Текст книги "Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е"
Автор книги: Сергей Вольф
Соавторы: Олег Григорьев,Александр Кондратов,Валерий Попов,Борис Иванов,Рид Грачев,Федор Чирсков,Инга Петкевич,Андрей Битов,Генрих Шеф,Борис Вахтин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)
И вот я снова на работе. И прежде всего я сталкиваюсь с руководителем.
– Ну как, Витя? – говорит он. – Что с вами случилось?
А я вдруг чувствую, что не в силах врать, и я молчу.
– Вы заболели?
– Нет, – говорю я.
– А что же? – удивляется руководитель.
– Я не смог, – говорю я и подло думаю о том, что пока еще говорю правду, что я действительно не смог, и такую фразу я могу произнести, оставаясь честным.
Руководитель извлекает из себя свой такт и не спрашивает меня дальше. Этого-то я и ждал, думаю я. Мне становится стыдно, и я гоню этот стыд.
– А исправления вы сделали? – спрашивает руководитель.
– Не успел еще, – говорю я и утешаю себя: «Я ведь действительно не успел…»
– Как же это так, Витя? – говорит руководитель. – Пройдемте ко мне в кабинет.
Я плетусь к нему в кабинет. Руководитель плюхается в кресло, и оно раздается под ним. Я стою у стола и не смотрю на руководителя. Я вижу на аккуратном его столе американский скрепкосшиватель и не могу оторвать от него взгляда.
– Ну, рассказывайте, Витя, – говорит руководитель своим специальным ласковым тоном.
Я молчу. Руководитель снова извлекает из себя свой знаменитый такт и не спрашивает больше. Он начинает говорить сам.
– Что же это, Витя? Я знаю твоего отца, ты учился вместе с моим сыном… Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты же умный, способный парень, тебе много дано… Чем же объяснить твое отношение?
Я молчу. Я знаю, лучше мне не говорить. Наверно, он действительно относится ко мне неплохо. Наверно, ему хочется пойти мне навстречу и оставить меня, хотя я и не оправдал ничего. Наверно, он даст мне еще время, чтобы я показал себя. Лучше уж не давать ему честных слов. Это честнее. Лучше отмолчаться и подождать, пока он решит все сам и отпустит меня, похлопав по плечу…
Руководитель выдерживает паузу и продолжает:
– Ведь ты же взрослый человек, Витя… Ты ведь Потехин и Мясников – уже аспиранты. Москвин и Номоконов – научные сотрудники крупных и перспективных институтов. Запорожченко – уже капитан… А ты ведь был далеко не менее способным, чем они?
Он еще выдерживает паузу и говорит уже более шутливым голосом:
– Испытательный срок кончился? Кончился. И вышло что? Вышел фук. Я могу, конечно, дать тебе еще возможность… Но я должен быть уверен…
Я стою. Я молчу. Это еще не ложь.
– Так вот, Витя…
Тихая возня поднимается во мне. Все в кабинете плавно сползает в сторону. И расплывается это все. Больше я ничего не слышу и не вижу.
А вижу я кактус на подоконнике. Каждую его иголочку. Сам зеленый, а иголочки рыжие. А за окном небо, почему-то синее. Снег сверкает. Снег и кактус. Красный трамвай с белой крышей изогнулся на повороте. Трамвай и кактус. И купол – такой голубой, что растворяется в небе. Церковь и кактус. Черно-белые деревья… Да ведь это тот самый сквер! Я всегда радуюсь ему после работы…
А в оконном стекле, повыше кактуса, – пузырь. Удивительно в этом пузырьке! И небо, и снег, и трамвай, и деревья, и купол – все помещается в нем. Маленькое, странно вытянутое и какое-то особенно яркое. Там снежный город. Кто-то живет в нем, вовсе крохотный… Интересно, каким он видит меня оттуда?
1961–1962
Инга Петкевич
Эники-беники
Коза пропадала почти каждый вечер, но Любка изучила ее повадки. Коза проходила лес, спускалась в овраг, переходила ручей, потом шла по овсяному полю, затем поднималась по крутому склону на вершину горы, самое высокое в округе место, и там, взобравшись на огромный камень, стояла абсолютно неподвижно, высоко задрав голову и пристально глядя в сторону заходящего солнца. Поймать ее по дороге было невозможно, но там, на вершине, коза уже ничего не видела и не слышала, и можно было спокойно взбираться на камень и стаскивать козу на землю. Она не упиралась, она, казалось, не замечала ничего вокруг, она давала себя стащить и покорно шла на поводу – только голова ее была повернута в сторону заката.
