Текст книги "Ранние формы религии"

Автор книги: Сергей Токарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 48 страниц)

Тайные союзы
в западной африке

В Западной Африке система тайных союзов получила особенно сильное развитие. Но здесь она и гораздо более сложна и запутана, чем в Океании и Америке. Это и понятно, потому что в общественном строе народов Африки особенно причудливо переплелись черты совершенно различных эпох – от очень живучих пережитков материнского рода и вплоть до сравнительно развитых феодальных отношений. Еще сравнительно недавно на Гвинейском побережье существовали сильные туземные государства – Ашанти, Дагомея, Йоруба, Бенин, а рядом с ними, подальше от побережья, многие племена жили еще общинно-родовым бытом. Прибавить к этому надо давнее проникновение арабских торговцев и проповедников ислама, а с XV в. – европейских купцов и колонизаторов, и тогда очень наглядной делается вся сложность социально-политической и культурной обстановки, в какой создавались и развивались западноафриканские тайные союзы.

Поэтому и разобраться в них нелегко. Попытку классифицировать тайные союзы Западной Африки и систематически описать их черты сделал капитан Ф. Бетт-Томпсон, собравший фактический материал почти по 150 таким союзам. По историческому происхождению он их делит на три вида: языческие – наиболее древние; мусульманские – ответвление и видоизменение мусульманских сект Северной Африки, проникших в глубь континента; и мусульманско-языческие, возникшие позднее как своеобразное скрещение туземной и мусульманской организаций. Самобытные «языческие» общества он, в свою очередь, классифицирует на типы: 1) мистическо-религиозные (с подразделениями, не совсем четкими), 2) демократические и патриотические (в том числе кооперативные, танцевально-спортивные, военные и пр.), 3) «извращенно-преступные»[419]419
  Система тайных союзов оказала, несомненно, влияние на формирование и другой категории религиозных представлений – веры в безличную таинственную силу (мана в Океании, оренда, вакан и пр. в Северной Америке). Но эта вера стоит в более прямой зависимости от культа вождей, и вопрос о ней будет рассмотрен в следующей главе.


[Закрыть]. Хотя классификация эта не совсем ясна и частью сбивчива, но из нее хорошо видно, что перед нами – пестрая масса совершенно различных исторических организаций. Видимо, традиция тайных союзов послужила в Западной Африке как бы образцом, к которому подгоняли и образования совсем иного типа и назначения – спортивные, военные или патриотические общества, принимавшие, однако, ту же традиционную форму.

Этот факт сам по себе интересен как свидетельство большого значения, системы тайных союзов, так глубоко укоренившейся в жизни и сознании населения. Но нас здесь интересует только религиозная сторона тайных союзов, притом самобытных, не «мусульманских»; значит, можно оставить в стороне военные, спортивные и прочие подобные объединения. Взглянем кратко лишь на «мистико-религиозные» союзы.

К числу их принадлежат наиболее известные союзы – по большей части мужские, но местами и женские: мужской союз Поро в Сьерра Леоне и в соседних областях; его женское дополнение – союз Бунду; мужской союз Эгбо в Южной Нигерии; Огбони у йоруба; Ориша там же; Нда среди баконго (Конго) и множество менее распространенных.

Социальные функции даже собственно религиозных тайных обществ в Западной Африке разнообразны. В них местами сказывается «антиженская» направленность (но меньше, чем в Меланезии); чаще выступают судебно-полицейские функции; очень заметна роль союзов в физической и моральной подготовке молодежи, восходящая к возрастным инициациям общинно-родовой эпохи. Но любые из этих функций выполняются тайными союзами в таких формах, которые облечены в религиозно-магическую обрядность и неразрывно связаны с верованиями. Сама процедура принятия в члены союза включает в себя обычно символическую и порой очень наглядную инсценировку смерти и воскресения посвящаемого. Обычный ритуал действий тайных союзов в Африке (как и в Океании и в Америке) – это выступления и пляски в масках и страшных нарядах, изображающих духов. При этом носители масок запугивают население – неяленов союзов, а порой и позволяют себе разные эксцессы и жестокости, уже не говоря о вымогательствах. В Габоне верят, например, в страшного лесного духа Нда, которого изображает замаскированный член одноименного союза; он похищает овец и коз, которые потом съедаются членами союза. У мандинго есть страшный дух Мумбо-Джумбо (правильнее Махаммах-Джамбох; союз этого духа считается, впрочем, мусульманским), который в образе страшной маски появляется время от времени из леса, бьет и терроризирует жен-

