Васильевич:
– Немедленно одевайтесь и в Дом культуры!
– А обедать? – спрашиваю.
– Чего ты ко мне пристал? – говорит Павел Васильевич. – Через полчаса концерт!
Вовка у ребят спрашивает:
– Обедали?
– Еще как! – отвечают.
– А мы как же?
– А вы опоздали!
Павел Васильевич опять на нас:
– Еще не одеты? Погоди, Кочерыгин, я до тебя доберусь!
– А мы, – говорит Вовка, – не обедали!
– Потом пообедаете! – говорит Павел Васильевич. – Сначала попоете! Живо одеваться!
Вовка мне говорит:
– И кому же в толк придет на желудок петь голодный!
Я говорю:
– Правильно!
Вовка говорит:
– Погоди, мы ему устроим. Пусть у нас голоса не будет!
– А как? – спрашиваю.
Тут Павел Васильевич на нас:
– До сих пор не одеты? Ну, Мартынов, держись! После концерта вы у меня с Кочерыгиным попоете!
Вовка шепчет: «Сипи!»
Я догадался и говорю одними губами:
– У нас, Павел Васильевич, голоса нет!
– Что-что? – спрашивает.
– Голоса нет!
– А-а, – говорит Павел Васильевич, – сейчас будет!
И за ухо меня.
Я говорю:
– А-а!!!
– Значит, – спрашивает, – есть? Бегом одеваться!
Он убежал, а ребята нас обступили.
– Что, Мясник, – спрашивают, – голосовые связки проверял?
– Ребята, – говорит Вовка, – это же нечестно – петь без обеда!
– Правда, – говорят, – нечестно.
– Ребята, – говорит Вовка, – давайте сделаем так, будто у нас у всех голоса нет, пока нас не накормят!
Ребята говорят:
– Так он не поверит!
Вовка говорит:
– Конечно, не поверит! А вы в знак протеста!
– Ну, – говорят, – протеста. Он нам дома такой протест устроит!
– Ладно, – говорит Вовка. – Черт с вами, с такими… Пришли в Дом культуры, построились на сцене, занавес раздвинули, и мы запели.
Вдруг Вовка меня за руку дергает:
– Не пой!
Я понял и не стал петь. И Вовка не поет. Смотрим на Павла Васильевича, рты разеваем и сипим.
А он хоть бы что – улыбается и подмигивает, чтобы веселей пели.
Вовка мне говорит:
– Не слышит!
Опять молчим. Все поют – мы не поем. Рты разеваем, на Павла Васильевича глядим.
А ему хоть бы что. Вдруг слышу, Вовка кричит:
– А мы не поем!
А он не слышит.
Вовка кричит:
– Дурак, гад, сволочь!
А он не слышит.
Я кричу:
– Убийца, кровосос, очкарик!
А он не слышит! Все поют, мы кричим, а получается, будто молчим. Хор ведь громко поет!
Потом я станцевал, потому что тут никак нельзя, танцуют ведь ногами. А потом мы ужинать пошли, и Вовка мне говорит:
– А я понимаю, что такое тот человек говорил, что значит голоса нет!
– И я, – говорю, – понимаю…
Начало 1960-х
Победа
Серая земля, голубое небо. У картофельной шелухи белые глаза.
– Ирина Петровна, зачем мы ее закапываем так глубоко? – спросил мальчик. – Ведь она не прорастет, у нее не хватит силы.
– Будем надеяться, что хватит, – сказала Ирина Петровна. – А ты молодец, правильно заметил. Шелуха слишком тонкая.
– А до войны сажали целую картошку? – спросил мальчик.
– До войны сажали целую…
– А чей это огород? – спросил мальчик снова.
– Это огород тракториста, – ответила Ирина Петровна. – На войне он был танкистом.
– «Танковый дивизион третьей дивизии прорвал оборону противника юго-западнее Перемышля и продвинулся вперед, подавляя пехоту противника огнем…»
– Что ты там бормочешь? – спросила Ирина Петровна.
– Это я так, вспомнил… – ответил мальчик.
– «Массированные танковые удары сыграли решающую роль в продвижении наших войск к границе Германии…» А он на чем воевал, на «КВ»?
– Не знаю… Вот он придет, и ты спросишь, – ответила Ирина Петровна.
– Значит, он вернулся? – спросил мальчик. – А почему он сам не сажает картошку?
– Он пашет колхозные поля, – сказала Ирина Петровна, – а мы посадим ему картошку на память…
– В честь победы, – сказал мальчик, – и чтобы он нас вспоминал, когда мы уедем.
Голубое небо, серая земля. У картофельной шелухи крахмальная изнанка.
– Ирина Петровна, а это правда, что в городе мальчики будут учиться отдельно от девочек?
– Да, правда, – ответила Ирина Петровна.
– А почему? – спросил мальчик. – Мне будет скучно без нашей Нади, и без Оли, и без Октябрины.
– Считают, что совместное обучение плохо влияет на детей, – ответила Ирина Петровна. – Они слишком рано начинают целоваться…
– Я кончил уже почти три класса, – сказал мальчик, – а мне еще ни с кем не хотелось целоваться. Я дружу с Надей Южаковой… нам будет трудно дружить, если мы будем учиться в разных школах. С Надей хорошо сидеть за одной партой, она не дает мне баловаться.