Так было почти каждый вечер.
Любка шла по лесу. Где-то впереди звенела колокольчиком коза. И тут – казалось, над головой – чей-то негромкий, но ясный голос сказал:
У капель – тяжесть запонок,
И сад слепит, как плес,
Обрызганный, закапанный
Мильоном синих слез.
Любка насторожилась.
– А? – сказала она.
Голос что-то ответил, но звучал он уже где-то в отдалении, и до нее дошло только четыре слова: «он – ожил – ночью – нынешней».
Любка нырнула в заросли орешника и, тревожно озираясь, быстро, но бесшумно подкралась и увидела человека. Он шел, касаясь руками ветвей, и говорил красивые слова. Любка кралась следом. Открытые места она пробегала на четвереньках, в более густых – забегала вперед и, спрятавшись за деревом, ждала. И он проходил мимо, размахивая руками, или вдруг останавливался и, задрав голову к небу, стоял совершенно неподвижно. Так он чем-то напоминал ее козу, и Любка чувствовала, что можно и не прятаться: все равно не заметит. Ей захотелось рассмотреть его получше, и она решила сделать круг и подождать его около болота, где кусты были особенно густыми и можно было подойти поближе. Она как раз перебегала поросшую вереском открытую полянку, когда он неожиданно оглянулся. Некоторое время они в упор разглядывали друг друга. Он что-то крикнул, она вздрогнула, заметалась, но место было открытое, и тогда она упала лицом в вереск и, прикрывая голову руками, замерла. Ей казалось, что он стоит над ней…
Когда же она подняла голову – вокруг никого не было.
– Исчез… – прошептала она. Задумчиво огляделась, вздохнула, прислушалась и опять вздохнула. Потом, будто что-то вспомнив, отряхнулась, движения ее стали быстрыми и озабоченными. Она спустилась в овраг, перешла ручей, вышла на овсяное поле – отсюда была видна гора, и камень, и черный силуэт козы. Уже бегом она пересекла поле, поднялась на гору, взобралась на камень.
– Еще не проходил? – спросила она козу.
Коза скосила на нее рыжий глаз и мотнула головой.
Любка сидела на камне рядом с козой. Там, далеко внизу, за рекой и полем, проходила большая дорога. По дороге шли машины. Большей частью это были грузовики или огромные корявые машины, которые она про себя называла скалозаврами. Они выскакивали из-за леса и, неуклюже подпрыгивая, мчались в Большой Утюг. За Большим Утюгом дорога снова выходила в поле, но грузовики не выходили в поле, все они застревали в Большом Утюге. И только он, он один, не застревал…
Уже полсолнца ушло под землю. Любка тревожно смотрела на дорогу. Может быть, что случилось, может быть, он поскользнулся и лежит теперь в канаве, или заблудился, или уже проезжал? Солнце совсем перекосилось.
– Бип! – Он вынырнул из леса и плавно покатил по дороге. И даже теперь, в сумерках, было видно, какой он голубой и красивый. Любка вскочила на ноги, вытянулась и затаила дыхание.
Она знала, что напротив горы автобус остановится и люди выйдут из него, а водитель выпрыгнет из кабины и станет что-то говорить, показывая на нее рукой, и тогда люди достанут фотоаппараты. Раньше он не останавливался. Провожая его глазами, она знала, что когда-нибудь он все-таки остановится. Он должен был остановиться, он не мог не остановиться, и он остановился. Люди вышли из него. Она подалась вперед, хотела бежать к ним, махать руками, плакать, но что-то остановило ее. Люди должны были позвать ее первыми. А они вдруг достали фотоаппараты и стали ее фотографировать.
– Они думают, что мы памятник, – сказала она козе.
Коза вздохнула.
На Большой Утюг опустился туман. Из тумана торчали только черные трубы, из труб валил дым. Туман был розоватый, дым – коричневый. Автобус исчез в Большом Утюге. Она ждала, пока он появится с другой стороны, но он не появлялся.
– Неужели он тоже там застрянет? – сказала она козе.
– Вы что-то сказали? – переспросила коза.
– Наконец-то ты заговорила, – не отрывая глаз от дороги, медленно сказала она. – Я давно ждала, когда ты заговоришь. Мне очень надо с тобой поговорить.
– Гм, – сказала коза.