Подобная практика перенесена и на недавно появившиеся тайные союзы с политической окраской, а также на тайные террористические, полубандитские союзы. Например, уже после первой мировой войны в очень многих местностях Западной Африки – от Сенегала до Анголы – распространилась деятельность тайного общества «леопарда»; члены его «люди-леопарды», надев страшные маски, совершали убийства и ограбления. Надо вспомнить, что леопард в Африке – предмет особо суеверного страха и поклонения.

Помимо названных трех областей, где тайные союзы известны в развитой форме, пережитки их обнаруживаются у многих народов более высокой стадии развития: у полинезийцев, у китайцев, у некоторых народов Кавказа, в античной Греции. Но ничто не дает нам права думать, что система тайных союзов была универсально распространенным на известной ступени развития институтом. Следов ее не обнаруживается, например, у народов Сибири, которые были близки по многим чертам культуры к американским индейцам и не на много опередили их в своем развитии.

Религиозные представления,
связанные с тайными союзами

Там, где тайные союзы заняли видное место в общественной жизни, они сыграли крупную роль и в развитии религиозных представлений. Прежде всего именно за счет тайных союзов следует отнести в значительной степени развитие и усложнение демонологических верований. Эти верования имеют, конечно, более древние корни; мы видели, что представления о духах зародились еще в связи с первобытной погребальной обрядностью как спиритуализация представления о покойнике, а с другой стороны, в ходе развития промысловых обрядов – как олицетворение явлений и сил природы. Обе эти категории духовных существ обнаруживают местами тенденцию к слиянию, в связи особенно с родовыми формами промыслового культа, но чаще развиваются раздельно. И если образы духов природы отражают главным образом хозяйственные – охотничьи, земледельческие – культы, то идея духа умершего, сама по себе первоначально более или менее нейтральная, получает сильный толчок именно благодаря системе тайных союзов.

Это особенно хорошо видно на материале Меланезии. Не случайно эта область преобладания тайных союзов является в то же время местом наибольшего развития анимизма. Сами названия этих союзов указывают на связь их с верой в духов умерших: «дук-дук – этимологически восходит к дука (покойник), тамате – прямо означает «дух умершего», «привидение». Тайные союзы являются средоточием культа духов, с которыми их члены и особенно главари умеют управляться; для непосвященных же сами члены тайных союзов в их страшных нарядах суть духи покойников. Мало того, как мы уже видели в другой связи (гл. 5), представление о духе умершего само по себе для меланезийцев еще сохраняет нейтральный характер: не всякого умершего чтут или боятся, не всякий дух имеет одинаковое значение в религии меланезийцев; такое значение имеет преимущественно дух человека, занимавшего видное место в тайном союзе; чем влиятельнее человек при жизни, а влияние при системе тайных союзов определяется прежде всего положением в этой системе, тем в большей степени дух его становится объектом страха и почитания.

Это развитие демонологических представлений и культа духов в связи с системой тайных союзов имеет, как мы могли убедиться, не только стихийный, но отчасти и сознательный характер. Нигде так не разграничены экзотерический и эзотерический круги верований, как именно в тайных союзах. Многочисленные образы духов-страшилищ, восходящих исторически еще к древней системе возрастных инициаций, создаются и умножаются в тайных союзах нарочито для запугивания масс, сами члены союзов в них не верят.