– Дети разные бывают, – сказала Ирина Петровна. – Но все равно, по-моему, это глупо.
– По-моему – тоже, – сказал мальчик. – И кто только эту глупость выдумал? Когда взрослые заставляют делать глупости, их очень трудно слушаться, правда?
– Правда, умница моя, – ответила Ирина Петровна. – Но, может быть, ты будешь учиться вместе с девочками…
– Вместе с Надей Южаковой? – быстро спросил мальчик.
– Не знаю, – сказала Ирина Петровна. – Ты не боишься порезать руки? В земле много стекла…
– Не боюсь. Я осторожно копаю… Земля мягкая… Скажите, «может быть» или правда?
– Что – правда? – спросила Ирина Петровна.
– Вы знаете что, – сказал мальчик. – Я вас очень-очень прошу, вы ничего не говорите, только скажите, правда – «может быть» или неправда… Ирина Петровна! Ирина Петровна…
Серое небо, голубая земля. У картофельной шелухи черные глаза.
– …Ладно, Ирина Петровна, – сказал мальчик. – Я не буду спрашивать. Только Надя говорила, что она правда-правда уезжает.
– Надю вызывает тетя, – сказала Ирина Петровна. – Послушай, я боюсь за твои руки. Пойди вытащи палку из плетня и копай палкой, как все…
– У меня тоже есть тетя, – сказал мальчик. – И даже дядя. И наш дом не разбомбили, и я помню адрес… А у Михайловых вообще никого нет, а они уезжают…
– Юре прислали вызов с завода, – сказала Ирина Петровна. – Он совершеннолетний и берет своих братишек и сестру. Когда ты подрастешь…
– Ирина Петровна, – сказал мальчик. – Я никого не буду слушаться, кроме вас. Честное слово.
– Тогда послушайся меня, вытащи из плетня палку…
– Ладно, Ирина Петровна, – сказал мальчик и ушел далеко-далеко, на край огорода, где плетень еще не был разобран на дрова. Мальчик расшатывал стояк и смотрел, как дрожат прутья в дальнем конце плетня, где дом. Из дома вышел рыжий человек в гимнастерке, и мальчик подумал, что это танкист. Человек посмотрел на мальчика и медленно пошел к плетню. На гимнастерке качались и звенели медали.
Мальчик выдернул стояк и остался ждать, когда подойдет танкист. У танкиста было розовое лицо и сощуренные глаза, он шел медленно, и гимнастерка без ремня моталась над его длинными ногами. Танкист уже что-то говорил, но мальчик не мог разобрать слов.
– Мать твою так, – говорил танкист. – Растакую твою мать, голодранец!
– Что? – спросил мальчик, хотя он понял, что надо убегать.
– Растащили весь плетень, сучьи дети! – отчетливо объяснил танкист и протянул к мальчику волосатую руку.
Длинное голубое небо. Длинная серая земля. Ноги увязают в земле, потому что она сухая.
«Шелуха прорастет, – почему-то думает мальчик. – Дождь прибьет землю, и глазки прорастут…»
Длинное небо и очень длинная земля. Танкисту тяжело бежать. Но тихо так, что мальчику слышится хриплое дыхание совсем рядом. Над мальчиком нависает танкист. Тяжелые сапоги проваливаются в землю и топают, топают, топают у мальчика в голове. Мальчик оглядывается. За танкистом, как за танком, остается взрытая дымящаяся колея.
Длинная голубая земля. Длинное серое небо. На небе Ирина Петровна машет рукой, ребята собираются в кучу, как кусты.
«Только бы успеть до кустов», – думает мальчик.
Сверху, с земли, на мальчика наваливается звенящая мокрая тяжесть. Волосатый кулак, как пушка, слепо ворочается впереди.
Мальчик побежал вбок, по серой земле протянулся плавно полукруг, звон и хрип остались сбоку. Мальчик пробежал за кусты, за ребят, стоящих как кусты, мимо белого лица Ирины Петровны.
Танкист развернулся и остановился около ребят.
– Не трогайте ребенка! – крикнула Ирина Петровна.
– Уймите паршивца, – сказал танкист. – Он весь плетень развалил.
– Простите его, – сказала Ирина Петровна. – Он травмированный.
– Какой? – задыхаясь, спросил танкист. – Я ему голову оторву!
Ирина Петровна встала перед ним, потому что он хотел бежать к мальчику.
– Он ненормальный, – сказала Ирина Петровна. – Оставьте его в покое, он больше не будет.
– Ненормальный? – спросил танкист.
– Да-да, – быстро сказала Ирина Петровна. – Ненормальный. Идите отдыхайте, мы сегодня кончим сажать вашу картошку…
Танкист копнул сапогом землю.
– Глубоко сажаете, – сказал он. – Так не прорастет.
– Хорошо, – быстро сказала Ирина Петровна. – Будем, будем сажать мельче. Идите, пожалуйста.
Танкист уходил, медленно ступая по земле.
Мальчик подошел к Ирине Петровне.
– Вы… – сказал он. – Вы… Я – нормальный. А вы… вы… Я – нормальный… А вы ненормальные.