– Я хочу у тебя спросить: зачем ты привела меня на эту гору? Зачем эти люди нас фотографируют? И еще, кто этот человек, что ходит по лесу и говорит вслух сам с собой?
– Этот человек – я, – сказала коза.
Любка оглянулась и удивленно посмотрела на козу, но коза все так же невозмутимо смотрела на красную полоску заката. Любка спрыгнула с камня и увидала человека. Он лежал на спине, заложив руки за голову. Его лицо было спокойно и неподвижно. Почему-то она не испугалась, она медленно подошла поближе. Он не посмотрел на нее, он смотрел в небо, и глаза у него были красные.
– Ты плакал? – спросила она.
Человек молчал.
– Почему ты плакал? – повторила она.
Человек молчал.
– Ты долго ехал? – спросила она.
– Долго, – сказал человек.
– Ты приехал на голубом автобусе? – спросила она.
– На голубом автобусе, – отвечал человек.
– Ты приехал за мной?..
Человек моргнул и медленно перевел глаза на ее лицо. Он смотрел долго и неподвижно.
– Не знаю, – человек вздохнул и закрыл глаза.
– Значит, ты приехал за мной, – спокойно сказала она.
– Не знаю, – человек не открывал глаз. – Я давно ничего не знаю. Сегодня – тут, завтра – там. Вчера мы были в местечке Киты, но там не было солнца. Мы ждали его целую неделю, и местные дружинники поколотили меня. Зачем я там был? – не знаю. Почему меня били? – не знаю. Кому все это нужно? – не знаю. А теперь я лежу под каким-то камнем. У меня над головой стоит коза, какая-то маленькая странная девчонка задает мне какие-то загадки. Почему, зачем? Должна же быть какая-то связь, должна ведь, должна, должна! Вот ты думаешь, что она есть? Ты думаешь, раз есть голубой автобус, и этот автобус ездит по дороге, а ты со своей ненормальной козой стоишь на камне, и эти идиоты из автобуса фотографируют вас, – ты думаешь, раз все это так, то однажды из автобуса выйдет прекрасный принц и увезет тебя в заморские страны. Ты думаешь, что все это для тебя?
– Нет, – крикнула она. – Ведь ты ничего не знаешь, не знаешь, что раньше он не останавливался, он проезжал мимо. Я знала, что он остановится, – и он остановился.
Человек открыл глаза, лицо его стало растерянным.
– Может быть, ты права, – сказал он. – В таком случае я приехал за тобой, тебе виднее. Может быть, я заморский принц, думай как знаешь. А что дальше? Что я должен делать? Что мне делать с собой, с тобой, с твоей козой? Я не знаю.
– Ты должен взять меня в жены, – отвечала она.
– Ах так… – Человек улыбнулся. – И какой же я осел! Все так просто, что может быть проще!
Человек захохотал. Она терпеливо ждала.
– А козу? – хохотал человек. – Куда мы денем козу?
– Козу возьмем с собой, – сказала она.
– Ну уж это ты брось. – Человек стал серьезным. – Козу не возьму. К чему мне коза? И не проси, не поверю.
– Без козы не поеду, – твердо сказала она.
Человек усмехнулся, потом сделал отчаянный жест рукой.
– Козу так козу. Один черт, еще и козу.
– Спасибо, – тихо сказала она.
Он вздохнул и закрыл лицо руками. Любка присела напротив. Они долго молчали. Когда же он убрал руки и посмотрел на нее, ей стало очень скучно.
– Прости, – сказала он. – Я пошутил. Я не могу взять тебя в жены, не гожусь, поищи другого принца.
– Я не хочу другого. – Ее голос сорвался, она всхлипнула и вдруг стала всхлипывать часто-часто. – Я не хочу, не могу больше ждать, я перестану ждать, я тоже устала ждать.
Человек не успокаивал. Он опять смотрел прямо перед собой, и лицо его было неподвижным.
– Хорошо, – наконец сказал он, – я помогу тебе. Я тоже попробую подождать. Сколько тебе лет?
– Восемь.
– Так вот, через десять лет я буду ждать тебя.
Любка молчала.
– Ну что же ты? – Человек сел. – Что ты такая мрачная? Подойди, улыбнись.
Любка улыбнулась. Человек во все глаза уставился на нее.
– С такой-то улыбкой! – воскликнул он. – Ты спасешь нас! Пошли, пошли скорей!