Таким образом, в истории религии тайные союзы могут оспаривать у шаманизма сомнительную честь заселения мира наибольшим количеством страшных духов[419]419
  Система тайных союзов оказала, несомненно, влияние на формирование и другой категории религиозных представлений – веры в безличную таинственную силу (мана в Океании, оренда, вакан и пр. в Северной Америке). Но эта вера стоит в более прямой зависимости от культа вождей, и вопрос о ней будет рассмотрен в следующей главе.


[Закрыть].

Еще одна очень важная религиозная идея, культивировавшаяся в тайных союзах, – это идея смерти и воскресения. Корни ее уходят глубже, в ритуал возрастных инициаций (см. гл. 6), к которым генетически восходит и вся система тайных союзов. В числе других элементов и это представление о смерти и воскресении унаследовано тайными союзами. Наиболее выражено оно в североамериканских и африканских тайных союзах.

Так, церемония принятия в союз мидевивин у оджибуеев включает в себя такой обряд: старые члены союза показывают посвящаемому свои знахарские сумки, «стреляя» в него хранимыми в них магическими раковинами, причем он падает как бы мертвым, и его оживляют теми же сумками. У нутка на северо-западном побережье старые члены союза, одетые в шкуры волков (по мифу союз учрежден волками), уводят посвящаемого в лес; инсценируется смерть и затем воскресение посвящаемого. У квакиутль кандидат в члены общества «духов» якобы опускается под землю и через несколько дней возвращается. У одного из дакотских племен посвящение в члены «дружественного общества духов» сопровождается притворными умерщвлением и воскрешением кандидата. Аналогичные обряды известны у ниска (цимшиан), у тинне.

В западноафриканских тайных союзах церемониал принятия облекается в еще более наглядную форму обрядовой смерти и воскресения. ‘Достаточен один пример– церемония посвящения в союз Ндембо (Конго). Кандидат в члены союза, приведенный к священной ограде в лесу, падает как бы мертвый, и замаскированные члены союза несут его и укладывают на особый помост, при общих погребальных возгласах и плаче. В ту же ночь члены союза носят по деревне куски козьего мяса, выдавая их за части тела «умершего» кандидата. Последний же должен лежать на помосте обнаженный несколько дней подряд, и считается, что его тело разлагается, остается одна-единственная кость. Когда наступает день «воскресения», кандидата торжественно несут на обрядовое место, где он получает «новое тело», там же его окрашивают красной охрой и т. д.

В Меланезии идея смерти и воскресения принимает в тайных союзах несколько иной вид. Члены союза дук-дук на острове Новая Британия изображают собой духов, которые якобы рождаются раз в год и в течение одного месяца исполняют обряды и пляски, а затем умирают, чтобы вновь возродиться в следующем году; не умирает только глава союза, женский дух тубуан.

Вера в смерть и воскресение, притом телесное, вера, выражаемая наглядно ритуальной символикой, призвана была, как известно, сыграть важнейшую роль в поздние эпохи развития религии. Через греческие и эллинистические мистерии она проникла в раннехристианские общины и стала краеугольным камнем в христианском вероучении. Ведь и сама форма тайных союзов как своеобразных культовых корпораций была исторической предшественницей мистериальных союзов античного мира (хотя прямую историческую связь между тем и другим проследить трудно), а через них – и первых христианских общин.

Итак, образы многочисленных, преимущественно злых духов, частью контаминирующиеся с образами духов умерших или природных духов, вера в безличную магическую силу, идея смерти и телесного воскресения – таков был вклад тайных союзов в историю развития религиозных представлений.

Глава 13
Культ вождей

Историческая основа культа

По мере разложения общинно-родового строя нараставшее экономическое неравенство вело к усилению единоличной власти вождей; из родовых старшин, пользовавшихся прежде чисто моральным авторитетом, они постепенно превращались в наследственных деспотов, власть которых поддерживалась прямым насилием; появились и военные предводители, которые властвовали, опираясь на свою вооруженную дружину. Такой процесс можно наблюдать особенно в Океании, у некоторых народов Америки и Африки.