Он схватил Любку за руку. Она только и успела ухватить за поводок козу, а он уже тащил их, обеих, через лес, овраг, болото. Она еле поспевала за ним. Они вылетели на опушку леса и очутились в кругу совершенно незнакомых людей. Люди сидели на странных металлических стульчиках и удивленно смотрели на них. Чуть поодаль, около голубого автобуса, собралась почти вся деревня.
– Вот, в лесу нашел, – сказал человек, подталкивая ее к пожилому седому мужчине. – Улыбнись!
Любка улыбнулась. Седой важно поднялся со стула.
– Вот это улыбка! – взволнованно сказал он.
– Меня зовут Люба, – тихонько сказала она.
– Люба, Любушка, Любушка-голубушка… – пропел седой. – Любовь. Ну, где любовь – там и улыбка. Будешь нашей Улыбкой.
Все засмеялись.
Через неделю на опушке леса появилось пол-избы, на Улыбку надели сарафан и посадили ее на печь.
Через десять лет
Новый агроном сидел во главе стола. Он был с бородой, но все равно было заметно, что он совсем еще мальчишка. Сидел он важно, развалясь, и с иронической усмешкой разглядывал присутствующих. На спинке стула висело ружье, а в зубах у агронома была замысловатая деревянная трубка. Он сидел, будто зашел на минутку: вот передохнет и уйдет обратно в лес. В избе было душно, накурено и пахло квашеной капустой.
– Вот и Улыбка пришла, – сказал кто-то.
Улыбка поставила на стол банку соленых грибов и корзиночку орехов. Агроном насмешливо разглядывал ее.
– Подойди, – сказал он.
Улыбка подошла.
– Спой нам что-нибудь народное, – устало попросил он.
– Я не пою, – сказала она.
– Ну, станцуй.
– И не танцую.
– Так почему же тебя зовут Улыбка?
– А так…
– Ну, что ж с тобой поделать, садись.
Улыбка села. Агроном затянулся и скрылся в клубах дыма.
Верка сидела на другом конце стола и, прикрываясь рукой, сосредоточенно следила за ним. Агроном отстегнул от пояса фляжку.
– Чистый спирт, – небрежно сказал он. Он поднес стакан к губам и, пристально глядя на нее, выпил, не закусывая. Девки дружно ахнули, парни загудели.
– Пей. – Агроном хотел налить.
– Я не пью, – сказала Улыбка.
– Пей же, пей, моя подружка, на земле живут лишь раз, – сказал агроном и положил ей руку на плечо.
Тут что-то грохнуло. Верка, опрокидывая стулья, выскочила в сени. Агроном растерянно посмотрел ей вслед. С Веркиным уходом атмосфера в избе накалилась. Девки, собравшись в кружок, что-то возбужденно обсуждали. Парни смотрели хмуро и настороженно. Те и другие враждебно косились на агронома.
– Мне, пожалуй, пора. – Он в замешательстве посмотрел на Улыбку.
Но тут дверь с треском распахнулась. На пороге стояла Верка, а лицо у нее было такое, что все замерли… Верка гневно усмехнулась, пересекла комнату и, прислонившись к стене, запела:
Она как статуя стояла
В наряде пышном под венцом
И с изумлением взирала
Своим истерзанным лицом.
Он, нелюбимый, с нею рядом
По праву сторону стоял
И на невесту с хищным взглядом,
С улыбкой счастия взирал…
Верка пела и в упор смотрела на агронома, тот испуганно моргал. Кто-то всхлипнул.
Он – властелин, она – рабыня,
Она – ребенок, он – старик,
О, как поругана святыня!
О, как ничтожен этот мир!..
Кто-то заголосил. Воспользовавшись суматохой, агроном хотел улизнуть, но Верка преградила ему дорогу. Глаза ее сверкали. Продолжая петь, она повелительным жестом усадила агронома на место. Несколько строк пропало в общей суматохе, но слова: «Она на лик Христа взглянула и прошептала: „Бог храни…“» – Верка пропела так громко, что все сразу притихли.
Агроном обалдело озирался, Верка не спускала с него глаз, лицо ее было торжественно и вдохновенно.
Она сделала паузу. Агроном подумал, что это конец, и облегченно вытер лоб. Когда же Верка снова запела, агронома охватило отчаянье.
Где стол, накрытый для обеда,
Там белый гроб ее стоял.
Вчера ей пели «многа лета»,
Сегодня «вечно» ей поют…
Верка перевела дыханье. Агроном не шевелился, и лицо его уже ничего не выражало.