Новая, деспотическая власть вождя-короля, не опирающаяся на традиционное уважение, на моральный авторитет и дедовские обычаи, нуждалась в поддержке, более постоянной и глубокой, чем голое насилие, – в поддержке идеологической. Такую и дала религия, освятившая сверхъестественной санкцией растущую власть вождей.

Культ вождей представляет собой форму религии, очень близкую, генетически и морфологически, к системе тайных союзов. Там, где эти формы существуют вместе, как, например, в той же Меланезии, грань между ними невозможно провести. Меланезия – как раз та область, где отчетливо наблюдаются самые ранние, зачаточные проявления культа вождей.

При господстве тайных союзов у меланезийцев – особенно на Архипелаге Бисмарка и на Банксовых островах – власть вождя отступает перед ними на задний план; она, в сущности, обусловлена положением вождя в тайном союзе. Кодрингтон и Риверс прямо указывают, что на Банксовых островах вождем не может быть человек, не состоящий в союзе сукве или занимающий в нем один из низших рангов[420]420
  Codrington R. The Melanesians. P. 56; Rivers IV. History of Melanesian Society. V. I. P. 140.


[Закрыть]. Паркинсон свидетельствует, что на полуострове Газели союз дук-дук или оттеснил или совершенно заменил собой власть вождей[421]421
  Parkinson R. 30 Jahre in der Sudsee. S. 571, 591.


[Закрыть].

Поэтому многое из того, что говорилось в предыдущей главе о религиозных верованиях, связанных с тайными союзами, в равной мере относится к культу вождей. Власть меланезийского вождя, подкрепленная ли авторитетом союза, где таковой существует, или действующая самостоятельно, где тайные союзы не развились или исчезли, освящается в сознании меланезийцев ореолом сверхъестественных свойств и способностей вождя.

Такое переплетение власти вождей с авторитетом мужских тайных союзов имеет место также в Западной Африке.

Но, вообще говоря, для стадии варварства и разложения общинно-родового строя гораздо более типичным является другое положение, – когда вожди не делят своей власти с какими-либо ассоциациями. В этих более многочисленных случаях все те религиозные представления, о которых говорилось выше и в которых отражается идея социального превосходства и власти, связываются целиком с личностью вождя. Здесь-то мы и можем говорить о настоящем культе вождей.

Сакрализация власти вождя

Сакрализация власти вождя проявляется в трех формах, впрочем, обычно одна с другой связанных: во-первых, в сверхъестественной санкции его авторитета как опирающегося на магическую силу (мана, оренда и т. п.) или на поддержку могущественного духа, во-вторых, в почитании умерших вождей, превращающихся в сильных и опасных духов; в-третьих, наконец, в выполнении вождем ритуальных и культовых функций. Все эти три явления, между которыми иногда трудно провести грань, очень широко распространены, особенно у народов, достигших порога классового строя; они достаточно общеизвестны и нет надобности приводить соответствующие примеры.

Многие западные ученые не замечают тесной связи между указанными тремя проявлениями культа вождей и не видят их реальной обусловленности. Для Фрэзера, например, «святость» какого-нибудь негритянского царя и выполнение им жреческих функций есть продукт развития магических представлений о возможности влияния человека на природу, представлений о симпатической связи и о табу как ее отрицательном выражении. Власть такого царя, с его точки зрения, выросла из функций колдуна как результат постепенной специализации его в области магии. Что же касается поклонения духам умерших вождей, то и Фрэзер и другие авторы рассматривают этого рода явления в совершенно иной связи – под рубрикой «культ предков»[422]422
  Frazer J. Belief in immortality and the worship of the dead. L., 1913. V. 1. P. 23–26; Спенсер Г. Основания социологии. С. 304; Харузин Н. Этнография. Т. IV. С. 310.


[Закрыть], понимая последний, разумеется, как последствие развития веры в душу.

Подобные чисто идеалистические взгляды, разрывающие по формально логическим соображениям части одного целого и соединяющие вещи весьма разнородные, конечно, не могут нас удовлетворить ни в какой степени. Племенной культ умерших вождей и семейно-родовой культ предков имеют между собой лишь формальное сходство. По происхождению, по социальному значению, по идеологической роли эти две формы религии очень далеки друг от друга. После всего, что говорилось выше по поводу той и другой формы, едва ли это требуется разъяснять. С другой стороны, магическая власть священного царя над природой и налагаемые на него в связи с этим запреты, конечно, имеют связь с примитивными магическими представлениями, сопутствующими хотя бы тотемическим или промысловым обрядам, но выводить на этом основании, как это делает Фрэзер, царскую власть из специализации колдуна – это значит искажать действительную связь явлений. В действительности, как мы могли убедиться из приведенных выше фактов и как это ясно даже a priori, приписывание вождям и царям магических сверхъестественных способностей есть лишь отражение роста их власти, это есть выражение тех чувств безотчетного страха и преклонения, которые порождаются в неразвитом сознании самим фактом возникновения в общине первых социальных противоречий, выделением господствующих групп[423]423
  В значительной мере правильно выразил эту мысль Гуннар Ландт-ман, хотя и мимоходом и вразрез со своей в общем идеалистической точкой зрения: «Соединение жреческих и начальнических функций может быть вопросом власти также и в том смысле, что вождь берет на себя должность жреца с целью усилить свое личное могущество (his personal might)». Ландтман тут же приводит и фактические примеры сказанного (Landtman G. Origin of priesthood. P. 67). Ландтман, конечно, не считает – и в этом он тоже прав – такое соединение светских и жреческих функций единственным источником позднейшего жречества и полемизирует с подобным взглядом, довольно распространенным в науке. (Р. 69–70.)


[Закрыть].

Перенесение на вождя представлений о магическом воздействии на природу, представлений, выросших на почве тотемизма и промыслового культа, есть лишь естественный результат сакрализации власти вождя. Если у некоторых народов это вылилось в уродливую систему странных и стеснительных ограничений, налагаемых на вождя или царя как на священную особу, – примеров этого много в той же фрэзеровской «Золотой ветви», – то это лишь побочный, может быть, неприятный для самих носителей этой власти, но вполне понятный результат крайнего развития этих представлений.

В действительности мы сталкиваемся, как уже говорилось, лишь с разными проявлениями одного и того же круга представлений, имеющих общее происхождение. Поклонение духам умерших вождей, сверхъестественное обоснование власти настоящего вождя, выполнение им религиозно-магических функций, иначе говоря, роль вождя и как объекта, и как субъекта культа – все это не более, как взаимно связанные звенья одной цепи, части одного целого, и это целое – та форма религии, которую мы называем культом вождей. Материальная основа этой формы религии совершенно ясна.

Многочисленные и очень яркие примеры обожествления и культа вождей – царей можно найти прежде всего в Африке и в Полинезии, а также – в более поздней форме – у многих народов южной и юго-восточной Азии. Таких фактов очень много собрано в «Золотой ветви» Фрэзера.

Например, в Лоанго (Западная Африка) народ чтил своего вождя (царя) как бога; титул его был Самби, или Панго, что означает «бог»; но божественность доставляла ему самому немало беспокойств. Люди верили, что он может посылать дождь и вообще отвечает за явления природы. Раз в год, в декабре, народ собирался к вождю выпросить дождя для посевов; вождь совершал тогда обряд вызывания дождя, пуская вверх стрелу. При неурожае или при неудаче рыбной ловли племя обвиняло во всем вождя и отрешало его от должности. Точно так же в области Усукума (к югу от озера Виктория) «султану» приписывались две главные способности: вызывать дождь и прогонять саранчу; невыполнение султаном этих важных обязанностей могло лишить его власти.

У некоторых народов был даже обычай умерщвлять вождя при первых признаках его постарения или через определенное число лет, ибо считалось, что одряхлевший вождь уже не может поддерживать магически равновесие сил природы[424]424
  Itstam T. The King of Ganda. Studies in the institutions of sacral Kingship in Africa. Stockholm, 1944. P. 142–147.


[Закрыть].