Из померанцевых букетов
Ее украсили кругом,
Букет из алых роз, брюнета,
Ей положили на груди.
Наступило молчание. Все застыли. Верка твердо пересекла комнату, у дверей круто обернулась и, окинув всех последним, гневным взглядом, вышла, хлопнув дверью. И тотчас из сеней раздался страшный грохот.
– Повесилась?! – взвизгнул кто-то.
Девки все разом вскочили и шумной толпой повалили в сени. Парни угрожающе задвигались. Потрясенный агроном беспомощно развел руками и нерешительно посмотрел на Улыбку. Она неопределенно хмыкнула.
– Не смешно, – сказал агроном. – Что же мне теперь, жениться на ней, что ли?
– А почему бы и нет… – лениво отвечала она.
– Я не удивлюсь, если сегодня меня еще и прирежут…
– У нас шутить не любят, – ответила она.
– Что же делать? – заискивающе спросил агроном.
– Не знаю, – зевнула она.
– Может быть, ты меня проводишь?
– Пошли, – сказала она.
Они вышли на улицу. На черном небе ярко горели крупные осенние звезды. Улыбка посмотрела на небо и подумала, что завтра будет хороший день и неплохо бы сходить за клюквой. Упала звезда.
– Умерла, – сказала Улыбка.
Агроном вздрогнул.
– Звезда, – сказала она.
– А… – вздохнул агроном.
– Это все из-за бороды, – сказала она.
– Ты думаешь? – серьезно спросил агроном. – С бородой я как-то солиднее.
– Ага, – сказала она.
Агроном обнял ее за плечи.
– Хочешь музыку послушать? – сказал он. – Я приемник привез…
– Хочу, – сказала она.
– Так пошли ко мне? Да ты не бойся…
– Сам ты боишься.
– Я боюсь?!
– Боишься.
– Чего мне бояться?
– А вот… сделают темненькую…
Агроном притих. Шли по улице. Деревня спала, было темно и тихо. Неожиданно тявкнула собака, агроном вздрогнул.
– Собака, – сказала Улыбка.
– Я не боюсь.
– А что их бояться?
Агроном поцеловал ее.
Занавески на окнах были расшиты красными петухами. Улыбка сидела перед окном на табуретке, локти упирались в колени, подбородок лежал на подоконнике. За окном было черное свежевспаханное поле, от земли шел пар. Поле кончалось аккуратным гребешком елового леса. Над лесом висела туча. Брезгливо потряхивая лапами, прошла аккуратная рыжая кошка. Мать шинковала капусту. Братья играли в кораблекрушение, они прыгали с печки на стол и при этом швырялись кочерыжками. Одна кочерыжка попала в Улыбку. Она встала и вышла в сени, заглянула в бадью с водой: вода была темной, дна видно не было.
«Наверное, уже встал», – подумала она, вышла на улицу и направилась к агроному.
Агроном открыл дверь, шагнул ей навстречу. За дверью были слышны голоса. Агроном скрестил руки на груди, окинул насмешливым взглядом.
– Уже пожаловали… – сказал он.
– Да, – сказала она.
– И что это вам не спится?
– Мы встаем в шесть.
– А мы спим до двенадцати. А теперь – марш отсюда, и чтобы мне таких фокусов не повторялось. Ступай.
Улыбка повернулась и пошла.
– Впрочем, погоди, – остановил ее агроном. – Тут ко мне приятели приехали, поохотиться. Может, познакомить?
– А на кого они будут охотиться? – спросила она.
– Не знаю, спроси сама.
В комнате играла музыка, она узнала пластинку. Приятели сидели вокруг стола и ели картошку. Улыбка пересекла комнату, присела у окна.
– Вот, Улыбка, – говорил агроном, – здешняя достопримечательность. Не поет, не танцует, собак не боится. Лет… Сколько тебе лет?
– Восемнадцать.
– А ничего себе, – сказал один.
– Отхватил! – сказал другой.
– Везет, – сказал третий.
– Издеваетесь? – покраснел агроном.
– Не подходит – подари, – сказал один.
– Почему же тебе? – сказал другой.
– Бросим на пальцах, – сказал третий.
Все быстро подняли пальцы, пересчитались. Рыжий выиграл.
– Слышишь, Улыбка! Я дарю тебя этому рыжему, – сказал агроном.
Она смотрела в окно. Куры озабоченно рылись в навозе. Было скучно. Почему-то вспомнился теленок. Она его сегодня даже не выводила – лежит теперь в темном хлеву. А ведь скоро зима, может быть, последние теплые денечки. И неизвестно: наверное, его еще и прирежут, и ничего тут не поделаешь. Вот родился бы он телочкой. А бычок…
– Улыбка, да Улыбка же…
– Ну что еще?
Она оглянулась.
– Ты слышишь, я тебя подарил.
– Ну подарил так подарил.
– Вот этому рыжему, будь с ним поласковей.
Улыбка посмотрела на рыжего. Он покраснел и подавился картошкой.
– Нет, ты так не отделаешься, – сказал агроном, – принимай подарочек.
– Да что вы… Да что я вам…
– Ну вот, – сказал агроном, – сначала просил, а теперь в кусты.
– А ну вас! – У рыжего покраснели даже руки.
– Пошли, – сказала Улыбка и взяла рыжего за руку.
– Куда же вы? – растерянно пробормотал агроном.
Улыбка шла к дверям, ведя рыжего за собой.
Рыжий грибов не находил. Он ходил вокруг Улыбки, боялся заблудиться и все рассказывал анекдоты. Улыбка анекдотов не понимала – но смеялась. Рыжий только этого и добивался. Он во все глаза смотрел, как она смеется, и говорил, что это для него настоящая находка и что ее улыбки ему хватит на всю жизнь. Рыжий был художник.
– А что, – говорил он. – Поженимся, выстроим избу, разведем кур. Чем не жизнь?
Улыбка смеялась.
Художник не охотился. Каждый день он заходил за Улыбкой. Они ходили за грибами. Дома они разбирали грибы.
– Это что?
Художник протягивал ей гриб.
– Сыроежка, – говорила она.
– Вот и врешь, сыроежка – красная.
– Сыроежки всякие бывают.
Братья покатывались со смеху. Художник не обижался. Когда приятели уехали, он совсем перешел жить к Улыбке. Он принес краски и стал рисовать всех подряд. Он нарисовал Улыбку, и ее мать, и всех братьев, и даже теленка. Он ходил по избе в мягких шерстяных носках и сладко зевал.
– Вот это жизнь, – приговаривал он.
Однажды зашел агроном, они распили бутылку водки, потом о чем-то долго и возбужденно говорили, потом подрались, и художник выставил агронома за дверь.
С тех пор Улыбка стала повсюду встречать агронома: то у колодца, то в лавке, то на ферме, то просто выходил из-за угла и провожал до дому.
В правлении колхоза, куда ее зачем-то вызвали, тоже был агроном. Он сидел за столом и точил карандаш.
– Садись, – важно сказал он.
Она села.
– Ну, как поживаешь?
– Хорошо.
– Хорошо?! С этим-то кретином?! – Карандаши разлетелись во все стороны. Улыбка нагнулась и стала собирать их.
– Он не кретин.
– Ну, хорошо, это я кретин, я!
– И ты не кретин.
Агроном вздохнул.
– Ну, хорошо, оставим кретинов в покое, только он на тебе не женится!
Улыбка молчала, агроном встал, подошел сзади и положил руку ей на плечо.
– Я же тогда пошутил, – тихо сказал он. – Глупые мы, глупые… Вернись ко мне, Улыбка!
Она молчала.
– Видишь, это я тебе купил.
Он надел ей на шею длинные голубые бусы.
Она потрогала бусы.
– Это лунный камень или птичий глаз? – спросила она.
– Не знаю. Так пошли ко мне, Улыбка?
Они шли по деревне, агроном держал ее за руку. Художник стоял на крыльце. Заметив их, он спрыгнул с крыльца и побежал в лес. Улыбка рванулась за ним, но агроном удержал ее.
Только на другой день вернулась она домой. Картин не было, художник уехал. Она присела кокну. Уже смеркалось. На скамейке у плетня сидели две бабы.
– А то случай был, – говорила одна. – Продала бабка Матрена корову. Нет, вру, выиграла по облигации, сто тыщ… Принесла деньги домой и спрятала под матрац. Нет, вру, в эту, как ее, в сберкассу положила. И вот, среди ночи – стук в дверь. Глядь, а на пороге – черт…
– Не черт, а домовой, – перебила другая.