Но подобные формы сакрализации вождя-царя, от которых он сам больше всего страдал, могли существовать только при сохраняющихся традициях военной демократии. А там, где царская власть укрепилась и приняла деспотическую форму, там не могло быть речи о привлечении царя к ответственности, о его детронизации народом и тем более о его умерщвлении; культ царя принимал там безусловную форму.

Гак, цари Бенина, Дагомеи, Ашанти и других деспотических государств Западной Африки были живыми богами; им приписывали сверхъестественные способности. В государстве Ашанти главной общенародной святыней был «золотой трон» – скамья, на которой сидел царь. «Царь Бенина – фетиш и главный предмет почитания в своих владениях», – сообщает очевидец. Умершим царям воздавали божеские почести, им приносили многочисленные человеческие жертвы. В XVII в., по сведениям Даппера, на поминках по умершему царю Бенина умерщвляли по 400–500 человек, главным образом из осужденных преступников. Такими террористическими способами укреплялась деспотическая власть царя.

Нет надобности здесь приводить хорошо известные аналогичные факты из Полинезии.

Культ вождей и мана

Одно из очень характерных религиозных представлений, которое было если не порождено, то по крайней мере расширено и усилено в связи с культом вождей, – это представление о безличной таинственной силе. Ее принято в науке чаще всего называть меланезийско-полинезийским словом мана, и о ней уже говорилось вскользь в предыдущей главе. Мне кажется, что именно на материале меланезийских и полинезийских верований можно всего яснее и убедительнее показать чисто социальные корни веры в безличную магическую силу. И корни эти, частично связанные с тайными союзами (см. гл. 12), более прямо и непосредственно сплетаются именно с культом вождей.

Посмотрим сначала на меланезийские верования, касающиеся маны. Как известно, представление о мане в Меланезии – это идея некой таинственной силы, проявления которой могут быть очень разнообразными. Идея маны служит для меланезийца объяснением всего необычного, сверхъестественного, это синоним всего страшного и опасного, но в то же время и всякой полезной и благодетельной силы, если действие ее превышает понимание человека.

Где следует искать источник происхождения идеи маны?

Как уже говорилось выше (гл. 2), древнейшие корни представления о магической силе кроются в практике вредоносной магии, т. е. по происхождению связаны с межплеменной враждой. В наиболее чистом виде это представление о губительной магической силе мы находим в идее арункульта центральных австралийцев. Но в дальнейшем развитии эта идея становится более широкой и переплетается с целым рядом других религиозных представлений, прежде всего с представлениями о духах. По сообщениям Кодрингтона, который является главным и лучшим источником по меланезийской религии, сила маны может быть присуща весьма различным существам и вещам: людям, духам умерших, духам природы, материальным предметам[425]425
  Codrington R. The Melanesians. Р. 118, 119, 191 и др.


[Закрыть].

Вот это обстоятельство больше всего и сбило с толку исследователей, излюбленный метод которых – выводить одни религиозные понятия из других. Происходит ли идея маны из веры в духов, т. е. магическая идея из анимистической? Так считал сам Кодрингтон, а за ним Риверс, Ньювенгейс, Штернберг и др. Или, напротив, эта идея безличной силы предшествует анимизму? Так думают представители разнообразных «пре-анимистических» теорий – Прейс, Маретт, Карл Бет, Карутц и др. Но дело становится гораздо более ясным, если отказаться от этого идеалистического метода – выведения одних идей из других, а поискать корни данного представления в реальной жизни.

Если с этой точки зрения подойти к сообщениям Кодрингтона, Шпейзера и других авторов, исследовавших верования меланезийцев, то становится совершенно очевидным происхождение идеи маны. Эта идея – своеобразное фантастическое отражение социального превосходства, выделения в обществе известных лиц и групп, занимающих в нем влиятельное положение.

«Всякий заметный успех, – говорит Кодрингтон, – есть доказательство того, что человек имеет мана; его влияние зависит от впечатления в народном сознании, что он имеет ее; он делается вождем в силу ее. Отсюда власть (power) человека, политическая или социальная по своему характеру, есть его мана; это слово естественно употребляется в согласии с туземными понятиями о характере всякой власти и влияния как сверхъестественном»[426]426
  Codrington R. The Melanesians. Р. 120.