– Черт, говорю, черт, самый настоящий черт – хвост, рога, копыта! «Ну, баба, – говорит, – собирайся, заждались мы тебя». У бабки-то и дух захватило. «Бери все, что есть, – говорит, – только отпусти…» – «Давай, – говорит черт, – деньги давай!» Бабка под матрац, а деньги-то в этой, в сберкассе. Бабка – так, мол, и так: деньги в сберкассе положены. Черт подумал и говорит: «Ну, хорошо. Жаль мне тебя, старую, я завтра пожалую». Чуть свет – бабка в сберкассу. А там и смекнули: зачем это бабке столько денег? Проследили. И вот ночью приходит черт – его и хватают. И знаешь, кем оказался?
– Председатель?!
– Нет, агроном.
– Из верных рук знаю: председатель!
– Агроном!
– Агроном… – сказала Улыбка. И отошла от окна.
«И почему у них всегда – председатель или агроном? Будто больше некому», – лениво думала она.
На скотном дворе было темно. Корова, куры… Теленка не было. Выбежала на огород, где после уборки овощей обычно привязывали теленка. Но и там никого не было. «Хоть бы потерялся. Убежал бы, что ли…»
И вдруг очень захотелось спать.
Она проспала вечер, и ночь, и день. Она спала на сеновале. Снилось ей лето и много веселых телят. Под вечер кто-то разбудил ее. Она приоткрыла глаза и увидала Верку. Верка склонилась над ней, в занесенной руке у нее был большой кухонный нож. Свободной рукой Верка зачем-то махала перед своим носом. Сквозь ресницы Улыбка наблюдала за ней. Около Веркиного носа кружила большая зеленая муха. Верка махала рукой, но муха не улетала. «В будущем году опять будет теленок, и его снова зарежут, – подумала Улыбка. – Заснуть бы…» Но больше не спалось. Она приоткрыла глаза. Верка стояла в той же позе. Рука у нее, видимо, затекла, потому что она переложила нож в левую руку, а правой трясла в воздухе, как на уроке физкультуры. Улыбка вздохнула, Верка быстро перехватила нож в правую руку.
– Ну, что? Опять? – спросила Улыбка.
Верка не отвечала и все выше заносила нож.
– Ну, что тебе? – Улыбка встала, размяла ноги и села на пустую бочку.
– А то не знаешь?! – неожиданно звонко крикнула Верка.
– Агроном? – спросила Улыбка.
– Агроном. – Верка всхлипнула.
– Сначала Васька, потом Сашка, теперь агроном. Да что тебе, других парней нет? Обязательно мои нужны? – Улыбка рассмеялась.
От ее смеха Верка взвизгнула, упала на сено и стала быстро зарываться в него.
– Отдай агронома! – вопила она, а сама все глубже уходила в сено. – Отдай агронома!
Голос делался все глуше, в последний раз мелькнули голые Веркины пятки, и все стихло. Улыбка слезла с бочки, подошла к стогу. Копнула раз, другой: никого. И тут ей почудилось, что прямо над ее головой кто-то глубоко вздохнул.
Улыбка боязливо оглянулась, поспешно вышла из сарая, обошла его вокруг, влезла на завалинку и зачем-то заглянула в маленькое оконце.
– Ты что это делаешь? – За ней стояла мать.
– Так, – сказала она, – интересно.
Мать пожала плечами, но выспрашивать не стала.
– Подожди, – остановила ее Улыбка. – Теленка зарезали?
– Ты бы лучше за своими хахалями следила, – проворчала мать.
– Одолжи мне двадцать рублей.
– Это еще зачем?
– Я уезжаю в город.
– Что же ты раньше не сказала?
– Раньше не знала.
Мать вздохнула и, ничего не сказав, направилась к дому. Улыбка проводила ее глазами, потом вошла в сарай.
– Вылезай, – сказала она.
Никто не отзывался.
– Вылезай, – повторила она.
– Не вылезу, – глухо отвечал стог.
– Забирай своего агронома, – сказала Улыбка.
Стог будто взорвало. Сено разлетелось во все стороны, и появилась всклокоченная Верка.
– Отдаешь?! – возбужденно выкрикнула она.
– Забирай, – говорила Улыбка, – на что он мне.
Но Верка не уходила, ей хотелось поговорить.
– И правда, ты и другого найдешь.
– Ты и другого отнимешь. Ведь это третий.
– Не жить нам вместе! – внезапно вскрикнула Верка. – Не жить!
– Я уезжаю, – ответила Улыбка.
Верка сразу замолкла. Она растерянно косилась на Улыбку, губы ее дрожали. Улыбка повернулась и спокойно пошла к двери.