[Закрыть].

Меланезийский вождь – обладатель таинственной силы мана. Дух его по смерти становится объектом особого страха и поклонения. «Сверхъестественная сила, обитающая в могучем живом человеке, обитает и в его духе, с увеличенной силой и с большей подвижностью», – говорит Кодрингтон. Вера в духов представляет собой вторую сверхъестественную санкцию власти вождя. «Фактически, – сообщает тот же исследователь, – сила вождей [в Меланезии] до сих пор покоилась на веровании в их сверхъестественную силу (power), проистекающую от духов природы (spirits) или умерших (ghosts), с которыми они имеют общение». По словам туземцев острова Флорида, «происхождение власти вождей, вунаги, лежит целиком в веровании, что они имеют общение с могущественными духами, тиндало, и имеют ту ману, посредством которой они способны заставить проявиться силу тиндало»[427]427
  Ibid. Р. 125, 254, 46, 52.


[Закрыть].

Хотя по представлениям самих меланезийцев сила мана часто исходит от духов, но было бы крайней наивностью с нашей стороны смотреть на дело таким же образом и превращать это меланезийское поверье в научную теорию. В действительности нетрудно убедиться (на это указывалось уже выше, в гл. 5), что образы духов сами получают свое значение и определенность в силу переноса на них тех же порожденных социальным неравенством чувств смутного страха и преклонения, которые нашли свое извращенное отражение в идее маны.

«Душа [умершего] может действовать, – говорит Шпейзер, – и иметь значение, если она содержит много маны… Если душа не имеет маны, то она не имеет значения, не может действовать, и поэтому она для туземцев не существует… Поэтому души незначительных людей, которые таким образом имеют немного маны. оставляются без внимания (werden… nicht beachtet) и поминки для таких едва ли совершаются. Но души могучих мужей, содержащие много маны, тщательно чтутся! В предках чтут не столько душу, сколько ману, над которой стремятся приобрести власть»[428]428
  Speiser F. Ethnographische Materialien. S. 343–344.


[Закрыть].

«Среди живых людей, – говорит Кодрингтон, – некоторые выделяются своей ловкостью в делах, успехом в жизни, храбростью в бою и влиянием над другими, и такими они являются, таково верование, благодаря сверхъестественной и таинственной силе (powers), имеющейся у них и проистекающей от общения с духами людей, умерших прежде них, которые полны этой же самой силой»[429]429
  Codrington R. The Melanesians. P. 253–254; Lehmann Fr. Mana.


[Закрыть].

Образы сильных духов, следовательно, становятся как бы аккумуляторами той таинственной силы, которая переносится на них из мира отношений между людьми, и со своей стороны служат уже вторичным источником этой силы, давая сверхъестественную санкцию власти и авторитету определенных сил и групп.

Не менее рельефно представление о мане у полинезийцев (известное под тем же названием). Оно получило у них еще более широкое, почти всеобъемлющее значение. По верованиям полинезийцев, всякая необычная, повышенная сила, в чем бы она ни проявлялась, имеет сверхъестественное происхождение, и это есть мана. Маной обладали храбрые воины, знахари, жрецы, мана была свойственна целым общинам, племенам, мана могла проявляться и в животных, растениях, вещах, если они связаны с какими-нибудь особыми событиями, со священными преданиями, в оружии. Но главными носителями силы маны были, конечно, вожди. Мана вождя – mana ariki – это его власть, авторитет, храбрость, могущество. Наследственность достоинства вождя осмыслялась полинезийцами как наследование маны умершего вождя его сыном или другими родственниками. Это выражалось иногда в чисто вещественной форме: умирающий вождь своим последним дыханием передавал преемнику свою ману, свою власть и силу. Если вождь как-нибудь, хотя бы невольно, унижал свое достоинство, если он, например, проявлял недостаточную храбрость или недопустимую мягкость в сражении, он терял свою ману.