– Не уезжай, – заискивающе попросила Верка, – зачем тебе уезжать?
Улыбка не обернулась, вышла из сарая. Направо – лес, налево – поле. Она пошла прямо, по тихой деревенской улице. Верка тоже вышла из сарая и задворками кралась за ней. Улыбка неопределенно хмыкнула и направилась к дому агронома. Около самого дома она резко повернулась: Верка торчала за плетнем. Улыбка засмеялась и пошла дальше. Теперь Верка бежала сзади, забегала и, как собака, заглядывала в лицо:
– Не уезжай. Ну, хочешь, не надо мне агронома. Ну, бери его обратно…
– Зачем он мне? – Улыбка остановилась.
Верка опасливо отступила.
– Не знаю… – совсем растерялась она. – Только тогда он мне тоже ни к чему.
Верка хлопала глазами, выступили слезы, она всхлипнула и, опустив голову, тихонько побрела к реке.
Улыбка смотрела, как она уходит. Она видела стоптанные босоножки, в растрепанных волосах – сено. Внизу над рекой – жидкий, оцепенелый березовый лесок, желтые листья. Подул ветер, и листья понеслись по черному полю к реке.
Шел длинный осенний дождь. За окном вагона была мокрая деревянная платформа, за платформой – черное свежевспаханное поле. Через поле бежал человек.
«Агроном», – подумала Улыбка.
Когда агроном уже подбегал к платформе, от деревни отделилась другая фигурка. Агроном бежал по тропинке, она же, чтобы срезать угол, побежала прямо по рыхлому полю.
«Верка, – подумала Улыбка. – Не успеет…»
Агроном бежал вдоль вагона. Вот он заметил Улыбку, остановился и стал что-то кричать, широко открывая рот и барабаня кулаком по стеклу.
Улыбка открыла окно.
– Ну что? – спросила она.
– Немедленно вылезай! – заорал агроном. – Слышишь, я кому говорю! – И он грубо выругался.
– А как же билет? – сказала она.
– При чем тут билет?!
Поезд тронулся, вначале медленно, потом все быстрее, быстрее. Агроном бежал за вагоном.
– Остановите поезд! – как ненормальный орал он. – Остановите поезд!
Когда платформа кончилась, Улыбке стало холодно, и она опустила стекло. Села на пустую скамейку. Напротив, накрывшись с головой, спал кто-то маленький. Из-под одеяла торчали ботинки, и Улыбка подумала, что это мальчик.
«Едем мы, друзья, в дальние края!» – неожиданно заорало у нее над головой. Мальчик вскочил и оказался небольшим старичком.
– Зачем включила?! – набросился он на Улыбку.
– Это не я, – сказала она, – оно само.
– Так выключи же скорей!
Улыбка поискала выключатель и не нашла.
– Я не могу, – сказала она.
– Ну да все равно. – Старичок махнул рукой. – А ты откуда взялась?
– Села.
– Где ты села?
– На станции «Утюг».
– Вот и врешь, нет такой станции.
– Я там села.
Старичок досадливо поморщился.
– И спорит, и спорит… – проворчал он. – Никакого уважения к старости. Села – так сиди!
– Я сижу.
– Сиди и слушай.
«Мама, не скучай, в гости приезжай!» – опять прорвалось радио.
Старичок болезненно покосился.
– Так не можешь?
– Не… – Улыбка помотала головой.
– Вот и я тоже. Не могу. Стар стал. А некоторые могут. Ты даже не представляешь, как многое они могут.
– Да…
– Что да?
– Не знаю.
– А не знаешь – так молчи. Я же просил тебя помолчать, а ты все говоришь, говоришь.
– Я не говорю.
– Ну, а это что? Видишь, до чего слаб, какую-то девчонку не могу заставить помолчать. Бывало, сажусь в ресторане за столик, и сразу все замолкают. Говорят, говорят, а что говорят – не поймешь. В молодости я все думал понять, все прислушивался. Иногда будто что-то понимал, и тогда был счастлив и любил, и меня все любили, но потом неизменно оказывалось, что понимать нужно как раз наоборот. Я приходил в отчаянье, уходил от людей. Дома, в одиночестве, я все понимал как надо. Но меня тянуло к людям, я не мог оставаться один. И тогда я решил заставить их молчать. Я бы мог заставить их говорить что надо, но уж больно сложно, как говорится: игра не стоит свеч. Так? – Старичок посмотрел ей в глаза.
